Во сне и наяву. Часть 4. Продолжение 22

XXVII

Телеграмма пришла в конце мая. И хотя небольшой набор слов поздравлял всех с появлением внучки, а не меня с племянницей, именно я радовалась этому событию больше других. Наконец-то и моя мечта сбылась, наконец-то в этом доме мне уже не будет так одиноко – у нас появится малышка. Картины, как я её кормлю, пеленаю, развлекаю, получая в ответ милые улыбки, жизнерадостный смех и забавные первые слова - сочными красками растекались в моём воображении. Вершина ликования возникла, когда Маня заявила, что возьмёт меня в Харьков с собой, и мы вместе будем помогать Оле до окончания её сессии и практики у Эдика. Но мне предстояло ещё сдать экзамены, да и Маня, как завуч тоже не могла взять отпуск раньше середины июня, поэтому первой уехала Олина мама. За день до её отъезда мы получили письмо от Эдьки. Он сообщал, что девочку решили назвать Люсей, полное имя – Люсьена, что Олю должны выписать на шестой день, что он оббегал весь город в поисках дорогой красной коляски.
Всё это было интересно и радостно, кроме имени. Оно ассоциировалось у меня с соседкой. С Люськой я давно уже не дружила, она казалась мне грубой и вульгарной. А ещё Люськой звали корову тети Тони, у которой мы когда-то покупали домашнее молоко. Ладно бы назвал Людмилой, тогда к девочке можно было бы обращаться: «Люда», так нет же – выдумали нечто заморское. Даже Маня от такого выбора была не в восторге. Перечитав письмо, она несколько раз повторила имя с насмешливыми нотками, потом, отложив листок, произнесла торжественно, словно мысль принадлежала лично ей:
 - Не имя красит человека, а человек красит имя. Даст Бог, скоро слово «Люся» будет самым приятным всем нам.
Довольная своим изречением она засобиралась в город в поисках пелёнок, распашонок и прочих вещей, жизненно необходимых новорожденной. Вернулась – с большим пакетом, в котором, кроме всего прочего, красовались Югославского производства маленькое украшенное кружевами стёганное атласное одеяльце и такой же конверт. Глядя на всё это, мне захотелось как можно быстрее оказаться в Харькове.

Олина родственница, тётя Валя, проживала с семьёй в спальном районе Салтовка. Когда у молодожёнов появилось прибавление, она предложила до наступления летних студенческих каникул пожить у них, поскольку старшего сына весной забрали в армию, а младшие, братья-близнецы, на всё лето были отправлены в пионерский лагерь. Да и сама тётя Валя, за день до нашего с Маней приезда, улетела в Минводы в санаторий. Олина мама, передав «эстафету», вернулась в Крымск, так что были мы целый день, до возвращения дяди с работы, полными хозяевами трёхкомнатной квартиры. В первый же день Маня распределила обязанности: кухню она полностью брала на себя, на мне висели пелёнки, а ребёнком, с её точки зрения, должна была заниматься Оля, за исключением нескольких часов, когда та отлучалась в институт. Расклад, казалось, был не плохой, но идиллия не наступала. Эдька постоянно кричал на мать за то, что она что-то не туда поставила, не то купила, не так приготовила... Оля, поначалу равнодушно за всем этим наблюдавшая, вдруг однажды затащила мужа в угол комнаты и громким шёпотом отчитала:
 - Послушай, ты определённо сошёл с ума! Что ты себе позволяешь? Она же твоя мать, да ещё и помогать нам приехала.
В ответ раздался негромкий смех и спокойное возражение:
 - Не переживай, Оль. Для нашей семьи – это вполне нормальные отношения. У нас так было всегда. Она в своё время с нашей бабушкой ещё и не то вытворяла.
Услышала ли Маня этот разговор, или что-то другое повлияло на её настроение, но всё чаще я натыкалась на её влажные глаза и глубокие вздохи. За неделю до нашего отъезда домой, она, подав обед, заявила:
 - Быть на Украине и не навестить родную мать – это преступление. Моя мама ни за что в жизни мне этого не простит, да и сколько ей той жизни осталось... Так что, мои дорогие, пару дней вы уж как-нибудь без меня управитесь. Если что – Света остаётся, она вам поможет, а я уже купила билет в Винницу и в субботу рано утром улетаю. Я просто обязана проведать свою маму.
 - Почему ты с нами не посоветовалась? – рявкнул на неё Эдька.
 - А ты что, против того, чтобы я с бабушкой повидалась, - немного с вызовом поинтересовалась Маня.
 - Конечно! Ты нам помогать приехала или по Украине тут вояжировать?
 - Эдик, прекрати! – я заметила, как Олина рука побледнела от того, что плотно сжала вилку. – Конечно, мама, поезжайте. У меня уже почти всё сдано, только один экзамен остался. В принципе, я Люсеньку и с собой взять могу, если Света Ваша вдруг не захочет с ней оставаться...
 - Почему не захочу, - не выдержала я, уязвлённая тем, что обо мне говорят, словно меня рядом нет. – Я же сюда ехала, только для того чтобы с Люсей быть.
 - Правда? – Эдька глянул на меня насмешливо. – А я думал, ты просто не хотела целыми днями одна дома торчать. Ну, ладно, - он перевёл на Маню свой взгляд, ставший внезапно требовательным и властным. – Можешь ехать, если тебе в одном месте загорелось, но имей в виду: провожать я тебя не буду.
 - Ты что, в субботу работаешь? – Манины глаза снова стали влажными, а губы слегка задрожали.
 - Нет, не работаю. Но у меня в субботу очень важная встреча, а даже если б её и не было, я не намерен своё время на всякие там твои капризы тратить.

Решение Мани уехать, вызывало у меня противоречивые чувства. С одной стороны, она постоянно ограничивала моё общение с племянницей, причитая: «Не бери на руки – уронишь; не подходи близко – разбудишь». С другой стороны, оставаться вместо неё с братом, который не то чтобы любовь, но даже терпимость никогда ко мне не проявлял, было немного страшновато. Вдруг я что-нибудь не так сделаю – тогда вся его агрессивность, направленная нынче на Маню, свалится на мою голову. Но в первый же день, оказавшись со мной и Люсей наедине, в то время, когда Оля убежала в институт на консультацию, брат предложил сходить всем вместе в магазин за молоком и прочими продуктами. Положив ребёнка на диван, он надолго задумался, с чего начать одевание.
 - Давай помогу, - предложила я свои услуги.
 - Давай, - не колебаясь согласился он. – Ты её тут подготовь, а я пока коляску спущу.

Перенимая из моих рук розовый свёрточек и бережно укладывая его в коляску, брат поинтересовался:
 - Как ты думаешь, она у нас посреди дороги не расплачется? Что-то я себя с ней не совсем уверенно чувствую, когда Оли рядом нет.
 - Не должна расплакаться, - поспешила я его успокоить, - мы же её покормили, и перепеленали. Чего это она будет плакать, если сытая, сухая...
Люся, внимательно и спокойно слушавшая все наши рассуждения по поводу её поведения, вдруг заёрзала, крохотные щёчки надулись и стали багровыми. Из глубины свёрточка раздался непонятный треск, и ребёнок расплылся в довольной улыбке, но, не встретив поддержки, на наших лицах через пару минут громко разревелся.
 - По-моему, она укакалась, - высказала я своё предположение, сопоставив странный звук и едва просочившийся через некоторое время своеобразный запах.
 - Ну и что будем делать? – в глазах брата вспыхнула растерянность, почти испуг.
 - Надо вернуться. Видишь, ей не нравится так лежать.

Увидев собственную дочь в однородной желтоватой жижице, брат заткнул нос и выбежал в другую комнату. Пришлось мне самой доводить всё до ума. Когда снова вышли на улицу, Эдька, сосредоточенно глядя вглубь коляски, спросил:
 - Где ты всему этому училась?
 - Чему? – не поняла я.
 - Ну, за ребёнком ухаживать. Как, к примеру, догадалась, что с ней произошло, и что дальше делать надо.
 - Не знаю, - я пожала плечами, - видела, как это Оля делает.
 - Интересно, а откуда Оля всё знает?
 - Она мне рассказывала, что, когда была такая, как я, соседского мальчика часто нянчила.
 - Интересный вы народ, женщины, - брат оторвал взгляд от коляски и, сдержанно улыбнувшись, устремил его вдаль. – Я, ведь, тоже вроде бы видел, как Оля управляется, но если б тебя сейчас не было, вряд ли б сообразил, что к чему.
Он уверенно покатил коляску дальше, а мне показалось, что впервые в жизни мой брат был рад, иметь младшую сестру.

На обед Оля приготовила тушёного кролика. И хотя  выглядел он вполне аппетитно, излучая ароматные запахи, есть мне не хотелось. Посидев некоторое время со всеми за столом, я прилегла на диван, натянув на себя тёплую кофту. Обнаружив меня такой, Оля удивлённо спросила:
 - Тебе, что, холодно? Ты, наверное, с непривычки с Люсей сегодня устала. Эдик рассказывал, какой вы сюрприз от неё получили, - она слегка улыбнулась.
 - Не, Оль. С Люсей я совсем не устала, но мне, действительно, холодно. Я, наверное, ещё одеялом укроюсь и, если можно, немного посплю.
 - Конечно-конечно, - она выскочила из комнаты и через секунду вернулась с градусником.
Температура оказалась около тридцати девяти, тело ломило, и, приняв из Олиных рук таблетку аспирина, я поплотнее закуталась в теплое одеяло. Уже засыпая, как издалека, слушала диалог молодожёнов:
 - Чемоданы сегодня соберём, а завтра, пока я на экзамене буду, ты во всей квартире полы помоешь. Не оставлять же здесь свинюшник, в благодарность за то, что эти люди для нас сделали.
 - Та, дяде Игорю, по-моему, всё равно помыты полы или нет, а пока тётя Валя приедет, пыль снова осядет.
 - Эдик! – Оля повысила голос.
 - Ладно, не злись. Светку завтра попрошу, она всё сделает.
 - Ты же видишь, она заболела. У неё температура. Я и так не представляю, как мы с ней такой поедем.
 - Это у неё сегодня температура, а завтра может всё пройдёт.
Мне было жутко обидно, что сейчас, когда в кое-века на меня рассчитывали, как на взрослого человека, и когда у меня была возможность доказать, что что-то собой представляю, я не только ничего не могу сделать, но и требую к себе внимания почти, как маленькая Люся. Однако ни возразить, ни согласиться сил не было, и я уснула. Проснувшись, почувствовала себя лучше, но в моих услугах уже никто не нуждался: пелёнки погладил Эдька, посуду помыла Оля, а Люся, тихо посапывая, спала в коляске. Я взяла с книжной полки «Женщину в белом» и погрузилась в чтение. Через несколько часов поташнивание усилилось, да ещё и живот болеть стал. Стены медленно вокруг меня поплыли.
 - Оля! Пожалуйста, подойти сюда. Мне что-то очень плохо, - решила я довериться не брату, а невестке.
Вскоре у моей кровати стояла бригада «Скорой помощи».
 - У неё начинается грипп, - последовал диагноз, - а живот болел, потому что натощак аспирин выпила, да ещё и водой запила, а надо было молоком.
 - Нам завтра уезжать. Можно её такую с собой брать? - решил проконсультироваться Эдька, полный сомнений и растерянности.
 - Не желательно, конечно. Но если вы до вокзала на такси поедите, а далее дорога не долгая, можно рискнуть, но ещё раз повторяю: не желательно.
 - У нас уже билеты куплены, - пробасил брат.
Врач неуверенно пожал плечами и направился к выходу.
 - Может, ты всё-таки останешься? – проводив медиков до двери, Эдик вернулся ко мне. - Я завтра с утра билет тебе поменяю, приедешь тогда одна через пару дней.
 - Ну и что я здесь одна целыми днями делать буду? А если мне ещё хуже станет?
 - Вечером и в выходные дядя Игорь дома. Не торчать же нам всем здесь из-за тебя.
 - Нет, Эдь, я с вами поеду, - моляще высказалась я.
 - Да, не слушай ты его, Света, - уставшим голосом поспешила успокоить меня Оля. – Никто тебя одну здесь не оставит. Все завтра поедем или никто. Ты меня понял? – она повернулась к Эдьке.
 - Ну и оставайтесь! – фыркнул тот, - а я в любом случае завтра уеду. Лето в разгаре, я на море хочу.

На следующее утро моё самочувствие значительно улучшилось. Несмотря на предсказания врача, ни насморк, ни кашель не появились, только температура оставалась слегка повышенной, да какая-то, непонятно откуда взявшаяся, усталость.  Однако поднялась я раньше Эдьки, приготовила на двоих яичницу, но из-за отсутствия аппетита, есть не стала, а отдала свою порцию брату. Потом покормила из оставленной Олей бутылочки, проснувшуюся Люсю.
 - Ты, я вижу, чувствуешь себя уже вполне прилично, - обрадовано заметил брат. – Может, и полы в квартире помоешь? А то, я знаешь, за неделю устал, одно название практика, а пахать приходилось наравне с рабочими. Ты там, под маминым крылышком, небось, и понятия не имеешь, что такое пахать наравне с рабочими...
 - Хорошо, Эдь. Я помою полы, - согласилась я, боясь, что если признаюсь брату в слабости и не совсем хорошем самочувствии, он определенно поменяет мне билет.
Разыскав на балконе ведро и тряпку, я направилась в ванную, но в это время на пороге появилась счастливая Оля, и радостно затараторила:
 - Четвёрка! Всё - отстрелялась. Даже не верится, что ещё и на стипендию вытянула. А ты чего поднялась? – удивленно уставилась она на меня. – Да ещё и с ведром. Тебе, что, плохо?
 - Да, нет. Наоборот. Вот, даже полы могу сейчас помыть.
 - Эдик! – Оля выхватила ведро из моих рук и замахнулась им на Эдьку. Он громко засмеялся, засмеялась и она. Потом снова стала серьёзной. – Ты, знаешь, мамочке своей капризы демонстрируй, а при мне всё будет, как я скажу.
 - Ага, размечталась! – капризно, как когда-то в детстве, фыркнул Эдька. – Светка – моя сестра. Что скажу ей, то и сделает. Её, между прочим, для того здесь и оставили.
 - А ты и рад злоупотреблять! Свет, - обратилась она ко мне, - иди немного полежи, до отъезда ещё пара часов есть.

Эдик и Оля продолжали спорить, срываясь, то на смех, то на агрессивный крик. Всё закончилось Олиным восклицанием:
 - Ты посмотри времени-то уже сколько! Мы же на поезд опоздаем!
После этого, для ускорения процесса, полы они мыли вдвоём.
Такси поймать, сразу не удалось, на вокзал мы прибыли, когда поезд Харьков-Новороссийск уже стоял на перроне.
 - До отправления ещё двадцать минут, - глянув на часы, вычислил Эдик. – Вы садитесь, а я сбегаю, дам телеграмму отцу, чтобы встретил. Всё равно он сейчас в отпуске.
 - Эдик, - взмолилась Оля, - а давай хотя бы здесь без фокусов.
Но он, как бы её не слыша, затащил вещи в вагон и скрылся.
 - Пусть только попробует опоздать, я же ему голову оторву, - слегка покачивая на руках Люсю, нервно расхаживала по тамбуру Оля.
 - Как ты это сделаешь? Если он опоздает, то здесь и останется, а мы уедем, - шутливо прокомментировала я, желая разрядить обстановку.
 - Из-под земли достану, - сердито ответила она, но чуть заметная улыбка тронула её лицо.
Одновременно с первым толчком отправления поезда, брат заскочил в вагон, и мы наконец-то заняли свои места.
 - Всё из-за тебя, - проворчал он, обращаясь к супруге, - если бы мы полы не мыли, не пришлось бы так бежать.
 - Телеграмму дать успел? – равнодушно спросила Оля, разворачивая ребёнка.
 - Успел, - Эдька глубоко вздохнул и полез наверх доставать матрацы.


XXVIII

Колёса от коляски закинули в отделение для чемоданов, а верхняя часть – удачно стала поперёк купе, оперевшись на нижние полки. Там маленькой Люсе предстояло обитать на протяжении её первого в жизни путешествия. Четвёртое место купе не было занято, и мы с Олей высказали надежду, что может так и будем всю дорогу одни.
 - Размечтались, - усмехнулся Эдька. – Летом в южном направлении свободных мест быть не может. Даже если билет продать и не успели, проводники так кого-нибудь подсадят.
Его слова оказались пророческими, и на второй же станции зашёл широкоплечий лысый мужчина. Поздоровавшись, он закинул на вторую полку небольшой рюкзак и, скупо улыбнувшись, окинул взглядом коляску.
 - Меня тоже дома дочка ждёт. Три года её не видел, только в письмах жена ладошку карандашом обводила, да присылала.
 - Дядечка, а Вы издалека едите? - участливо поинтересовалась Оля.
 - Издалека, - он глубоко вздохнул. – Из командировки.
Спросив у проводницы, в какой стороне вагон-ресторан, попутчик наше купе покинул. Выглянув из-за двери и проводив его взглядом, Эдька распорядился:
 - Спать сегодня ночью по-очереди будем.
 - Почему? – не поняла я.
 - Ну, как ты думаешь, что это за тип: коротко остриженный, руки все в татуировках, три года в командировке был, - он задумался, что-то припоминая, и добавил, - по-моему, сейчас три года за кражу дают.
 - Что у нас воровать? – пожала плечами Оля.
 - А хотя бы и коляску, - тихо пробасил Эдик, - утащит вместе с Люсей, её по дороге выбросит, а коляску кому-нибудь за полцены продаст.
 - Страсти-то какие, - обычно румяное Олино лицо сильно побледнело. – Я первая дежурю, мне всё равно её покормить надо будет, ну а если уж сильно устану – кого-нибудь из вас разбужу.

Странный тип явился далеко за полночь. Что-либо украсть, настроения у него не было – быстро заняв своё место, он вскоре захрапел. Уснула и я, готовя себя к смене «дежурства». Проснулась от того, что попутчик,  матерно ругаясь, размахивал во сне руками. Эти движения были столь интенсивны, что порой доставалось и тонкой стенке купе. В конце-концов он с грохотом полетел вниз. Пока я сообразила, что происходит, Оля уже приняла вертикальное положение и успела оттолкнуть массу, летящую на коляску, в сторону двери. Оказавшись на полу, попутчик сидел, почёсывая затылок, которым, в полёте, похоже, что-то задел.
 - Дядечка, Вы ушиблись? – испуганно спросила Оля, непонятно за что в данный момент больше всего переживающая: за ушибы Дядечки, который своим затылком мог стукнуться и обо что-нибудь металлическое; за жизнь всех нас, учитывая матерные угрозы этого Дядечки; или за жизнь ребёнка, которому уже, казалось бы, ничего не грозило, но ещё минуту назад, он мог быть раздавлен пьяной тушей мужика.
Попутчик внезапно замолчал и начал с любопытством озираться по сторонам, очевидно, спросони не поняв, где находится и откуда свалился. Оля повторила свой вопрос, и он пристально уставился на неё, пытаясь в свете мелькающих за окном редких фонарей, рассмотреть незнакомое лицо.
 - Всё нормально, дочка, - наконец-то прозвучал его ответ. – Пущай не лезуть, - он не спеша вернулся на второю полку, сопровождая свои движения негромкой матерной бранью и угрозами непонятно кому.
 
После таких приключений спать больше не хотелось. Лишь проехав Краснодар, где Дядечка вышел, мы с облегчением вздохнули и решили позавтракать. Потом купе наше наполнилось громким смехом и бурными обсуждениями прошедшей ночи. Люся проснулась и, не поняв веселья, начала плакать.
 - Попробую её покормить, - решила Оля, прижимая ребёнка к груди.
Мы с Эдькой вышли в коридор. В глубине зелени, проплывали знакомые названия станиц.
 - Ты, я смотрю, с Олей подружилась, - выдал свои наблюдения брат.
 - А это, разве, плохо?
 - Да, нет. Наоборот. Даже очень хорошо. Но ты всё-таки моя сестра и должна только мои интересы отстаивать.
 - Какие интересы?
 - Ну, например, я хочу на море, в Сочи. А Оля меня туда не отпускает. Ты должна её уговорить, что мне это необходимо.
Представив себя на месте Эдькиной жены, я интенсивно замотала головой:
 - Ты что? А она? Она, по-твоему, должна одна в Крымске оставаться?
 - Почему одна? У родителей отпуск, они помогут. Что поделаешь, если у неё маленький ребёнок.
 - Но, ведь Люся и твоя дочь тоже.
 - Правильно. Но я же не могу кормить её грудью, да и многого другого, сама знаешь, тоже не могу. Что ж мне из-за этого теперь без моря оставаться?
 - Эдик, подъезжаем. Пора собираться, доставай чемоданы, - выглянула из купе Оля. – А ты, Свет, не слушай его. Я сказала, что в этом году моря ему не будет, значит – не будет. А капризы свои пусть маме демонстрирует.

По прибытию нас никто не встретил. Я гордая и довольная катила коляску, Эдик и Оля тащили сзади чемоданы. Телеграмма, отправленная Эдькой, была доставлена лишь к обеду, зато посреди кухонного стола на гобеленовой скатерти белела Манина, из которой стало ясно, что она приедет на следующий день. В доме кругом осел плотный слой пыли,  в углу веранды красовалась гора грязной посуды.
 - Очень хорошо, что вы приехали, - радостно поприветствовал нас Борис. - Но я уже позавтракал, так что обслуживайте себя сами. Можете картошки отварить, помидоры ещё не созрели, а вот огурцов в этом году урожай не плохой. Редиска у нас что-то мелковатая. Короче – будьте, как дома, а мне огород прополоть надо, пока жара не настала. Посуду я помыть не успел, но по-моему, три чистых тарелки там ещё найдутся, - виновато улыбнувшись, он вышел.
Из чистых тарелок была только одна, и я, не переодеваясь, принялась за мытьё посуды, Оля начала чистить картошку.
 - Эдик, там отец что-то насчёт огурцов говорил, пойди, собери на салат, - попросила она мужа.
Через пару минут брат стоял на пороге с небольшой миской огурцов и горстью вишен в другой руке.
 - Слышь, Свет, если я вишни нарву, ты вареники с вишней сделаешь?
 - Ну, сделаю, - не уверенно пожала плечами я, ни разу в своей жизни не месившая тесто на вареники, но, с другой стороны, довольная, что именно мне доверяют такое ответственное дело.
 - Вот, - взглядом хозяина брат посмотрел на меня и Олю, - а я, пока вы тут возиться будите, позавтракаю и сбегаю к Олиным родителям, скажу им, что мы приехали.
 - Хорошо, - кивнула я, - только помой в доме полы, а то стыдно будет перед Олиными родителями.
 - Как вы меня уже все достали этим мытьём полов! – недовольно, в сердцах, выпалил он. – В Харькове - полы, здесь - полы... Если Олины родители и придут, то не для того чтобы полами нашими любоваться,  они придут на Люсю посмотреть.
 - Эдь, - моляще попросила я, - но для Люси тоже вредно той пылью дышать, да и мама завтра приедет, уж ей-то точно не всё равно будет - чисто в доме или грязно.
 - Вот именно: мама приедет, и не зависимо от того, убрали мы или нет, начнёт всё перемывать по-своему. Уж я-то её знаю. Так что, нечего время зря попусту тратить. А с Люсей за один день ничего не случится, тем более что, коляска до вечера во дворе стоять будет, да и пыль давнешняя, к полу уже прилипла.
На этом дискуссия прекратилась, потому что брат, схватив двухлитровую банку, ушёл в сад.

После завтрака Оля, покормив Люсю, занялась стиркой пелёнок, мне предстояло снова перемыть всю посуду, а брат, как и обещал, убежал к Олиным родителям. Вернулся сравнительно быстро с Олиной мамой, папа был на дежурстве. Я к тому времени только запустила руки в тесто. От помощи Олиной мамы поначалу отказалась, но послушно следовала всем её советам. Лепили, правда, в шесть рук: и я, и Оля, и её мама. А потом опять посуда, какие-то просьбы Эдьки, Бориса... В шесть вечера я приступила к уборке в доме и закончила её лишь к десяти, под насмешки Бориса, что очень медлительная, и когда выйду замуж, меня свекровь со света сживёт. Реагировать на это, не было никаких сил, я ушла спать, согласившись с братом, что на следующий день не стоит вставать на рассвете – он один пойдёт на вокзал, чтобы встретить Маню.

Проснулась я от громкого голоса матери, стоящей уже на пороге. Во всём теле чувствовалась сильная, до лёгкой дрожи в руках и ногах, слабость, во рту – жутко не приятная горечь.
 - Ты заболела? – запричитала Маня, когда я вышла ей навстречу. – Эдик сказал, у тебя температура.
 - Не высокая, - постаралась я, успокоить её, - вчера тридцать семь и две была, а сегодня - наверное, уже нормальная.
Она потрогала мой лоб:
 - Да нет, не похоже, что нормальная. Господи, ну почему я никогда не могу себе позволить расслабиться? Рассталась с тобой на неделю, и нате Вам, пожалуйста – у тебя всё это время температура. А я, главное, что-то неладное там и не почувствовала. Никогда себе этого не прощу!
Не переставая говорить, Маня прошла в дом, окинула всё взглядом, отодвинула занавеску у окна, и усмехнувшись, поучительно обратилась к Борису:
 - Когда в доме убираешь, пыль на подоконнике вытереть - тоже не помешает.
 - Ой, я забыла, - поспешила оправдаться я, ловя на себе укоризненный взгляд Бориса.
 - Ну, что я говорил? - весело засмеялся Эдька, - Надо было оставить всё, как есть.
 - Не поняла! - Маня водрузила правую руку на верхнюю часть бедра и испытывающе уставилась на мужа и сына, - Кто из вас вчера тут прибирался? Я же вижу, полы чистые, да и вещей разбросанных не так уж и много. У Оли, я думаю, на это времени не было, Света – больная, неужели ты, сынуля, после женитьбы научился за порядком следить? – она смотрела удивлённо и немного насмешливо.
 - Не, мам, - вмешалась я, - это я убрала. Эдик побоялся, сказал, что тебе всё равно не понравится. А про подоконники - просто забыла. На улице уже темно было, вот и не заметила.
 - Ты больная мыла здесь полы допоздна? Да, вас всех четвертовать мало! – это уже относилось не ко мне.
Она ещё долго, под улыбки и усмешки мужа и сына, возмущалась, потом мы все вместе пошли завтракать. За столом мать рассказывала, что бабушка сильно постарела, передавала большущий привет и просила поцеловать за неё правнучку. Внезапно она говорить и даже жевать перестала, испуганно уставившись на меня:
 - Боже! У тебя глаза жёлтые. Никакой это не грипп! Послушайте, у Светланы желтуха, болезнь Боткина.
Оставив недоеденный завтрак, мать быстро засобиралась и уже на крыльце бросила на ходу:
 - Я к Белле Наумовне на работу. Она же сейчас заведующая инфекционным отделением.

Вернулась мать на машине скорой помощи, на которой тут же увезли меня. А уже через полчаса я лежала под капельницей в восьмиместной палате с десятью кроватями. Белла Наумовна, как заведующая, вела только одну палату, три другие – её коллега и подчинённая, Ольга Фёдоровна. Меня немного удивило, что родственница не положила меня к себе – ведь всё равно пришлось ставить дополнительную кровать. Так какая же разница куда? Да и при первичном осмотре, а так же всех контрольных, которые, в силу своей должности периодически проводила, Белла Наумовна, тщательно прослушивая и ощупывая, никогда не смотрела мне в лицо. Было такое впечатление, что она не хочет меня видеть, хотя что-то в её облике подсказывало: враждебности или неприязни она ко мне не испытывает.


XXIX

Одноэтажное здание инфекционного отделения находилось поодаль от городской больницы, в безлюдном месте. Наверное поэтому, больным в нежаркое время дня разрешалось покидать палату и проводить время на свежем воздухе, в тени близлежащих деревьев. Не запрещалось также общение с посетителями. Маня проведывала меня каждый день, утром до завтрака и перед ужином. Она приносила фрукты, мёд, свежий творог. Несколько раз составил ей компанию и Борис, а однажды даже Эдька с Олей пришли. Тем не менее, было обидно - среди лета, да ещё и притом, что дома у нас маленькая Люся - оказаться на больничной койке. Лежать полагалось три недели, и я отсчитывала дни. Когда их оставалось десять, Белла Наумовна посоветовала Ольге Фёдоровне назначить мне переливание плазмы. Медсестра подошла сразу же после обхода.
 - Нужно определить, какая у тебя группа крови, - сказала она, перетягивая мне руку жгутом. – Ты сама, наверное, не знаешь.
 - Знаю. У меня третья, - уверенно ответила я, вспомнив давний разговор Мани и Эдика.
 - Да, нет, - медсестра сосредоточенно смотрела на какую-то тарелочку, куда уже успела слить, взятую у меня кровь.
 - Значит первая, - я поняла, что унаследовала группу не отца, как это утверждала Маня, а матери.
 - Да и не первая. У тебя – вторая.
Медсестра вышла, а мне вспомнился ещё один эпизод жизни – стопка справок, подготовленных для операции удаления гланд. Значит, правильно Эдька заметил, там было всего две палочки.
Прошло около часа, и медсестра вернулась:
 - А почему ты решила, что у тебя третья группа крови?
 - Мама так сказала, - коротко пояснила я. – У моего отца, и у брата - тоже третья, а у неё – первая.
 - Извини, но анализ придётся повторить. Всё-таки, это жизненно важный вопрос, - она снова перетянула мне руку жгутом, и через некоторое время уже за пределами палаты кому-то докладывала, - Вторая группа. Очень наглядно – вторая!

Наутро я хотела поделиться с Маней новостью о странном биологическом явлении в нашей семье, но не успела – к нам вышла Белла Наумовна.
 - Зиночка с семьёй приехала, - сообщила она, поздоровавшись. - Марина  так выросла. Я им всем сказала, что Света у меня лежит, и не только это, – родственница на какое-то мгновение посмотрела на меня и тут же отвела взгляд, - Светочка, иди в палату, там, по-моему, завтрак уже подали, а мне с твоей мамой поговорить надо.
Я двинулась выполнять требование врача, умышлено замедлив шаг, чтобы уловить дальнейшую тему разговора.
 - Задала ты мне загадку с группой крови, - глубоко вздохнув, начала родственница. – Признаюсь честно, будучи врачом с опытом, не сразу я разгадала, пришлось даже твою и Бориса карточку поднять. А потом всё стало до смешного ясно...
Я задержалась в двери. Не хотелось исчезать, так и не услышав самого главного, но Белла Наумовна, очевидно, заметив мою остановку, вдруг замолчала, и я вошла в здание, закрыв за собой дверь. Маня ушла домой, со мной не попрощавшись, чего никогда ранее не делала.
 - Я не хотела тебя отрывать от завтрака, - пояснила она вечером такое своё поведение.
 - Мам, ты представляешь, у меня вторая группа крови, - затронула я интересующую меня тему. -  А ты всю жизнь думала - третья?
 - Я вообще никогда ничего на эту тему не думала, - раздражёно и категорично ответила она. – Мне абсолютно всё равно, какая у тебя группа крови! Я толком не знаю, какая у меня и считаю, что тебе, вообще-то, также должно быть всё равно. Или ты тоже меня в чём-то упрекать надумала?
Как можно упрекнуть Маню моей группой крови, представлялось с трудом, да и ссориться с ней совсем не хотелось, тем более что она была основной ниточкой связывающей меня с внебольничным миром. Я перевела разговор на другую тему:
 - Мам, а что Белла Наумовна рассказала у себя дома, кроме того, что я здесь лежу?
 - В каком состоянии тебя сюда привезли и то, что я к тебе по два раза на день бегаю, - она старалась произнести это спокойно, но по бледным пятнам на её лице можно было судить о сильном охватившем её волнении.
 - А они что сказали? – мне хотелось понять, что же вызвало у Мани такое волнение.
 - Что сказали, что сказали... Расстроились, конечно, - из неё опять выплеснулось раздражение.
 - А они к нам в гости придут, на Люсю посмотреть? - продолжала допытываться я.
 - Вряд ли, - наконец-то её голос стал более спокойным, – они на море собираются съездить. Кстати, я завтра к тебе только вечером приду. Эдик и Оля тоже хотят на море, а я с ребёнком посижу.
 - В Сочи? – удивилась я и рассказала о намерениях Эдьки, уехать отдыхать без Оли.
 - Какие там Сочи! Я бы это ни за что не допустила, да и папа наш никогда б не смирился с тем, что студент, да ещё и семейный, такую роскошь себе позволил. Они вместе завтра в Новороссийск едут. Вечером вернутся. Через пару дней может ещё поедут.

С понедельника Ольга Федоровна ушла в отпуск, замещала её Белла Наумовна.
 - Сегодня у тебя возьмут все анализы, - глядя куда-то в сторону, сообщила она при первом же осмотре, - и если результаты не плохие, завтра выпишут. Конечно, положено двадцать один день здесь держать, но пять-шесть суток в данном случае большой роли не играют. В медикаментах ты уже не нуждаешься, а диету и покой, я думаю, тебе и дома обеспечат. Когда мама твоя придёт, пусть зайдёт ко мне.
Маня, услышав, что родственница хочет с ней поговорить, сильно побледнела и, зачем-то озираясь по сторонам, вошла в кабинет заведующей. Вышла сравнительно быстро, удовлетворённо чему-то улыбаясь. Подсев ко мне на лавочку, где я ждала её с нетерпением, она пустилась в признания, что очень по мне соскучилась и нескончаемо рада, что наконец-то всё уже позади.

Дома меня ждал вкусный обед и радостные приветствия всей семьи. Даже Люся улыбнулась.
 - На руки, смотри, не бери её, - предупредила меня Маня. – Она у нас уже, слава Богу, около пяти килограмм весит, а тебе ни в коем случае нельзя поднимать тяжести.
Такое требование меня не обрадовало, но после двухнедельного заточения, я была довольна и простым общением с близкими.
Ближе к вечеру пришла Олина мама. Маня предложила всем вместе попить чай. В разгар непринуждённой беседы она вдруг замолчала и, глубоко вздохнув, выдала:
 - Знаете, Любовь Петровна, мне очень жаль, но придётся Олечке нашей взять академический отпуск и посидеть год с ребёнком.
 - Это как? Это почему же? – нервно переведя дыхание, поинтересовалась Любовь Петровна.
 - Понимаете, - продолжала Маня, - когда я обещала взять ребёнка к нам, конечно же, никак не ожидала, что со Светочкой такое случится. Я думала она мне помогать будет: иногда поиграет с ней, иногда пелёнки погладит... Всё-таки она у нас большая уже девочка, да и детей любит.  Ну, а теперь Света сама в помощи нуждается. Мало того, что в течение года ей нужна строжайшая диета, а это значит, что мне придётся готовить, как бы на два стола – так ей же ещё и любые физические нагрузки противопоказаны. Она теперь у нас и на год от физкультуры в школе освобождена. Знаете, что мне вчера Белла Наумовна сказала? Она сказала: «Даже если захочешь послать её в магазин за хлебом, двадцать раз подумай».
 - Да-да. Я всё понимаю, - разговаривая как бы сама с собой, тихо произнесла Олина мама, и не допив чай, поспешила уйти.

Оля и Эдька, уединившись в спальне, о чём-то тихо шептались, Маня ходила по дому с каменным лицом. Когда уже совсем стемнело, и Борис похрапывая «смотрел телевизор», а все остальные готовились ко сну, Любовь Петровна снова к нам пришла, но не одна, а с мужем.
 - Мы извиняемся за столь поздний визит, - тихо начала она, - но Володя... Владимир Сергеевич только недавно с работы вернулся. Мы с ним посоветовались и вот, что решили: если ребёнок всё равно после отъезда молодых у Вас не останется, то мы заберём завтра всех к нам, пусть Люсенька уже привыкает...
 - Почему не останется? – удивлённо пожала плечами Маня. – Оля может жить у нас на правах хозяйки...
 - Вы меня не поняли, - взволновано оборвала её Любовь Петровна, - а может я что-то не так объясняю. Но мы, как родители, ни в коем случае не допустим, чтобы Оля прерывала учёбу. У Володи скользящий график – то он в ночь, то у него «отсыпные». В эти дни он с ребёнком посидит, ну, а если накладка произойдёт, я к соседке, старухе Васильевне, обращусь. Она мне не откажет, полдня Люсеньку понянчить один-два раза в неделю.
 - Вы на меня обиделись? – удивлённо и немного заискивающе Маня переводила взгляд с одного гостя на другого. – Но я же хотела, как лучше. Не дело это, всё-таки – такую крохотулю от матери отрывать.
 - Отрывать мать от учёбы – это тоже не дело, - холодно констатировала Олина мама. – Отстанет от своей группы, и институт так и не окончит. Я в своё время, когда училась, насмотрелась на такие случаи. Сначала академ, потом заочное, а потом и вовсе учёбу бросают.
 - Как знаете, - недовольно произнесла Маня. – Я пединститут тоже заочно заканчивала, да и Борис Моисеевич... Трудновато, конечно было, но ничего, справились. Было бы желание... Зря Вы так на меня обиделись.
 - Какие там обиды? – разлился по дому громкий голос Олиного папы. – Женщины, успокойтесь! Никаких обид нет, и быть не может! Я удивляюсь, что мне изначально эта мысль в голову не пришла. Ведь, действительно, Любаша в школе только полдня. Вон у нас у соседей няньку на полный рабочий день искать пришлось, пока дети также, как и наши учёбу заканчивали. А нам-то, права жена моя, только на несколько часов, пару раз в неделю.
 - Ну, на несколько часов, и к нам можете её приносить, - миролюбиво предложила Маня. – Зачем же к чужим людям обращаться, если родные бабушка и дедушка есть. А через годик Светочка окрепнет, так мы Люсеньку и насовсем заберём.
 - Кто Вам её отдаст, - почти не слышно возразила Олина мама и значительно громче добавила, - мы уж как-нибудь своими силами справимся.
 - А может Вы и правы, - приветливо улыбаясь Мане, решил Владимир Сергеевич. – Зачем чужим людям отдавать? – Он повернулся к жене и продолжил, - ну её, ту Васильевну! Не столько от неё пользы, сколько сплетен.
 - Оленька, - ни на кого не глядя, обратилась к дочери Любовь Петровна. – Отец завтра договорится на работе, ему машину на полчасика дадут, а ты тут, пожалуйста, всё заранее подготовь. Сама понимаешь, машину надолго задерживать мы не можем.

Олю и Люсю до самого отъезда молодожёнов я не видела, Эдька несколько раз приходил и даже однажды с ночёвкой. А после наступления нового учебного года Люсю, действительно, стали периодически привозить к нам.
По воскресеньям Маня регулярно ходила на базар, а я в эти дни просыпалась, как от будильника, от её доклада Борису, почём нынче сметана и сколько времени она простояла в очереди за мясом. Заканчивался этот отчёт, как правило, одной и той же фразой:
 - Колю встретила. Прошлись с ним вместе по молочному ряду. Он привет тебе передавал.

Когда в семье нашей установился определенный стабильный ритм жизни, Маня решилась излить мужу свою душу:
 - Что ни делается, всё к лучшему. Люсенька, конечно, чудесный ребёнок, но мало ли что... Вырастет, начнутся проблемы... С детьми всегда бывают проблемы. Я не хочу, чтобы потом во всех недоразумениях меня обвиняли. Олины родители рискнули взять на себя эту миссию – ну и Бог им в помощь. А я, даже если б Света и не заболела, нашла б повод чтобы отказаться.
Привыкшая с детства не вмешиваться в разговор взрослых, я слушала эти откровения молча. Но в моей голове с трудом укладывалось, как это Маня, всю жизнь считавшая себя умным педагогом, позволяющая себе критиковать других и давать им советы, вдруг засомневалась в своих способностях по воспитанию детей, да ещё и с родной внучкой.
 - А о чём ты думала, когда возражала против аборта? – возмущённо спросил Борис.
 - О том, что ты бы тогда не только не стал дедом, но и мог бы сына потерять. Он, ведь грозился в армию пойти.
 - Армия, между прочим, из меня человека сделала, жизни научила...
 - Я не об этом. Если б мы его не поддержали, он оборвал бы с нами связь. А ради чего, скажи на милость, мне тогда на этом свете жить? Хотя к ним, даже на день, я больше никогда не поеду.
Маня стала подробно рассказывать обо всех грубостях сына, которые ей приходилось терпеть от него в Харькове.
 - Ну и почему ты мне это сейчас рассказываешь, а не тогда, когда он был здесь? – лицо Бориса исказила недовольная гримаса.
 - Да хотя бы потому, что не хочу никаких разбирательств. Они взрослые люди. И, если честно, обиды у меня на них никакой нет. Пусть они там будут здоровы, а мы здесь. Им я всегда буду рада, а туда - больше ни ногой. Уж лучше на старости лет в дом престарелых попасть, чем быть под присмотром такой невестки.
 - А при чём здесь Оля? – мне не удалось сдержать своё удивление.
 - Ты ещё ребёнок, много не понимаешь, - недовольно глянула на меня Маня. – Муж в семье – голова, а жена - шея. Куда шея повернёт, туда голова смотреть и будет. А до того, как Оля в Харьков уехала, сын мой был добрый и ласковый, как девчонка. Письма по два листа писал, а теперь, вот – пожалуйста – адрес новый сообщили, и за два месяца больше ни строчки. Хоть бы раз поинтересовались, как там ребёнок.

На Седьмое Ноября, Борис всё-таки Эдьку отчитал, за неуважительное отношение к матери. Тот слушал, порой нерешительно оправдываясь, и, как в детстве, глубоко вобрав голову в плечи. Оказавшись со мной наедине, он недовольно проворчал:
 - Ты, небось, отцу на меня нажаловалась?
 - Зачем мне это надо? - нелепость обвинения даже улыбку вызвала. – Мама на тебя обиделась, вот и рассказала...
 - Не ври. Мама не могла так со мной поступить, - со злостью оборвал меня брат, но больше ни с какими расспросами не приставал.

Письма от Эдьки больше не приходили. Оля изредка писала на адрес своих родителей, передавая нам привет. Маня продолжала обвинять её в равнодушии к своему ребёнку, холодному отношению к ней, но больше всего в молчании сына. Однако когда они оба приехали на зимние каникулы, была со всеми предельно любезна и приветлива. По её настоянию семья Эдика целую неделю жила у нас.

С нового года корреспонденция поменялась. Родители отказались от газеты «Известия», довольствуясь моей «Комсомольской правдой». Вместо «Здоровья» и «Вокруг света» мы теперь получали «Наука и жизнь». Я находила этот журнал скучным, статьи в нём слишком заумными. Лишь один раз яркая таблица привлекла моё внимание. Речь шла о группах крови. Внимательно перечитав две страницы текста, я с интересом смотрела на цветные полосочки и стрелочки. Оказывается, группа крови по наследству передаётся не всегда. Например, если у родителей вторая – у ребёнка может быть как вторая, так и первая. Но с другой стороны, если у Бориса третья, как это утверждала Маня, то у меня вторая быть не должна. Быть может, у него вторая? В таком случае – у Эдьки не может быть третья. Только, если у отца четвёртая, а у матери первая – у детей может быть то, что имели мы с братом. Странный всё-таки человек, Маня, - решила я, - с какой уверенностью вдалбливала когда-то Эдьке то, о чём никакого понятия не имела. И что ей мешало спросить об этом у самого Бориса? А если и он не знал, то так бы и сказала...
 - Мам, ты таблицу видела? – подошла я к матери с журналом.
 - Какую таблицу? – она слегка вздрогнула, как от испуга.
 - Ну, вот эту. Смотри, тут нарисовано, как группа крови по наследству передаётся.
 - Ой, некогда мне сейчас смотреть, видишь, я котлеты затеяла, да и не вижу я уже без очков.
 - Но ты потом обязательно посмотри, - посоветовала я, - тут получается, у папы нашего не третья группа, а четвёртая. Как ты думаешь, такое возможно?
 - А почему бы и нет? – она задумчиво усмехнулась. – С чего ты вообще взяла, что у него третья?
 - Ты Эдику говорила...
 - Я? Эдику что-то говорила? – она сделала изумлённое лицо и уверенно, словно у кого-то что-то выиграла, добавила, - я с Эдиком вообще не могла на эту тему разговаривать. С какой стати? У нас с ним, слава Богу, была уйма других тем для разговоров. Это сейчас, когда ему есть с кем беседовать, он по-приезду, матери и двух слов не скажет, - глубокий вздох вырвался из её груди, - Ну, да ладно. Бог с ним. Был бы он счастлив. Что поделаешь, если наступает в жизни момент, когда мама вам уже и не нужна.
Мать рукавом смахнула слезу со своей щеки, а я, опасаясь каких-либо обвинений в мой адрес, поспешила удалиться.

(продолжение сдедует)