История болезни

В длинном, пропахшем карболкой, коридоре детской больницы, уткнувшись лбом в двери  одиннадцатой палаты, стоял главный врач и ... плакал. Плакал не скупыми мужскими слезами, а почти что в голос, с всхлипами и подвываниями. При этом он машинально похлопывал себя по карманам белого больничного халата в поисках платка.

 
- Степан Аркадьевич, что с вами? – испуганно спросила пробегавшая мимо старшая сестра.
- Если этот ребенок выживет, значит есть Бог на небесах! – торжественно провозгласил доктор и поднял к потолку указательный палец, предварительно смахнув им повисшую на реснице слезу. Ссылка на Бога, исходившая от врача с научной степенью, профессора педиатрии, а, главное, заместителя секретаря партийной организации больницы, казалась странной, если не сказать более...


В палате лежала шестилетняя девочка с температурой под сорок. Жар не спадал уже третий месяц. И ежедневные анализы крови неизменно указывали на один и тот же диагноз – лейкемия, а попросу белокровие.
Девочка не была для главврача посторонней. Ее отец - Вазген Вартанович и Степан Аркадьевич учились на одном курсе медицинского института. А это значило – весь цвет городской медицины, независимо от национальности, пола и звания, помогал в спасении ребенка. Консилиумы созывались чуть ли не через день, анализы крови по два раза в неделю отправлялись самолетом в Москву в специализированные институты к лучшим в Союзе профессорам-гематологам. И лучшие профессора двух институтов, не сговариваясь между собой, неизменно подтверждали диагноз, поставленный врачами бакинской детской больницы.


- Анечка, что тебе принести? – не уставали спрашивать  многочисленные тетушки, бабушки, подруги матери, соседки подруг и родственников. - Может, пахлаву или бадам-бури (это такие восточные пирожки с орехами), чурчхелы или козинаки? Излишне говорить, что вся палата и так была завалена всякими вкусностями, а гранаты, виноград, и прочие сочные южные фрукты и овощи не переводились.
- Я хочу кильку, - однажды решительно ответила девочка, вспомнив, видимо, вкусные бутерброды, украшенные крутым яйцом, которые изредка  делала мама, пока они еще не уехали из Риги к бакинским родственникам в гости.
- Ай-ай! Вай ме! Ребенок хочет кильку! – запричитали бабушки-тетушки. - Скорее в магазин, а то в семь часов закрывается...
- Никакой кильки, - сурово отрезал главный врач, половину своего рабочего времени проводивший в этой палате. – У нас в Баку килька продается на развес, мало ли какую заразу можно занести в ослабленный организм. Если бы закрытые консервы – другое дело.
И в Ригу к друзьям родителей спешно полетела телеграмма -  прислать бандеролью несколько баночек вожделенного продукта.
На это, конечно, требовалось время. Но уже через неделю целый ящик «деликатеса» пряного посола был доставлен по назначению. Анечка вяло сжевала один бутербродик и вежливо поблагодарила. – Спасибо, больше не хочется.


Специально для Аниной мамы в палате поставили еще одну кровать. Мама жила в больнице вместе с угасающей девочкой, ухаживала за ней и помогала в уходе за другими маленькими пациентами этой больницы, так как тоже была врачом. Все выздоравливающие детишки этого этажа после тихого часа собирались вокруг Ани, которой вставать не разрешалось. И мама, всем своим видом излучая бодрость и веселье, бесконечно читала им детские книжки, рассказывала сказки и пела песенки. А по ночам мама лицом зарывалась в подушку, чтобы заглушить тоскливый вой – звериный вой  по умирающему детенышу.
 

Всего месяц прошел с того дня, когда радостные и  счастливые мама с дочкой собирались на Новый год к бабушке с дедушкой в город Баку. Анины мама и папа, армяне, были  родом из столицы Азербайджана. В то время в Баку жили люди разных национальностей. Жили дружно, считали себя единой нацией, которая называлась – бакинцы, вступали в смешаные браки и даже вообразить не могли, что когда-нибудь этот город вынуждены будут спешно покидать все те, кто не принадлежит к титульной нации. Вазген и Эльвира выросли в Баку, закончили мединститут, поженились. В Риге отец – военный врач - оказался по назначению. В Риге и родилась дочка. Поздний ребенок, желанный и обожаемый. Эльвира с трудом привыкала к новому месту жительства, тосковала по южному солнцу, южным фруктам… Но больше всего, конечно, по своим родителям и подругам. Когда Ане исполнилось шесть лет, Эльвира решила, что именно в этом году она должна обязательно провести с родителями весь свой отпуск и вместе встретить Новый год. Ведь когда девочка пойдет в школу, эту поездку осуществить будет труднее. Вазген не на шутку расстроился – он работал в госпитале и не мог оставить своих больных на целый месяц. Поэтому решили, что он прилетит позже и заберет своих «дам» домой.


Аня, ребенок живой и любознательный, пришла в восторг, когда узнала, что полетят на самолете. В воздухе ее совсем не тошнило, хотя самолеты в те времена были совсем не такие, как теперь. Многие люди тогда страдали в полете морской, нет, правильнее сказать, воздушной болезнью.
В Баку Аня сразу «пошла по рукам», ее непременно требовали к себе все три сестры Вазгена, родители Эльвиры, брат со своим многочисленным семейством. Но у брата были две дочки примерно Аниного возраста, поэтому двоюродные сестрички ни на минуту не желали расставаться, и если соглашались пожить у кого-то из родственников, то только все три одновременно.


Сразу после веселой встречи Нового года всех трех девочек забрала к себе сестра Вазгена – Люся. У тети Люси в однокомнатной квартире на первом этаже была огромная прихожая, кажется, даже больше, чем комната. И в этой прихожей стоял огромный таинственный сундук, в котором хранились разные вышедшие из моды платья и шали. Что может быть интереснее для девчонок? Сначала играли в ателье мод, после - в манекенщиц. А потом решили, что сундук будет пиратским кораблем: водрузили на него швабру, а на нее повесили занавески-паруса. Захватывающая игра была в самом разгаре. Девчонки, раскрасневшиеся и вспотевшие, носились по коридору не хуже мальчишек, когда Ана, спрыгнув с сундука, вдруг громко закричала.
Из комнаты выбежали тетя Люся и тетя Варя.
- Аня, что случилось, ты упала? – почти что хором спросили они.
- Нет, но у меня очень заболела нога.
Тетя Люся пощупала Анин лобик.
- Да у тебя температура высокая, лоб так и горит. И лицо красное.
Ты простудилась, наверно. Бегаешь в майке, а здесь их кухни сквозит. Давай-ка наденем свитерок.
Но когда начали надевать свитерок, оказалось, что и руки у Ани тоже очень болят – дотронутся нельзя, прямо все суставы сводит. Когда надевали ботинки, чтобы отвезти Аню к маме, она уже голосила, не переставая.
А ночью Аня очнулась уже в детской больнице.


Ребенок, росший в медицинской семье, совершенно не испугался больничной обстановки. Напротив, Ане захотелось показать, что она здесь своя – дочь врачей. Причем, показать немедленно. Она громко позвала сестру, перебудив, конечно, всех детишек в палате. Малыши  захныкали, старшие зашикали на новенькую. Дежурная сестра прибежала почти сразу.
- Какая у меня температура? - важно, со знанием дела, спросила Аня.
- Тридцать шесть и шесть, - улыбнулась медсестра.
- Но это же нормальная температура, - продолжала демонстрировать свою осведомленность девочка, - почему же я в больнице?
Дежурная погладила ребенка по голове. Лоб так и пылал.
- Ты спи, деточка, завтра утром придет врач, он разберется.
Исчерпав все свои силы на этот маленький спектакль, Аня провалилась в тяжелое забытье. Временами она что-то бормотала во сне - бредила.
Назавтра ее перевели в отдельную палату, поставили еще одну кровать для мамы и вызвали телеграммой папу из Риги. Так началась для девочки отчаянная борьба за выживание, борьба, длиной в три месяца.


Ее постоянно кололи и каждый день делали переливание крови. Потому, наверно, она не торопилась умирать и даже иногда давала импровизированные «представления». Так однажды утром, когда нянечка убирала палату, Аня демонстративно изобразила неземную грусть на лице, и на вопрос – что с тобой, Анечка? – тихо и печально изрекла: «Я тоскую по родине Латвии, по латышским песням...» «Так ты спой нам, Анечка, какую-нибудь латышскую песню!» - наивно попросила старая няня-азербайджанка. Девочку не пришлось просить дважды, она тут же выдала какой-то бессмысленный набор звуков, положенных на собственную мелодию, оставив слушательницу в полном убеждении, что это – латышская песня.
Следующее «представление», уже далеко не такое безобидное, она дала в зубоврачебном кабинете. Дело в том, что ее лечащий врач предположил, что плохой анализ крови и высокая температура могут быть вызваны каким-то воспалением, скрыто протекающем в организме (кстати, впоследствии оказалось, что он был не так уж далек от истины, только маленько ошибся «адресом»). Ему почему-то представилось, что виной  всему может быть кариес. И Аню повезли к стоматологу. Зубы у нее никогда не болели, и ей показалось довольно бестактным, что доктор залез ей в рот всеми своими толстыми, как сосиски, пальцами. Некоторое время она терпела это вторжение и ощупывание, а потом, когда момент показался ей наиболее подходящим, с силой сомкнула челюсти.
- А-а-а-а!!! – заорал врач, тряся неслабо укушенным пальцем.
Он разнервничался, и, видимо, вследствие этой моральной и физической травмы, вырвал у Ани совершенно здоровый, правда, уже сильно расшатанный молочный зуб. Что, впрочем, не имело никаких – ни положительных, ни отрицательных - последствий.


Уже два с половиной месяца Аня находилась в больнице. Температура ненадолго и ненамного снижалась лишь под воздействием жаропонижающих, а анализы крови неизменно указывали на лейкемию. Длинные и густые Анины волосы сначала коротко обрезали, а потом и вовсе остригли «под ноль» - так проще было мыть голову. На лице девочки, бледном и осунувшемся, жили, казалось, только глаза. Но на вопрос – что болит – она всегда отвечала – ничего. У нее, действительно, ничего не болело, только слабость, головокружение, когда надо было встать, чтобы тут же сесть на горшок. К уколам она привыкла и с удовольствием профессионально перечисляла любопытным трудные и длинные названия лекарств, которыми ее лечили. Ребенок, в общем-то, ни на что не жалуясь, угасал день ото дня. Тогда-то и застали главного врача плачущим у дверей Аниной палаты.
К вечеру его высказывание - «если этот ребенок выживет, значит есть Бог на небесах!» - цитировала вся больница. И тут резко спохватились тетушки – папины сестры и бабушка – мамина мама.
- Дите не крестили, - веско сказала тетя Люся. – Что ж нам теперь ребенка терять из-за того, что ее отец – член партии???
К удивлению всех родных тетю Люсю решительно поддержала бабушка – весьма эмансипированная женщина, получившая филологическое образование еще в дореволюционном Петербурге на высших женских Бестужевских курсах, преподаватель кафедры русского языкознания в бакинском пединституте.
- Ну уж если Мариам Амбарцумовна за крещение, значит и сомневаться нечего, - подытожила тетя Варя.
Все женщины, конечно, лелеяли надежду на то, что Бог сжалится и сохранит жизнь несчастному ребенку. А как умрет некрещенной? От одной этой мысли в висках начинало стучать железными молотками.
Родственницы составили заговор и втянули в него маму Эльвиру – без нее не было никакий возможности реализовать задуманное.


Наутро у заднего подъезда больницы ждало такси. Бабушка, сидевшая в нем, дала знак тетке, ждавшей на ступеньках. Тетка тенью проскользнула на второй этаж и, приоткрыв дверь палаты, сделала Эльвире призывный взмах рукой. Аня к этому времени уже одетая и укутаная, сидела у мамы на коленях. Со священником сговорились еще накануне. Главное, чтобы никто из медперсонала, специально не посвященного в план действий, не увидел, как девочку с высокой температурой, которой и вставать-то не разрешалось, похищают из отделения.
Далеко ехать не пришлось – старинная армянская церковь находилась в самом центре Баку. Правда, почему-то очень долго ждали священника – так, по крайней мере показалось Ане. В полутемной  церкви было немноголюдно, гулко и холодно. Девочка, одетая, как капуста: две кофты, пальто, а сверху - большая шерстяная бабушкина шаль, с трудом могла пошевелить рукой. Однако она с нетерпением ожидала прихода священника, который, как сказала ей тетя Люся, повесит ей на шею вот этот золотой крестик.


Подробности крещения давно стерлись из Аниной памяти. Запомнилось только, что большой бородатый человек в черном – до пят – облачении с живыми добрыми глазами говорил какие-то слова по-армянски, которые она должна была за ним повторять. Армянского она тогда еще не знала (как, впрочем, и латышского), но, обладая хорошей памятью, повторяла старательно и, видимо, правильно. Потому что священник ее похвалил, погладил по головке и еще раз перекрестил на прощание.


В больницу вернулись к обеду. Там, конечно, уже заметили исчезновение больной из одиннадцатой палаты. Лечащий врач с пристрастием допрашивал нянечку и дежурную сестру, которым ничего не оставалось, как сказать правду. А когда к вечеру Аня стала кашлять и хлюпать носом, он не на шутку разбушевался.
- Подумать только, современные интеллигентные женщины с высшим образованием верят в нелепые суеверия! Просто средневековье какое-то, чистое мракобесие! Вот, простудили ребенка! А у нее организм ослаблен до предела, любая зараза смерти подобна!
И в самом деле, может, что и от простуды, девочка вдруг стала жаловаться на боль в правом ухе. Боль делалась все нестерпимее, Аня сначала плакала, а потом начала по-настоящему орать, захлебываясь в слезах и соплях. Она вся горела в жару, термометр зашкаливал. Родители не отходили от ее постели. Вызвали лора, вызвали главного. Делали уколы, закапывали в ухо капли – ничего не помогало. Это ночь превратилась в ад, все уже мысленно прощались с ребенком.


А утром произошло то, чего никто и не ожидал. Из уха фонтаном хлынул гной, боль моментально прекратилась, температура – чего не случалось в последние три месяца -  упала до нормы. Аня сидела в своих подушках счастливая и просила котлетку. Быстренько прибежали из лаборатории взять кровь на анализ. И – о чудо! Никакого белокровия не было и в помине!
С этого дня началось триумфальное Анино возвращение к жизни. Через неделю ее, абсолютно здоровую, выписали из больницы. Перед тем родителей, конечно, постращали – иммунитет ослаблен, берегите от  инфекций, витаминизируйте, ну и все, что говорится обычно в таких случаях.


Домой в Ригу летели с пересадкой. В Москве на три дня остановились у папиных друзей Савицких, которые в минувшие три месяца регулярно мотались в аэропорт встречать самолеты из Баку, забирали пробирки с анализами и отвозили в два Института крови, неизменно подтверждавшие  поставленный в Баку диагноз.
- Нужно показать дочку специалистам этих институтов, - сказал папа. Они не отказывали нам в помощи, когда Аня болела, они должны разделить с нами радость.
Из двух визитов Аня запомнила только один. И фамилию профессора – Кассирский. Когда ее, в красном импортном шерстяном костюмчике, с огромным красным бантом, с трудом державшемся на чуть отросших волосах, ввели в большой светлый кабинет, навстречу им поднялся пожилой седоватый человек в белом халате  и церемонно спросил: «Чем могу быть вам полезен?»
- Мы пришли поблагодарить вас за помощь и сострадание, профессор, - сказал папа. – Это Аня Геворкова, мы только вчера прилетели из Баку.
Глаза профессора округлились и полезли на лоб. Было понятно, что он и вообразить не мог, что увидит эту девочку в живых. Он попросил показать ему выписку из истории болезни, изучил результаты последних анализов, выслушал рассказ про воспаление среднего уха и на прощание сказал: «Я, конечно, ошибся. Но я этому безмерно рад. Был бы счастлив всегда ошибаться так!»
А в Аниной голове почему-то на всю жизнь застряла фраза, сказанная когда-то главным врачом Степаном Аркадьевичем: «Если этот ребенок выживет, значит есть Бог на небесах!»
С тех пор она так и живет – в полной в этом уверенности.