Дикие тюльпаны. Гл. 19, 20 Кино. Водка на поминки

Клуб в совхозе был старый довоенный барак, как и школа. Такими бараками был застроен весь центр, с этих убогих построек начинался совхоз, основанный в 1932 году. Не в пример школе, крыша которой была, как и Галина хата из камыша, клуб был покрыт жестью. Для тех лет очень даже неплохо, но и металлическая крыша не спасала, бедность советской деревни была налицо.


 Посреди зала стояла железная печка буржуйка. Почему буржуйка? У буржуев, что ли отняли? Обогреть одна печка такое помещение не могла, и зимой в клубе было холодно. Дети бросали свои места, грудились вокруг, подставляя то один бок, то другой к тёплому железу. Галя так даже пальто опалила, но ноги в резиновых сапогах безнадёжно мёрзли. Но это не беда, главное очаг культуры действовал.


 Белошапко Гриша светловолосый парень с ямочками на щеках, был основным его рычагом – киномехаником. Фильмы показывали по частям. Некультурные, нетерпеливые зрители в каждый такой перерыв свистели, улюлюкали, пока экран не загорался снова.


 Кальчиха тёть Нина, молодая женщина, была уборщицей и кассиром в одном лице. А во время сеанса высматривала и выводила из клуба, тех, кто без угрызений совести щелкал семечки и шелуху бросал на пол. Галя так делать боялась, если и грызла когда семечки, то очень тихонько и мусор заталкивала в карман. Детский сеанс стоил 5 копеек и начинался в пять часов вечера, а взрослый в восемь часов и стоил 20 копеек.


17 октября Галя внимательно следит, как разворачиваются события на белой простыне экрана. Наверняка, было интересно, потому, когда пришли за ней Люська Будякова и Танька Коровкина, Витькины одноклассницы и, не с того, не с сего стали звать её домой, девочка упёрлась: не пойду, не хочу! И чего прицепились, Гале надо кино досмотреть...


«Пошли, мать зовёт» не отставала Люська. Галя забеспокоилась, зачем же это она её зовёт? И кинув прощальный взгляд на светящийся экран, вышла с девчатами на улицу. Люська была всего на два года старше соседку, но воспринимала Галя её, не как подругу, а как старшего товарища. Они держали первоклассницу за руки: одна справа, вторая слева и шли по дороге. Почему мамка позвала дочь домой ни Танька, ни Люська не говорили. А мать не могла просто звать, что-то случилось. И уже у самого дома семилетний ребёнок вдруг понял, хотите, почувствовал, и про себя подумал: «наверное, папка умер….»


Везде горел свет и в хате толпились чужие люди. Девочка едва показалась на пороге, как мать сильно рыдая, закричала: «Галя, папа умер!» и кинулась к ней. Детская душа распахнулась навстречу большому горю, приняла его и залилась слезами. Степень несчастья, всю его необъятную величину ребёнок подспудно определяет по крику матери. Чем истошней и убийственней будет кричать мать, тем страшней дитю.


Смерть отца, как сокрушительный тайфун, обрушилась со всей неимоверной силой на маленькую Галю. Вырвала из хрупкой груди поток безудержных рыданий и вдруг отступила. «Хватит, хватит, не плачь…..» собрались вокруг осиротевшей девочки соседи, и Галя замолчала. Некоторое время она ещё всхлипывала, потом икала и слёзы высохли навсегда. Больше она за отцом не плакала. Дети быстро забывают о беде. Вспоминала папку? Да, вспоминала. Особенно часто, когда была уже не маленькой и даже не молодой. С годами в памяти подробности растворяются, а чувства обостряются.


 Он работал ездовым, тогда было всего четыре шофёра на весь совхоз: Сычёв, Пашков Галин крёстный, Брылёв и Сорока. Значит столько и машин в гараже, поэтому без коней никак нельзя было обойтись.


Отец очень любил и берёг своих лошадей. Овёс, что получал, он добросовестно скармливал животине, не воровал и домой не таскал, ну, допустим тем же курам. Мало того, когда лошади ели, он не уходил домой, пока они всё не съедят. Опасался, чтоб другие ездовые не выгребли и не оставили его питомцев голодными.


 Несколько раз летом папка брал Галю на конюшню. Нет, там совсем не воняло, девочке там очень нравилось: конюшня чисто подметена, на улице жарко, а там прохладненько. Даже мушиный зуд не раздражал, а как-то успокаивал. Лошади, привязанные в стойлах, фыркали, трясли гривой, били хвостом, отмахиваясь от мух. Отец тихо разговаривал со сторожем, а Гале и уходить не хотелось, так было там спокойно и благостно.


Ещё осталось в памяти, как отец искусно растапливал печку. Мать так не могла, да и Галя не научилась. Кухонным ножом он расщеплял полено на тонкие лучины. В его руках это получалось ловко и без видимых усилий, дерево светло-желтенкое, смотреть приятно. Потом лучинки укладывались друг на дружку, сверху обязательно несколько поленьев, кусок газеты сложенный веером вспыхивал в его руках Не успеешь глазом моргнуть, как дрова разгорались, а печка гудела, радуясь хорошей тяге!
 


ВОДКА НА ПОМИНКИ


В турлучной хате крытой камышом, готовились к сорока дням. Казалось, только вчера схоронили папку, а вот уже и сорок дней надо отмечать. Мать, беспокойная по своей природе, любила всё делать от души и на полную катушку. Так, чтоб самая привередливая баба совхоза не могла её в чем-то упрекнуть. Всё заготовила предусмотрительная вдова, не хватило денег только на выпивку.


 Рассказ о том, как мать доставала деньги на поминальную водку, Галя слушала все последующие годы, что жила родная матушка. От частого повторения рассказ не делался менее захватывающим, ибо то упоение, с которым мать его рассказывала, передавалось и слушателю.


 Мари Трофимовна была необычайно интересной рассказчицей, слушать её было одно удовольствие. Несмотря на то, что слышал это уже неоднократно. Каждый пересказ её нелёгкой жизни, как маленький спектакль, где все роли героев озвучивались самим автором. Имитация любого голоса подавалась настолько правдоподобно, что все участники были легко узнаваемы.


«Так вот, – начинала мать повествование, – всё приготовила, а денег на водку нет. Что делать? Куда идти? Куда деваться? «Дай, – думаю, пойду до Кузьмы; он же всё-таки родной брат, пусть, думаю, и займёт!». Пришла и говорю: «Кум, кума, так, мол, и так, займите мне денег на водку!».


 Кузьма молчит, а Нинка отвечает: «Нет у нас дёнюг (Мари Трофимовна, как талантливейшая актриса, чётко передаёт своеобразный выговор ятровки), а те, чо есть надо Вальке пальто купить, дочка голая». «Да я вам скоро отдам! – говорю я им, мне Сима,родня из города, вот-вот должна перевод прислать, ну не сегодня, так завтра...». Так и не дали».


 После этих слов мать выдерживала паузу. Смотрела пристально в глаза слушателю, давая ему, возможность прочувствовать всю безысходность её тогдашнего положения, и глубоко вздохнув, продолжала: «Вышла я со двора, иду и плачу: куда идти, у кого просить?


И тут где у Бога взялась Максименчиха! «Трахымовна, ты чо плачешь?» спрашивает она меня. А ей и говорю: «Да вот хотела занять денег у своих, а у них нет». «А скико тоби надо? Пишлы я тоби дам!» дай ей Бог здоровья, дала!».


 Лицо Мари Трофимовны светлело, она опять умолкала, вероятно, по новой переживала тот памятный момент. Когда Максименчиха в роли доброй феи, протянула ей руку помощи. Конечно, такое не забывается.


Честно сказать, тёть Галя Максименко добрая женщина. Галя помнит, как один раз она бегала с детьми по улице и вдруг увидела мамку, что стояла у максименской калитке и разговаривала с хозяйкой. Девочка подскочила к матери и поздоровалась с тёть Галей, и та говорит: «Пидожды, Галя, я тоби пиряжок вынысу!». Это был тот самый сдобный пирожок с вишнями, который скушаешь один раз и запомнишь на всю жизнь!


И далее мать приступала к концовке: «Не успела я дойти до нашей калитки, смотрю, Сергей почтальон принёс от Симы перевод"! В этом месте она для пущего впечатления непременно ударяла себя ладошками по бёдрам смачно и эффектно! " Так я тут же Максименчихе деньги отнесла назад, поблагодарила её! А ваш родной дядька не дал!» она вдруг резко поворачивалась в сторону детей.


 Буквально через минуту, оправдывала Кузьму Гавриловича: «Вы на него не обижайтесь! (Да ради Бога, никто и не собирался на дядю Кузю обижаться!) Кузьма хороший, он бы с радостью пришёл бы, и помог что-нибудь сделать, но он Нинку боится».


 Гале не совсем было понятно, как мужчина может бояться женщину? В их семье, когда папка ещё не болел, было как раз наоборот. Мамка отца боялась и убегала от него. Но, однажды, пьяный Панжя догнал её прямо у калитки. И там же приперев длинноязыкую жену к плетню, колотил как сидорову козу! Аж плетень прогнулся.


 С тех пор, когда Галя уходила к дяде Кузе, то через определённое время из двора выскакивала на улицу и внимательно смотрела на прогнутое место собственной изгороди. Не бьёт ли папка опять мамку? Девочка почему-то была уверена, что избивать отец будет мать непременно на этом же месте, а где ж ещё? И старалась этого ни в коем случае не пропустить и по возможности, не допустить. Потому и устремлялись детские глазки к родной хате, чтоб по первому признаку мчаться на выручку бедной мамке. Но была и такая драка, когда дочь стала на сторону отца.


По всей вероятности, папка уже начинал болеть и инициативу в домашних потасовках Юрка брал, по праву старшего брата, в свои руки. Это значило, что сын вырос и научился защищать мать. Неукротимый отец-буян стал получать сдачи.


 Сначала Галю напугал треск разбитого стекла, это о стену разбилось зеркало, кто его пульнул, ребёнок не заметил. А в следующее мгновение брат сцепился с отцом.
 Юрка подскочил к папке со спины, схватил его за шею и давил худую шею со всей силы! Что отцу было очень больно, Галя не сомневалась. Потому что папка закричал: «Оё-ё-ё-ёй!» и затанцевал на одном месте. А сын продолжал воспитательный урок, не отнимая руки от отцовской шеи, прививал хорошие манеры Панайоту Гавриловичу!


Когда семейная баталия прекратилась, Юрка бахнув дверью, ушёл из дома. А отец, прейдя в себя после такой пляски, сел на кровать, зализывать раны. Мамка, торжествуя, что власть домашнего самодержца, дала трещину, молча возилась у печки. Маленькая же дочка, сочувствуя на этот раз поверженному папке и никому больше, залезла следом за ним на кровать. Она помнит, как сейчас: на нём был одет серый тонкой вязки свитерок. Который застёгивался на горловине с левой стороны на такие же серенькие пуговички, тогда это была, если и вышедшая из моды модель, но всё одно распространённая.


 Модно, не модно, надо думать, что Панжи это было, не столь важно, главное есть, во что одеться. Девочка осторожненько, чтоб не особо отвлекать отца и не выдать своих дочерних чувств, расстегнула пуговки, и едва заметным движением оттянула ворот, чтоб посмотреть на шею. Никаких следов Юркины пальцы на коже не оставили, всё-таки, видно, не так уж сильно он и давил, папка больше напугался. Успокоенная Галя, оставила главу семейства в покое и пошла слоняться на улицу.

Два родных брата, от одной матери и отца, но до чего ж по-разному относились к своим жёнам. На протяжении долгих лет Мари Трофимовна будет плакать и приговаривать: «Кузьма на Нинку «дура» не разу не сказал за всю жизнь, а я прожила с вашим батькой, как за пеньком высралась! Всю жизнь только гулял, пил и бил меня! Сам сдох, а меня оставил, чтоб я теперь и с вами мучилась!».


 Когда мать вспоминала об отце не очень, скажем, лестно, она всегда подчёркивала, что человек, что съел её годы, не муж её, а именно батька детей, и это кровное родство всегда ставилось в вину детям.