Конец Госсенгтон-Холла. Главы 17-21

Глава 17

В доме викария к предстоящему чаепитию подготовились весьма основательно. Кругом все сверкало после генеральной уборки, из кухни доносились ароматы выпекаемых заварных булочек со взбитыми сливками, миндальных коржиков и плюшек с корицей.
Ровно в пять часов служанка встретила на пороге первых гостей, затем и все остальные начали подходить один за другим, так что в прихожей в какой-то момент стало тесновато. Но появившийся в дверях столовой викарий и его милая супруга пригласили всех войти и быстро рассадили вокруг нарядного, со вкусом украшенного стола, покрытого старинной льняной с тисненым рисунком скатертью. Вошедшие сразу могли оценить старания хозяйки: кроме дорогих, тонкого фарфора чашек с золотом, тарелочек разного размера, вазочек для джемов и варений, стол украшали цветы – анютины глазки, ноготки и душистый горошек.
Хозяйка разместила гостей так, что мисс Марпл сидела слева от миссис Маргарет Хитт и справа от жены доктора Сэндфорда, а миссис Бэнтри – напротив, между миссис Дороти Лингз и супругой мэра; миссис Хартнелл как старожил этих ритуальных чаепитий и член приходского совета сидела в торце стола, напротив жены викария.
Викарий прочитал молитву и выразил надежду, что такие чаепития внесут полезный вклад в укрепление духа взаимопонимания между членами прихода и послужат поводом для ассоциации деятельности святого Иоанна. Он пожелал, чтобы все здесь присутствующие почаще бывали на службах и подавали пример благочестия простым прихожанам. После этого викарий удалился к себе в кабинет, сославшись на скорый приход к нему трех представителей епархии по важным делам.
Маргарет Хитт, потупив голову, как провинившаяся школьница, повернулась к мисс Марпл и сказала, оправдываясь:
– Да, стыдно, но я так одичала там, в Африке, что отвыкла ходить в церковь.
Мисс Марпл ободрительно пожала слегка ее левую руку, лежащую на столе, и сказала:
– Ну, ничего, вы еще молоды, и я уверена, у вас еще будет повод и время вспомнить о Боге.
– А я как член приходского совета слышала, что сразу же после переезда в Госсенгтон-Холл ваша семья сделала большие пожертвования храму, – сказала миссис Хартнелл.
– Ну, что вы! Я даже чувствую себя неловко, когда мне об этом напоминают.
– А вы, миссис Дороти, не поете? – с надеждой спросила миссис Сэджвик, которая помогала проводить занятия музыкой и вокалом с весьма неорганизованными юными хористами.
– Нет, увы! Я совершенно бездарна. В детстве меня пытались учить игре на фортепьяно, но дальше скучнейших ганонов и нудных сонатин я не продвинулась. Вот Маргарет у нас играет, и неплохо. Ее прежний хозяин любил слушать ее игру.
Маргарет покраснела и прикусила губу.
Миссис Бэнтри, желая сгладить небольшую бестактность, выручила ее, попросив передать блюдо с заварными булочками. И блюдо, быстро опустошаясь пошло вокруг стола, а затем все на некоторое время предались наслаждению, поглощая нежнейшие изделия и похваливая кулинарные достоинства хозяйки.
– Этот рецепт заварных булочек со сливками – я переняла еще от своей мамы, – зардевшись от похвалы, пояснила Элисон.
– Да, в те годы гораздо больше надо было делать собой, а не надеяться на покупные готовые изделия, – заметила миссис Хартнелл.
– О, вы правы, – согласилась Маргарет. – Моя мама тоже умела делать гораздо более вкусные торты и кексы, чем те, которые мы теперь покупаем в красивых упаковках.
– Ваша мама жила в Англии? Как ее звали, – спросила миссис Хартнелл.
– Да, мы жили недалеко от Винчестера. А звали ее Сусанна – именно Сусанна, а не Сьюзен , – впоследствии миссис Голдбрик.
– Какое необычное имя! Что-то библейское, не помню, что именно с ним связано. Но так или иначе, нам не обойти с вами печальных событий в нашем тихом Сент-Мери-Мид, – неожиданно повернула беседу миссис Хартнелл.
– Увы, – простонала жена мэра. – Это так неприятно, и бросает тень на наш город.
– А я слышала, – сказала Дороти с некоторым вызовом, – что такие тени время от времени затемняли небосклон Сент-Мери-Мид. И чего только здесь не случалось в разные годы!
– Вы правы, – сказала мисс Марпл. – К сожалению, человеческая природа и здесь проявляет себя с самых разных сторон, в том числе и с самых отвратительных. Просто здесь это заметнее: все всем сразу известно.
– Что именно? – спросила Дороти.
– Ну, кто куда пошел или поехал, с кем и когда вернулся и прочие вещи.
Дороти засмеялась:
– Сущая деревня!
– Именно так, – с гордостью подтвердила миссис Хартнелл. – Поэтому обычно зло здесь обличается быстрее, чем, например, в Лондоне. Кстати, – и тут миссис Хартнелл обезоруживающе улыбнулась, обернувшись к Дороти, – хочу сделать вам комплимент. Вы очень хорошо выглядите в машине за рулем в своем ярко-желтом платье – как златокудрая богиня!
Дороти с удивлением уставилась на миссис Хартнелл.
– Когда это вы меня в нем видели?
– Да пару раз: один раз днем, а другой – вечером.
– Странно, – сказала Дороти. – Может быть, вы меня с кем-то перепутали?
– Нет-нет, не настолько уж я подслеповата. Правда, второй раз мне показалось, что вы были без помады на губах.
Дороти пожала плечами.
– И это тоже невероятно: крашу губы я всегда, почти автоматически. Хотя недавно теряла помаду, но вскоре она нашлась.
Маргарет попыталась вывести из затруднения свою свояченицу.
– Дороти нередко бывает забывчивой, я ее часто на этом ловлю.
– Да, это так, – согласилась Дороти. Но недоумение осталось на ее лице.
Маргарет продолжала:
– Вы, вероятно, слышали, что муж Дороти – художник, и он как раз запечатлел ее сидящей в машине, сугубо в экспрессионистской манере.
– О, как интересно! – ухватилась за это известие миссис Сэджвик. – А нельзя ли организовать выставку или вернисаж прямо в его мастерской, чтобы познакомить людей с его работами? Ведь у нас такая серая жизнь.
– Боюсь, что мало найдется ценителей живописи такого рода, – усомнилась Маргарет.
Дороти вспыхнула.
– Но ведь Джимми стал писать в такой манере только в Госсенгтон-Холле. До этого он писал вполне реалистические портреты, пейзажи, натюрморты, и мне это гораздо больше нравилось. Я не могу понять, откуда появилась у него идея, что стилю нашей новой жизни в усадьбе больше соответствует нечто экстравагантное?! – с жаром проговорила Дороти.
– Вот и хорошо: можно сделать выставку двух периодов его творчества – как бы в сравнении, – еще больше увлеклась миссис Сэджвик.
– О, там был такой чудный портрет его матери!
– Миссис Сусанны Лингз? – уточнила мисс Марпл.
– Нет, Сусанна – это мать Маргарет, а мать Джимми звали Лилиан.
– А мужские портреты он пишет? – спросила миссис Сэндфорд.
– Когда-то писал, и очень даже солидных людей.
– О, так может быть, он бы написал, конечно в реалистической манере, портрет мэра нашего города? Его ведь недавно избрали, – сказала миссис Сэджвик.
Миссис Сэндфорд сердито на нее посмотрела и довольно ядовито заметила:
– Доктор Сэндфорд, конечно, не мэр, но его знают и уважают многие, кому он спас жизнь.
– Я скажу Джимми, он, мне кажется, охотно согласится написать оба портрета, – сказала Дороти.
– Дороти! Ты ничего не понимаешь в искусстве и творчестве! Ты тянешь его назад, к пустому копированию действительности. Сейчас появились цветные фотографии, и они вполне справятся с задачей запечатлевать важные лица. А то, что он пытается проникнуть в суть вещей, это гораздо сложнее, – строго внушала Маргарет.
– Ничего подобного! Он сам мне признался, что безумно устает и почти сходит с ума от этого коверканья. И сам он стал таким нервным и раздражительным, особенно в последнее время, что я боюсь за него, – со слезами на глазах проговорила Дороти.
– Ну-ну, люди творческие живут действительно непростой жизнью, но зато их ждет слава, – сказала миссис Хартнелл.
Маргарет сердито кусала губу, недовольно поглядывая на Дороти.
Мисс Марпл резко сменила тему разговора, обратившись к хозяйке:
– Дорогая Элисон, налейте мне, пожалуйста, еще чашечку чая, который так напоминает мне старые добрые времена – чай с бергамотом! Я помню, как в доме викария мы обсуждали животрепещущие новости, связанные с убийством полковника Протеро. Ведь это произошло здесь, прямо в кабинете викария!
– О, Боже! Мисс Марпл! Но ведь нынешнее убийство совсем другого рода. Тогда все подозреваемые были из одного круга, и подозрения затронули почти всех! А здесь – чужая незнакомка, и никто не опознал ее до сих пор, – укоризненно покачала головой миссис Хартнелл.
– Как знать, в любой момент все может измениться и сейчас. Придет некто, кто знал ее раньше, и станет ясно, с какой целью она оказалась здесь, – сказала мисс Марпл.
– Мисс Марпл, ведь мы знаем, что вас посвящают во все тонкости полицейского расследования, но обычно вы не говорите, что же именно вам уже известно. И все-таки, мы здесь такая, будем надеяться, тесная компания, – сказала миссис Сэндфорд, – скажите, кого же сейчас подозревают?
– Ну-у, прорабатываются разные версии, и круги расследования все расширяются, неизбежно – и заграницу.
– А вы сами что думаете по этому поводу?
– Я думаю, что нити, связывающие нас с прошлым, крепко держат нас, и что опасно думать, что можно от него отмежеваться. Обычно совершивший преступление с неизбежностью повторяет его, если только его не остановить. Тут, конечно, уместно вспомнить Марину Грэгг... По крайней мере, мой опыт жизни и конкретные наблюдения это многократно подтверждали.
– Ой, – воскликнула миссис Бэнтри, – вы говорите загадочно и страшно! Давайте лучше выпьем по последней чашечку с восхитительными миндальными коржиками и разойдемся с миром.
Возникло несколько искусственное оживление, горячий ароматный напиток, налитый в чашки, как бы окутывал всех, сидящих за столом, как бы смягчая только что прозвучавшие неприятные слова; их как бы затянуло легкой дымкой, и все повеселели. Еще минут десять пообсуждали преимущества взбитых сливок в качестве начинки к заварным булочкам, по сравнению с масляным кремом. Единодушие было полным!
Вошел викарий, видимо, закончив свою деловую встречу, приветливо всем улыбнулся, порадовался атмосфере, в которой завершалось чаепитие, приписав ее плодотворной идее активизировать жизнь прихода, и воздал благодарение Богу за трапезу.
Все встали и, прощаясь друг с другом, выражали самые дружеские чувства.
Маргарет предложила проводить мисс Марпл.
– Спасибо, милочка, но я живу тут совсем рядом – через традиционный старинный перелаз, – весело сказала мисс Марпл.
– Да, вот уж удобно: можно смело возвращаться одной, даже когда стемнеет.
– К тому же меня поджидает мой верный рыцарь, Джим Бейкер, муж моей служанки. Они меня в обиду не дадут!
Маргарет и Дороти, ссылаясь на дальний путь, быстро исчезли в темноте улицы. Остальные дамы шли не спеша, провожая друг друга, постепенно расходясь по домам. Придя домой, перезвонили друг другу по телефону и убедились, что добрались благополучно.

Глава 18

К вечеру этого же дня известие об исчезновении Эмили Хитт облетело весь городок. Родители Пита и Робби, а также Кэти и Луизы с пристрастием выспрашивали, как проходил вчерашний день и вечеринка у Родди, недоумевая вместе с ребятами, куда же могла исчезнуть Эмили. Все дружно отвечали одно и то же: что вели себя хорошо, какое-то время гуляли в лесу, а к вечеру пошли к Родди; вечеринка была веселой, а миссис Бэнтри настояла, чтобы они остались ночевать в ее доме, а не расходились по темному городу по домам. Эмили спала с миссис Бэнтри в ее спальне. Утром встали довольно поздно и сытно позавтракали, но думали, что Эмили еще спит, потом разошлись. И куда делась Эмили – понятия не имеют: ведь она была в двух шагах от своего дома, и заблудиться не могла.
Родди, которому, правда, не приходилось объясняться с миссис Бэнтри, знал не больше других. Его послали в магазин, а когда он вернулся, инспектор уже ушел в Госсенгтон-Холл, как он подумал, – вместе с Эмили.
Когда выяснилось, что Эмили пропала, Родди стал приставать к бабушке?
– Ну как это ты не знаешь, где Эмили?
– Вот так и не знаю: она ушла, и я думала, что к себе домой.
Неудовлетворенный словами миссис Бэнтри, Родди позвонил мисс Марпл и услышал:
– Спокойно, Родди! Надо иметь мужскую выдержку! Учись владеть собой и поверь, что все будет хорошо, – но сам не суйся, куда не следует!
Родди фыркнул от негодования, и считая, что Эмили – его девушка (теперь он это понял), решил, что в обиду ее никому не даст и постарается сам найти ее следы.
"Разве можно поверить, что какая-то старушенция может ее обезопасить, когда я так и чувствую, что опасность грозит ей в самой ее семье! Да они что угодно могли с ней сделать: запереть, увезт! О, ужас! Надо ее спасать..."
Миссис Бэнтри, будучи свидетелем его метаний, еле-еле удерживала его порыв начать поиски сию минуту. Она прибегла к проверенному способу отвлечения:
– Родди, никакие поиски нельзя производить на пустой желудок, надо хорошенько поужинать, а завтра, вообще, все может проясниться.
Не веря во вторую часть, первую Родди принял, и аппетит его от волнения за Эмили скорее возрос, чем уменьшился. Он съел все, что было выставлено на столе, и умиротворенный, дал себя уговорить и отправился спать, хотя  голове его зрели планы, один грандиознее другого.
Миссис Бэнтри, уложив неугомонного внука спать, позвонила, чтобы обсудить с мисс Марпл результат чаепития, в котором ей была отведена роль внимательного слушателя. Однако у мисс Марпл было так долго занято, что она поняла, что там идет согласование на высшем уровне. Обменяться впечатлениями о чаепитии она решила на следующий день.

_____

Наступила ночь. Где-то в районе двух часов Родди тихо встал, бесшумно оделся в самые мягкие кеды и выскользнул в окно. Прокравшись через парк к огромному зловещему дому, и убедившись, что Эмили в ее комнате нет, он крадучись пошел обследовать дом со всех сторон и постепенно дошел до той его части, где размещалась мастерская мистер Лингза, художника. Эта высокая перестроенная часть дома имела фигурную, сложного профиля крышу с большими остекленными поверхностями, а по стенам – с окнами разной формы на двух уровнях по высоте. В эту часть здания простиралась старинная галерея, увитая диким виноградом и мощным плющом, который оплел всю стену вплоть до ближнего к старой части дома окна, расположенного под самой крышей.
Родди полез по извилистым мощным плетям и добрался до этого самого окна. Он ловко дотянулся до подоконника и переплета, с усилием поднял раму (благо она не была закрыта на запор), затем сел верхом на подоконник, придерживая раму и пытаясь разглядеть помещение внизу. Сверху, в беспорядочных пятнах света из стеклянной крыши и из окон в два яруса с трех сторон, сначала он не мог ничего разглядеть, так как никогда не был здесь при нормальном освещении. Но вскоре он рассмотрел чудовищное нагромождение всяких предметов, казавшихся мрачными, враждебными и таящими за собой невидимых преследователей. Было немыслимо представить себе оказаться там, внизу, в этом чудовищном хаосе. Но постепенно привыкнув к темноте, он увидел совсем рядом с окном верхнюю площадку внутренней лестницы, ведущей снизу слева от входной двери. На эту площадку выходила дверь, и она была чуть приотворена. Родди подумал, что стоит заглянуть туда и посмотреть, нет ли из нее хода на третий этаж основного здания – как запасной выход из мастерской. А там бы он тихонько побродил по дому.
Решившись, он дотянулся до перил лестницы и, спрыгнув на площадку, сразу же юркнул в комнату. В ней тоже было окно – на потолке, но только одно. В пустой комнате стоял одинокий диванчик вдоль противоположной стены. Родди сел на него, задумавшись, и вдруг услышал тихий звук открываемого внизу замка. Он подкрался на цыпочках к щели в приоткрытой двери выглянул наружу, вниз. Кто-то вошел в мастерскую, но света не зажег, а освещал слабым лучом фонарика только маленькое пространство впереди себя. Скачущее световое пятно фонарика выхватывало из темноты фрагменты беспорядочно наваленных предметов. Человек, видимо, хорошо ориентировался в этой мастерской. Фигура в темном двинулась в правый угол мастерской, где было нагромождено особенно много коробок, банок, и все это и кое-где перекрывалось кусками материи. Руки в перчатках пошарили среди коробок, и нащупав одну из них, что-то положили в нее. Затем прикрыли углом ближайшей драпировки, и после этого фигура шагнула назад к двери и быстро оказалась за ней. Ключ в замке повернулся, и снова наступила темнота и тишина.
Родди подождал с четверть часа, хотя любопытство снедало его. Затем тихо, больше по перилам, чем по ступеням, спустился вниз. Внизу нельзя было уже точно определить, где только что он наблюдал, как что-то прятали. Но все же вскоре он нашел, по-видимому, то самое место: натянутый угол грубой материи, прикрывающий гору банок и коробок. Под этим углом, приподняв его, он нащупал узкую коробку, в которой лежал тоже узкий, туго связанный сверток. Родди быстро сунул его за пазуху и устремился вверх по лестнице, стараясь не шуметь. Один раз он запнулся за тряпку, но все же не загремел, добрался до площадки, подтянулся к окну и вылез наружу. Там ухватился за ствол плюща или виноградной лозы – в темноте он не разобрал – и осторожно стал спускаться. Страх в нем нарастал. Ничего не было видно из-за густой зелени, но он почему-то был уверен, что внизу его поджидают, и сразу схватят. Наконец, он наступил ногой на край балюстрады обходной галереи и, пользуясь темнотой, пригнувшись, пробежал несколько метров по ней, а потом спустился по плющу, но гораздо левее, уже до земли. Никто его не схватил, и Родди нырнул в черную тень за домом, где уже однажды проходил в обход к выходу из парка.
Когда он добрался до дома и пролез в свою комнату через окно, сердце его отчаянно колотилось от всего пережитого за этот час с небольшим. Несколько раз глубоко вздохнув, он осторожно подошел к выключателю и зажег свет.
На диване, напротив его кровати сидел инспектор Крэддок.
Сердце Родди упало, и охнув, он присел на кровать, только тут он ощутил, что рубашка на спине была совершенно мокрой после всех испытаний и волнений.
– Ну что, герой? Совершил дерзкую вылазку? А ведь это могло и плохо кончиться!
– Я понимаю, мне и самому было очень страшно.
– Ну, и что же ты раздобыл на этот раз?
– Не знаю, я еще не успел посмотреть.
– Так давай посмотрим вместе.
И Родди вытащил плотно связанный сверток из-за пазухи. Они развязали веревку, внутри оказалась бумага, а когда они ее развернули, глазам их предстал ярко-золотистый женский парик из натуральных волос, – точь-в-точь как волосы у Дороти Лингз.
– Вот это да! Что же это значит – она ходит в парике? Но зачем же тогда его прятать? – спросил Родди.
Инспектор ничего не сказал, аккуратно свернул все как было и положил к себе во внутренний карман куртки.

Глава 19

Утренние центральные газеты на первых полосах дали сенсационное сообщение об убийстве в графстве Кент, в городке Сент-Мери-Мид. Подробности убийства разные журналисты освещали по-разному, делая акцент то на таинственности незнакомки (фотографии не было ни в одном из изданий), то на облике явно бутафорского "американца", то на истории с пропавшим письмом. Все эти статьи, однако, завершались призывом к тем, кто хоть что-нибудь знает об обстоятельствах этого дела и, самое главное, может сообщить имя убитой. Адресовать сведения просили на имя старшего инспектора Скотланд-Ярда Дермота Крэддока.
Местная газета, после первоначальной краткой публикации, теперь постаралась восполнить упущенное за счет подробностей, собранных из статей в центральной прессе. Всю округу наводнили репортеры и фотографы, пытаясь пролезть везде, и приставали ко всем с вопросами. Так как официальные лица уклонялись от этих встреч и ничего не сообщали, то от случайных опрошенных репортеры мало что могли почерпнуть достоверного, кроме сбивчивых и сумбурных домысливаний.

_____

Тем временем инспектор Корниш дошел в своих разысканиях до Маркет-Бейсинг. Он обходил все лавочки и магазины и, наконец, набрел на довольно крупный магазин, где владелица – миссис Комменс – вспомнила, что три дня назад, часов около двенадцати подъезжала шикарная машина с открытым верхом, с четырьмя пассажирами и грудой вещей. Дамы вошли в магазин, и брюнетка выбрала себе ярко-желтое "пожалуй, слишком экстравагантное даже для нее," – сказала хозяйка. Вторая дама, златокудрая, тоже пришла от него в восторг, и не только купила точно такое же платье, но прошла в примерочную и там в него переоделась.
– Брюнетке это, видимо, не понравилось, и она свой пакет с платьем швырнула куда-то в машину, – сообщила одна из продавщиц.
Следующая интересная встреча произошла на окраине Маркет-Бейсинг, где Корниш увидел идущего в окружении ребятишек по дороге из леса местного дурачка. Он потешал их своим видом и сам громко смеялся. На нем была широкополая соломенная шляпа, ярко-клетчатая, криво застегнутая на пуговицы ковбойка и не по росту длинные брюки, которые ежеминутно норовили сползти с талии и сминали в гармошку штанины. Кроме того, на его грязном, небритом лице кое-как были прилеплены усы, сами по себе очень тщательно подстриженные.
Когда Корниш подошел к дурачку, тот не смутился: он вообще никого не боялся и был очень общительным, – и стал хвастаться обновкой. Так как он не владел отчетливой человеческой речью, а скорее всего, и плохо слышал, Корниш жестами и мимикой, многозначительными "О! О! О!" выражал свой восторг, чем расположил к себе дурачка. Потом ребятишкам наскучило над ним потешаться, и они убежали по своим делам, а Корниш повел дурачка потихоньку в лес, по той дороге, на которой их встретил. Дурачок шел, продолжая неразборчивым лопотаньем повествовать, откуда он все это достал. Он показывал, приседая, как лез куда-то и из чего-то большого доставал все, что на нем сейчас одето.
– А где, где это было? – допытывался Корниш.
Дурачок хитро улыбался и не говорил. Тогда Корниш доверился его ногам – они сами вели дурачка к тому заветному месту. Это оказалась довольно глубокая рытвина, прикрытая нависшим карнизом из плотного дерна и мха. Густые заросли папоротника делали яму издали совершенно незаметной. Корниш подумал, что дурачок мог в нее случайно провалиться или не случайно набрести на нее, если он видел того, кто туда лазал.
В яме, куда наклонился Корниш, стояла та самая сумка-баул, которую описывала мисс Марпл.
Тут дурачок забеспокоился и стал показывать себе на левое запястье, причмокивать, слушать ухом это место, а потом отчетливо произнес: "тик-тик".
– Где "тик-тик"? – спросил Корниш.
Дурачок опять полез в яму и, наконец, вытащил всю сумку, поставив ее на мягкий мох. Из нее, из бокового кармашка он достал массивные золотые часы с золотым браслетом, явно швейцарские, украшенные по циферблату рубинами.
Корниш строго погрозил ему пальцем и сказал:
– Это нельзя, это не твои.
Дурачок не возражал. А потом опять оживился, снова полез в баул и достал пару великолепных английских ботинок, но сразу видно – ему не подходящих по размеру. С выражением сожаления на лице он стал показывать, как не могут в них втиснуться его растоптанные от постоянного хождения босиком ноги, и отдал ботинки Корнишу. Тот надел их, чтобы порадовать дурочка, что ему они подошли.
В бауле Корниш нашел еще банку с гримом, мыло в мыльнице и полотенце, явно с пятнами грима.
В завершение их довольно долгого общения Корниш дал дурачку два шиллинга, и тот, расчувствовавшись, все с себя снял, оказавшись в своем обычном одеянии, а затем все покидал в баул, в том числе отлепил усы и напоследок прикрыл все шляпой, непрерывно громко смеясь. Корнишу это и было надо. На сем они как старые друзья, в обнимку дошли до Маркет-Бейсинга, и дурачок пошел к своей лачуге, а Корниш поспешил к поезду.

_____

Дознание было произведено в этот же день, в пять часов. Были кратко изложены все обстоятельства убийства, только что полученные результаты вскрытия и анализа состава отравляющего вещества, а также дактилоскопические исследования, а точнее, отсутствие отпечатков пальцев на посуде. Было упомянуто исчезновение сумки с документами и деньгами, а также письма убитой в Скотланд-Ярд, похищенного вместе с утренней почтой, причем неизвестным была нанесена телесная травма работнику почты. Вынесенный вердикт гласил, что происшедшее классифицируется как умышленное убийство, совершенное неизвестным лицом или группой лиц.
В полицейском управлении старший инспектор Крэддок после дознания, на которое успел прийти Корниш, с интересом рассматривал сумку-баул американца со всем, что в ней находилось. Корниш тем временем читал результаты экспертизы и анализов. Среди вещественных доказательств находились и пустая бутылка (с выявленными в ней остатками снотворного) и белая пластмассовая чашечка с места пикника.
В восемь часов вечера полицейская машина подъехала к Госсенгтон-Холлу, и Корниш предъявил подписанный прокурором ордер о взятии под стражу Джеймса и Дороти Лингз по обвинению в убийстве неизвестной женщины.
Оба обвиняемых были совершенно ошеломлены и даже не сопротивлялись аресту, но как во сне дали надеть на себя наручники и сели в полицейскую машину.
Самюэль и Маргарет, напротив, были крайне возмущены и, перебивая друг друга, обвиняли полицию в немотивированных действиях и грозили, что будут жаловаться на самоуправство.
Крэддок, слушая эти бурные протесты, лихорадочно думал, что что-то еще нужно взять с собой. И вспомнил! Картина!
– Да, я забираю с собой вашу картину, мистер Лингз.
– А ее-то зачем?
– Там увидим.
Маргарет саркастически улыбнулась и съязвила:
– Инспектор оказался большим ценителем твоего искусства.
– Пожалуй, вы правы, – невозмутимо ответил Крэддок.

_____

Допрос начинался, как обычно, с имени, места и даты рождения, рода занятий и тому подобного. Допрос вел старший инспектор Крэддок. Первой допрашивали Дороти. Она нервничала и по временам раздражалась.
– Все это вы и так прекрасно знаете, что же издеваетесь?!
– Так положено, и не стоит возражать. Расскажите, что вы видели в день убийства.
– Я не знала, что это был день убийства, и была на пикнике.
– Где и как он проходил?
– Ну, место я точно не знаю, потому что раньше там не бывала. Где-то не доезжая до Маркет-Бейсинга, там в лесу такая поляна и речка, и от солнца можно спрятаться за деревьями и кустами. И стол с едой удачно стоял.
– И что вы ели и пили?
– Ну, сначала есть не хотелось, и мы просто выпили немножко вина и чем-то закусили, я не помню.
– Какое было вино?
– Ну, очень дорогое французское вино, тут такое не продается – мы привезли его из Африки. У нас его целый ящик.
– Что было дальше?
– Так вот, мы выпили и закусили, а потом... а потом...
– Что потом?
– Я как-то все забыла, как я оказалась на надувном матрасе и заснула. Но сон был такой тяжелый и временами с кошмарами.
– И что же это были за кошмары?
– Ну, например, мне иногда казалось, что только мы и Джимми спим, а матрасы Самюэля и Маргарет пустые. Или вдруг на меня надвигалось чье-то лицо, и я с ужасом вижу себя саму. Это было так страшно, сердце билось ужасно, и я думала, что умираю, а пошевелиться не могла. А потом, видимо, много времени спустя, судя по солнцу, я проснулась от запаха бензина от нашей машины и с ужасной головной болью и тошнотой. Я всех остальных разбудила, и они все тоже жаловались на боль в голове, слабость и тошноту. Маргарет все же покрепче была, и встав, предложила выпить крепкого чая из термоса и кое-что поесть. И тогда мы уехали, но я и дома сразу заснула, и мне еще долго было плохо.
– А потом вы не приезжали еще раз на место пикника?
– Ну уж спасибо! Мне и одного раза хватило.
– Хорошо, теперь я вам прочту показания миссис Хартнелл. Она утверждает, что в то время, как вы якобы спали, она вас видела в проулке вблизи гостиницы "Голубой Кабан" в вашей машине. Вы сидели в своем ярко-желтом платье, с ярко накрашенными губами и явно следили за входом в гостиницу. Вы там были больше часа, и быстро уехали – судя по времени, сразу после ухода американца.
– Какого еще американца! Что это вы такое говорите? И как это я уехала?! Да я ведь не вожу машину вовсе! Не обучалась этому.
– И вечером на следующий тоже не вы возвращались, когда вас видели жители деревни в пяти километрах от Маркет-Бейсинга и на въезде в Сент-Мери-Мид?
– Ничего не понимаю! Откуда я там бы взялась?... А, значит, вот на что намекала старая сплетница. Ну, эта самая миссис Хартнелл. Да она просто выжила из ума! А тогда, за чаем у викария, подумала, что она меня просто с кем-то перепутала и не стала оправдываться, что у меня и прав-то никогда не было.
– Теперь вернемся к картине, которую при вас мне показывал ваш муж, – продолжал Крэддок. Он встал и поставил картину, облокотив ее на спинку дивана.
– Ну, картина как картина – модернистская мазня. Я даже смотреть на нее не хочу. Мне эти выверты никогда не нравились.
– На этой картине вы в желтом платье.
– Да, похоже на мое.
– А когда писал эту картину мистер Лингз?
– С самого утра до отъезда на пикник. Мы из-за него очень опаздывали.
– А вот есть свидетельские показания хозяйки магазина Маркет-Бейсинг, что желтое платье вы купили по дороге на пикник, а не раньше.
– А я и не думала, что он меня пишет в этом платье. Просто Маргарет, как всегда, давала "ценные указания", как специалист, и сиреневое платье, которое тогда было на мне одето, забраковала, как "вялое по цвету". Вот Джимми и написал желтое.
– А что это за голубой кабан в небе?
– А это уж вообще глупость: я так злилась на Маргарет, что про себя пробормотала что-то вроде "Ну и свинья же ты!", – а она говорит Джимми: "Вот-вот, это ее внутреннее впечатление, расплывчатый образ – ты его изобрази на небе". И Джимми нарисовал. Чушь несусветная!
– А машина?
– Что машина?
– А вы в ней сидите.
– Ну, уж нет! В такую маленькую машинку я не влезу. Это она, наверное, далеко сзади стоит. Да что вы все пытаетесь осмыслить этот бред? Хорошо еще, что там слоны полосатые не появились! Кажется, что-то похожее на это Джимми тоже собирался написать.
– Да, вот они – полосы, скорее, забора, а не слонов – забора, про который говорила миссис Хартнелл. Все сходится: вы в машине в узком переулке, и перед вами и в мыслях ваших – "Голубой Кабан" в тот момент, когда там совершалось убийство!
– Да какое я имею отношение к убийству?! Я эту женщину в жизни не видела. И даже когда мне показали фотографию трупа, я в этом убедилась; так и сказала.
– В таком случае, как вы объясните, что в номере убитой была найдена бутылка с остатками вина той самой французской марки, которой, как вы верно заметили, здесь не купить, но которой вы привезли целый ящик из Африки?
– Ну, не знаю... Я там не была, и понятия не имею, откуда там взялось это вино. Но зачем мне  убивать эту совершенно незнакомую женщину?!
– А вот это вопрос сложный, и мы отложим его до другого раза.
Заплаканную Дороти увели. Крэддок и Корниш переглянулись и оба покачали головами. Затем место Дороти занял Джимми Лингз.
Рассказ Джимми про пикник был похож на рассказ Дороти, только спал он, по его словам, беспробудно. Думал, что отравился, да так и сказал Дороти, что они, видно, угорели от бензина: машина стояла под откосом, выше которого располагался стол с едой, прикрытой скатертью и места, где все они отдыхали. Джимми предъявили часы, найденные в лесу:
– Это ваши?
– Да, мои. Мне их на нашу свадьбу подарил брат Самюэль. Они швейцарские, дорогие.
– Когда вы их видели в последний раз?
– Не помню, я уже несколько недель как их не ношу: от краски трудно отчищать и жалко – дорогие больно.
– Эти часы были надеты на мужчине в американской ковбойке и шляпе, в темных очках, когда он ехал в поезде от Сент-Мери-Мид в сторону Маркет-Бейсинг. Он торопился на этот поезд сразу после посещения той женщины, которую впоследствии нашли убитой. Так все эти недели, что вы их не носили, вы их и не видели или же просто не одевали?
– Да, кажется, пару раз видел, но одевать не собирался... Так вы что же, хотите мне приписать, что я был этим американцем?
– А что – все приметы сходятся. Кстати, брюки, шляпа, рубашка уже приобщены к делу: были изъяты у деревенского дурачка. Кроме того, мисс Марпл, которая ехала в поезде вместе с "американцем" в течение двух перегонов в сторону Маркет-Бейсинг, увидела на его правой руке шрам. Покажите-ка запястье вашей правой руки.
Джимми протянул руку, на запястье у него был свежий розовый шрам.
– Давно он у вас?
– Нет, только-только зажил. Это когда мы грузили вещи для пикника, Маргарет – нечаянно, конечно, – своим острым ногтем задела мне руку. Мы торопились, и я решил, что заживет и так. Побаливало, но, действительно, зажило – корочка уже отвалилась.
– Кстати, и пробор на голове у вас одинаковый с тем "американцем" – с правой стороны...
– Ну и что? У нас с братом у обоих такой пробор – это Маргарет раньше училась и отрабатывала на нас один модный фасон. Она считает, что никто лучше ее нас подстричь не в состоянии, так что и до сих пор продолжает нас стричь, хоть это для хозяйки Госсенгтон-Холла даже и не совсем прилично. А до того я носил довольно длинные волосы – они у меня были слегка волнистыми.
– Правда, у "американца" был очень сильный и ровный загар...
– Чушь какая-то! Не был я загорелым; у меня аллергия на открытое солнце, я стараюсь не загорать, а голову всегда прикрываю. А вот шляпы с большими полями у меня нет и не было.
– Я и не имел в виду настоящий загар. Баночка с гримом была обнаружена в бауле "американца".
– Еще того нелепее! Когда бы я это все проделал, когда я на этом дурацком пикнике спал, отравленный бензином, и все это время был на виду у всех участников пикника?
– Скажите, а вот это не ваши ботинки? Оденьте-ка их, – и Крэддок протянул ему английские ботинки "американца".
Джимми одел один ботинок и явно "утонул" в нем.
– Ну как бы я шлепал в этих ботинках?! Нет, что-то у вас не то, господин инспектор! Только я не пойму, к чему все это. Не думаю, что вам удастся приписать мне это убийство – я невиновен.
– Ну, это мы еще посмотрим. Мы проверим все то, что вы сообщили, – и Крэддок отправил Джимми обратно в камеру.

Глава 20

Дневным поездом из Лондона приехал пассажир, одетый по причине пасмурной погоды в светло-серый летний плащ. С собой у него был зонт и саквояж. Он уверенно обратился к дежурному по вокзалу и спросил, как пройти в полицейский участок. Ему указали дорогу, и он пошел быстро, не отвлекаясь по сторонам.

_____

Миссис Бэнтри, в фартуке и резиновых перчатках для работы в саду, зашла на кухню Госсенгтон-Холла попросить там немного золы, чтобы подсыпать ее к своим любимым розам. К сожалению, кухарка миссис Бэнтри, не зная, что садовник истратил запас золы, накануне, прочистив печь, выбросила золу в мусорное ведро, а весь мусор утром снесла к мусоровозке. Получив просимое в аккуратном бумажном пакете, миссис Бэнтри на минуточку присела поболтать.
– Странные вещи говорят в городе: будто бы кто-то видел парик, точь-в-точь такой, как волосы у миссис Лингз, и теперь его якобы ищут. Мне кажется, это какие-то выдумки, и конечно, не стоящие внимания – чего только не придумают люди! – и миссис Бэнтри выразительно поджала губы. При этом краем глаза она видела, как кто-то прошел мимо открытой двери кухни.
Поблагодарив за пакетик с золой, миссис Бэнтри с достоинством удалилась.
Все это время в Госсенгтон-Холле шел обыск в связи со взятием под стражу и обвинением в убийстве Джимми и Дороти Лингз. Только к десяти часам вечера он закончился, и Корниш с Крэддоком распрощались с хозяевами.

_____

Поздно вечером, около двенадцати, дверь мастерской тихо приоткрылась, и тонкий луч фонарика стал продвигаться от двери сквозь хаос мастерской к правому углу, где были прикрыты кусками материи груды банок, коробок и прочего.
Однако, когда рука фигуры в темном протянулась к драпировке, накрывающий этот завал, и уверенно вытащила из-под нее высокую узкую коробку, внезапно зажегся нестерпимо-яркий свет. Фигура беспомощно заметалась, прижимая к груди коробку. На лицо ее было наброшено что-то вроде капюшона. Три полицейских, устроивших эту иллюминацию, узнали в мечущейся фигуре Маргарет Хитт.
В этот момент дверь мастерской распахнулась, и вбежал Самюэль Хитт, на пороге ослепленный ярким светом софита. Маргарет метнулась к нему, и они, крепко взявшись за руки, попытались выскочить за дверь, но Крэддок и Корниш преградили им дорогу к отступлению. Коробку у них решительно отобрали, и ловко надели две пары наручников. Обоим был предъявлен ордер на арест по обвинению в убийстве.
Полицейская машина увезла их в участок.

_____

Утром следующего дня Корниш, действовавший согласно советам мисс Марпл, получил ответ из Родезии в виде обширного отчета о кончине чуть больше года назад мистера Бенджамена Хитта. Результаты анализа показали наличие в организме в значительной дозе гипотензивного средства в сочетании с успокоительным. Были присланы копии свидетельских показаний бывших слуг, сотрудников мистера Хитта-старшего с детальными описаниями обстоятельств, предшествовавших его кончине. Свидетели единодушно заявляли, что последнее время перед кончиной их хозяин пребывал в добром здравии и рассудке и в очень хорошем расположении духа, ибо предполагал привезти из больницы поправившуюся жену. Поэтому предположение о самоубийстве было явно нелепым. Поскольку же причиной смерти были лекарства, которые больной принимал постоянно в течение нескольких лет, то естественным представлялось, что находясь в некотором возбуждении (от положительных эмоций), он мог принять увеличенные дозы лекарств, или повторно принять те же препараты по забывчивости. Таким образом, для предположения о насильственном характере смерти не было найдено достаточных оснований. Брат его – Самюэль Хитт – в это время находился в Англии, и приехал только после кончины Бенджамена по вызову поверенного для вступления в права наследования. К сожалению, адрес клиники, где находилась больная супруга Бенджамена Хитта, не удалось установить, поскольку, не желая, чтобы факт ее психического заболевания стал предметом пересудов, мистер Хитт поместил ее в хорошую частную закрытую клинику заграницей, и адрес ее был известен только ему самому. Понятно, что если бы миссис Агнес Хитт была найдена, то она бы получила свою долю наследства, однако в течение года вдова так и не появилась.

Глава 21

Старший инспектор Скотланд-Ярда Дермот Крэддок уже не первый час сидел над папками материалов и изучал их, пытаясь выстроить не только временную и логическую последовательность событий, связанных с убийством и шагами его расследования, но и обосновать мотивы поведения обвиняемых, а также дать объяснение поведения всех участников и свидетелей драмы. Но у него это не получалось. Все взвесив, Крэддок глубоко вздохнул и протянул руку к телефону. Назвав номер и услышав в трубке голос мисс Марпл, он сказал:
– Дорогая мисс Марпл, я полагаю, мы нашли убийцу, так что дело, вероятно, идет к концу. Но, увы, я признаю, что не имею достаточно убедительных оснований передать дело в суд. И я, как это уже бывало, смиренно прибегаю к вашей помощи. Может быть, ваше знание человеческой природы снова выручит нас? Ведь вы обладаете особым даром, не как профессионал-криминалист, но как своего рода художник-психолог, живыми красками рисующий убедительное полотно. Особенно же удается вам выбирать ключевые моменты – неприметные факты, нетривиальные наблюдения, по которым вы распутываете любые хитросплетения убийц. К тому же, кажется, вы намекали на какое-то обстоятельство, которое нам пока неизвестно, но которое поможет расставить все по своим местам.
– Вы хотите сказать, дорогой Дермот, что настало старой мисс Марпл "отчитаться" перед аудиторией всех заинтересованных лиц? Ну что ж, если правила не возбраняют такой очной ставки и позволят вам собрать всех в Госсенгтон-Холле – естественно, с принятием всех мер предосторожности, ибо присутствие убийцв, конечно, обязательно, – то я не возражаю.

_____

Специально оборудованный главный зал Госсенгтон-Холла ждал странных гостей. Сиденья были расставлены полукругом в несколько рядов перед столом, за которым внушительно возвышались спинки трех кресел, весьма напоминающих судейские.
В три часа дня помещение постепенно стало заполняться. За столом уже сидели старший инспектор Крэддок, инспектор Корниш и между ними мисс Марпл. В первом ряду "амфитеатра" расположилась миссис Бэнтри с Родди, который подозвал и усадил с собой рядом всю свою компанию – Пита, Робби, Луизу и Кэти. По другую сторону от миссис Бэнтри сидели все местные участники чаепития во главе с викарием; доктор Хейдок расположился рядом с дежурным по вокзалу; за ними – оба портье из гостиницы "Голубой Кабан". Были тут и возница, который привез ребят из леса, и хозяйка из магазина Маркет-Бейсинг, и найденная Корнишем продавщица косметики, и служащие Госсенгтон-Холла – секретарь, дворецкий, кухарка, горничная. Перешептывались между собой Глэдис и Черри. Не преминули прийти и пострадавший на вокзале почтовый служащий вместе с двумя сменщицами вокзального почтового отделения и некоторые другие люди, так или иначе связанные с происшедшими событиями.
Джимми и Дороти, сидевшие в дальней части комнаты, слегка побледнели, когда в зал ввели под конвоем и в наручниках Самюэля и Маргарет Хитт. В зале возникло некоторое оживление, пробежала волна шепота, стали вытягиваться шеи, люди задавали друг другу вопросы и поясняли, кто есть кто. Многие из них не были знакомы с арестованными.
Старший инспектор Дермот Крэддок встал.
– Особенностью этого дела является то, что при кажущейся изолированности и ограниченности возможностей преступников, все происшедшее здесь, в Сент-Мери-Мид, имеет своим источником события, свершившиеся в далеких местах и уже значительное время назад, так что проследить причины убийства, а как оказалось – двух убийств, – было не так легко. Заслугой следствия, безусловно, является то, что после первого убийства в этом городке удалось избежать других, которые могли за ним последовать. Неоценимую помощь в расследовании оказала полиции глубокоуважаемая мисс Марпл, которая теперь по нашей просьбе согласилась взять на себя труд разъяснить всем заинтересованным лицам подоплеку происходящего, – тут старший инспектор сел, нервно вытирая лоб носовым платком.
Пока он говорил, мисс Марпл рассматривала собравшихся и думала про себя, как она стара и как молоды по сравнению с ней практически все они. Каждое лицо – молодое, средних лет или пожилое – многократно повторяло в ее памяти другие лица, чаще всего уже ушедшие из этой жизни. Эти лица напоминали тех, на смену которым они явились в мир, – напоминали не только чертами облика, манерой поведения, укладом жизни, вкусами и привычками, но и судьбами, которые часто выстраивались подобным же образом, – не случайно, но потому, что сходные черты и свойства приводили к сходным поступкам, сходным решениям, и даже к сходному строю всей жизни. О тех, кого напоминали ей собравшиеся здесь, мисс Марпл могла бы рассказать многое, припомнить многие происшествия и всю историю их жизни, но она сознавала, что это может вызвать скорее раздражение, поскольку обычно люди склонны считать себя неповторимыми, ни на кого не похожими индивидуальностями.
Поэтому мисс Марпл не стала, как она это нередко делала раньше, шокировать слушателей неожиданными воспоминаниями, а сразу же начала:
– Всем нам, жителям Сент-Мери-Мид, памятны те дни (теперь уже более года назад), когда в Госсенгтон-Холле поселилась знаменитая киноактриса Марина Грэгг. Дом был значительно и очень эффектно модернизирован, существенно перестроен и усовершенствован. Казалось, весь он изменился до неузнаваемости. Однако бывшая владелица его, миссис Бэнтри, осмотрев дом, вынесла странное на первый взгляд впечатление. Своими наблюдениями она тогда же поделилась со мной, сказав, что дом показался ей старым, изношенным и каким-то удивительно неестественным. Несмотря на переделки и свежую краску, в сущности он остался старым, уставшим от жизни особняком ушедшей эпохи. "Дома, – сказала она, – ничем не отличаются от всего остального в этом мире. Приходит время, когда и им пора умирать. Этот дом отжил свое. Ему подтянули лицо, но мне кажется, ничего хорошего это ему не дало".
Миссис Бэнтри удивилась, насколько точно запомнила миссис Марпл ее давние слова, о которых она-то сама уже почти позабыла. Но почему она вдруг решила припомнить их именно сейчас?
А мисс Марпл продолжала:
– После того, как в этот дом вселились нынешние его хозяева, неестественность, которую прежде подметила миссис Бэнтри, только усилилась. Эта неестественность стала особенностью не только дома, но и его обитателей. Архитектурным символом всех перемен последнего времени выглядит несообразно грандиозная пристройка – мастерская художника, возвышающаяся над старой частью здания.
На самом деле жизнь людей, поселившихся в старом доме, осталась тесно связанной с иным местом, где завязались все проблемы, где уже свершилось то, что повлекло за собой нынешние прискорбные события. Можно сказать, что вселившись в этот перестроенный дом в новом качестве – семьи респектабельного миллионера – новые обитатели как бы надели маски, скрывающие их истинные лица.
Сам мистер Самюэль Хитт, как мы знаем, лишь незадолго перед смертью старшего брата  –Бенджамена Хитта – был введен им в правление фирмы, занимавшейся добычей алмазов, с тем, чтобы дело это приобрело семейный характер. Однако, будучи сам далек от всего, связанного с этим бизнесом, Самюэль Хитт в скором времени понял, что не сумеет вникнуть в него как следует. И тогда, женившись на бывшей секретарше своего покойного брата, он сделал вид, что самым главным отныне сделает для себя семью. Он передоверил ведение всего дела в Родезии управляющим, практически бросив его на самотек. Но и в качестве семьянина он предпринял только внешние шаги, расширив семью за счет сестры своей жены и ее мужа – мистера Лингза; предполагалось, что впоследствии семья может стать действительно большой, с детьми и внуками.
Мистеру Лингзу Самюэль Хитт дал долю не просто в доходах, но в самом алмазном бизнесе. Зачем? Ведь очевидно, что по своему складу этот человек совершенно неприспособлен к делам и не станет принимать в них никакого участия. Ему была отведена другая роль – человека творческого, художника. Ради этого и сооружено нечто грандиозное – не храм, но скорее, вертеп искусства; нечто, на взгляд непредубежденного человека, напоминающее мусорную свалку, в которой бедный Джим Лингз сам страдает от навязанного ему кошмарного бытия. Страдает и его единственная модель – Дороти. Ей жалко мужа, и ей противно это, по собственному ее выражению, "коверканье" и претензии на модные современные течения. Однако кто-то цепко держит обоих супругов, не выпуская их из этой колеи.
Некоторой неестественностью отдает и нанятый новыми хозяевами Госсенгтон-Холла штат прислуги. Наряду с помпезным дворецким, который сам по себе выглядит пережитком или декорацией, совершенно бесцветный и явно не вполне компетентный секретарь – все вместе напоминает статистов, поспешно нанятых на гастролях театра вместо настоящих исполнителей.
Неестественно выглядит и сам стиль жизни Госсенгтон-Холла – никаких событий, обычных в жизни таких богатых людей: приемов, вечеров, гостей, благотворительных базаров и тому подобного. А вот в день убийства семья вдруг едет на пикник. Но и тут недостает всего, чего естественно было бы ожидать в таком случае: каких-нибудь развлечений, игр, отдыха у воды и тому подобного. К этому пикнику, однако, мы еще вернемся.
Юная, нежная Эмили настолько не вписывается в эту семью, что и ведет себя замкнуто, независимо, и почти вызывающе. Мистер Хитт жалуется на ее непослушание и неуправляемость. Но живя со своей старой тетей и позже – один год вместе с отцом в Родезии, она была совершенно иной. При первой встрече с Родди она дала ему понять, что не только не знает, что может, а чего не может разрешать другим в Госсенгтон-Холле, но и что здесь никто не поинтересуется, дома ли она, а если ее весь день не будет дома, то не удивится. Компания, которую быстро сколотил Родди, и к которой присоединилась Эмили, как нарочно подтверждала в глазах жителей Сент-Мери-Мид ее ложную репутацию трудной, непослушной, неуправляемой девушки, доставляющей беспокойство своим родным.
Нет ничего удивительного в том, что и страшное, давно вынашиваемое преступление совершается в духе дешевого спектакля с переодеваниями, фальшивыми усами, париками и подстановкой лиц, с какой-то шутовской наглостью – в расчете, что все сойдет с рук.
Такова общая картина. Но нам предстоит, увы, погрузиться в подробности, ибо убийство – это не балаганное представление, а всегда страшная трагедия.
Итак, первый день. Приезд в Сент-Мери-Мид неизвестной женщины средних лет, изысканно одетой, с довольно большой черной кожаной сумкой на плече и в белоснежной с кружевными рюшами блузке. Так описали ее все видевшие.
Она спрашивает дежурного по вокзалу, как пройти в Госсенгтон-Холл, с этого момента задано направление, вектор, который уже не исчезает до момента развязки.
Получив объяснение, как дойти до места именно пешком (от такси она отказалась), дама входит в здание вокзала. Дежурный предположил, что она сразу же прошла насквозь и вышла в город, чтобы идти в указанную сторону. Он не знал ничего о сцене у окна почты. Почему женщина не выбрала другое место и время, чтобы отправить письмо в Скотланд-Ярд, а сделала это именно здесь? Ответ ясен: ей нужно было сделать это самой и поставить отправку письма в зависимость от здешних обстоятельств! Должен произойти важный разговор, очевидно, в Госсенгтон-Холле, есть намек на возможное разоблачение, на жесткое требование, которое не посмеют не выполнить! В случае успеха она сможет забрать свое письмо с почты, а дальше – выполнив свою задачу, уедет прочь из этих мест.
Ясно, что о письме, как о страховке своего рода, женщина должна была сообщить тем, с кем собиралась вести переговоры. Однако едва ли она прямо сказала, где находится письмо. Мы можем предположить, что убийца догадался об этом – в разговоре промелькнула какая-то фраза, намек, которого было достаточно. Бедная женщина не могла себе представить, что дерзости ее врагов хватит на то, чтобы решиться похитить почту прежде ее отправки.
В то же утро на вокзале произошел странный эпизод. Родди, который успел уже познакомиться с Эмили, Робби, Питом, Луизой и Кэти, привел всю свою компанию в тамошний бар. Выйдя из бара раньше других, он стоял, облокотившись о чугунные перила балкона – как раз напротив окошка почты. Следом за ним вышла Эмили, и не дойдя до него пары шагов, то есть из-за его спины, произнесла: "О, привет".
На звук ее голоса женщина у окошечка почты вскинула глаза и посмотрела на Эмили очень строго, а затем быстро вышла из здания вокзала. Родди не понял тогда, что слова Эмили относились не к нему, а к женщине внизу, хотя и удивился неожиданному приветствию. На самом деле Эмили узнала в той женщине свою тетю – жену покойного мистера Бенджамена Хитта. Не обращая внимания на недоумение Родди, Эмили задумалась: как здесь оказалась Агнес Хитт? Почему она не откликнулась, не заговорила – ведь прежде, в Родезии, они были дружны между собой. Эмили стало ясно, что это неспроста: Агнес не хочет быть узнанной, и поэтому дала Эмили знак молчать! Бедная девочка, и без того ведущая очень замкнутую жизнь, взваливает на себя еще одно бремя – бремя молчания и неведения, доверившись любящему ее человеку.
Грустная задумчивая Эмили весь день проводит с Родди; в тот день он, как командир, раздал задания членам своей компании наблюдать и собирать необычные впечатления. Однако сам, как и Эмили, ничем подобным не занимался – они просто общались, и как я могла видеть своими глазами, весело перекусывали булкой с молоком на скамеечке у мостика через речку, а особого интереса к изучению Сент-Мери-Мид не проявляли.

Мисс Марпл на минуту остановилась, сделала глоток воды из поставленного перед нею стакана и, оглядев аудиторию, убедилась, что слушают ее с пристальным вниманием, а затем  продолжила свою речь.
– Последуем же за женщиной, которая по июльской жаре шла сквозь старую часть городка мимо мэрии, церкви и кладбища, вдоль главной торговой улицы все ближе к окраине и вправо, к усадебному участку Госсенгтон-Холла. Войдя в главные ворота, женщина видит великолепие ухоженного парка и сада, видит дорожку, идущую к одному из входов в дом – "садовому" входу. Она звонит в звонок, и дверь ей открывает дворецкий. Это неизвестное ей лицо, совершенно немыслимое по стилю жизни в том, другом, месте, где она прожила с мужем 17 лет. Сцена напоминает старинный спектакль. Агнес Хитт подает свою визитную карточку в незаклеенном, неподписанном конверте, и просит передать ее мистеру Самюэлю Хитту.
Дворецкий с важностью поднимается на два марша лестницы и скрывается из поля ее зрения. Вернувшись (с пустым подносом для визитных карточек), он сообщает со слов слуги-секретаря, что хозяева уехали на пикник до вечера.
"Хорошо, я приду позже", – говорит женщина, и ей становится нехорошо. Выпив два-три глотка воды, она уходит, отказавшись от помощи. Свое состояние она объясняет просто реакцией на жару.
Очень интересно, что же происходило там, наверху? Слуга-секретарь выглянул в окно во двор и увидел хозяина; сообщил ему, что пришла женщина, которая передала визитку в конверте и хочет видеть мистера Самюэля Хитта, а также описал ее внешность со слов дворецкого. Этого описания было достаточно для того, чтобы хозяин понял, кто это может быть. Сделав безразличное лицо, он небрежно заявил слуге, что все уезжают на пикник и будут только в семь-восемь часов вечера. Тут же он предлагает правдоподобное объяснение – что, скорее всего, это просительница из какого-нибудь фонда, так что чем позднее он ее увидит, тем лучше. Слуга с легкостью принимает эти слова, и передает дворецкому, что хозяева уже уехали. Позже этот же секретарь успевает увидеть уходящую женщину через окно, выходящее в сад. Она оборачивается на ходу, и он успокаивает свою совесть тем, что и в правду никогда прежде ее не видел.
Однако, вероятнее всего, что и сам мистер Хитт видел Агнес. На эту мысль наводит тот факт, что он срочно потребовал начать уборку в кабинете, окна которого выходят тоже в сад, постаравшись оставить впечатление, что его там не было вовсе. Да и из дальнейших действий его ясно, что он не догадывался только, а был уверен, кто именно к нему приходил.
Тем временем Самюэль Хитт вышел во двор и дал команду быстро собираться. Ясно, что до этого момента ни о каком пикнике речи не было – семья ни разу ничего подобного не предпринимала, и с утра об этом никто не заговаривал. Судя по скорости, с которой был организован пикник, необходимый не только, чтобы уклониться от встречи с посетительницей в Госсенгтон-Холле, но и для других, более серьезных целей, можно догадаться, что подобного случая Самюэль Хитт и его жена Маргарет ожидали. Кое-что они могли подготовить заранее, хотя и не могли заранее все предусмотреть и полностью себя обезопасить. Поэтому пикник имел характер экспромта, стремительно организованного энергичной Маргарет. В машину несут четыре надувных матраса, стулья и складной стол, корзину с едой, наскоро собранной на кухне. Но ни о каких предметах увеселения, игр, развлечений с собой не берут; ехать куда-нибудь на берег реки, чтобы искупаться, тоже никто не собирается.
А сам пикник – это легкая закуска сразу по приезде, после чего Лингзы немедленно заснули. Это все, что было тут реального. Полусон-полуявь Дороти подтверждает, что пока Лингзы спали, вторая пара "отдыхающих" отсутствовала.
Кстати, экспертиза получила возможность установить, чем были усыплены Джимми и Дороти, и к этому мы еще вернемся, а пока рассмотрим еще некоторые события того утра.
Через некоторое время после приезда в Сент-Мери-Мид Агнес Хитт, на вокзал прибыл еще один незнакомый в этих краях человек – примерно ее возраста, в светлом летнем костюме из чесучи и в голубой рубашке, с саквояжем в руке. Он появился в гостинице "Голубой Кабан" вскоре после того, как Агнес Хитт поселилась там, сняв номер на сутки и предупредив портье, чтобы ее не беспокоили. Расписываясь в книге для приезжих, человек увидел, что сегодня до него вселилась только одна постоялица – некая миссис Паркер в номере 12. Ему достался соседний номер. Поднявшись на второй этаж, он, видя, что коридор пуст, постучал в ее номер. Мы знаем теперь, что этот мужчина пробыл у миссис Хитт около часа, и разговор у них был бурный, судя по тому, что слышала женщина, занятая некоторое время уборкой в коридоре на этом этаже. Она различила не только шум спорящих голосов, но и многозначительную фразу: "Ты еще пожалеешь об этом!". Спустя некоторое время человек ушел из отеля, как будто на прогулку, и больше не вернулся.
Часом позже в вестибюль "Голубого Кабана" вошел кричаще яркий персонаж – по описанию видевших его, "типичный американец", в броской ковбойке, соломенной шляпе с широкими полями, в модных черных очках, с очень дорогими швейцарскими часами на руке и с большим баулом через плечо. На стойку он поставил торт; сказал портье, что только что приехал и хочет видеть свою приятельницу, приехавшую предыдущим поездом. Он описал ее внешность, особенно кружевные рюшечки на блузке, а чтобы заручиться расположением портье, снабдил его архищедрыми чаевыми. Портье не обратил внимания на то, то "американец" не назвал свою приятельницу по имени, настолько убедительным было все его поведение и все детали его облика, вплоть до жевательной резинки. Узнав номер, в котором остановилась "миссис Паркер", "американец" поспешно поднялся наверх. Очевидно, что постучав в дверь двенадцатого номера, он назвал Агнес Хитт ее настоящим именем, поскольку она впустила его внутрь. Их беседа сопровождалась небольшим застольем (торт и вино), и шла, кажется, по-деловому. Та же самая уборщица слышала нетерпеливый голос женщины: "Ну так вы согласны?!"
Что же там происходило? Судя по всему, собеседник сумел успокоить Агнес Хитт, будто бы согласившись на ее требования; предложил выпить – в вино добавил снотворного, возможно даже помог женщине прилечь, объясняя ее состояние усталостью и переживаниями. Вследствие действия яда, смешанного с вином, Агнес Хитт не была в состоянии позвать на помощь. Даже если она и попыталась бы позвать на помощь, ее слабеющих сил явно бы не хватило, чтобы ее услышали ниже этажом. Спустя какое-то время она умерла.
"Американец" же покинул гостиницу с большим шумом, якобы опаздывая на поезд, при этом успев крикнуть портье, что миссис Паркер решительно просила не будить ее до утра. Соответствующую записку портье оставил своему сменщику, и если бы не необходимость срочно чинить электропроводку, грозившую пожаром, то смерть неизвестной постоялицы раньше наступления утра никем не была бы обнаружена.
Как известно, дом миссис Хартнелл стоит недалеко от гостиницы, и проулок между ним и соседним домом "смотрит" на "Голубой Кабан", будучи в то же время затенен с двух сторон зеленью садов. В тот день миссис Хартнелл выглянула в окно и увидела в этом самом проулке темно-вишневую открытую машину, в которой за рулем сидела яркая златокудрая блондинка. Она, как решила миссис Хартнелл, кого-то ждала, наблюдая за входом в гостиницу. Однако час с небольшим спустя – и это не ускользнуло от взора миссис Хартнелл – блондинка лихо развернула машину на крошечном пространстве и уехала прочь.
Тем временем американец вскочил в последнюю минуту в поезд местного сообщения и... оказался моим визави: мы с Черри Бейкер как раз ехали в Маркет-Бейсинг за покупками. Хотя американец почти сразу загородился газетой, а потом так даже вроде бы задремал под ней, но я имела возможность неплохо его рассмотреть. Я обратила внимание на его английские ботинки и дорогие часы; мое внимание привлек его исключительно ровный загар; даже небольшой шрам на запястье над часами тоже был покрыт гладким загаром, что нехарактерно для следа травмы. Тщательно подстриженные усы, если и были не свои, то сделаны очень искусно. Самое же интересное было, когда он, за одну остановку до Маркет-Бейсинга проснувшись, поспешно покинул купе, и тут привычным движением на минуту приподнял шляпу, прощаясь с нами. И я увидела, что загар у него ровно доходит до начала волос на лбу, как и на затылке, а вот пробор совершенно не загорел. Если человек носит шляпу от солнца, то часть лба остается незагоревшей, если же ходит по солнцу без шляпы, то загорает и его пробор. Поразмыслив, пока впечатления мои были свежи, я пришла к выводу, что этот человек в гриме! Я проследила, куда он пошел с поезда. Он шел по дороге назад, в ту сторону, откуда приехал поезд. Это важно, потому что в том направлении находится место пресловутого пикника.
Тем же вечером в гостинице "Голубой Кабан", как я уже говорила, в силу стечения обстоятельств, было обнаружено тело несчастной женщины, поселившейся там под именем миссис Паркер. Следов насилия не было обнаружено, однако не было и записки, свидетельствующей о самоубийстве. Кроме того, у женщины исчезла сумка (с документами и деньгами, как предположил инспектор полиции Корниш). Вероятнее всего, что убийство с ограблением было совершено американцем. Однако некоторые подозрения вызвал, естественно, и человек, поселившийся в гостинице в то же утро, а затем неожиданно исчезнувший. Его видели садящимся в поезд, идущий на Мач-Бенэм, правда, в самом поезде его никто не видел, или вернее, не нашлись те люди, которые могли его видеть и запомнить.
Этим же вечером, после первого опроса служащих гостиницы и вокзала, инспектор Корниш побывал в Госсенгтон-Холле. Там он выслушал историю пикника, на который будто бы уже уехали хозяева к моменту прихода посетительницы. Выяснилось, к тому же, что мистер Самюэль Хитт имеет привычку сжигать по вечерам накопившийся за день бумажный мусор – рекламы, приглашения, визитки и т.п., – так что визитную карточку убитой женщины постигла та же участь. "Кто же знал?!" – развел руками мистер Хитт, и возразить ему в то время было нечего.

_____

Аудитория слушала мисс Марпл со все возрастающим вниманием, а пожилая леди продолжала:
– Тем временем в этой истории появился еще один неизвестный хозяевам Госсенгтон-Холла фактор. Родди, внук миссис Бэнтри, познакомившийся к тому времени с Эмили, – юноша довольно романтичного склада. Притом в Эмили он заметил необычные черты: ее немногословность и странно отстраненное от других обитателей Госсенгтон-Холла существование показались ему таинственными. Сам старый дом и парк для него уже были окутаны некоторым загадочным ореолом. Снедаемый любопытством, он как раз в эту ночь предпринял своеобразную вылазку и бродил по парку и вокруг дома. В ночной темноте он различил неясную фигуру, крадущуюся к теплицам, а потом скрывшуюся в доме. Выждав время, храбрый юноша приблизился к теплице, и был вознагражден неожиданной находкой. Под полоской дерна была припрятана черная сумка. Уже дома, в своей комнате, Родди рассмотрел ее; это оказалась та самая сумка, которую он видел утром у женщины на вокзале. Значит, ее украли? (Об убийстве он еще ничего не слышал). Сумка пуста. Кто ее ограбил? И зачем он только ее взял?! А вдруг сумку уже ищут? Что делать? И Родди в отчаянье снова вылез через окно (его обычный ночной путь в дом и из дома), перелез через забор и побежал без оглядки вдоль знакомой ему окраинной улицы к тому месту, где у мостика через речку стоят скамейки. Поразмыслив, он находит, куда спрятать свою неудачную находку: между последними сваями и берегом; так он избавляется от сумки (успев увидеть в ней конвертики для визиток) и возвращается домой.
На следующий день мы с миссис Бэнтри сидели на той самой скамеечке у реки. Я, по правде говоря,  не очень внимательно слушала жалобы моей дорогой подруги о поведении Родди, поскольку ее страхи показались мне преувеличенными. Вот тут я и заметила в воде под мостом что-то колышущееся, похожее на черный ремень. Вдвоем мы вытащили сумку и отнесли ее в полицейский участок.
К этому времени уже было известно, что письмо, оставленное убитой женщиной для отправки в Скотланд-Ярд, исчезло вместе со всей почтой, причем почтового служащего оглушили ударом по голове. Кэти, дочь буфетчицы, видела из окна, как что-то привлекло его заглянуть в закуток, где он скрылся, да и застрял надолго. Однако она должна была идти открывать буфет к приходу поезда, так что тогда забыла об этом эпизоде. В пять утра другая девочка – Луиза – видела из окна, как человек с поклажей на плече крался вдоль забора к стоявшей в аллее машине, которая, тихонько подав назад, увезла его. Хотя она и подумала, что это встречают кого-то, приехавшего утренним поездом, но ей показалось что-то несообразное во всей этой сцене: почему человек шел крадучись, и этот странный "угловатый" мешок у него за плечом... Однако вскоре Луиза снова легла и заснула, тоже до времени забыв про этот случай.
После того, как обнаружилось, что кроме убийства в гостинице произошло еще и ограбление почты с похищением письма, адресованного в Скотланд-Ярд, инспектор Корниш вызвал на помощь старшего инспектора Дермота Крэддока.
Когда мы принесли в полицейский участок сумку, старший инспектор решил, что это я каким-то образом уже вмешалась в дело, о котором, на самом-то деле мне ничего еще не было известно. Теперь-то мы знаем, что сумка была обнаружена благодаря Родди. Было очевидно, что сумку не выбросили сразу же после убийства, так как нужно было время и подходящий инструмент, чтобы срезать с нее имя владелицы, вытесненное на ее внешней и внутренней стороне у замочной части.
Про то, как происходил пикник, мы ничего бы не знали, если бы не близнецы Робби и Пит, которые как раз в день убийства по команде Родди отправились на поиски чего-нибудь необычного или загадочного. Они брели по дороге в Маркет-Бейсинг, но потом свернули в лесную зону и там наткнулись на странный пикник. Это было уже ближе к вечеру, поэтому к спящим Лингзам присоединилась и вторая пара. Все четверо лежали на матрасах и, по-видимому, спали. Близнецы сумели подкрасться к столу накрытому и стащить оттуда немного закусок, прихватив и недопитую бутылку вина. Перебравшись на другую сторону реки, они наблюдали пробуждение спящих – сначала блондинки (то есть Дороти), жаловавшейся на головную боль, тошноту и кошмары. Ее муж предположил, что они угорели от запаха бензина стоявшей неподалеку машины. Вслед за этим "проснулись" и остальные двое, подавая признаки тех же симптомов. Однако брюнетка – Маргарет, судя по всему, чувствовала себя пободрее; она предложила доесть закуски и ехать домой. Она должна была заметить отсутствие части еды и бутылки с вином, но ничего никому не сказала. Собрав свои вещи, вся компания уехала. А братья с трофеями добрались домой к восьми часам вечера страшно усталые.
Утром, когда компания ребят стала собираться у вокзала, никто из них не спешил делиться своими наблюдениями и находками – менее всего Эмили и Родди. Последней к собравшимся присоединилась взволнованная Кэти, которая и рассказала им об убийстве. Эмили, по-прежнему не желая рассказывать обо всем, что знала, постаралась не показывать своих чувств, однако Кэти заметила слезы на ее глазах, которые Эмили попыталась скрыть.
Весь день ребята бродили, инстинктивно держась подальше от вокзала и гостиницы, не желая сталкиваться с полицией, а в середине дня добрели до места пикника. Тут Робби и Пит подробно рассказали, что видели, и предъявили наполовину полную бутылку с дорогим французским вином, а также и чашечку, которую они нашли на месте пикника после отъезда его участников. Закуску близнецы съели накануне, сильно проголодавшись, но вместо нее захватили с собой еды из дома. Они предложили перекусить и допить вино. Ребята расположились в стороне от места пикника за деревьями и кустами, но через пять минут после того, как выпили вино, все забылись тяжелым сном. Спали они до самого заката; сон был мучительным. "Мне казалось, я умираю", – так отозвалась об этом Кэти. Когда же ребята проснулись, то обнаружилось, что все еще очень слабы, и не смогут дойти до дома. На их счастье на дороге им попалась повозка с фермером, который согласился довезти их до Сент-Мери-Мид. Родди попросил ехать в объезд, а не по главным улицам, вот почему они проехали недалеко от моего дома. Я сразу же поняла, что с ними что-то случилось, и почти догадалась, что именно, так что быстро позвонила дорогой миссис Бэнтри, чтобы подготовить ее к встрече. Мы договорились, что она оставит  ребят ночевать у себя и позвонит их родителям и успокоит их, а утром проследит, чтобы никто из ребят не исчез до прихода старшего инспектора Крэддока.
Ребят осмотрел доктор, и установил, что они были отравлены снотворным, растворенным в вине – том самом, которое пили на пресловутом пикнике. Старший же инспектор выяснил у ребят все, что они смогли припомнить о своих приключениях и наблюдениях. Особенно важным, конечно, был рассказ Эмили, из которого впервые стало ясно, кто же такая убитая женщина.
И тут я должна заметить, что одно действие мы втайне подготовили и тут же привели в исполнение. Стало ясно, что дальнейшее пребывание Эмили в Госсенгтон-Холле становится для нее слишком опасным. Имея подобный опыт, я организовала "исчезновение" Эмили, скрыв место ее нахождения даже от весьма заинтересованного в ней Родди.

_____

Исчезновение Эмили не сразу было замечено убийцами. Вечером этого дня старший инспектор Крэддок посетил Госсенгтон-Холл и побывал в мастерской. Он познакомился с мистером Лингзом и заодно выяснил, что на картине, которая якобы была написана утром, до пикника, изображена Дороти в желтом платье, которое на самом деле было ею куплено по дороге на пикник в Маркет-Бейсинге. Кроме того, выяснилось, что именно Маргарет Хитт подсказала художнику все ассоциации, связанные с ожиданием возле "Голубого Кабана" темно-вишневой машины с блондинкой (как раз то, что видела миссис Хартнелл). Джимми об это не подозревал; его картина – послушное исполнение "советов", которые подавала Маргарет. С блондинкой за рулем была только одна накладка – в другой раз, когда миссис Хартнелл снова ее видела – уже на следующий день к вечеру – у блондинки были ненакрашенные губы. Дороти же всегда красит губы, практически машинально. В день же убийства был момент, когда она не смогла найти свою яркую помаду, однако потом та отыскалась. Есть и еще одно важное обстоятельство: Дороти совершенно не умеет водить машину, в то время как "блондинка за рулем" привлекла внимание миссис Хартнелл ловкостью, с которой ей удалось развернуться в тесном переулке. Однако до поры до времени старший инспектор решил "не замечать" некоторых несообразностей, чтобы не вспугнуть преступников слишком рано.
Тем временем Родди, не веря в добровольное бегство Эмили, опасаясь за ее судьбу и подозревая ее родственниках в разных кознях, решился пробраться в Госсенгтон-Холл следующей ночью. Он проник в мастерскую и неожиданно стал свидетелем того, как некто прячет какой-то сверток в коробку. С риском для себя Родди забрал этот предмет и с этим трофеем вернулся в Ист-Лодж обычным способом – через окно. Инспектор Крэддок, однако, не выпускал энергичного юношу из поля зрения; и поэтому оказался в его комнате, когда тот вернулся из своей вылазки. В таинственном свертке оказался парик "под Дороти". Внутри парика удалось обнаружить несколько черных волосков, без сомнения принадлежавших Маргарет.
Теперь оставалось только спровоцировать Маргарет, чтобы она выдала себя. Эту задачу с блеском осуществила миссис Бэнтри, вставив несколько намеков в свой разговор с кухаркой Госсенгтон-Холла. Той же ночью пару убийц удалось взять с поличным, когда они пришли в мастерскую за коробкой, в которой, как они думали, находится изобличающий их парик.

– Но все это пустые сказки. Где доказательства?! – крикнула Маргарет.
– Сейчас и они начнутся, – спокойно ответил Крэддок. – Для начала позвольте вам представить таинственного мужчину – так сказать, "мужчину № 1" – первого посетителя убитой женщины.
Из-за вишневой портьеры, отделявшей зал от соседней комнаты, вышел элегантного вида мужчина в чесучовом светлом костюме. Слегка поклонившись, он представился:
– Майкл Бэнкрофт, – и не обращая внимания на недоумение большинства присутствующих, он продолжал. – Мы были знакомы с миссис Агнес Хитт в течение последних четырех лет, оба проживая в одной и той же частной психиатрической лечебнице. Лечебница эта – для очень богатых людей и очень комфортная, а расположена не в Родезии, где жили Хитты, а в Южно-Африканской Республике. Покойный Бенджамен Хитт не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о месте пребывания своей жены, вот почему он предпочел вывезти ее из страны, где жил сам.
Обстоятельства, по которым я попал в эту клинику, таковы: после кончины любимой жены я переживал тяжелую депрессию, которая долгое время не проходила, и очень осложняла атмосферу в нашем доме – я живу вместе с детьми и маленькими внуками. В силу этого я сам решил прибегнуть к самоизоляции, найдя подходящую частную лечебницу, пребывание в которой оставалось бы неизвестно никому со стороны. Это было не так легко, но в конце концов я поступил в клинику, о которой уже говорил, и хотя первое время врачи меня там побаивались, так как содержание некоторых из их пациентов связано со слишком деликатными, если не сомнительными обстоятельствами, и они опасались, что я "добровольно" поступил сюда с целью что-то разведать. Но со временем, они убедились, что я не симулянт, и я получил там вполне квалифицированную помощь.
И вот там я познакомился и подружился с одной из пациенток – приехавшей чуть ранее меня миссис Хитт. Она держалась обособленно, мало стремилась к общению, но видя мое состояние, стала мне помогать: успокаивать, внушать мысли о том, что жизнь полна глубокой ценности сама по себе, особенно когда есть дети и внуки, и что мое заболевание безусловно пройдет. Я очень ценил ее поддержку, и мы подружились. Постепенно я узнал ее историю.
Агнес была женой крупного предпринимателя в сфере алмазного бизнеса. Дела его шли успешно, и Бенджамен Хитт стал одним из самых богатых и влиятельных людей страны. Агнес любила мужа, но, к несчастью, у них не было детей. Как-то раз Агнес предложила погостить у них младшего брата Бенджамена – Самюэля, который давно развелся со своей женой, настояв на том, чтобы дочь Эмили оставили ему. Мать Эмили страшно горевала и много лет боролась, пытаясь добиться пересмотра решения суда, но тщетно. Эмили жила у старшей сестры Самюэля, которая годилась ей, скорее, в бабушки. Однако в Родезию Самюэль взял с собой свою дочь.
И вот после долгих лет жизни без родителей замкнутая одинокая девочка оказывается в совершенно новом для нее окружении, в незнакомой и такой экзотической стране, которую Бенджамен Хитт с удовольствием и умением показывал ей и ее отцу с самой лучшей стороны. Они много ездили, были на всех приисках и других предприятиях старшего брата. И Эмили подружилась с Агнес. Агнес потянулась к одинокой девочке всем сердцем, обратив на нее свою нерастраченную материнскую любовь и заботу. Думаю, что это было самое счастливое время для обеих.
Но еще тогда же Агнес стала замечать, что отношение мужа к ней изменилось. Все в ней его раздражало, в том числе и расположение ее к Эмили. Зато его секретарша Маргарет постепенно стала вести себя как член семьи. В условиях тамошнего жаркого климата было естественно иметь контору в самом доме, чтобы в дневную жару можно было отдыхать. Маргарет стала всеми средствами показывать свое превосходство – не только молодостью, красотой, сноровистостью и глубоким проникновением в работу фирмы, то есть как незаменимый компетентный сотрудник, но еще и как человек культурный и интеллектуальный. Она играла на рояле, и грубоватый Бенджамен, выходец из простой семьи, не получивший музыкального образования, ценил и наслаждался любыми ее экзерсисами. Одновременно с этим Агнес несколько раз видела Маргарет с Самюэлем, занятых весьма интимной беседой, и поняла, что та обольщает Самюэля с не меньшим успехом.
Вскоре, помимо нервного перенапряжения Агнес, ее здоровье стало резко ухудшаться. Она становилась то рассеянной, так что не помнила, зачем вошла в комнату, то возбужденной, не спала ночами, но днем боролась со сном. Иногда ей стало что-то мерещиться и, по простоте душевной, еще веря в семнадцатилетнюю супружескую привязанность к ней Бенджамена, иногда рассказывала ему об этих новых необычных своих переживаниях. Он советовал обратиться к врачу, но Агнес не хотела, думая, что все пройдет. Увы, ей становилось все хуже и хуже.
Кончился год пребывания Самюэля с Эмили, и когда они уезжали, Бенджамен убеждал брата, что ему надо тоже подключиться к его бизнесу, чтобы он стал семейным. Предполагалось, что Самюэль свернет свои дела в Англии (не столь уж успешные) и приедет обратно примерно через год.
Личная драма Агнес все усугублялась. Тонкими намеками Маргарет подчеркнуто давала понять всем, особенно Бенджамену, что Агнес психически больна. И вот однажды, после того, как Агнес вошла в кабинет и увидела Маргарет, сидящую на коленях мужа, она не выдержала и разразилась ссора, во время которой ей дали успокоительное, которое подействовало неожиданным образом. Начался бред, галлюцинации, появилась даже агрессивность. В таком состоянии ее привезли в ту же лечебницу, где потом лечился и я. Постепенно мы узнали, что многие богатые люди так избавляются от своих нелюбимых родственников – платя большие деньги за содержание в закрытых частных клиниках. В случае с Агнес через пару недель, когда опытный врач сразу распознал. что ее просто пичкали разными наркотиками, удалось снять их остаточное воздействие, поскольку, к счастью, зависимости от них у нее не образовалось. И тут стало ясно, что она психически здорова, хотя и страдает от сильного невроза. Потихоньку она стала жить и лечиться, привыкая к своему новому положению – отверженной жены, которую засадили как бы в темницу. Правда, условия жизни в клинике были очень хорошие: комфортабельные жилые палаты – с душем и малой гостиной, открытая терраса под навесом из соломы, масса времени и возможностей для занятия рукоделием, книги, музыка, прогулки по роскошному саду-парку и тому подобное.
При нашем дружеском общении, да и уже во время бесед с психиатром, Агнес постепенно начала понимать, что пребывание здесь, возможно, спасает ее от большей опасности. Было очевидно, что секретарша добиваясь своего, не остановится ни перед чем. Но в душе Агнес жила обида и желание разоблачить это зло.
Прошло три года ее заточения. И вдруг однажды, совершенно неожиданно, приехал ее муж Бенджамен. В этот день хозяин клиники отсутствовал. Бенджамен увидел Агнес в саду – прекрасную в своем смиренном страдании, но здоровую психически и очень похорошевшую. Он бросился к ее ногам, и у них состоялось долгое объяснение, когда он признался, что только недавно пелена слепоты спала с его глаз. Он увидел коварство и фальшь Маргарет и ужаснулся своему намерению оставить ради нее Агнес. Он просил прощения за муки, которые Агнес пришлось перенести, хотя та и не сказала ему, что симптомы ее сумасшествия были делом рук Маргарет. И самое главное, Бенджамен поклялся, что теперь все изменится, что он заберет Агнес из больницы (забрал бы и в тот же день, но это было невозможно в отсутствие главы лечебницы). А еще – что он собирается изменить свое завещание, с тем, чтобы оставить все свое наследство ей, Агнес, и Эмили. Агнес поняла, что Самюэля он теперь тоже раскусил, хотя  прежде уже успел ввести его в долю в своей фирме.
Радостная, счастливая Агнес распрощалась с Бенджаменом и обо всем рассказала мне. Не скрою, я и рад был и не рад. Ведь я полюбил Агнес, и не верил в прочность ожидаемого ею счастья. И она стала ждать. Но дни шли за днями, и никто за ней не ехал. Я утешал ее, как мог, придумывая тысячу причин, но сам подозревал либо еще один обман, либо что-то худшее. Как я уже говорил, связи с внешним миром мы не имели. Но однажды чужой шофер, привозивший продукты, сидел с газетой, пока из машины выгружали фрукты и овощи. Я подошел к нему и предложил купить газету за большие деньги (к его удивлению). Газету я тут же спрятал.
В своей комнате я просмотрел ее от корки до корки и тут нашел упоминание, как об уже довольно старом происшествии, о смерти Бенджамена Хитта на второй день после посещения Агнес. Он умер, по-видимому, естественной смертью, от сильно упавшего давления. Его похоронили. Приехал Самюэль, и поверенный в делах сообщил ему, что по распоряжению Бенджамена Хитта старое завещание уничтожено, а новое он не успел оформить. Поэтому все движимое и недвижимое имущество должно быть поделено поровну между Самюэлем и Агнес, которая в настоящее время недееспособна, причем в документах покойного не удалось найти указаний, где именно она находится на лечении.
В течение почти года, пока Самюэль принимал дела фирмы, продолжались поиски Агнес. В Родезии были разысканы все возможные клиники такого типа, но за пределы страны запросы не посылали. Денег за содержание Агнес поступали еще в течение года на счет клиники, так что ее хозяине не был заинтересован ее отпускать.
К концу этого срока пришло время и мне выходить на свободу после полного излечения, и я уговаривал Агнес выйти за меня замуж и уехать из Родезии, не пытаясь разыскивать Самюэля и Маргарет, так как они не оставят попыток ей навредить. Агнес внешне соглашалась, но я видел, что мысль обличить злодеев, скорее всего, убивших ее мужа, не оставляла ее. Наконец, врачи дали заключение о полном ее психическом здоровье и дееспособности, и она тоже была отпущена на волю.
В клинике ей прислуживала женщина по прозвищу Черная Бесс; она была очень предана Агнес и рыдала, прощаясь с нею. Я ехал вместе с Агнес до Лондона, но уже видел, что она неудержимо стремится в Сент-Мери-Мид, где в Госсенгтон-Холле теперь жила семья ее обидчиков и, как она полагала, убийц ее мужа.
В день, когда она приехала сюда, я чуть опоздал, ехал на перекладных, но все же понял, что она тут. В гостинице мне удалось по записи в книге для приезжих, сделанной знакомым мне почерком, узнать, что она остановилась в номере 12. Поднявшись на второй этаж, я постучался, назвал себя, и она меня впустила. Она была очень усталой. Ее первый поход оказался неудачным – все поехали на пикник. Но ничего – она придет еще раз вечером! Я предлагал пойти с ней, чтобы охранять ее, но она решительно отказалась, сказав, что подстраховала себя и сразу же скажет им об этом, то есть о письме в Скотланд-Ярд, которое будет отправлено, если с ней что-нибудь случится. Откуда должно быть отправлено письмо, она мне не сказала. Я все равно не успокаивался, вышел из себя и накричал на нее, говорил, что она делает ошибку и еще пожалеет об этом, но она ответила, что не отступит от своего намерения, и велела мне уезжать. В сердцах и в отчаянье я так и сделал. Все остальное вы знаете!

_____

– А теперь, – сказала мисс Марпл, – мы выслушаем еще двоих свидетелей.
Из-за той же самой занавески в зал вошла Эмили вместе с моложавой женщиной, очень на нее похожей.
– Перед вами миссис Мейнфилд – первая жена Самюэля Хитта и мать Эмили. Ну, Эмили, ты рада, что встретилась с матерью?
– О, да. Я так рада! Спасибо вам, мисс Марпл, что вы дали нам возможность найти друг друга.
– Да, надеюсь, теперь не будет препятствий, чтобы Эмили была всегда со мной. В моей семье ее встретят с радостью и любовью. Ведь мне все так сострадали все эти годы, пока я не могла вернуть себе мою Эмили!
– Эмили, – спросила мисс Марпл, – ты ведь сразу узнала свою тетю Агнес там, на вокзале?
– Да, но она дала мне понять, что я не должна показывать виду, что узнала ее. Я доверилась ей и молчала. Может быть, мне надо было раньше сказать полиции, но я боялась.
– Пожалуй, при сложившихся обстоятельствах – ведь ты ничего не знала об история Агнес, как и о возможном убийстве твоего дяди, – ты, действительно, могла накликать на себя беду. Вот почему мы позаботились о твоем "исчезновении" сразу после того, как ты рассказала все полицейскому инспектору.
Самюэль и Маргарет с ненавистью смотрели на счастливую мать и на ее дочь, выскользнувшую из их рук стараниями все той же старушки.
– Расскажите, Эмили, – продолжала мисс Марпл, не обращая на них внимания, – когда Вы были с отцом в Родезии и подружились с Агнес, говорила ли она вам что-нибудь о своих опасениях?
– Да, я часто замечала, что только со мной она была, или по крайней мере старалась, быть веселой, но чаще грустила, избегала общества, и ее отношения с дядей были натянутыми. Он часто раздражался на нее по пустякам. И я видела, как его секретарша, которая вела себя, скорее как домоправительница, хитро провоцирует эти ссоры. Она всячески подчеркивала пользу, которую приносит в ведении хозяйства и в делах фирмы. Дядя Бенджамен постоянно в ней нуждался. А Агнес все больше его раздражала, и страдала от этого.
Один раз, пожаловавшись за столом на головную боль, она вышла выпить аспирин, а когда вернулась, то минут через 15–20 начала странно вести себя: стала рассеяна и суетлива, куда-то порывалась пойти (хотя обед еще далеко не кончился), а когда дядя сделал ей замечание, удивилась, как если бы не помнила, где находится и почему. Все стали переглядываться, и Маргарет шепнула дяде: "Я ведь вам говорила, это не в первый раз". Тот очень расстроился, но не смягчился. Агнес увели в спальню, и до утра она спала. На следующий день она говорила мне, что ничего не помнит, что было накануне.
И еще я, конечно, видела, что папа и Маргарет за спиной дяди часто вместе гуляют и катаются на машине.
А уехали мы довольно неожиданно, и мне не объяснили, что было причиной такой спешки Предполагалось, что мы скоро опять вернемся в Родезию.
Дома в Англии (моя тетя Анджелика, у которой я жила, к тому времени умерла – она ведь была старше дяди Бенджамена) отец мне никогда ни о чем не рассказывал. Он был очень нервным, и я ему явно мешала. Один раз я видела, как он писал письмо, и потом, когда я служанке передала для отправки свое письмо к Агнес, то та приложила к нему еще одно – это было письмо отца к Маргарет.
Внезапно отца вызвали в Родезию и он уехал один. Как потом он мне рассказывал, там он начал работать с братом, входить в курс дела, а Агнес была уже в лечебнице. От одной из служанок я слышала, что дядя вроде бы один раз чем-то отравился, но врачи его спасли. С тех пор он перестал есть дома, только в ресторане. А еще через пару недель он умер. Считали, что это несчастный случай: ведь он постоянно принимал лекарства от давления, и как предположили врачи, перепутал дозировку, а от сочетания с еще одним, тоже обычным его лекарством, давление резко упало; он не успел позвать на помощь.
– Ну, а когда отец вернулся в Англию после безуспешных поисков Агнес, то вскоре он представил мне Маргарет в качестве своей невесты. Во мне все взбунтовалось, но что я могла поделать? Я решила пока помолчать, а там уйти хоть бродяжничать, только чтобы не жить в доме с мачехой. Я видела, что Маргарет со временем стала все больше презирать и свою сестру, и ее мужа Джимми. Они об этом не подозревали; Дороти, как я поняла, всегда была очень доверчива, а Джимми – не деловой человек, а художник по натуре, так что они не могли разобраться в кознях Маргарет, и мне их было просто жаль.
– Миссис Мейнфилд, а что вы можете рассказать о характере вашего бывшего мужа?
Мать Эмили встала и, чуть подумав, сказала:
– Я прожила с Самюэлем всего около пяти лет. Мое приданое оказалось очень скромным для расходов Самюэля, так что он быстро его спустил, и сразу потерял ко мне интерес. И начались мои мучения: он вел разгульный образ жизни, часто устраивал попойки и почти не заботился о содержании дома. Потом у него, видимо, появились деньги, и он их использовал своеобразно... Нанял частного сыщика, который обещал скомпрометировать меня. В одну из моих поездок к частному врачу по поводу невроза, который у меня явно начинался, вышло так, что врач проводил меня до такси и поцеловал руку на прощанье. Сыщик это сфотографировал, и в сочетании с ложными показаниями двух каких-то нанятых людей, фото было предъявлено суду, и нас развели, а у меня отняли мою Эмили. Я долго искала выхода, пытаясь уговорить его по-хорошему, но он мстил мне за то, что ему пришлось тратить на меня деньги. Самюэль был неумолим, хотя Эмили  он на самом деле не любил. Что он был жестоким человеком, я поняла давно. У нас не могли ужиться служанки, потому что он издевался над ними, и даже животные...
– Ой, – вспомнила Эмили. – Я забыла сказать еще об одной странной истории. У меня, еще когда я жила с тетей Анджеликой, был говорящий волнистый попугайчик, он очень похоже копировал не только слова, но и манеру говорить. Когда Маргарет стала женой Самюэля, и мы еще жили в Лондоне, а здесь, в Госсенгтон-Холле велись работы, попугайчик жил у нас. А я заметила, что Маргарет с моим отцом частенько ссорились, и друг друга в чем-то упрекали; только я не слушала их разговоров. И вот однажды, когда мы все сидели за столом, и в гостях у нас были Джимми и Дороти, то попугайчик вдруг стал очень похоже изображать разговор Маргарет с моим отцом. При этом он сказал голосом Маргарет: "Ты не смеешь меня упрекать в его смерти, это нечестно, нечестно!" – и птичка стала твердить это слово "нечестно" много раз. Маргарет вскочила и стала гонять птицу по клетке и ругаться, но Квилп (так его звали) от страха еще больше кричал "нечестно, нечестно". А утром мы нашли его в клетке мертвым. Тогда я не понимала, почему Маргарет так вышла из себя, но я и тогда была уверена, что это Маргарет заставила Квилпа замолчать, чтобы он еще чего-нибудь не выболтал.
– Итак, Миссис Мейнфилд, продолжайте.
– Мне, собственно, нечего больше сказать. Я только знаю, что все годы, которые Эмили была не со мной, я боялась за нее. Бедная моя, мужественная девочка, сколько в ней выдержки и терпения! – И она прижала к своей груди голову Эмили и стала гладить ее по волосам, а слезы текли у нее из глаз. – И еще я хочу поблагодарить всех, кто не только помогал обличить убийц, но и позаботился о безопасности моей Эмили. Я и вас имею в виду, Родди, вы хороший и добрый юноша. И мы будем рады видеть вас у себя как дорогого гостя.
Родди отчаянно покраснел и, приподнявшись, неловко раскланялся.
Тут вдруг вскочила Маргарет:
– Ну все, хватит! Вы уже наболтали тут с три короба. Но все это вилами по воде писано, и никаких настоящих доказательств, кроме всяких басен, у вас нет! И письмо, с якобы разоблачениями не существует в природе! Его нет! нет! Поняли?!
– Ну, это как раз и не факт, а лишь ваше страстное желание, – спокойно сказала мисс Марпл.
Маргарет села, побледнев, как полотно.
– Да, то письмо, которое вы похитили, уничтожено. Но в природе, как вы выразились, существует письмо – его первоначальный вариант, написанный рукой самой Агнес и подписанный ею же. Это было еще в лечебнице, когда она уже готовилась к выписке. Потом она решила, что солиднее и официальнее будет выглядеть письмо, напечатанное на машинке. И она перепечатала его, и копию повезла с собой. Рукописные же листы (восемь страниц) она просто сложила и отдала своей верной Черной Бесс, чтобы та при случае их сожгла, что Бесс и обещала сделать. Однако после отъезда Агнес Бесс горевала о своей любимой хозяйке и решила хранить все, что осталось от нее, как память, – все мелочи, все ее вещи. Она часто вспоминала хозяйку и перебирала эти дорогие для нее предметы, которые когда-то держала в руках Агнес. Прошло несколько недель, и вдруг она услышала, что в Англии была кем-то убита ее бывшая хозяйка. Обезумев от горя, Бесс стала читать газеты и убедилась, что это правда. Прочла она и об исчезнувшем письме в Скотланд-Ярд. Тогда она достала спрятанные листы рукописного варианта письма, бережно их разгладила, положила в конверт в сопровождении своего письма с объяснениями, и отправила в Скотланд-Ярд.
Сейчас это письмо там и находится. Оно будет представлено на суде как главный обвинительный документ. Кстати, там подробно рассказывается о последней встрече Агнес и Бенджамена, и о том, что он лишает всех прав своего брата, намерен отослать его в Англию и вызвать поверенного для изменения завещания. Агнес умоляла его быть осторожным; он же был уверен, что сможет позаботиться о своей безопасности. Однако злодеи, как это часто бывает, оказались не столько умны, сколько хитры. Вероятно, они подкупили кого-то из слуг, но так, что тот и не подозревал, что делает. Скорее всего, это был некто Мартин, который вскоре скончался от столбняка. Предполагали, что он подхватил инфекцию, порезавшись во время работы с навозом в саду. Сейчас этим делом занимается тамошняя полиция.
Итак, письмо, и притом его подписанный оригинал, в руках правосудия, и вам не удастся избежать наказания за убийство двух или даже трех человек!
Маргарет и Самюэля увели.
Все присутствующие в зале зашумели, повставали со своих мест; многие бросились обнимать Эмили и ее мать.
Миссис Бэнтри подошла к мисс Марпл.
– Ужасная история! – сказала она. – Иногда просто в голове не укладывается: что может довести людей до такого изощренного злодейства?
– Конечно, первоначально – алчность и эгоизм, готовность наступить другим на горло ради своей выгоды. Самое страшное – это заглушить в себе голос совести, пойти на поводу у лжи. А после первых преступлений – действует уже страх; определяя их поведение, он делает преступников опасными уже по отношению ко всем, кто только не покажется им источником угрозы разоблачения. Так, стоит открыть сердце злу, и оно может завладеть всей твоей жизнью...