Рассказ второй. Про зачистки и местных

Да, насчет зачисток. Тут, слышал, люди говорят, что зачистки – это охрененное зверство. Кого-то режут, кого-то убивают – навроде чингисхановой орды.
Я так скажу: меньше всего зачистка похожа на тот «Counter Strike», который себе обычно представляют люди малосведущие. Ну, бывает, приходится врываться в какую-нибудь ветхую саклю, потрясая автоматами и возвещая о своем прибытии светошумовыми гранатами. Но это редко.
Обычно все довольно уныло. Мы работали четверками. Заходит взвод в юрт, каждый уже знает, что делать. Разошлись по своим четверкам, уже сработанным, и пошли шерстить дом за домом. Один в дверь вежливо стучит, другой его с тыла прикрывает. Двое других двор пасут, чтобы никто не выскочил да не ушел огородами.
Открывают, как правило, сразу. Без напоминаний. Ну, мы, как положено, документики проверяем, дом осматриваем на предмет заныкавшихся абреков. Иногда, если в жопе свербит глист беспокойства – а этому глисту у нас было принято верить на все сто – просим засветить правое плечо.
Вот, стоит мирный чабан. Глазенками по сторонам шарит. Думаешь, овец своих высматривает в загоне? Хрен там! Ну-ка, отец, обнажи правоверную плоть свою. Да не эту, дурень! Плечо, похабник!
Ага, а это что? Только не говори, что родимое пятно. Если так, то брат ты мне, ибо у меня такая же родинка от автоматного приклада. Здравствуй, брат! Морду в пол, родственничек! Вяжи его!
Все. Забрали. Сдали особистам или ментам. Дальше идем.
Иногда из окон постреливают. Тут уж ничего не поделаешь – гранату в окошко, одновременное проникновение через окна-двери, пока не очухался. Тут уж не «контра», это ближе к истеричной драке футбольных фанатов. Кто есть где, не сразу понятно, особенно если абрек не один в сакле свой кинжал точил. До рукопашной доходит иногда.
Совсем редко приходится на батарею координаты давать и месить саклю из гаубиц. Это уж если там добрый десяток боевиков окопался. И тогда, если на гаубицах не самые тупые придурки сидят, от сакли за пять минут один фундамент остается.
Но, повторяю, это все редко, и в целом зачистки – не более, чем полицейская процедура. Скучная, нудная, совсем не романтическая.
Правда, бывало, что все селение – один укрепрайон. В каждом доме по группе джигитов. И тогда начиналась «контра». Уличные бои, штурмы зданий, ну, и так далее.
Война как война. Мы – их. Они – нас.
А с мирными жителями мы не воюем. На хрена с ними воевать, если от местных иногда куча пользы бывает? И даже не иногда…
Вот, кстати, случай. Двигаемся неспешным маршем. Батарея плюс наш взвод артразведки. Сто двадцать рыл при технике, с гаубицами на прицепе. Летом дело было. Опять же, жара! В брониках потеется, кто-то по пояс голый (сверху, разумеется) на горячей броне загорает – не иначе, решил попробовать себя в роли куры-гриль. В такой день уже в полдень на броне можно глазунью сообразить. Короче, тащимся, пылим по открытой местности. Входим в очередной юрт. Без зачистки, внаглую. Ибо разведка полковая сообщила, мол, все чисто.
Ну, ладно. Чисто, так чисто. Вошли, на центральной площади головная бэха (БМП – боевая машина пехоты, в других вариантах – братская могила пехоты. Вооруженная до зубов механика-водителя консервная банка на гусеницах. Теоретически вмещает отделение из семи человек. Но – только теоретически. На практике – отделение из семи цирковых карликов. Прошивается насквозь из пулемета НСВ с семидесяти метров. Один товарищ утверждал, что лично пробивал с двухсот, но тут уж слабо верится – все-таки какая-никакая, а броня) – головная бэха тормозит. Привал! Осмотреть технику там, отлить, кому надо, радиаторы залить. Словом, перекур – ноги размять.
Местные на нас поглядывают настороженно. Но никакой вражды. В спину не плюет никто. Знают: бояться нечего, потому как никаких прегрешений за ними не числится. Один ушлый пацаненок меж машин снует с блоками сигарет – торговлю ведет. Расплачиваемся патронами. Спрашиваю: пацан, кому патроны собираешь? Он отвечает: брату. Опаньки! Глист беспокойства в анусе зашевелился. А кто брат? Да вон он, говорит.
Смотрю: стоит парень лет двадцати, может, чуть меньше. Думал, из боевиков. Ополченец оказался. Серьезный парнишка. Кто такие ополченцы? Ну, они не за наших. Но и не против. Они свои дома защищают от тех же боевиков. Так что, почитай, наши союзники. Чужие разборки их мало волнуют: они сами по себе. По мне, так вполне нормальная позиция. Это армии должны политику вершить, а всякие граждане в политику не суйся! А вот за свое кровное посражаться – это уж святой долг любого воина во все времена. На Кавказе же каждый пацан – с рождения воин. Так воспитывают.
Асланом звали парнишку. Если перевести на русский – лев. И впрямь, есть что-то такое в нем. Звериное. Правильный такой чечен. Русские, говорит, здесь не дома. Рады им, но, типа, как гостям. А в гостях засиживаться не стоит. Иначе попросить могут.
Смелый парень, вызывающий уважение.
К командиру батареи подкатили аксакалы с просьбой. Говорят: в окрестных горах хозяйничает некто Мусаиф Халилов, раньше – смотрящий за районным общаком, теперь – полевой командир. Бандит, короче. Так вот: он сына женить решил. Второй день свадьба. Наркоты у празднующих немерено.  Как стемнеет – спускаются укурыши с гор в юрт и начинают зверствовать. Убивают за просто так любого. Женщин, девчонок – к себе забирают, само собой, не для того, чтобы цветы им дарить. Короче, ведут себя люди Халилова невежливо, не по-товарищески. Аксакалы к нашему капитану и пристали: защити, мол, капитан, помоги.
А как помочь? Приказ на марш никто не отменял. К вечеру - кровь из носа - нужно быть на сборном пункте в сорока километрах отсюда. Старики в голос воют: перебьют, мол, халиловцы. Кто их защитит? Ополченцы – мальчишки да старики?
Почесал небритый подбородок капитан Ростовцев, да и приказал батарее располагаться, готовить боевые позиции для пехоты. Две гаубицы расчехлить и поднимать на станины. Сам забрался в КШМ и почти полчаса оттуда не показывался. Когда выбрался, был злой, как черт, но, кажется, довольный тем, что добился своего. Собрал офицеров, что-то им объяснил.
Мы же старательно собирали по окрестностям булыжники и возводили брустверы. К вечеру из юрта сделали такой укрепрайон, что никакому вермахту не взять.
Ночь просидели неспокойно. С гор постреливали снайперы, но так, больше для острастки. Мы, разведчики, как самые боеспособные по части общевойскового боя артиллеристы, торчали на переднем крае, и снайперы шмаляли, в основном, по нам. Мы отвечали. Я-то нет, квалификация немного не та. А вот пара наших взводных контрснайперов с В-94 существенно портила вражинам настроение (В-94 – длинноствольная магазинная винтовка калибра 12,7 мм. Мощная, дальнобойная машинка с обалденной отдачей. До точности американских аналогов ей, конечно, далековато, но на безрыбье, как говорится, и раком отстреляться можно).
Утром над горами начали кружить вертушки, «двадцать четвертые» (Ми-24, если кто не знает, самый тяжелый боевой вертолет в мире. По сути, железнодорожный вагон с двумя пилонами, хвостом и винтами, из которого во все стороны, как из пиратского корабля, торчат пушки. Старенькая, но проверенная временем машина). Расстреливали по горным склонам весь боезапас НУРСов (неуправляемых ракетных снарядов) – и уходили. Возвращались – и снова горы месить. Нам только наблюдать оставалось.
Вертушки вызвал наш капитан. Наплел командованию, что ведет бой с бандформированием численностью до пятисот человек, запросил поддержки. Решительный мужик…
Днем пришли местные: старушка и ее внучка – совсем молодая девушка. Красивая, пожалуй, но я как-то не ценитель их формата красоты. Славянские девахи мне ближе. Чеченки принесли еды – сыр козий, мясо, лепешки. В трехлитровой банке – самогон мутный. Наш лейтеха самогон сразу себе прибрал, жлобина. Остальное разделили на семерых, сколько нас на позиции было.
А с гор постреливали, причем днем стреляли поприцельнее. Пули по камушкам бруствера цвиркают – голову поднять страшно. Чеченки же пришли прямо на передовую, с едой-то. Героические дамы! Под пулями шли!
Вот. А ты говоришь, с местными воевать! Они ради нас под пули лезли, мы – ради них. У нас с чеченами, по большому счету общая беда была. Сообща с ней и боролись.
Чеченки с корзинками все позиции за пару часов провиантом обеспечили. А я наблюдал за ними, и все думал: ну ладно, мы солдаты. Нам вроде как по статусу положено жизнью рисковать. А эти-то какого ляда так напрягаются?
Не выдержал. Перебежками добрался до тропки, по которой они ходили, перехватил их, когда они домой возвращались. Спрашиваю: прости, бабушка, за вопрос неуместный. Не страшно тебе под пулями-то? Страшно, говорит. За внучку еще больше страшно. Но, говорит, вы же мужчины. Вы сражаетесь – мы вас кормим. Глядишь, говорит, и внука моего сейчас кто-нибудь накормит-напоит. «А где внук-то?» - спрашиваю. Девушка молчит, глаза отводит. Старуха сверлит взглядом, но отвечает смело: «А в банде он. С вашими воюет. И такому, как ты, русскому, возможно, глотку режет».
Таращусь на нее, как идиот, и язык не поворачивается спросить, не у Халилова ли. Страшно почему-то спрашивать. Тут девушка встревает. Ты, говорит, не думай: он не здесь, он далеко, почти у грузинской границы. Он хороший. Только голову парню задурили, денег пообещали много. Он и пошел.
Веришь – нет: поклонился им до земли. Спасибо, говорю, за заботу, за еду. А пуще всего – за правду спасибо. Пожалуй, тогда я и решил: стоит тот народ, чтобы его защищали, раз уж в том народе такие женщины есть.
Старуха ничего не сказала, повернулась, пошла. Девушка задержалась. За рукав схватила, в глаза смотрит. Ты, говорит, хороший – по глазам вижу. Попадется тебе Артур Санаев, ты уж не стреляй в него. Помоги ему домой вернуться. Скажи: ждут его очень. Сестра ждет. Скажи только.
Всю войну до самого дембеля этого Артура искал. Задержим боевиков кучку – я к ним. Спрашиваю: Артур Санаев не у вас в банде был? Нет, говорят.
Так и не нашел.
В том юрте мы почти трое суток простояли. Вертолеты нам целеуказание давали, мы гору из гаубиц месили. Ночью мою группу и группу сержанта Миронова на соседнюю гору отправили. Утром мы оттуда уже сами корректировали, без вертушек. Халиловцев хорошо потрепали: те под вечер ушли козьими тропами – те, кто жив еще был. Их потом морпехи изловили. Кричали потом, что разгромили банду Халилова. А что той банды едва половина оставалась после того, как наша артиллерия поработала, это уже мало, кто вспоминает.
Артиллеристов вообще на войне редко, когда в героизме подозревают. Все почести – десантуре, морпехам да спецназовцам. А что б они без наших гаубиц делали? Ничегошеньки! Чуть что: прошу артподдержки, квадрат такой-то, ориентир такой-то, справа – столько-то, дальше столько-то, цель – группа пехоты. Помогите, мужики, мол, иначе нас тут на шнурки порежут!
И помогаем. И наград не просим. Такие, мы, артиллеристы, скромные ребята.