Свобода и судьба

                Cвобода и судьба

Синдский купец Сопей  владел обширным богатством: у него были табуны лошадей, стада быков, коров, овец, несчетное число птицы… Особо гордился он мастерской по изготовлению оружия, доспехи, изготовленные в ней, пользовались спросом у боспорского царя. Гордился он и десятью ситерами , на которых вывозил в Пантикапей собственный хлеб и доставлял его из Меотиды. Кроме того, у Сопея были - фруктовым сад с виноградником, поля, засеваемые пшеницей, полбой и овсом. Около сотни рабов трудились, приумножая  богатства Сопея.
Все у него складывалось благополучно; но годы отяжеляли его, все больше увеличивалась тучность, и  то, что раньше давалось легко, теперь уже вызывало большие хлопоты, а  управлять своим хозяйством становилось все труднее. Нет, он никак не хотел уменьшать его, наоборот, Сопей радовался новому приплоду овец, хорошему урожаю, каждому вырученному грошу, а еще больше купленному расторопному рабу. Управлять людьми – вот что со временем стало нравиться больше всего  Сопею. Втайне он мечтал о гораздо большей власти, чем была у него теперь. Он представлял себя управителем города или области с чиновниками, воинами, эргастериями и сотнями подчиненных людей.
Сопей был уверен, что  лучше управлял бы Синдикой, чем этот молодой  мало что понимающий в искусстве управления людьми кшатрий , отец которого примазался к царскому роду брахманов. Он бы начал с переустройства монетного двора, с чеканки новой более мелкой серебряной монеты, чтобы развить торговлю в Синдике и во всем царстве, затем расширил и укрепил синдские города на Гипанисе и увеличил пошлину с торговцев, везущих в Боспор меотский хлеб. Он бы многое сделал иначе, чем Гекатей, но приходится считаться с тем, что было в его силах, и Сопей все больше думал о переустройстве управления своим хозяйством.
С некоторого времени из всех рабов купец стал выделять Формиона, которому даже разрешил построить отдельно от дулия  дом со складом; он позволил ему владеть имуществом, иметь свои деньги. У Формиона в пифосах хранилось зерно и вяленая рыба, кипами лежали кожи и тюки шерсти.
А началось все с того, что однажды к Сопею пришел  Сколот, никчемный раб, доносивший время от времени в награду за котилу  кислого вина о происшествиях в дулии и настроениях рабов. Среди прочих событий он как-то особо выделил то, что у недавно купленного раба Формиона появились две козьих шкуры и даже какие-то деньги.
В тот же вечер Сопей лично пришел в дулий и приказал Формиону показать деньги. Формион достал изо рта серебряную монету. На расспросы – «где он взял монету, не украл ли у кого на рынке…» - раб сообщил, что монету он получил за барашка, купленного им в Абораке и проданного в Синдике несколько дней назад. Деньги же на покупку барашка он добыл, продав свои лепешки, собранные им за декаду. Две козьи кожи, из которых одна пошла на скифики , он получил за хоек  вина. Формион не без гордости показал хозяину скифики.
Сопей все оставил Формиону и, более того, он взял раба к себе во двор, разрешил жить с рабыней, жениться на ней и построить собственный дом.  Отправляясь на рынок в Синдик, Абораку, Фанагорию или даже в Пантикапей, купец брал с собой расторопного раба, приобретенного им около года назад в столице Азиатского Боспора. Возил он его с собой с тем, чтобы тот  в необходимый момент подсказал, что выгоднее закупить и как лучше продать привезенный товар. Никто лучше Формиона не мог определить на какой товар следует поставить и куда везти на продажу изделия мастерской и излишки хлеба.
Жизнь Формиона вызывала зависть и злобу  у других рабов и даже хозяйских охранников, но ничего поделать они не могли. Сопей  в вопросах торговли весьма дорожил мнением еще  молодого раба, так удачно, почти за бесценок, приобретенного в Фанагории у митиленского купца. Он все больше восхищался и дорожил им.
С некоторых пор мнение Формиона стало значить больше, чем мнением ойконома и других  помощников. Сопей даже подумывал, не женить ли его на своей дочери  Камаге и, заведя в Фанагории тра****у, сделать его управляющим, чтобы обеспечить сохранность в случае своей смерти имущества и установления надежного опекунства над малолетним сыном Сосием, рожденным наложницей меотянкой.

* * *
Особое доверие заслужил у хозяина Формион после поездки прошлым летом  в  меотское торжище Гаргазы. В то время как Сопей спорил о хлебе с меотом, Формион обойдя рынок, подошел к хозяину, и на ухо сообщил, что в нескольких шагах отсюда слышал разговор скифа и меота. Скиф несколько раз повторил по-гречески, что пригнал табун лошадей, который с трудом охраняет его побратим за городом и который он хотел бы поскорее сбыть. Сопей отвел раба в сторону и спросил:
-Так ты предлагаешь купить лошадей ?
-Да. Я думаю, если эти добрые скифские лошади, выносливые и сильные, можно будет купить даже за десять амфор вина, а затем  продать в Фанагории или Пантикапее, то выгода будет несомненная.
-А как их туда доставить ?
-Дай мне пару охранников, и я берегом Гипаниса пригоню их в Фанагорию.
Через несколько минут с амфорой косского вина они отправились к тому месту, где скиф говаривал с меотом. Угостив вином владельца лошадей, Сопей изъявил желание посмотреть на лошадей. После недолгого торга, скиф, как и предполагал Формион, отдал табун почти в тридцать лошадей за пять амфор мендского вина. Без промедления Формион с двумя охранниками перегнал лошадей в Фанагорию, где те были перепроданы с большой выгодой.
В следующий раз Формион посоветовал Сопею организовать добычу соли, которую очень выгодно продавали не только в Синдике и Абораке, но и в Стратоклее, Гермонассе, Фанагории. Добыча соли хотя и облагалась налогом, но являлась довольно прибыльным промыслом для всей Синдики.

* * *
Формион почти не помнил отца, когда он задумывался о нем, в памяти всплывало блеск военного снаряжения, громкий голос и все… Мать вспоминалась ему плачущей женщиной, протягивающей руки. Детство прошло у него среди выжженных солнцем камней и ослепительно зеленого моря, где его пожилой эллин, опирающийся на палку, учил письму и счету, заставляя рисовать буквы и цифры на  влажном песке. После этого подростком он днями  с утра до позднего вечера считал и записывал на черепках количество амфор, кувшинов, киликов и канфаров в гончарной мастерской перед их отправкой на рынки.
Формиону нравилась работа, он полюбил  счет, порядок и дисциплину. Его всегда удивляло в детстве то, что за большую громоздкую вещь можно было получить крошечную сверкающую монету, а затем в другом месте в обмен за нее необходимую повозку, лошадь или даже дом. Как умно придумали люди, договорившись, что небольшие монеты могут заменять все предметы и даже труд людей. Но более всего, Формиона поразило событие, когда уже поседевший хозяин после продажи мастерской, получил за него горсть серебряных монет, потрепал по голове, тяжело вздохнул и ушел.
Впервые в своей сознательной жизни он плыл на корабле, наблюдал за моряками и рабами, разгружавшими кипы кож, амфоры с вином и оливковым маслом. Жизнь у неунывающего улыбчивого грека  на Хиосе нравилась Формиону; невыносим был лишь вечно мучивший голод и ожидание вечерней лепешки с чашкой горячей похлебки. Его новый хозяин Дионисий был судебным приставом, Формиону  приносили  целые корзины бумаг, которые следовало сверить, перечитать и переписать исправленный текст начисто. Более пяти лет Формион сидел за столом, тщательно переписывая  бумаги. За большое развлечение он почитал те дни, когда хозяин брал его с собой в суд и заставлял записывать иски, а затем решения судей по ним. Сколько путаных дел, сколько удивительных судеб свободных людей узнал Формион… Слывшие преуспевающими, богатые люди в раз становились нищими, давая ссуды под фиктивную недвижимость мнимым хозяевам  торговых  кораблей и агентам. Другие же, ловкие трюкачи, имея  всего лишь несколько статеров, оплачивали услуги нотариусов и писарей и становились богачами, получали несколько тысяч драхм на мнимую закупку товаров.
До сих пор для него оставалось загадкой, почему Дионисий после женитьбы на Феланиппе, продал его боспорскому торгашу. Так он оказался на Боспоре и был продан в Фанагории Сопею. С детских лет  Формион втайне мечтал скопить много денег, настолько много, чтобы купить себе свободу.
“Сколько же она должна для меня стоить ?” – эта мысль все больше волновала его в последнее время.

* * *
В дулии синдского царя с приближением жатвы становилось все более оживлено. Этосий, попавший сюда вместе с Пластием и Акадом, глядел на это оживление с некоторым волнением. Особо его, старавшего смотреть на все философски, привлекали вечерние разговоры старых рабов о торжище, ситерах и тяжелых переходах по Тхапсису-Гипанису. Его душу волновали противоречивые чувства;  ему хотелось перемен и в то же время он ничего хорошего от них не ожидал.
Этосий ничего не знал о своих родителях, временами он даже сомневался, что они у него были. Вероятно, такие рабы из варваров, как и сотни других, влачили жалкую, никчемную жизнь, смысл которой заключался лишь в работе на хозяина, еде и сне. Но он никак не мог понять, откуда у него, раба, выполняющего самую тяжелую и грязную работу, тяга к познанию первопричин и постижению сути и воли богов. На шее Этосий носил амулет из черного камня, по форме напоминающий печень.
Этосий часто ночью доставал его из-за пазухи, гладил рукой и мысленно отправлялся в далекое странствие. Его душа обращалась к высшему непостижимому в проявлениях добра и зла существу, чье изваяние такой же формы, но гораздо больших размеров, стояло в центре родного селения. Он мысленно переносился туда, и жизнь ненадолго озарялась радостью. Вспоминался необычайный степной простор с тихими вечерами, прохладными росными утрами, свободой. Однажды он вместе с ровесниками, отправившимися охотиться на оленей, заснул в степи, а  проснулся  в лодке со связанными руками и петлей на шее. Из фанагорийского рынка Этосий попал в Синдик, в царский двор, где обязан был выполнять самую тяжелую работу - носить кувшины с зерном, месить глину, вычищать выгребные ямы…
Этосий с трудом понимал греческую речь, он забыл прежнее имя, а  в своем новом ему слышалось некое пренебрежение. Более всего любил он следить за гаснущим солнцем и тихо лежать на мягкой соломе в укромном месте и думать о том, как мудро устроен мир. 
Молитва и благостное чувство к родному божеству, чей образ висел на шее, сменялись иногда раздражением и гневом, и тогда другие рабы видели, как Этосий плевал на амулет, который еще мгновение назад так нежно гладил рукой.
                * * *
Пластий и огромный мрачный Акад спали рядом. Пластий любил наблюдать за гончаром,  под руками которого из кома глины рождался изящный сосуд, тарелка или кружка. Пластий с греческого означал “мастер”. Так стали называть его, когда он сам стал делать кувшины и всевозможную глиняную посуду.
Акад был неплохим каменщиком, он всех удивлял своей силой и точностью при возведении стен дулия ли, коровника или  обычного сарая. Остальные рабы синдского царя были  простыми андроподами , не понимающими, что есть зло, а что добро.