За мною приходила бабушка

                «Мне в книге почти всё удалось поставить на свои места,
                просто храня молчание об этом»
                ( Ludwig Wittgenstein (1889-1951) )

                *
                «Если вы хотите понимать музыку, её нужно видеть»

***

Помню, как входная дверь открылась и она вошла.
Было около четырёх утра.
Опустилась в кресло-качалку напротив моей кровати и заплакала.
Что было делать?
Я сел на постели и наблюдал, как эта женщина с абсолютно безволосой головою
и зачем-то обнажённой грудью плакала, хотя глаза её не моргали.
И вообще - глаза были искусственные. Стеклянные.
На вид ей было что-то около восьмидесяти.
- Ты меня проводишь? – спросила она неожиданно молодым, чётким голосом.
- Да! – быстро ответил я, соскочив с кровати.

Ну, а что?
На моём месте любой бы так ответил.
И не только бы соскочил, но и обмочился бы параллельно.
Если вас спрашивает бодрым голосом белая девушка, у которой нет зубов, да ещё и оба глаза
стеклянные, а череп блестит так, что луна отбрасывает зайчики на стену,
вы тоже ответите согласием.

Мы пошли.
Я помню переулки, в которых одновременно присутствовали три вещи – грязь, дождь и луна.
Луна и дождь вместе не бывают, скажете вы, но и бабушки полуголые не приходят сами.
Идём мы под зонтом, разговариваем.
- Вы меня на кладбище ведёте? – спрашиваю. – Так другой дорогой короче. Холодно ведь.
- Ты что, с ума сошёл? – воскликнула старушка и даже перекрестилась вроде. – Мы в консерваторию идём.
Я, понятное дело, стал прокусывать себе губы и пальцы, чтобы проснуться, всё ещё надеясь на то, что я сплю.
И тут мы приблизились к нужному ей зачем-то зданию, судя по звукам, доносящихся из его окон.
А я ко всем покусанным пальцам вдобавок ещё и красный стал как рак, ведь спутница
моя замечательная только в юбке какой-то прозрачной.
Засмущался я, то есть.
- Да ты не робей – говорит тут бабулька моя. – Меня не видит никто, видишь – и глаз у меня нет.
- Ага – сказал я, понимая, что если я и сошёл с ума, то это не самый невесёлый случай.
- Ты мне вот что скажи – говорит тем временем моя спутница – тут есть кто у вас в музыке понимающий, чтоб не просто так бренчал?
- Да – снова ответил я так быстро, что даже почувствовал себя понимающим в музыке.
- Ну, так веди – деловито сказала она, и я очередной раз удивился чистоте и громкости её красивого тембра.
Мы снова куда-то шли.
Открывались какие-то двери. Но что-то всё было не то.
И ещё всё время голоса какие-то отвратительные на весь дом раздавались.
- Никак Образцова дуэтом с Вишневской воет – говорит вдруг бабушка.
- А – застряло у меня – вы их знаете?
- К сожалению.
Открываю я дверь очередную, заглядываю, а там тётка стоит какая-то. Да вдруг как закричит она, меня аж передёрнуло.
А спутница моя поворачивается и говорит – это Нетребко, убил бы ты её, чтоб не мучилась.
И мы поднялись на другой этаж.
Наконец бабушка сама остановила меня и сказала – здесь!
Мы сели в кресла в небольшом зале.
За роялем сидела девушка и готовилась сыграть первые звуки.
Бабушка сказала, что будет Шопен.
Минут через пять я заподозрил что-то необычное, и когда преподаватель пианистки, следивший всё это время по партитуре, лежавшей у него на коленях, остановил её, чтобы что-то пояснить, девушка продолжала сидеть так же прямо, глядя в пустоту перед собой.
Ещё одна слепая! – пронеслось у меня в голове. Мне стало жарко и я начал глотать воздух.

- Ну, говори, чего молчишь? – вдруг толкнула локтём позабытая мною бабушка.
- Чего говорить? – теряя рассудок, пытался вымолвить я.
- Какого она цвета?
- Кто?
- Да музыка же?

И исчезла.


Вот одного я всё же не понял – почему мы часов пять шлёпали по грязи до консерватории,
если она почти за углом моего дома стоит?

Но успокоил себя тем, что «короткий путь не самый прямой».


*

17 марта 2009 г.

***