Валаам. Летнее

Пороги, шлюзы, монастыри, водопады… Кораблик маленький – через день чужие физиономии знакомы до боли. Открыла секрет матросских плясок – когда при качке пытаешься исполнить любое танцевальное движение – все равно обнаруживаешь, что танцуешь «Яблочко». При пляске в шторм народ сносит то в одну, то в другую сторону, и кажется, что вся компания исполняет слаженную хореографическую композицию.

Коллекция экскурсоводов – от волонтеров паломнической службы – с чистой речью, светлыми глазами и – совсем чуть-чуть – нотками превосходства в голосе: мы – банда грешников, а они – чуть ближе к Истине, до  незамутненной интеллектом дамочки с оборотами речи вроде:
«Где детишки могут заниматься культурным образом жизни»
«Слоеный пирог, в котором живут и дышат грунтовые воды»
«Музей водки, в котором большое количество выбора»
Затаившись, стала записывать, чтоб не забыть. Заметила парня, который делал то же самое. Через день мы тайно обменялись листочками и тем обогатили коллекции. На прощанье экскурсовод заявила: «Я очень рада, что именно вы посетили наш автобус» Не сдержавшись, устроили овацию.

Мандроги - русская деревня, новодел. Рай для папуасов – охотников за сувенирами, вроде моего сына. Там мне удалось залезть в настоящую ветряную мельницу – и понять, наконец, как она работает.
К концу поездки рябит в глазах от монастырей, куполов, ликов. Вернувшись в Город, замечаю, что глаз невольно отмечает соборы и маковки церквей.

Братии приходится не просто – утвердилась во мнении, что для того, чтобы быть монахом, нужно обладать не только запасом смирения, но и отменным чувством юмора. Наблюдала, как за несчастным батюшкой с тяжелым топотом гналась массивная дама в розово-голубых шелках, чтоб приложиться к ручке, получить благословение, сфотографироваться на память. А после - прижать к бюсту двухлитровую бутыль со святой водой, закурить сигарету и отправиться на поиски новой жертвы. Даму сфотографировала. Тайно.
В дороге читала «Божественную комедию», и круги ада странным образом наложились на наши концентрические блуждания по Ладоге и Онеге. Респект и уважуха – тому, кто объяснит мне, наконец, кто такие лихоимцы.   Приставала с вопросом к пассажирам – шарахались, как от прокаженной.

Валаамский архипелаг. Над головой – небо с оранжевым глазом, под ногами   – действующий вулкан, ворочающийся сонно в габбро-диабазовой колыбели. Всхрапнет – и звенят стекла в монастырских кельях – нынешнем жилище экскурсоводов, и идет трещина по надгробью на старинном кладбище, где значится: «Инок Серафим – бывший князь А.Д.С…», и качнет почившего там же шведского короля, успевшего перед смертью принять постриг.
Почвы почти нет – сосны на камнях, корни в скалах.   Черные озера. Птица – хохотушка Валаамская, смехом распугивает купальщиков. Так рассказал экскурсовод. Может, шутка. Нахальный заяц, позирующий в камеру – на полном серьезе, сама видела.

Горячие камни. Каменное спокойствие фресок. Лет шесть назад в соборе были серые стены, только глаза Его смотрели со стертых лиц. Странно – смывали и калечили все одинаково, фигуры, надписи стерлись, а глаза – нет.
Монастырь тогда гудел, как муравейник, братия сновала с тачками, топорами, молотками. Они не ходили – бегали.   «Отец Василий просвистел» – откомментировала наш тогдашний экскурсовод, когда мимо в туче пыли промчался батюшка на велосипеде.

То было шесть лет назад. Сейчас нам не встретилось ни одного монаха – храм восстановили, и братия разошлась по кельям, подальше от зевак с фотоаппаратами.
В голове – «Купола» Высоцкого.   

…залатаю золотыми я заплатами,
чтобы чаще Господь замечал…

Залатали, как сумели. Помазали ладаном, окропили святой водой. Еще протянем. И – назад, к свистопляске, привычной   какофонии комплексов и забот. И оранжевый глаз проводит суденышко, и все так же будет смотреть Он со свежих фресок.
Зовут обратно – островам нужны люди  –  пасти коров, чинить заборы, полоть скудный урожай. И мы радуемся, что нужны. Не в этот раз, но в следующем году – непременно. Ну, или через год. Или на пенсии. Или.
А жизнь продолжится, взрывая корнями камни, обращая их в песок, а после – в пыль. И взрастет пыль травами, и в лесах вещая птица Сирин мигнет янтарным   глазом, знаменуя новый круг. Все было. Все будет. И повториться опять. Скалы. Ладога. Небо. И пора назад, в родные хляби, чтоб погрузить себя в летаргию привычных дел. И заснуть – до нового лета.

Вспоминаю бродягу – того, что проснется раз в сотню лет, чтоб добрести до прибрежной таверны, бросить горсть монет трактирщику и устроить пирушку в компании случайных прохожих.   Горланить песни, плясать с местными красотками, а после – в доброй драке получить ножом под ребро, и заснуть еще на сотню лет под кучей прелых листьев.
Мне не хватает тебя, приятель. Мы нашли бы, о чем поговорить за кружкой терпкого октябрьского эля. У нас много общего – один день в сотню лет – почти то же самое, что неделя в год – от лета до лета.

И не говорите мне про журавлиный клин, багряный лес, куранты и мандарины, подснежники и сирень. Лето – кончилось. Не будить.