Восток - дело тонкое...

               
                ВОСТОК – ДЕЛО  ТОНКОЕ...              Александр Долженко

      Летним утром жена поволокла  меня на  региональную барахолку. Здесь на огромном пустыре лица, как правило южной национальности продают местным жителям "фирменные" товары произведенные индийско-турецкими лицами в Китае. С утра за двухметровым забором клубятся покупатели, продавцы и перекупщики. Под присмотром милиции с ними «работают» цыгане, карманники, наперсточники, лохотронщики. Жизнь кипит! К вечеру стаи  позеленевших  рублей, через  Western Union, с  курлыканьем  разлетаются  по  ближнему зарубежью. И все довольны. А для меня барахолка - остров  невезения: то по карманам пройдутся, то дрянь какую всучат, то  машину  обдерут. Вот и на этот раз, только припарковался:
     -Здравствуйте. Документики предъявите! Что же это вы, уважаемый, не из того ряда повернули?! -
     Документики предъявил. Отошли. Тут же другие подвалили, с  эвакуатором  наперевес:
    - Что  же  это  вы, многоуважаемый, паркуетесь-то  не  по  правилам!? Все в  елочку,  а  вы  в  шашечку! Или  разметку  не  видите?!
      Разглядеть разметку не удалось, но спорить не стал. Опять документами пришлось раскошелиться. От меня отлезли. Взялись было к соседней  машине  моститься – ан, нет! Подъезд, вернее «подцеп» - алкашка заблокировала: калачиком у колеса автолавки свернулась. Работать блюстителям мешает, морда загорелая. Спит - пузыри пускает. В ногах девочка  маленькая  на корточках,  как Аленушка,  на  камушке  сидит. Голову  в колени  уткнула, в руке куколку держит. В босых ногах перед ней черепушка с медяками. Неясно: то  ли просто дремлет, то ли димедролом накормили. Тут, в рамке  пейзажа, наряд милиции нарисовался: двое  пареньков-курсантов с  дубинками. Голоса и  шейки  тоненькие, но  солидность  имеется. Заматереть еще не  успели, Афгана  и Чечни не нюхали, но внутренние  органы на лицах уже отражаются. По просьбе коллег-эвакуаторов, взялись юные милиционеры пьянчужку своими палками тыкать, а она - не просыпается. Голодный эвакуатор уже задний ход включил, попискивает. Не терпится ему добычу заглотить, а баба пьяная мычит и не телится. Пришлось ее слегка, по ребрам, поприветствовать. В ответ женщина всхрапнула и из-под нее мимо грязных пяток по пыльному асфальту в поисках дороги поползла ленивая струя, а по ней - фантик от конфетки поплыл. Тут стражи возмутились:
     - Встать!
     Она в ответ в пьяном забытьи колени поджала, скрючилась, голову руками прикрыла. Натурально, шутки в сторону - прямое  неподчинение, почти сопротивление! Взялись представители закона поднимать даму всерьез:  шмяк-шмяк!
     - Встать! Кому  говорят!!– Приподнялась было, но опять упала, уже от ударов.
     - Вста-а-ть! Вста-ать!! Вста-а-ть !!!-
    От сочного чмоканья и стонов проснулась девочка с куколкой. От ужаса глаза распахнула, слезы брызнули, губенки скривила, заплакала горько:
    - Ма-ма!  Ма-мо-моч-ка! Мамулечка!! Встань пожалуйста!!! - а  юннаты  в раж  вошли,  не слышат. Нищенка-малышка приподнялась, ладошки к мамке потянула, куклу выронила. Пошатнулась, закатила  глаза  и  вслед  за  куклой  тукнулась  головой  об  асфальт. Тут уже прохожие зароптали:
   -  Распустили алкашей! Людям не пройти! –
Один  младший  школьник, сплюнув  сквозь  зубы, отнесся  к  другому:
   -  Гля! Бля  буду, эта телка на нашу училку похожа. Такая  же  мокрохвостая! –
   Товарищ школьника застыл столбом с открытым ртом и выпученными глазами. Обезумевшая  алкашка разлепив  гнойные  глаза,  наконец,  сообразила - волоча  мокрый  хвост, забилась под автолавку с глаз долой.
   Нормальная жизнь сразу возобновилась: зеваки  разошлись; из будки напротив шансончик заскакал-забулькал; милиционеры стали  пуговички  застегивать, дыхание и  галстуки  в  порядок  приводить; эвакуатор с урчанием поволок в  кузов дряхлый  «москвич». Сухонький дедок с орденскими планками, занялся  ребенком. Усадил  ее в  тенек попкой на  землю, сбегал за  газировкой, взялся из бутылочки поить. Без  толку - у деда руки и значки на пиджаке трясутся, никак в ротик водичка не попадает. Глаза у нищенки мутные, голова  болтается: рот открытый, а  вода  внутрь не  льется. Платьице на  груди намокло. Отошел  и  я  от  греха  подальше. Чем  тут  поможешь?
      Затерялся  в  толпе, зашел  в  маленькое  кафе  на  краю  капища  вавилонского. Уселся, на  толпу  смотрю, помаленьку  прихожу  в  себя, чай жду.  С  хозяином  заведения  случай  свел. Однажды, после еды, зашел в подсобку, поблагодарить умельцов-азиатов за  вкусную и здоровую пищу, на  барахолке  это редкость, так  с  хозяином  и познакомился. Стал навещать, при  случае - кто же  враг  своему  желудку?  Постепенно  узнал, как худой, долговязый чайханщик Тахир, спасаясь  от  резни  в  Фергане,  с детьми и кастрюлями, добежал  до Сибири. Здесь и поселился   на  рынке. 
      Июльская  жара, полдень,  на  столе пузатенький  чайник, напротив  и  вокруг  вещевой  рынок парится: потные деревенские тетки-бизнесменки сумки туда-сюда таскают. Под  навесом, в углу на  мутном  экране  евнухи в тюбетейках на узбекских  балалайках бренчат. Посетители  под  их  завывания перекусывают, а мы с хозяином чай пьем, беседуем. После обычных взаимных расспросов: как дела, как сад, как  ишак, как  жена, как дети  и т.д. я рассказал  Тахиру о только что увиденном. Тот, без комментариев, сдержано заметил - пьяная  женщина  с  ребенком на руках  в его краях,  дело  абсолютно  немыслимое. Помолчав, мы взялись обсуждать устройство постсоветского пространства  и  выпили  на  эту  тему  пару  чайников. Оба  посетовали  на  развал  империи  и  согласились:  простые люди  тогда  на  жизнь не жаловалось; дружба народов - была;  нищих  детей,  обкормленных  димедролом - не  было; интеллигенция и сейчас - сама себе все объясняет, а с дивана за порог с конкретными действиями, ни ногой.
       Попивая чаек, я попутно наблюдал за толпой, Тахир за хозяйством. Вдруг он  извинился,  встал и скрылся в подсобке, а мое внимание привлек пыльный  джип.  Обтирая  грязные бока о барахольщиков, катил он не спеша, но так, что людишки едва  отскакивать успевали, прижимая  к груди сумки и тележки. Остановился японский  аппарат у кафе украшенного  иероглифами, куда  русские  вообще не  заходят. Тут же из  китайского  кичмана  выскочил  похожий  на  злого  зайца китаец-охранник и уставился на  черную громадину с тонированными стеклами. Из нее сполз на пыльный  асфальт рослый  увалень  с  рязанской  рожей  и  блокнотом  в  руке. Углядев  сурового зайца  дородный  визитер  небрежно ему кивнул. Ушастый нехотя исчез, а качок направился к лоткам-контейнерам. Торгаши улыбаясь, почтительно вручали заранее приготовленные конвертики. Сборщик  брезгливо  кидал  их  в сумку  на  пузе,  а  в  блокноте  ставил  закорючки.  Со стороны он  напоминал  кондуктора-кенгуру, который  собирал  на профсоюзную  экскурсию  хомяков,  кроликов и прочих хорьков.  Наконец  "билеты"  закончились, дебил-кондуктор  вернулся  к  своей  автотелеге, окликнул  дремавшего  водителя. В упор не видя посетителей кафе, сквозь  них, оба вымогателя притопали под навес. Уселись. К ним сразу подскочил мальчишка - племяник  Тахира. Через минуту, перед рэкетирами стояли тарелки со снедью и бутылка водки. Шофер привычно крутнул пробку, щедро плеснул в стаканы. Выпили и  стали закусывать. Закончив,  отвалились  от  стола. В  руках  братков  появились  сигареты, а  на  столе - чай, который принес сам Тахир. Рядом с чайником, он бережно положил завернутый в  обрывок газеты полиэтиленовый  пакетик, перевязанный  ниточкой. Кенгурила  кинул  его  в  сумку, извлек блокнот, сощурив глаз от сигаретного дыма, сделал  в  нем  закорючку. Затем, указав  на  опустевшие  тарелки, жестом,  спросил  Тахира – сколько? Тот ответил, держа  улыбочку. Браток лениво достал из своего кармана  купюры, кинул  на  стол. Тахир  стал  мельтешить со сдачей. Гость, раздобревший от еды и водки, прекратил суету брезгливым  жестом – «Не  надо! Оставь  себе, баран.» Хозяин перестал суетиться и  задом-задом  отошел. Через минуту, с новым  чайником подсел  ко  мне,  извинившись  за  отсутствие, мол, дела!
     - «Эти  дела?» – показал я  глазами  на  вымогателей.  Тахир  кивнул:  «Эти. Какие  же  еще?» Я спросил  негромко:
    - Не  обижают? - в  ответ он  мотнул  головой: - «Нет!»
     - А  прок-то,  от  них,  хоть  есть? – Чайханщик  кивнул: – « Да! »
       В  это время, в  конце  прохода, из-под гибдэдэшного «кирпича», всплыла чистенькая милицейская машина. Не выходя из салона, милиционеры изъяли документы у зазевавшегося лица таджикско-узбекской национальности. Вслед за документами в «луноходе»  исчез  и  их  владелец. Немного погодя, он взъерошенный вывалился  на  свет  божий, держа в  руке растрепанные бумаги, суетливо засунув в карман пустой потрепаный кошелек. Патруль поплыл  дальше. Укрывшись  за бандитским  джипом  в  тени  китайской  харчевни, милиционеры изготовились «бомбить» азиатов  в порядке поступления из боковых проходов. Из под иероглифов  тут же выскочил  давешний  строгий зайчик. Стал перед "луноходом" - пятки вместе, носки врозь, руки прижал к груди, низко поклонился. Разогнулся не  до  конца - голова  набок, зубки  верхние  торчат, улыбка на лице - «хи-хи-хи!». Менты кивнули: «Свободен, косой! Сгинь!» Зайчик не  мешкая хлопнул  дверкой  своего  пахучего  логова.
      Тем  временем  расплывшиеся от  водки  братки,  прихлебывая  чай,  делили  на  двоих  косячок. Увидев  стражей закона, оба скривились. Сделали по затяжке, с сожалением  выбросили окурок и стали собираться. Тут под навесом  появились  милицейские. Завидев  рэкетиров, коротко между собой обменялись злыми репликами. Бандиты заранее матом сквозь зубы, отметили появление блюстителей порядка. Нехотя  встали и не спеша вразвалочку покинули  навес. Уселись с достоинством  в джип, хлопнули дверками и покатили на  выход против движения. На место одних «силовиков», в почетный  передний  угол, уселись другие - «в законе». Тахир опять  извинился передо  мной:
    - Извини, дела! - и  подошел к патрулю. В полупоклоне тщательно  поздоровался, затем быстренько доставил  им  обед. Мне помстилось, что он принес им еду на  коромысле, в тазиках прикрытых лепешками. Пренебрегая  вилками люди в  мышиной  форме взялись  за  ложки. Процесс пошел - патрульная братва не снимая кепок, обливаясь потом погрузилась в мир наслаждений. Тахир возвратился к  столу, мы  вернулись к  чаю.  Чтобы  возобновить  беседу,  я  закинул удочку с новой темой, спросил  добродушного узбека:
    -  Тахир, ты  давно  на  барахолке  живешь  и  к  порядкам нашим уже пригляделся?
    - Кто не пригляделся – мимо ехал! – по худому лицу скользнула кривенькая  золотозубая  улыбка. Стало понятно: не  сразу  перевели его с барщины на оброк. Не  быстро получил он в управление фанерный ампир без кассы, без сертификатов соответствия  и  прочей  хрени, с  которой  кормятся  орды проверяльщиков, хотя  водкой  кафе торговало  бойко. На острове невезения свои, очень простые правила. Властям  незачем  их  менять. Заостряя вопрос я спросил:
    - По  паспорту - ты  россиянин. Скажи честно, что тебе  больше всего  не  нравится? У  нас,  у  русских? -
    Наш  уровень  общения  допускал  и  такие  вопросы, хотя  я  их  ни  разу  и  не  задавал. Но,  все  увиденное  в  последний  час,  выбило  из  колеи, требовало разрядки.  Задав  вопрос, я, честно  говоря, не ждал откровенного ответа. Просто полагал, что Тахир  начнет жаловаться на бандитский беспредел, милицейский произвол и бесконечные  бессмысленные проверки. Он пожалуется, я ему  посочувствую, пар  недовольства выйдет во  взаимный  треп, получится  родство  душ - и  обоим  станет  легче! Россияне  любят  жаловаться,  всем  подряд – это  привычный  метод  «снятия» проблем. 
      Выслушав меня, Тахир принял вопрос, задумался. Положил на стол худые  коричневые  руки, склонил пробитую сединой голову и стал  колупать  мозоли  от  мясорубки. Потом  взглянул  исподлобья  и  негромко в стол  ответил:
     - Отношение  к  старым  людям - не нравится! У  нас  старики не побираются. Это  позор детям! – Он поднял на меня глаза - Старые  люди  у  нас очень  уважаемый  будут!  И дети-малышоки на улице одни не живут. И детский  дом у наших – совсем  нет! Детей на улицу  не кидают. -  Он  заволновался, стал  говорить  по-русски  нечетко:
     - У  мой  папа-мама,  нас - семь. Да! Одна  девочка  и  шесть  сын. Я,  когда  Фергана  жил,  тоже столовый имел. Денег этот мало давал. Тудам-сюдам. Всего, если на  американский деньги,  за  месяц  200 доллар  иногда. Но  я, половину  маме-папе  давал. Каждый месяц. Пусть  лопнет  мой  глаз,  если  не  смогу!  Позор  будет! Они  нас  родил-кормил.  Старый нельзя бросать - такой причин нету! У меня братов – шесть. Каждый  сколько  может, хоть  раз  месяц. Мои  папа–мама,  как  король  живут! 
     Он сглотнул, снова  опустил  голову. Продолжил,  глядя  в  стол:
    -  Я  вчера  видел,  как один  старуха,  корки  собирал  из  ящик. А  молодой  пьяный  на  нее орал. Ему девка  помогал, тоже  пьяный. Плохо. Нельзя  так  говорить! Я  тоже  старый  буду. Все будут. Как это?! Седой - надо  уважать, лицо старика! И мулла тоже так  говорит. Он  умный, уважаемый  люди. Книгу  старую  арабский  читает.
    -  Согласен. В Ветхом  Завете тоже  так.  Это  оттуда. -  «чти  отца  своего  и  мать  свою. Уважай  лицо  старика…»
   -  Ветхий  Завет? Это  кто?
   -  Книга такая, самая  первая. Евреи написали давно, при фараонах еще. Пятикнижие  Моисея. Там про это записано: « …кто не соблюдает,  тот смерти  достоин  и  отвергнется  из  рода  своего  навсегда…»
   - Это  так  евреи  написали?
   - Да. Но  не  сами. Бог им все объяснил, дал Завет на  горе  Синай. А они  его  заповеди, по  миру  разнесли-размножили.
   - Бог на горе? Разнесли? Много народу на горе было?
   - Один  ходил - Моисей. Остальные  внизу  ждали и не сразу въехали. Лет  через  пятьсот  стало  доходить, - я не  стал  углубляться, у  Тахира  на  лице  отразилось  сомнение. Но вслух он ничего не сказал: поостерегся  с  незнакомым  богом  связываться. Мы  помолчали. Я  спросил:
   -  У  твоих  родителей - семеро. У  тебя  - трое. Почему?
   -  У  себя  дома, если  жил, детков  сколько  бог  даст! Лучше знает кому  сколько. А  я  здесь  живу. Людей злых  много, место  такой -  нельзя  больше. Три - хватит! Страх.
    -   Ну,  это  ты  сгущаешь. Среди  бела  дня  не  режут же, гранатами  не  кидаются !
    -  Про другой  говорю! Дочка-сын  в  школу идут  мимо  пьяный, тудам-сюдам,  каждый  раз валяется. Сам  говорил  про баба  пьяный. Дети  видят – этот страх. Вот  у тебя  сколько  ребяток ?
    -  Дочь  одна.
     - Больше,  бог  не  дает?
     - Бог-то  дает!  Да  что  я  с  ними  делать  буду?
     - Ничего  с  ними  делать не  надо. Сами  прорастут! Я  про  другой  думаю. Все  знают, любой  народ. Старому - одно дело, женщина – другой, дети  помогают. Мужчина - за  все  ответит, пустой  слов  не  говорит! Это женщин  может  покричать. Глупая  если.
    - Я  жил  у  вас. Получается  что у  вас,  все  бабы – умные.  Их  и  не  слышно  никогда.
     Тахир  усмехнулся:
     - Дома,  на  диван,  послушал  бы. Ха! Скажи, ты у  нас – жил, да? Мужики у нас кричат  друг на  друга? Громко, по  всей  улице?  Чтобы  все  узнали?
    - Не  припомню, что-то. По-моему, если  что-то  не  так  они  сразу  резать  друг  друга  начинают. Извини,  конечно.
    - Сразу - никогда! А  если  надо – резать  быстро и тихо. Так правильно. Хорошо.
     - Чего ж хорошего?
     - А чего ж хорошего, когда  водка  напились, ум  ушел, кричат все! Слушает - никто!  Потом - одного  зарезал. И  другого.
     -  Какого  другого?
     -  Ну, лишнего. Не того, на который ножик точил. Он сбоку сидел, просто так.
     -  А ... Ну,  тогда  конечно. Бывает.
     -  Не тогда конечно, а сразу думай! А языком по зубам не стучи, борода  отвалится!
     - Тут я  с  тобой - согласен! Наши  любят  пошуметь. Частенько пар  в  свисток  уходит!
    -  Какой  свисток ? 
   Я  объяснил. Он  меня  понял, спросил уточняя:
    -  Еще такой песни поют? Специальный. Про  бродяга  и  жулик! Чтоб  лучше  пар  шел?  Шансон про маму, да?
    - И про маму. И по маме. Кстати, ваши тоже, иногда - так  по-русски  кроют, что штаны  падают!
    - У  вас научились. У русский брат! - засмеялся  Тахир, - У нас такой слов  даже нету!
    - Другие  есть. Свои. - возразил  я.  – Или  скажешь - нет ?
 Он  нехотя  согласился:
    - Есть  маленько.
      Разговор  иссяк. Слуги  закона, в  это  время, укладывали в пакет объедки.  Старший встал и молча  пошел к машине, а молодой сделал Тахиру ручкой, мол, «Не  волнуйся чурка. Все  путем, пока! До новых встреч, под Кандагаром!» Тахир разулыбался, ладошкой им помахал: «Все хорошо, все  рады!» Стражи брезгливо покинули навес.  Улыбка  сползла  с лица чайханщика. У  меня мелькнула  мысль: «Случай представится, зарежет  их, Тахирушка и не ахнет! С такой же вот  улыбочкой».
      В заду плечистые менты в машину после еды  попадали  тяжело. Сначала кряхтя, ногу на подножку,  затем  с  подпрыгом,  со второго раза - боком  на  сиденье. И  только  потом,  ляжки и  все остальное  в  кабину попадало. Почему-то  вспомнилось, что у  арабов  тоже: почти все такие люди в форме – женоподобные или  пожилые. У  израильтян таких – ни  разу не видел. Там патрулируют молодые поджарые мужчины и женщинами. Вежливые, с  быстрыми глазами.
      Наконец луноход фыркнул, пустил сизый  дымок и стал  пробираться  на  выход, раздвигая  утюгом толпу.
      Я  спросил  чайханщика:
    - И часто гости дорогие навещают?
    - Который?
    - Да  эти! -  я  кивнул  головой  на  разъехавшиеся  машины.
    - Браток - раз в неделю. Мусорок - каждый  день.
    - И  что -  мусорок всегда  так? Объедки  соберут и ни денег, ни спасибо, ни до  свиданья?
    - Так они ж милиция,  власть! - удивился  чайханщик -  А  я - узбекский  морда! Спасибо, паспорт дали и не  отбирают!
    -  А  вас дома  милиционеры тоже  не здороваются? Спасибо - не  говорят?
     - Почему?- удивился  Тахир. - Всегда  «салам»  говорят,  и  «рахмат».  Без  этого у  нас кушать – нельзя! Едят. Чай  пьют. Деньги забрал, куда им торопиться? Чай не водка - пьют  долго!
    -  А  что, наши у  тебя еще и водку пьют ?
    -  Нет. С собой берут иногда - бутылка, другой.
    -  Рассчитываются?
Тахир  заразительно  засмеялся, мотая головой. Даже  слезы  выступили.
    - А  еще чем  отличаются?
Тахир  вытер  глаза  платком:
    -  Мент, везде  мент! Сам  сказал - он  власть! Везде - такой  же  сволочь, - и  вспомнив  что-то,  добавил:
   -  У  нас менты иногда  с вместе с  этими  приезжает, - он  кивнул  в  сторону  уехавшего  джипа, - в  одной машине, когда бензин плохо. На ишаке же не поедешь - людям посмеятся!
    - Менты с  братвой, вместе?! Даже  так?  Ты  шутишь?! -
Тахир сверкнул хитрыми угольными глазами, в которых прыгали бесенята. Тут  затрындел мой телефон: жена  известила - «срезали кошелек с мелочишкой у всех на глазах». Вот  ворона! Я  ее  успокоил - у  нынешнего  губернатора,  когда он  мэром  был  у  жены его на  Центральном  рынке, тоже кошелек срезали. Скандал был. Кошелек, правда,  вернули  с  поклоном, мол, ошибочка  вышла. Так что - ворона,  не  горюй. Нечего  было с  сыром  семафорить!
     А  мой  вопрос, трактирщику-философу, повис в воздухе. Так и остался я  в  неведении,  действительно ли у  них  ментовская  братва  и  бандитская, при  случае,  в  одной  машине  побираются. Азиатов  этих, никогда  до  конца  не  поймешь: где шутка  у них, где  жизнь. «Восток – дело  тонкое…» .
     Завидев  всклокоченную  супругу,  я   поблагодарил  хозяина  за чай, за  беседу. Тахир  пригласил заходить. Раскланялись. Я двинул с  женой  на  выход,  заниматься  с  помощью  и  при поддержке властей малым российским бизнесом. Тахир вернулся к своим  узбекским  делам - тоже  маленьким.
 
 
 
                май 2008 – декабрь 2009.



 
 
 
                Май