Тетрадь с костями

1
Сочинение по русскому языку на тему:
«Как я провел лето».
   В начале июня моего брата сбила машина. Глупое совпадение обстоятельств, скажу я вам. Он стоял на разделительной полосе, глядя на магазин и прикидывая, сколько сигарет в пачке у него осталось. Купить еще одну пачку, чтобы было про запас, даже если пачка в кармане почти полная.
  Он стоял на разделительной полосе, как прилежный гражданин, соблюдая правила поведения на дороге, а потому находился на зебре прямо напротив остановки. К остановке подъехала маршрутка. Водитель грузовика решил не притормаживать, а просто объехать ее по разделительной полосе. Как раз там, где стоял мой брат.
   Грузовик ехал небыстро, мой брат оказался под колесами и был безжалостно перемолот. Грузовик остановился, а маршрутка в этот момент отъехала. Люди пялились на грузовик, точнее под него, пытаясь угадать, что или кто под него угодил. Уж не их ли любимый родственник или знакомый? Возможно, кто-то понял, в чем дело, потому что мог услышать хруст ломающихся костей. Наверняка был хруст, очень громкий, пугающий.
   Затем началась паника. Кто-то заорал, кто-то в ужасе смотрел на то, что осталось от моего брата.
   Вечером по телевизору показали этот страшный случай. Юлиана Шнайдер хладнокровно сообщила, что моего брата задавили насмерть. Показали нашу улицу и грузовик. Тело брата к тому моменту было накрыто простыней, иначе он мог бы улыбнуться мне из-под грузовика и показать большой палец: «Все окей, братишка!». Но, конечно же, он не мог этого сделать. Мертвые не могут поднимать большие пальцы и тем более подмигивать.
   Я смотрел этот сюжет сквозь слезы. Скорее слушал, потому что слезы размыли экран и пространство вокруг него. Какой-то очевидец сказал: «…когда маршрутка уехала, я увидел, что под грузовиком лежит что-то, похожее на мешок…». Я швырнул в телевизор чашку, из которой пил чай. Чашка разбилась об экран, расплескав повсюду остатки чая. Я заревел.
   Мой брат – мешок. Мешок, валяющийся под грузовиком.

   Несколько дней я не помнил себя. От горя и ярости. Я бы сильно покалечил того ублюдка, назвавшего моего брата мешком.
   Потом были похороны. Хорошо, что было лето, потому что черного пиджака у меня не было. Я обошелся черной рубашкой и черными хлопковыми штанами, от которых еле отодрал кошачью шерсть с помощью щетки и скотча.
   Я не отличался особой потливостью, но потел как свинья. Словно отвечал на уроке, не выучив тему и ища глазами подсказки от класса. Скорее я потел от мысли, что скоро мне придется закопать брата в землю и забыть о нем. Вернее постараться забыть, чтобы воспоминания не так сильно резали мое сердце. Я ехал в автобусе рядом с гробом, и мне все время казалось, что брат сейчас встанет и улыбнется своей отпадной улыбкой, показав большой палец. Потом возьмет меня за плечи и скажет: «Все окей, братишка!».
   От этих мыслей мои глаза наполнились соленой водой, но я сдержался. Здесь хватало рыдающей матери.
   Похоронили его на Славянском кладбище. Мать очень долго сидела около гроба и рыдала, что-то приговаривая. Говорила с братом. Она поправила галстук и волосы брату, при этом вытирая с его лица и пиджака свои слезы. Подошел отец и поцеловал брата в лоб. Когда он поднимался от гроба, его лицо было пустое, а в глазах плескалось безмерное горе. мама обняла его, и они вместе отошли.
   Я наклонился над братом. Его лицо было умиротворенное. Я был рад, что оно осталось цело. Я положил ему на грудь черную розу, он очень их любил. Он постоянно покупал маме черные розы, хотя она просила покупать красные или розовые. Но брат любил только одни цветы – черные розы. Думаю, она бы ему понравилась.
   Я поцеловал брата второй раз в жизни. Первый раз мы целовались почти год назад. Мы шли с продуктами домой и у нас оставались деньги на одну пачку сигарет на двоих. Мама, конечно же, не знала, что я курю, но брат разрешал мне. И вот мы собрались войти в магазин и купить сигарет, как вдруг я увидел лотерейный билет в окошке киоска. Мне так захотелось его купить, что я чуть ли не криком выбил из брата деньги. Он был жутко зол на меня, а я был рад, как трехлетний малыш.
   Мы выиграли сто штук зелени. Мы смотрели телик и курили. Я маниакально отмечал выпадающие цифры и старался не выронить сигарету на пол. Когда я зачеркнул последнюю цифру, то заверещал так, что брат выронил-таки сигарету и подскочил. Он выхватил билет и проверил его с цифрами на экране. Потом и он закричал. От радости мы крепко обнялись и поцеловали друг друга в щеки.
   Мама орала по поводу ковра. Расплатившись с налоговой, мы купили ей новый ковер и умотали в Чехию.
   Теперь я целовал брата во второй раз. Его кожа была сухой и очень холодной. По сравнению с температурой на улице, он был человеком Арктикой.
   Я не удержался и распустил слезы. Нам еще много пришлось бы пройти, но уже этого не будет. Этот человек хранил мои тайны, я его. Он научил меня курить. А когда мы первый раз выкурили по косячку, я считал себя реально крутым перцем, и всем говорил, что меня научил курить брат. Не знаю, что на меня нашло, но именно это я вспомнил, когда поднимался. И даже чуть-чуть улыбнулся.
   Мой брат, который был старше меня на пять лет, теперь был ничем. Мешком с костями, и только.
   Я посмотрел на мать с отцом. Они стояли напротив, отец обнимал маму, она вытирала лицо от слез. Сейчас было бы самое уместное написать: «Я вдруг отчетливо понял, как же она сильно постарела за эти дни». Но она не постарела, а наоборот. Она сияла, наполненная горем. Ее тушь четко несла свою вахту на ресницах, не позволяя слезам смыть ее. Мама подкрасила только глаза и губы. Скорее всего, не отдавая себе отчет в проделанной работе. И при этом она выглядела очень здорово.
   Сияющей, наполненной горем, хоронящей мешок с костями, некогда называющийся ее старший сынок.
   Уходил я с кладбища, вытирая слезы. Я обернулся. Те, кто должен был закопать моего брата, не вызывали доверия. Хотелось крикнуть им, если они сделают свою работу ненадлежащим образом, то я сам их закопаю. Найду где угодно и зарою. Но сил больше не было.
   И как вы думаете, как я провел этот гребанное лето?

2
   Татьяна Петровна поставила мне за это сочинение две тройки. Первая оценка ставилась за содержание, вторая – за орфографию. Со второй оценкой я был согласен, у меня всегда были проблемы с написанием. А вот первая оценка вывела меня из себя.
   И я заорал на весь класс:
   - Какого хрена?!
   Катя Родионова, сидевшая за первой партой, обернулась на меня и в ужасе уставилась, будто я нарушил священное молчание на уроке. Мне захотелось подойти к ней и ударить по лицу, потому что однажды она сказала: «Боже, с какими придурками я учусь!». Посмотрев ей в глаза, я вспомнил эту фразу и захотел ее ударить так, чтобы звезды из ее глаз летели всю ее поганую жизнь.
   Татьяна Петровна оторвалась от журнала и глянула на меня взглядом хищного зверя. Ее лицо – пристанище масок, которые она, умело, переодевала, вызывая у меня отвращение.
   - Встань, - холодно приказала она.
   Я встал.
   - Пошел вон из класса и больше никогда не возвращайся сюда.
   - Какого хера у меня тройка за сочинение?! – я готов был подойти к ней и разорвать на куски. Миронов Артем засмеялся. Его всегда веселило, когда я ругался с учителями.
   - Пошел вон! – закричала она.
   Головы одноклассников метались туда-сюда. Все жаждали крови, в их глазах плескалась радость, кто-то наконец-то получит нагоняй. Особенно сильно радость светилась в глазах Родионовой.
   - Я задал тебе вопрос! Или ты глухая, сука?! Тебе не понравилось мое первое сочинение и ты заставила меня его переписать. Я написал второе, и тебе оно тоже не понравилось. В чем дело? Или тебе абсолютно по хер на то, что у меня умер брат?!
   Кто-то ахнул и с укором уставился на учительницу. Артем перестал ржать и, молча, уставился на меня. Я не сказал ему об этом. Думаю, я бы расплакался на плече лучшего друга, рассказывая ему о смерти брата.
   - Об этом мы поговорим в кабинете завуча.
   - Мы об этом обязательно поговорим.
   Я хотел добавить что-нибудь из мира ненормативной лексики, но передумал. Я собирал портфель в полном молчании, все смотрели на меня. Хотели еще цирка, но я им больше не дал. Львы должны быть голодными.

3
   Я хлопнул дверью и прямиком направился в кабинет завуча, сжимая тетрадь с сочинением. Ее не было, так что мне пришлось ее подождать. Прозвенел звонок, и коридоры наполнились учениками и шумом.
   Подошла Татьяна Петровна вместе с завучем Галиной Валентиновной. Галина Валентиновна открыла кабинет и пригласила нас. Татьяна Петровна села, я бросил портфель на пол и тоже сел.
   - Францов, встань.
   Я повернулся к Галине Валентиновне. Она промолчала, понимая, что напряженность между мной и Татьяной Петровной зашкаливает и находиться на грани безумия.
   - Францов, ты глухой, я ска…
   - Пускай сидит, - охладила ее завуч. – Что у вас случилось? - как можно мягче сказала она.
   Я раскрыл рот первый, и меня понесло.
   - Случилось то, что она поставила мне тройку за сочинение. Эта оценка необъективна и является выражением плохого отношения Татьяны Петровны ко мне.
   Татьяна Петровна раскрыла глаза и рот одновременно. Отличная маска удивления. Глядя на это выражение лица, я вдруг подумал, что Татьяна Петровна могла бы стать хорошей актрисой.
   - Вам давно известно, что у нас с ней плохие отношения. Ей не понравилось мое первое сочинение и она заставила меня его переписать, - я вдруг почувствовал такое спокойствие, что просто блаженствовал. – Я написал новое сочинение, вполне раскрывающее название темы.
   - Это оно? – Галина Валентиновна кивнула на тетрадь.
   - Да, - по-ангельски ответил я.
   Она протянула руку, я отдал ей тетрадь. Галина Валентиновна отрыла ее и стала читать. Через секунду она остановилась, достала очки и снова продолжила. Я вдруг четко осознал, что Татьяна Петровна потеряла дар речи.
   Я видел, что Галина Валентиновна действительно его читает, вникая в суть событий. Я сидел, болтая ногой, цепляя замочки на портфеле, от чего те тихонько позвякивали. В кабинете было тихо. Его бежевые стены успокаивали. На столе царил порядок, как и на полках с толстыми папками. Что в них хранилось, я не знал, но они все были обозначены годами, аккуратно подписанными рукой неизвестного. Часы показывали, что до конца перемены осталось три минуты.
   Галина Валентиновна положила тетрадь на стол и обратилась к Татьяне Петровне с довольно мрачным лицом.
   - И что же вам не понравилось, Татьяна Петровна? Я считаю, что Сергей прав, содержание раскрывает заданную тему.
   - Он начал орать в классе, как ненормальный. И обозвал меня такими словами, каких я еще не слышала, - включилась Петровна.
   - Мы сейчас говорим о сочинении. О плохих словах мы поговорим позже.
   - Да ладно вам, Татьяна Петровна, вы что, никогда раньше не слышали слово сука?
   - Францов! – крикнула завуч. – Не забывай, где ты находишься.
   - Это у него уже привычка, все время меня перебивать.
   - Вы меня сейчас перебили, - Татьяна Петровна покраснела. Завуч явно начинала злиться. – Вы поставите ему за содержание отлично, тем более что у человека траур и вполне понятно как он провел лето. А ты, - она повернулась ко мне. Мне вдруг захотелось схватить портфель, выбежать на трассу, сесть в первую машину и уехать навсегда. – Немедленно извинишься перед Татьяной Петровной. Мне надоели ваши ссоры.
   Повисло молчание, и я вдруг понял, что от меня что-то требуется.
   - Извините меня, - буркнул я.
   - Что, я не слышу? – Татьяна Петровна чуть-чуть наклонилась с ехидной физиономией.
   Тут уж мне захотелось ударить ее портфелем и стереть эту улыбочку с ее лица навсегда. Сбить эту маску и растоптать.
   - – прокричал я, как одно огромное слово.
   - Это уже ни в какие рамки не лезет…
   - Вы же сказали, что не слышите меня, - я заткнул ее поток возмущения. – И так, между прочим, происходит всегда, когда я отвечаю.  Вы постоянно с ехидным лицом говорите: «Что? Что ты там лопочешь? Громче, я не слышу!» Это могут подтвердить все в нашем классе.
   Галина Валентиновна выглядела уставшей, а потому прогнала Татьяну Петровну, обосновав ее выдворение началом урока.
   - Сереж, я понимаю, что вы с Татьяной Петровной не можете найти общий язык, но нужно постараться. - Я хотел закатить глаза, мол, мы это уже проходили слышали, но передумал. - Я тоже не люблю некоторых учителей, - при этом она кивнула в сторону двери, то ли машинально, то ли специально, - но это же не повод ругаться с ними и швырять в них вазами с цветами. Приходиться находить общий язык. Остался последний год. Давай потерпим?
   Я кивнул.
   - Не огрызайся на ее выпады. Ты не первый кто на нее жалуется. Из других классов тоже жалуются.
   - Ослицы и кобылицы?
   - Э… да, - она начала смеяться, но быстро подавила смех. – Да, девочки из «Е» класса.
   Она машинально листала мою тетрадь с сочинением, и перед ее взором появилось мое первое сочинение.

Сочинение по русскому языку на тему:
«Как я провел лето».
   Дерьмово.

   Вот все, что там было написано моей рукой. И две жирные двойки нарисованные рукой Татьяны Петровны. Хотя, насчет орфографии я бы мог поспорить. И меня всегда бесило, что нужно было каждый раз писать: «Сочинение по русскому языку», ведь на тетради и так было написано, что она для сочинений именно по русскому языку. В прошлом году мы писали сочинения по русскому языку и литературе в одну тетрадь, но теперь писали в разных. И все равно выводили эту идиотскую надпись.
   Как бы то ни было, Галина Валентиновна улыбнулась. И все же, понимая причину моего дерьмового летопровождения, она перестала улыбаться и протянула мне тетрадь.
   - Иди отсюда. И постарайся с ней больше не ругаться. Хорошо?
   - Хорошо.
   - Мне очень жаль твоего брата.
   - Мне тоже.
   Хорошо, что он учился в другой школе. Иначе мне бы каждый раз напоминали, как он хорошо себя вел и учился. Я в отличии от брата не был примером для подражания.

4
   Из кабинета Галины Валентиновны я отправился прямиком в библиотеку. Каждый год Василиса Александровна проводила конкурс на лучшее сочинение о том, как ты провел лето. Сочинение победителя публиковали в школьной газете «Школьные вести». Газетой эту промокашку было назвать трудно. Но было чертовски приятно, когда мое сочинение там напечатали. Я написал, как провел с братом месяц в Чехии. И главным призом стал отличный набор ручек, карандашей и линеек.
   Это сочинение я написал ручкой из того набора. Я шел по коридору, понимая, что схожу с ума. Вспоминая прошлое, я осознал, что схожу с ума уже давно, но понял это только сейчас, держа в руке тетрадь с сочинением о брате, которого у меня не было никогда.
   Я зашел в библиотеку и тихонько подошел к столу Василисы Александровны.
   - Я хочу подать сочинение на конкурс, - шепотом, как можно тише в этой обители мудрости и просветления.
   Василиса Александровна мило улыбнулась мне. Я отдал ей тетрадь, предварительно открыв ее на нужной странице, чтобы она не увидела мое первое сочинение.
   Она с деловым видом прочитала мое сочинение. Прочитав его, она протянула мне тетрадь с лицом человека только что увидевшего призрака. Я нахмурился.
   - Прости, но я не могу принять такое сочинение на конкурс.
   - Я не спрашивал тебя, можешь ты принять его или нет. Я сказал, что принес сочинение на конкурс, и точка.
   - Как ты со мной разговариваешь?
   Я ударил по столешнице рукой, читающие, как по команде, подпрыгнули и повернули головы.
   - Это как ты со мной разговариваешь! – я начал закипать. – Горе других людей вас не интересует. Вам только и подавай сочинения: кто, где был, что жрал, где  спал и с кем трахался!
   Она закрыла тетрадь и протянула мне.
   - Я больше не собираюсь с тобой разговаривать. И чтобы ты никогда больше не заходил сюда.
   Я взял тетрадь и пристально посмотрел на Василису Александровну.
   - Ты не вправе отказывать мне получать книги.
   Она начала опять возмущаться, но я заткнул ее. Выходя из библиотеки, я увидел надпись над дверью: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Эта же надпись висела над входом в школу. Я долго смеялся, когда прочел ее первого сентября. Уж не библиотекарша ли ее придумала? Я посмотрел на нее и не мог поверить, что она курит травку. Ведь такое можно было придумать только по накурке.
   Выходя из библиотеки, я пожалел, что нагрубил Василисе Александровне. Но она отказала мне, совершенно бесчувственно. Я остался в этом мире один, чувствуя, что ощетиниваюсь все сильнее и сильнее.
   Мой брат – мешок с костями – лежит в сухой земле, а я ношу себя по коридорам.

5
   Выходя из школы, я в очередной раз подивился безумной фантазии нового директора, выбравшего новый цвет для здания – розовый. Я учился в розовой школе с лозунгом на желтом фоне: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Стало даже как-то немного дико. Здесь земля выглядела как огромная психушка, вращающаяся вокруг себя и наматывающая последние остатки разума на свою ось.
   Первого сентября перед нами предстали два директора. Бывший и нынешний. Я был в кабинете бывшего директора Николая Ивановича один раз, когда поругался с математичкой. Даже не поругался, а просто пошутил над ней. Она сказала, что  от наших решений примеров у нее поехала крыша. А я сказал: «Людмила Александровна, у вас не крыша едет, у вас вялотекущая шизофрения. И примеры мы решаем нормально». Так я и отправился в кабинет Николая Ивановича. В кабинете воняло перегаром, директор любил приложиться к бутылочке с самого утра. Он что-то промямлил и отпустил меня.
   Новый директор был противоположностью Николая Ивановича. Он был толстый, с висевшим животом, под которым прятался ремень. На голове были рыжие кучерявые волосы, которые он все время поправлял, пытаясь их уложить. От чего он выглядел глупо и немного смахивал на гея. Глазки были мелкие и располагались далеко друг от друга из-за огромного носа, похожего на грушу. Под этой грушей были два толстых вареника, за которыми прятались мелкие зубы. Его рот был открыт, ему было жарко, и он дышал через него.
   Услышав его писклявое: «Здравствуйте», я и многие мои одноклассники начали ржать и пародировать его. Его звук Р был на грани Л, отчего его «Здравствуйте» звучало как «Здлавствуйте». Тут-то на нас посмотрела Катя Родионова и сказала фразу, благодаря которой я возненавидел ее. И обозвал плоскогрудой овцой.
   Потом наша компания отправилась принимать алкоголь в местном кафе «Парус». Я нажрался так, что не смог прийти в школу второго сентября. Вместо этого я сидел с бутылкой пива в обнимку и под прессом похмелья писал сочинение на тему: «Как я провел лето». Нет, не писал. А старательно выводил слово: «Дерьмово». Я тогда долго смеялся, считая это потрясающей шуткой, которую Татьяна Петровна не оценила. Зато оценили Артем, Макс и Стас.
   Я написал новое сочинение третьего сентября, глядя на фотографии в мониторе. На фотографии из Чехии, где мы с братом были несказанно счастливы. Я был на грани, но сдержался, не расплакался. На следующий день я отнес сочинение в школу.

   Я почти вышел за территорию школы, когда меня догнал Артем. Некоторое время мы шли, молча, потом он спросил:
   - У тебя и вправду брат умер?
   Я не знал, что ответить. У меня не было никогда брата, но фотографии в компьютере не могли появиться из ниоткуда.
   - Да. Его задавил грузовик напротив остановки.
   - Ты мне не говорил, что у тебя есть брат. Сколько ему было лет.
   - Двадцать два.
   - «Умру молодым и свободным», - переделал он строчки из песни Земфиры.
   А я вспомнил другие слова из этой песни: «Голова моя – поет, но ничего не понимает, никому не доверяет». Я тяжело вздохнул.
   - Сочувствую, чувак. Как его звали?
   - Данил, - на самом деле, я не знал, как его звали. Я всегда обращался к нему просто брат. Поэтому сказал, что пришло первое в голову.
   Вскоре мы разошлись по своим дорогам. Я – налево, Артем – направо. Больше я его живым не видел.

6
   Через десять минут моего друга сбила машина. Вернее задавил грузовик. Глупое совпадение обстоятельств, скажу я вам. Он стоял на разделительной полосе, глядя на магазин и прикидывая, сколько сигарет в пачке у него осталось. Он хотел купить еще одну пачку, чтобы было про запас, даже если пачка в кармане почти полная. Я-то знал, что в ней было чуть больше половины, потому что мы покурили, выйдя за территорию школы. Я стрельнул у него сигарету, так как забыл купить их утром перед уроками. Если бы он мог спросить меня, сколько же этих чертовых сигарет осталось у него в пачке, то не думал бы этом, а внимательнее смотрел бы по сторонам.
  Он стоял на разделительной полосе, как прилежный гражданин, соблюдая правила поведения на дороге, а потому находился на зебре прямо напротив остановки. К остановке подъехала маршрутка. Водитель грузовика решил не притормаживать, а просто объехать ее по разделительной полосе. Как раз там, где стоял мой друг.
   Грузовик ехал небыстро, мой друг оказался под колесами и был безжалостно перемолот. Грузовик остановился, а маршрутка в этот момент отъехала. Люди пялились на грузовик, точнее под него, пытаясь угадать, что или кто под него угодил. Уж не их ли любимый родственник или знакомый. Возможно, кто-то понял, в чем дело, потому что мог услышать хруст ломающихся костей. Наверняка был хруст, очень громкий, пугающий.
   Вечером по телевизору показали этот страшный случай. Юлиана Шнайдер хладнокровно сообщила, что моего друга задавили насмерть. Показали нашу улицу и грузовик. Тело друга к тому моменту было накрыто простыней, иначе он мог бы улыбнуться мне из-под грузовика и показать большой палец: «Все окей, дружище!». Но, конечно же, он не мог этого сделать. Мертвые не могут поднимать большие пальцы и тем более подмигивать.
   Я смотрел этот сюжет, погруженный в транс. Меня пробил озноб, и начало трясти. Мама принесла мне успокоительное, и я лег спать. Уроки, конечно же, я не сделал.

7
   Мама радостно ворвалась в комнату, раздвинула шторы и поцеловала меня в щеку.
   - Вставай, соня! Какое же чудесное утро.
   Я отвернулся к стенке.
   - Вставай, ты же не хочешь пропустить первое сентября?
   - Очень смешно, - буркнул я.
   - Я погладила тебе брюки и рубашку. Они в моей комнате. Там же на столике лежат деньги. Купишь Марине Павловне цветы.
   - Она их не заслужила, - машинально ответил я.
   - Ладно. Хватит валяться, - мама ушла.
   Я подумал, что она сбрендила, но когда увидел на телефоне дату, понял, что сбрендила не она.
   Я зашел в комнату родителей. Там действительно стояла гладильная доска, на ней стоял утюг. Брюки с рубашкой висели на вешалках. Я осторожно прикоснулся к ним, не веря, что это на самом деле. Очень глупый розыгрыш, если это так. Но что-то темное в углах моего сознания шептало, что это вовсе не розыгрыш.
   Умывшись, я пошел на кухню, где сделал себе кофе. На столе стояли бутерброды, которые мама сделала спозаранку. Я открыл окно и сел с чашкой. Прикурил, глядя на школьный двор, думая о том, что цветы я покупать не буду. Докурив, я съел бутерброды и собрался в школу.
   В подъезде я встретил соседа. Он просовывал руку в почтовый ящик, когда я с ним поздоровался. Сосед повернул голову в мою сторону и тоже поздоровался. Я не отрывал глаз от ящика, из которого показалась газета. И в этот момент верхняя страница зацепилась за что-то и порвалась. Да, сегодня совершенно точно было первое сентября, и это совершенно точно не был розыгрыш. Порвать страницу газеты дважды одинаково, по-моему, невозможно.
   По пути я зашел в магазин и купил пачку сигарет, которая закончится у меня четвертого сентября и позволит мне узнать, сколько сигарет осталось в пачке Артема. От этой безумной мысли голова пошла кругом.

   Я пожал руку Макса и Стаса. Третьего рукопожатия не было, не было друга. Чтобы не думать о нем, я разглядывал извращенский розовый цвет нашей школы и несколько раз перечитал надпись над входом: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Я показал ее Максу и Стасу, и мы дружно засмеялись. Катя Родионова посмотрела на нас искоса. Потом какой-то дядька представил нам нашего нового директора, имя которого я не расслышал. Я сразу подумал, что он гей или тяготеет к тому. Мои мысли высказал Макс, и мы втроем опять засмеялись. А когда новый директор сказал: «Здравствуйте», то чуть не попадали, схватившись за животы. Видимо, новый директор услышал наш смех, его глаза-монетки стали бегать из стороны в сторону. Он нес какую-то ахинею, которую никто не слушал, потому что было жарко и всем хотелось зайти в школу.
   Потом наша компания отправилась принимать алкоголь в кафе «Парус». Я нажрался так, что не смог прийти в школу второго сентября. Вместо этого я сидел с бутылкой пива в обнимку и под прессом похмелья писал сочинение на тему: «Как я провел лето». Ну да, не писал, а старательно выводил слово: «Дерьмово». И в тот раз я долго смеялся, считая это потрясающей шуткой, которую Татьяна Петровна не оценила. Зато оценили Макс и Стас.

8
   Третьего сентября я отнес сочинение в школу и получил за него две двойки. После школы я написал новое сочинение о том, как моего друга сбила машина. Четвертого сентября я получил за него две тройки. Первая оценка ставилась за содержание, вторая – за орфографию. Со второй оценкой я был согласен, у меня всегда были проблемы с написанием. А вот первая оценка вывела меня из себя.
   Я подскочил и заорал на весь класс:
   - Какого хрена?!
   Катя Родионова, сидевшая за первой партой, обернулась на меня и в ужасе уставилась, будто я нарушил священное молчание на уроке. Я испытал такое сильное ощущение дежавю, которое не испытывал еще никогда. У меня закружилась голова, и я оперся на парту руками.
   Татьяна Петровна оторвалась от журнала и глянула на меня взглядом хищного зверя. Ее лицо – пристанище масок, которые она, умело, переодевала, вызывая у меня отвращение.
   - Пошел вон из класса и больше никогда не возвращайся сюда.
   - Вы, наверное, долбитесь в уши, я спрашиваю вас, какого хера у меня за содержание стоит тройка?!
   - Пошел вон! – закричала она.
   Головы одноклассников метались туда-сюда. Все жаждали крови, в их глазах плескалась радость, кто-то наконец-то получит нагоняй. Особенно сильно радость светилась в глазах Родионовой. Мне захотелось ее ударить. Подойти и с ноги врезать по роже, чтобы ее нос всю жизнь смотрел внутрь головы.
   - Я задал тебе вопрос? Или ты глухая, сука?! Тебе не понравилось мое первое сочинение и ты заставила меня его переписать. Я написал второе, и тебе оно тоже не понравилось. В чем дело? Или тебе абсолютно по хер на то, что у меня умер друг?!
   - Об этом мы поговорим в кабинете завуча.
   - Мы об этом обязательно поговорим, старая шлюха.

9
   Я хлопнул дверью и прямиком направился в кабинет завуча, сжимая тетрадь с сочинением. Галина Валентиновна сидела в своем кабинете. Я тихонько постучался и вошел.
   - Слушаю вас, молодой человек, - сказала она, не отрываясь от писанины. На ее столе царил ужасный бардак.
   - Сейчас придет Татьяна Петровна, - я бросил портфель на пол и сел. – Я обозвал ее шлюхой. И сукой.
   Галина Валентиновна подняла на меня удивленные глаза.
   - Прости, я, наверное, глухая, что ты сказал?
   - Я сказал, что обозвал учительницу литературы Татьяну Петровну шлюхой. И сукой.
   - Так, - она положила ручку. – Во-первых, если я еще услышу от тебя подобные слова, я позабочусь о том, чтобы ты благополучно покинул нашу школу. А, во-вторых, я хочу знать, почему ты это сделал?
   Тут в кабинет вошла Татьяна Петровна.
   - О, ты уже здесь, Францов. Замечательно.
   - Присаживайтесь, - мило сказал я. – Я объяснял Галине Валентиновне, почему обозвал вас. – Хотел добавить шлюхой, но прикусил язык.
   - Случилось то, что она поставила мне тройку за сочинение. Эта оценка необъективна и является выражением плохого отношения Татьяны Петровны ко мне.
   Татьяна Петровна раскрыла глаза и рот одновременно. Отличная маска удивления. Глядя на это выражение лица, я вдруг подумал, что Татьяна Петровна могла бы стать хорошей актрисой.
   - Вам давно известно, что у нас с ней плохие отношения. Ей не понравилось мое первое сочинение и она заставила меня его переписать, - я вдруг почувствовал такое спокойствие. И снова появилось ощущение дежавю. – Я написал новое сочинение, вполне раскрывающее название темы. – На самом деле я в это нисколько не верил, просто хотел проучить эту старую шлюху.
   - Это оно? – Галина Валентиновна кивнула на тетрадь.
   - Да, - по-ангельски ответил я.
   Она протянула руку, я отдал ей тетрадь. Галина Валентиновна отрыла ее и стала читать. Через секунду она остановилась, достала платок, протерла очки и снова продолжила. Татьяна Петровна нервно ожидала.
   Я видел, что Галина Валентиновна действительно его читает, вникая в суть событий. Я сидел, болтая ногой, пытаясь цеплять замочки на портфеле, чтобы они позвякивали, как в прошлый раз. Но в этот раз портфель лежал на полу иначе. В кабинете было тихо. Его бежевые стены успокаивали. На столе царил беспорядок, как и на полках с толстыми папками. Что в них хранилось, я не знал, но они все были обозначены годами, аккуратно подписанными рукой неизвестного. Часы показывали, что до конца перемены осталось четыре минуты.
   Галина Валентиновна положила тетрадь на стол и обратилась к Татьяне Петровне.
   - И что же вам не понравилось, Татьяна Петровна? Я считаю, что Сергей прав, содержание раскрывает заданную тему.
   - Он начал орать в классе, как ненормальный. И обозвал меня такими словами, каких я еще не слышала, - включилась Петровна.
   - Мы сейчас говорим о сочинении. О плохих словах мы поговорим позже.
   - Да ладно вам, Татьяна Петровна, вы что, никогда не слышали раньше слово шлю…?
   - Францов! – крикнула завуч. – Не забывай, где ты находишься.
   - Это у него уже привычка, все время меня перебивать.
   - Вы меня сейчас перебили, - Татьяна Петровна покраснела. Завуч явно начинала злиться. – Вы поставите ему за содержание отлично, тем более что у человека траур и вполне понятно как он провел лето. А ты немедленно извинишься перед Татьяной Петровной. Мне надоели ваши ссоры.
   Повисло молчание, и я вдруг понял, что мне опять придется извиняться. Это даже доставило мне некоторое удовольствие.
   - Извините меня, - буркнул я.
   - Что, я не слышу? – Татьяна Петровна чуть-чуть наклонилась с ехидной физиономией.
   Тут уж мне захотелось ударить ее портфелем и стереть эту улыбочку с ее лица навсегда. Сбить эту маску и растоптать.
   - – прокричал я, как одно огромное слово.
   - Это уже ни в какие рамки не лезет…
   - Вы же сказали, что не слышите меня, - я заткнул ее поток возмущения. – И так, между прочим, происходит всегда, когда я отвечаю.  Вы постоянно с ехидным лицом говорите: «Что? Что ты там лопочешь? Громче, я не слышу!» Это могут подтвердить все в нашем классе.
   Галина Валентиновна выглядела уставшей, а потому прогнала Татьяну Петровну, обосновав ее выдворение началом урока.
   - Сереж, я понимаю, что вы с Татьяной Петровной не можете найти общий язык, но нужно постараться. Я тоже не люблю некоторых учителей, - при этом она кивнула в сторону двери, то ли машинально, то ли специально, - но это же не повод ругаться с ними и швырять в них вазами с цветами. Приходиться находить общий язык. Остался последний год. Давай потерпим?
   Я кивнул.
   - Не огрызайся на ее выпады. Ты не первый кто на нее жалуется. Из других классов тоже жалуются.
   - Дебилки и деградатки?
   - Э… да, - она начала смеяться, но быстро подавила смех. – Да, девочки из «Б» класса.
   Она машинально листала мою тетрадь с сочинением, и перед ее взором появилось мое первое сочинение.

Сочинение по русскому языку на тему:
«Как я провел лето».
   Дерьмово.

   Галина Валентиновна улыбнулась. И все же, понимая причину моего дерьмового летопровождения, она перестала улыбаться и протянула мне тетрадь.
   - Иди отсюда. И постарайся с ней больше не ругаться. Хорошо?
   - Хорошо.
   Я выскочил из кабинета раньше, чем она выразила свою жалось о потери моего друга.

10
   Из кабинета Галины Валентиновны я отправился прямиком в библиотеку, чтобы снова подать сочинение на конкурс. Я знал, что Василиса Александровна его не примет, но я все равно хотел все сделать так, как произошло в прошлый раз. Я шел по коридору, понимая, что схожу с ума. Вспоминая прошлое, я осознал, что схожу с ума уже давно, вернее понял еще в прошлый раз. Но сейчас я у меня зародился план, от которого голова пошла кругом.
   Я зашел в библиотеку и тихонько подошел к столу Василисы Александровны.
   - Я хочу подать сочинение на конкурс, - я уже не шептал, а потому встретил укоряющий взгляд Василисы Александровны.
   Я отдал ей тетрадь, предварительно открыв ее на нужной странице, чтобы она не увидела мое первое сочинение.
   Она с деловым видом прочитала мое сочинение. Прочитав его, она протянула мне тетрадь с лицом человека только что увидевшего призрака.
   - Прости, но я не могу принять такое сочинение на конкурс.
   - Я не спрашивал вас, можете вы принять его или нет. Я сказал, что принес сочинение на конкурс, и точка.
   - Молодой человек, я бы попросила быть вас повежливее.
   Я ударил по столешнице рукой, читающие, как по команде, подпрыгнули и повернули головы. Я ж даже кайф ощутил от этого.
   - Значит, горе других людей вас не интересует. Вам только и подавай сочинения: кто, где был, что жрал, где спал и с кем трахался!
   Она закрыла тетрадь и протянула мне.
   - Я больше не собираюсь с тобой разговаривать. И чтобы ты никогда больше не заходил сюда.
   Я взял тетрадь и пристально посмотрел на Василису Александровну.
   - Ты не вправе отказывать мне получать книги.
   Она начала опять возмущаться, но я заткнул ее. Выходя из библиотеки, я увидел надпись над дверью: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Я вышел из библиотеки и достал маркер. Над дверью я вывел аккуратную надпись: «Всякое дерьмо происходит по накурке».
   Чувствуя некую опустошенность, я сходил в туалет покурить. Потом решил, что не пойду на остальные уроки и поплелся домой, держа в руках тетрадь с костями.

11
   Меня никто не догнал, и это было к лучшему. Я не знал, что могу взболтнуть и терять мне больше никого не хотелось.
   Дома я просмотрел фотографии с братом, потом с другом. Я долго смотрел в монитор, пока на ум не пришла идея спрятать тетрадь. Я достал маркер из портфеля и написал на обложке: «Тетрадь с костями». Это был мой скелет, о котором, и говорить не стоит, иначе упекут в психушку. Хотя, иногда мне казалось, что я там учусь. Это был мой скелет, и я спрятал его в дальнем углу шкафа, куда не проникает свет, а стены, вращающие ушами, ничего не услышат. Даже имей они глаза, то ничего не увидели бы.

   Почти полгода все было хорошо. Относительно хорошо. Я ни с кем не ругался и подтянул оценки. Да и ругаться и лезть на рожон совсем не хотелось. Пришла зима, выпал снег, и я впал в спячку. Мое тело ходило в школу, делало уроки. Мне было скучно, потому что моего лучшего друга не стало. Единственное, что я мог нормально делать – это думать. Вынашивать план, которым меня обрюхатило мое безумное сознание.

12
   К началу весны в школе стало все хорошо. Я стал почти хорошистом, если бы Татьяна Петровна забыла все наши обиды и ставила мне хорошие оценки. Я действительно старался, много читал. Но она не оценила моих трудов, и в середине апреля начала цепляться ко мне. Я терпел ее выходки, в глазах одноклассников читалось разочарование. Им хотелось цирка, а самый главный клоун ушел на пенсию. Может, кто-то считал меня слабаком, но мне было плевать. Я хотел быстрее окончить школу и убраться.
   Но моему терпению однажды пришел конец, и я взорвался. Мы написали диктант, и Татьяна Петровна дала нам время, чтобы его проверить. Для меня это было ужасной пыткой, и я подолгу думал над каждым подозрительным словом. Я уже не помню, какое слово захватило все мои мыслительные процессы, но я так задумался, что стал невольно смотреть в окно. Обычно в такие минуты тянет на улицу, но я действительно думал.
   Татьяна Петровна вывела меня из размышлений, громко выкрикнув мою фамилию.
   - Что? – я повернулся к ней, понимая, что мое терпение натянуто как струна, на которой, похоже, Татьяна Петровна решила сыграть.
   - Проверяй диктант.
   - Я проверяю диктант. Что вы лезете ко мне? Я вас не трогал, и вы меня не троньте.
   - Еще бы ты меня тронул, - пафосно заявила она.
   И вдруг она подскочила с места и подлетела ко мне с такой скоростью, что физрук поставил бы нам всем двойки за бег. Она схватила мою тетрадь за край, я машинально схватился за другой. И тут она начала неистово вырывать ее, дергая туда-сюда, как лев, пытающийся оторвать кусок мяса от жертвы. Двадцать восемь пар глаз смотрели на наш безмолвный бой. Я подумал, что она сейчас точно разорвет мою тетрадь, оторвет кусок мяса на глазах у толпы.
   Я отпустил тетрадь.
   Татьяна Петровна тяжело дышала. Она сжимала тетрадь, которая стала похожа на подтирашку.
   - Я жду вас в кабинете Галины Валентиновны, - абсолютно спокойно сказал я.
   Она выпучила на меня свои зенки. Я собрал вещи и вышел из класса. В коридорах было тихо и пахло мастикой. Перед тем, как пойти к завучу, я зашел в туалет и покурил. В туалете я аккуратно вывел надпись: «Татьяна Петровна – бестолковая тварь».

13
   Галина Валентиновна сидела в своем кабинете и пила чай. Я тихонько постучал и вошел.
   - Францов, - она тяжело вздохнула, - что ты опять натворил?
   Похоже, ее даже забавляло, что я приходил к ней в кабинет сам.
   Я рассказал, что случилось в классе. Потом она все же прочитала мне лекцию о том, что нужно все же постараться найти общий язык с Татьяной Петровной.
   - Я не собираюсь искать с ней общий язык. Остался месяц до окончания школы. Я терпел все ее выпады почти год. Теперь мне это надоело.
   Она все равно продолжила играть туже пластинку, пока не прозвенел звонок.
   - И где она?
  - Не знаю. Наверное, она думает, что я пошутил. Это я ее пригласил в ваш кабинет.
   Галина Валентиновна была удивлена.
   - Тогда поднимемся в ее класс.
   Мы шли по коридорам, и все смотрели на нас. Они смотрели на меня, как на провинившегося негодника. Полного неудачника. Но мне было все равно.
   Татьяна Петровна удивилась, когда мы зашли в класс. Я закрыл дверь и подошел к учительскому столу, за которым Татьяна Петровна уже проверяла диктанты.
   - Татьяна Петровна,  это правда, что вы отняли у него тетрадь?
   - Он ничего не делал. Все дети проверяли свои работы, а он смотрел в окно.
   - Разве запрещено смотреть куда-то в сторону, пока думаешь над чем-то? - вставил я.
   - Я знаю, что ты ни о чем не думал.
   - Откуда вам известно, о чем он думал?
   Татьяне Петровне не нашлось, что ответить. Галина Валентиновна дала понять, что мое присутствие здесь больше не нужно. Я вышел из кабинета, очень жалея, что не услышу, что скажет завуч.

14
   После этого случая Татьяна Петровна словно с цепи сорвалась. Она чуть ли каждый день сообщала классу, что она такой хороший человек, дающий нам знания бесплатно, а есть в классе люди (многозначительный взгляд в мою сторону), которые не понимают этого и ведут себя неадекватно.
   Я опять не смог сдержаться:
   - Что вы тут нам ахинею втуляете! Вам государство платит зарплату, так что никто нас бесплатно не учит.
   Она выгнала меня из класса.

   Я пришел домой, сделал все уроки. Потом набрал номер Татьяны Петровны и, когда она подняла трубку, сказал:
   - Пошла на ***, старая шлюха.
   Я говорил через платок, чтобы она не узнала мой голос.
   Положив трубку, я подумал, что настало достать тетрадь с костями и разродиться моим планом. Рожать придется в понедельник, по субботам мы не учились.

   Субботним вечером я собирался погулять с Максом и Стасом. Я натягивал джинсы, когда раздался телефонный звонок. Я почувствовал неладное, и свинцовый ком начал наливаться в желудке.
   Трубку взяла мама. Она долго молчала и в итоге сказала:
   - Да, он дома. Хорошо, - мама положила трубку и зашла в мою комнату. – Звонила какая-то учительница, сказала, что сейчас придет к нам домой. Хочет познакомиться.
   Я оделся и в ожидании, пока придет Татьяна Петровна (в том, что это она я нисколько не сомневался), включил музыку и развалился в кресле. Раздался дверной звонок, мое сердце подскочило. Мама открыла дверь. На пороге стояли Макс и Стас. Они зашли в комнату и развалились на диване.
   - Твоя мама сказала, что к вам сейчас придет Татьяна Петровна, - сказал Стас.
   - Да. Я послал ее на ***.
   - Как послал? – Макс был удивлен.
   - По телефону. Я позвонил ей днем, а когда она подняла трубку, то сказал: «Пошла на ***, старая шлюха», - и засмеялся.
   Я смеялся очень долго, друзья смотрели на меня как-то растерянно. Мой смех прервал очередной звонок в дверь.
   Мы втроем вышли в коридор. Мама уже открывала дверь. Татьяна Петровна пришла в каком-то затрапезном спортивном костюме. Недолго думая, она стянула грязные кроссовки, и бросила их на пол.
   - Пойдемте, будем знакомиться, - пригласила она маму, будто это мы пришли к ней домой.
   Мать явно не хотела ее пускать в комнату, но Татьяна Петровна прошла мимо нее и села на диван. Мать ошалело глянула на нас и тоже зашла в комнату.
   - Проходите мальчики, - пригласила Татьяна Петровна Макса и Стаса. Когда они вошли, она похлопала по дивану рукой: - Садитесь. И ты садись, - обратилась она ко мне.
   - Я постою.
   - В ногах правды нет.
   - Я сказал, что постою, - и остался стоять в дверном проеме, опершись о стенку, готовясь отражать атаки и атаковать самому.
   - И так, - обратилась она к маме, сидевшей в кресле, - меня зовут Татьяна Петровна, я учительни…
   - Ближе к делу, - перебила ее мама. К ней должны были прийти подруги, и мама еще не успела заправить пару салатов.
   Татьяна Петровна опешила, но быстро собралась.
   - Вчера днем мне позвонил ваш сын и обозвал меня всеми матами мира.
   Я засмеялся.
   - Всеми матами мира? Вы как всегда несете полную чушь. Слово на букву Х – мат. Я согласен. А вот шлюха, это скорее название профессии.
   У Макса и Стаса округлились глаза. Мама сидела спокойная.
   - Тем более у вас нет доказательств того, что это именно я вас послал.
   - У меня есть распечатка из милиции, в ней ваш номер.
   - Это еще не доказательство того, что именно я вас послал.
   - Закрой свой рот!
      Я взорвался в долю секунды, такого подъема ярости я еще никогда не испытывал, да еще и за такой короткий срок. В эти секунды я чувствовал самую большую ненависть, самое большое отвращение по отношению к ней.
   - Да вы всегда затыкаете всех, никому слова не даете сказать. «Закрой рот», и больше ничего слушать не хотите!
   Она тут же заорала:
   - Закрой рот!!! – прямо на всю квартиру.
   - Вот видишь, мама. Она всегда всех затыкает.
   - Откуда в тебе столько злобы? – спросила она.
   Я подумал, что она еще хлеще шибанутая, чем я. В психолога захотела поиграть.
   - Откуда во мне столько злобы? От вас, - я ответил как можно спокойнее.   
   - Я говорила со всеми учителями. Они говорят, что ты ко всем проявляешь агрессивность.
   Я ответил с ироничным выражением в голосе:
   - С кем вы говорили? С Мариной Павловной и Людмилой Александровной?
   Она выпучила зенки:
   - А при чем здесь они?
   Мама, молча, слушала наш диалог. Пацаны сидели бледные, в подавленном настроении. Может, в легком шоке.
   - А притом, вы с ними дружите. И вы им на уши приседаете и втираете, какой я плохой. А с Ириной Евгеньевной или Ольгой Семеновной вы говорили?
   - Так, - переменила она тему. – Мы сейчас не об этом говорим. И, как вы, Екатерина Валерьевна, его упустили?
   А мама ей спокойно ответила:
   - А я его и не упускала. Мы с ним отлично ладим.
   - Ладно, говори, кто мне звонил. Я ходила в милицию, и знаю, что звонили с твоего телефона. Но это был не ты. Говори, кто это был или я подам заявление в милицию.
   Я сказал, что это был человек не из нашей школы.
   - Это был Соколов?
   Я опять повторил, что это был человек не из школы.
   - Это был Колесников?
   Я снова закричал:
   - Вы меня вообще слушаете, что я вам говорю?! Это был человек не из школы. Он не учиться в нашей школе!
   А ее как заело:
   - Гаврилов, может, это был ты? – Макс побледнел. – Или ты, Семенов? – Стас тоже побледнел. – Я знаю, вы вместе ошиваетесь, это был кто-то из вас.
   - Татьяна Петровна, вы вообще слушаете кого-нибудь? Мой сын сказал, что это был человек, которого вы не знаете.
   - Если не скажите мне, кто это был, то я подам заявление в милицию.
   Я не собирался говорить. И заявлением меня не напугать. Она может его подать, а потом им подотрутся в сортире и забудут навсегда.
   - Я запрещаю тебе говорить, кто это был, - холодно сказала мама.
   - Тогда я подам заявление в милицию.
   - Да куда угодно. Я не позволю моему сыну быть шестеркой. А теперь вставайте и уходите. Наш разговор закончен.
   Ее перекосило. Она просидела полминуты, и, похоже, ее шестеренки повернулись в правильном направлении. Она вышла в коридор, обулась и ушла. Ее никто не провожал.
   Я пошел гулять с друзьями, готовясь к разговору с родителями.
   В воскресенье отец прочел мне лекцию о хорошем поведении, потом вторую лекцию об общем языке с другими людьми. Я даже немного испугался, уж не говорил ли он с Галиной Валентиновной. Все было тихо и без скандалов. Видимо потому, что мои родители попали однажды на родительское собрание, когда я учился в десятом классе. У многих родителей были претензии к Татьяне Петровне. Она вошла в класс и сказала:
   - У вас есть ко мне какие-то вопросы? Я не собираюсь их выслушивать, - и, пританцовывая, ушла прежде, чем кто-либо что-нибудь сказал.
   Родители тогда вернулись с собрания обалдевшие. А отец сказал, что больше никогда не пойдет на собрания. Мама с ним согласилась, закусывая водку квашенной капустой.

15
   Думаю, я начал сходить с ума во втором классе. Сначала я думал, что родился сумасшедшим, но потом понял, что это общество делает тебя таким. Мы как губки, пропускающие через себя все то дерьмо, которым нас кормит жизнь. Но в себе нужно оставлять только хорошее, а от остального избавляться. Я же всегда воспринимал все близко к сердцу, а потому в моем теле-губке накопилось много дерьма. Как говориться, я не был злопамятным, у меня была хорошая память.
   Во втором классе у нас вела уроки Марина Алексеевна. Она любила орать на нас, а тиранство было смыслом ее жизни. По крайней мере, смыслом ее жизни в школе. Она четко разделяла детей на тех, кто ей нравится и не нравится. Я попал во вторую группу. Очень печально, доложу я вам.
   Память хорошая штука, этот причиндал моего безумного мозга работал хорошо. И я отлично помню, как Марина Алексеевна проверяла наши домашние работы. Один раз она села на заднюю парту и стала проверять домашние работы по математике. Дети, естественно, ее окружили, всем было интересно, в том числе и мне. Когда она взяла мою тетрадь, мое сердце замерло. Я знал, что выполнил работу на твердую четверку.
   Марина Алексеевна открыла мою тетрадь и с ходу поставила красивую двойку. Да, оценки она рисовала красиво. Я так расстроился, что чуть не похвалился завтраком. Хотел отпроситься, но знал, что Марина Алексеевна меня не отпустит.
   На большой перемене ко мне подошел Макс и спросил:
   - Почему она поставила тебе двойку? Она даже не проверила твою работу.
   - Потому что она сука! – громко возвестил я на весь класс.
   Хотя, зря старался. Марина Алексеевна стояла у меня за спиной.
   Она вызвала моих родителей. Я рассказал, почему обозвал Марину Алексеевну сукой. Отец посмотрел на нее очень гневно, и тогда мне казалось, что Марина Алексеевна испепелится и навсегда исчезнет. Она ропотно взяла мою тетрадь, открыла, посмотрела, зачеркнула двойку и поставила тройку.
   - Да, да. Работа выполнена на тройку. Видимо, я ошиблась.
   Я знал, что работа выполнена на четверку. Можно даже было поставить пять с минусом, потому что примеры я решал с соседкой, маминой подругой. Но спорить я не стал, и так был доволен.
   - Впредь, я советую вам больше не ошибаться, чтобы дети не прониклись к вам ненавистью.
   Я тогда впервые понял значение слова ненависть. И мне это понравилось.

   Еще больше я сходил с ума, когда у нас вела географию бешеная лесбиянка Лилия Владимировна. Я сидел на первой парте, потому что она мне нравилась, и нравились ее огромные груди.
   Она трахала (именно трахала) рукой по столу так, что я подпрыгивал, чуть ли не до потолка. Когда в классе становилось шумно, раздавался ТРАХ, и все замолкали. Только мне Лилия Владимировна позволяла смеяться в этот момент.
   Пришел день, когда нам нужно было сдать что-то типа экзамена. Лилия Владимировна называла страну, а мы должны были назвать ее столицу и показать на карте. Я стоял у доски, и уровень шума начал подниматься. Лилия Владимировна еще терпела, а меня сбивало с толку, и я начинал путаться.
   В итоге я не выдержал и подошел к первой парте, где сидела Катя Родионова – она просидела на этом месте все десять лет – и Ира Марченко. Я подошел к парте, трахнул указкой и закричал:
   - Заткнитесь все!
   - Правильно,  - сказала Лилия Владимировна. – Совсем разошлись! Вам все равно, что вы его сбиваете?! Он сейчас из-за вас получит тройку! А когда вы будете отвечать, я позволю ему мешать вам!
   В классе повисло молчание. Наверное, они уже тогда поняли, что я безумная скотина. И, позволь мне Лилия Владимировна мешать им, я бы постарался на все сто. Лилия Владимировна повернулась ко мне.
   - Тебе придется купить мне новую указку.
   Я глянул на указку. Она треснула почти на пополам. Я разломал ее, чтобы не занести занозу и обозначал страны на карте огрызком. И все так делали, потому что, как любимчик Лилии Владимировны, я отвечал первым.
   Я купил ей новую указку и лазер. Лилия Владимировна была очень довольна. Она могла показывать на карте, не вставая с места. Благодаря этому она позволила мне провести урок, когда пришла ее подружка. Они ушли в лаборантскую, а я вел урок. Я зашел в лаборантскую, чтобы взять карту. У подруги Лилии Владимировны были груди ничуть не меньше.
   На уроке я натрахался рукой так, что ладонь болела два дня. После урока я занес карту обратно, и Лилия Владимировна пригласила меня на чай. Мы втроем пили чай, курили, а я рассказывал Лилии Владимировне и ее подружке, о чем поведал одноклассникам на уроке. О том, что мы курили, знали только мы втроем.

16
   К среде слухи о том, что я послал Татьяну Петровну, распространились по всей школе. Способствовала этому сама Татьяна Петровна. Многие ребята, даже которых я не знал, подходили ко мне и говорили, что я молодец, что послал Татьяну. Я смотрел на них и думал, что же вам мешает сделать это?
      Марина Павловна тихонько меня ненавидела за уязвленное самодовольство Татьяны Петровны. Людмила Александровна попыталась прочитать мне лекцию, но я остановил ее жестом руки, сказав, что лучше пускай обучает меня математике, чем этике. Ирина Евгеньевна, учительница по информатике, потрепала меня по плечу и сказала:
   - Молодец, Серега! – и засмеялась.
     При выставлении оценок Марина Павловна завалила меня и поставила мне тройку по физике. Людмила Александровна поставила мне по геометрии четверку, а по алгебре тройку. Когда я сдал единый государственный экзамен на четыре, ее чуть удар не схватил. Но мне она не исправила оценку. Хотя, могла бы. Татьяна Павловна наставила мне кучу двоек по литературе и сказала, что поставит двойку в году. Эта оценка шла в аттестат. Я сказал, что пусть делает, что хочет, обращаясь к ней на ты.

   Потом начались экзамены. Где-то в самом начале июня было родительское собрание. Марина Павловна, называющаяся у нас классным руководителем, рассказала всем родителям, что я послал Татьяну Петровну. Меня и моих родителей не было на собрании, поэтому ей с легкостью удалось обвинить меня в этом. Макс сказал, что его мать засмеялась на собрании и крикнула:
   - И правильно сделал!
   Я даже удивился. Ее поддержали еще несколько родителей. Доказывать бездоказательность этого – не имело смысла. Татьяна Павловна трезвонила об этом на каждом углу, так что все ей поверили. Кроме некоторых родителей.
   После консультации по ОБЖ я пошел искать Марину Павловну, чтобы заткнуть ей пасть. Это было на следующий день после собрания. Я всех подряд спрашивал, где она. Многие ее видели, но ни кто так и не знал, куда она делась.

17
   Десятого июня я сдавал мировую историю. Реферат несколько раз переделывался, но в итоге был сделан правильно. Единственное, что мне оставалось сделать – выучить его. Что собственно я сделал.
   Моя учительница по истории куда-то ушла. А другая учительница, имени которой я не знал, начала вызывать всех, кто был с рефератом. Я не хотел ей отвечать, потому что говорили, будто она валит. Я был последним в списке отвечавших с рефератом. Я рассказывал тему, она задавала вопросы, на которые я с легкостью отвечал.
   И тут зашел новый директор. Он усадил свою толстую задницу на стул и взял мой реферат.
   - А, Францов, - он с отвращением кинул реферат на стол. – Зайдешь ко мне в кабинет после экзамена.
   Он еле оторвал свой зад и ушел. Я растерялся и больше не смог сносно отвечать на вопросы. За экзамен мне поставили четверку, что меня удовлетворяло, потому что я бы все равно не получил бы пятерку в аттестат, даже если бы сдал экзамен на отлично.

   Я вышел из кабинета и прямиком отправился в туалет. Надписи над библиотекой и в туалете смыли. Я достал маркер и написал: «Всякое добро происходит от просвещения разума. Поэтому я иду к директору, и он будет трахать мой мозг, т.е. просвещать». Мне было по хер, что мне семнадцать лет, а я до сих пор пишу на стенах туалета.
   В кабинете директора все было по-прежнему. По-прежнему несло спиртным. Только директор был новый.
   Я постучал и вошел. Директор поднял голову.
   - Садись.
   Я прошел к столу и сел напротив него. Здесь еще сильнее пахло спиртным. Лето, радость, алкоголь. Я засмеялся.
   - Что смешного? – его глазки-монетки начали бегать.
   - Сколько вы уже выпили?
   - Это не твое дело, - он поправил волосы.
   - Как это не мое дело? – я сделал вид, что поправляю волосы на манер директора. - Вы на меня дышите этим смрадом. Через пять минут я буду уже никакущий, так что давайте ближе к делу, - я придал своему голосу деловой тон, ему это явно не понравилось.
   - Это правда, что ты послал Татьяну Павловну?
   - Она вам привела какие-нибудь доказательства?
   Она ударил рукой по столу. С портрета над его головой на меня смотрел Медведев.
   - Отвечай на вопрос!
   - Нет. Это не правда, сэр, - ответил я, пародируя Шерлока Холмса.
   - Не ерничай мне тут! Как ты смеешь посылать старую женщину? Она дает тебе знания, щенок!
   - Ууу, вас возбуждает обзывать подростков щенками? Вы так чувствуете свое превосходство?
   - Заткнись! – над его верхней губой появились капельки пота. И теперь я понял, что еще за отвратительный запах здесь стоял. Директор потел, как боров. – Она, между прочим, почетный учитель!
   - Флаг ей в руки. Я не выбирал ее в учителя. Мы писали много заявлений Николаю Ивановичу, но он ничего не сделал. Очень жаль, что вам приходиться разгребать это говно. Вы ведь для этого сюда пришли, чтобы ковыряться в чужом говне?
   - Заткнись, ублюдок!
   - О, ублююююююдок. Потом не говорите никому, откуда я знаю такие плохие слова. Что, уже колышек упирается в стол? Вы его, когда последний раз видели? Доставайте, я посмотрю и скажу вам, все ли с ним в порядке.
   Она нервно поправил волосы. Лицо было багровым.
   - Я позабочусь о том, чтобы ты вылетел из школы.
   - Поздняк метаться. Я сдал последний экзамен и послезавтра получу аттестат.
   - Не получишь.
   Я встал.
   - Не дадите мне аттестат, потому что хотите подрочить на него. Да, ладно, отдайте его мне, я обещаю, что сделаю для вас копию.
   - Выметайся отсюда, и чтобы глаза мои тебя больше не видели.
   - С удовольствием, товарищ директор. Меня уже тошнит от этой вони в вашем кабинете. Как и от вас, в прочем.
   Я вышел ужасно довольный, вспоминая, где лежит отцовский пистолет. Рожать придется завтра в пятницу. Тем лучше, понедельник день тяжелый.

18
   В пятницу в школе было тихо. В это время заполнялись наши аттестаты. Я прошел к кабинету Татьяны Павловны, не встретив никого по пути. Я шел с твердым намерением найти ее где угодно, но она сидела в своем классе.
   Я прошел к ее столу.
   - Что тебе?
   - Повежливее со мной, я ведь могу наделать бед.
   Я достал пистолет из-за ремня и направил ей в лоб. Ее лицо приобрело белый окрас.
   - Францов, что ты делаешь?
   - То, что давно собирался сделать. Вставай.
   Она медленно поднялась. Ее руки тряслись, а левый глаз стал дергаться.
   - Францов. Давай пойдем к директору и поговорим. Тебя не выгонят из школы.
   - Заткнись. Меня и так не выгонят из школы. Садись за первую парту.
   Она, молча, села. Я сел за ее стол и достал тетрадь с надписью: «Тетрадь с костями». Открыл, где заканчивалось сочинение о смерти друга. Я знал, что у меня никогда не было друга, но не мог понять, откуда в моем компьютере появились все эти фотографии. Я показал ей разворот тетради.
   - Помните это сочинение.
   Она оторвала взгляд от пистолета и посмотрела на тетрадь.
   - Я…
   - Заткнись! – крикнул я на весь класс, Татьяна Петровна подскочила. – Понравилось? Не так ли ты всегда затыкаешь всем рты! - я вздохнул, пытаясь успокоиться. – Я сейчас напишу…
   В класс заглянул директор.
   - Что у вас происходит? – увидев пистолет, он замер.
   Я направил на него дуло.
   - Если не хочешь подохнуть, немедленно убирайся отсюда. И не забудь свою толстую жопу!
   Долго уговаривать его не пришлось. Он выбежал в коридор и хлопнул дверью.
   - Так, на чем мы с вами остановились?
   Она, молча, смотрела на меня.
   - Я задал вопрос? На чем мы с вами остановились?
   Ее губы задрожали.
   - Ты сказал, что напишешь сочинение, - она еле сдерживалась, чтобы не сойти с ума.
   - Точно. Сиди, сука, смирно. Пока я пишу не должно быть ни одного звука. Ты поняла меня! – я опять начал кричать. Она кивнула, хотя, скорее всего, это ее просто трясло. – Ты знаешь, как звали моего друга?
   - Ккакого ддруга?
   - О котором написано в этом сочинении? Ты даже не спросила у меня его имя, потому что ты черствая старая шлюха! – я так орал, что у меня закончился воздух в легких.
   - И как его звали?
   - Данила! Моего друга звали Данила.
   Я достал ручку (из того набора, что выиграл). Татьяна Петровна подняла руки, словно защищаясь, потом поняла, что я не нападаю на нее.
   Моя рука тряслась. Я старался написать сочинение ровным почерком, но ничего не выходило. Левая рука начала затекать, я поставил пистолет на стол.
   - Ты безумец. Тебя посадят.
   - Заткнись. Я сказал тебе, когда я пишу сочинение, чтобы не было ни одного звука. Ты же не хочешь, чтобы я сделал много ошибок и получил двойку за орфографию?
   Она молчала.
   - Не хочешь?!
   - Ннет, - ее тик под глазом усилился.
   - Тогда заткнись и сиди молча!
   Я продолжил писать, прикидывая, через сколько времени приедет милиция. Возможно, она уже была здесь, отделение находилось недалеко от школы.
   Я написал сочинение и хотел кинуть его ей на стол, но промахнулся, и тетрадь упала на пол.
   - Проверяй.
   Она наклонилась к тетради и застыла. На нее смотрела надпись: «Тетрадь с костями». Потом она взяла ее и достала красную пасту из кармана.

19
Сочинение по русскому языку на тему:
«Почему я люблю лето».
   Я очень люблю лето, потому что ненавижу холод. Но в этом году я еще больше полюбил лето, потому что в середине июня мою учительницу по русскому языку и литературе Татьяну Петровну сбила машина. Глупое совпадение обстоятельств, скажу я вам, но я несказанно рад.
   Эта старая грымза стояла на разделительной полосе напротив остановки, глядя на магазин и прикидывая, сколько дерьма осталось у нее в голове. Она не знала, сколько его осталось, но решила купить еще, чтобы заправить им свою голову доверху и плескать им в окружающих. Ведь лето это такое веселое время года!
   Она стояла на разделительной полосе, когда к остановке подъехала маршрутка. Водитель грузовика решил не притормаживать, а просто объехать ее по разделительной полосе. Как раз там, где стояла моя учительница.
   Грузовик ехал небыстро, моя учительница оказалась под колесами и была безжалостно перемолота. Грузовик остановился, а маршрутка в этот момент отъехала. Люди пялились, пытаясь угадать, что за мешок с дерьмом под него угодил.
   Вечером по телевизору показали этот страшный случай. Юлиана Шнайдер хладнокровно сообщила, что мою учительницу задавили насмерть. Показали нашу улицу и грузовик. Тело учительницы к тому моменту было накрыто. Какой-то очевидец сказал: «…когда маршрутка уехала, я увидел, что под грузовиком лежит что-то, похожее на мешок…».
   Я очень горевал по этому поводу, что напился от радости и проспал два дня. Потом жизнь пошла своим чередом. Я гулял с друзьями, пил пиво и таскался по дискотекам, жалея лишь о том, что меня не было на той остановке.

20
   Татьяна Петровна была в неописуемом ужасе.
   - Ты безумен, тебе надо лечиться.
   - Как сочинение?
   - Содержание немного не подходит. Но я бы поставила за него четверку, - спохватилась она.
   - Ну, так ставь, чего вцепилась в ручку?
   Она поставила четверку.
   - А за ошибки.
   - За ошибки придется поставить тройку, - она нарисовала тройку.
   И даже в такой ситуации она осталась верной самое себе, чем несказанно меня порадовала, убив во мне зачатки жалости  ней.
   Я подошел к ней и забрал тетрадь. Она сделала много исправлений, но на тройку потянуло бы.
   - Это мое лучшее сочинение, я так старался.
   - Я в этом нисколько не сомневаюсь.
   - А теперь нам придется попрощаться.
   Я поднял пистолет. Татьяна Петровна закрыла лицо и заскулила.
   - Попрощайтесь, дети, с нашей любимой учительницей.
   Раздался звон стекла, и я от неожиданности выронил пистолет. И тут же почувствовал острую боль в груди. Пятно крови стало быстро расплываться по майке. Мне стало трудно дышать.
   Татьяна Петровна убрала руки от лица. Ее глаза расширились и смотрели на кровь. Я встал на колени и взял пистолет. Превозмогая слабость и боль, я поднял его и направил на учительницу.
   - Нехорошо уходить, не попрощавшись.
   Я нажал на курок. Щелчок был очень громкий. Татьяна Петровна опять взвизгнула и поняла, что пистолет был не заряжен.
   Я упал почти  лицом под парту, где сидела Татьяна Петровна. Упал к ее ногам, между которыми растекалась лужа, ее страх.
   Теряя сознание, я подумал, что не зря говорят, страх течет реками.

   Проснувшись, я обнаружил, что была пятница, одиннадцатое июня. Я улыбнулся, завтра будет выпускной, завтра будет праздник.
   Подскочив, я кинулся к шкафу. Достал коробку с зимними ботинками, безжалостно выкинул их на ковер и убрал подстилку. Под ней лежала тетрадь. Тетрадь для коллекционирования костей с моим сочинением о смерти учительницы.
   Собравшись, я пошел в школу получать аттестат. Директор произносил свою монотонную писклявую речь, а мы смеялись над ним. Его глазки забегали, когда он увидел, как я тычу пальцем в его сторону.
   Затем мы разбрелись по классам. Марина Павловна раздавала аттестаты и фотоальбомы. Было жаль, что моих родителей там не было. Но я все равно получил удовольствие.
   Выдавая аттестаты и фотоальбомы, Марина Павловна желала каждому что-нибудь приятное. В альбомах были грамоты, подписанные директором и Мариной Павловной, и стоял оттиск школьной печати. Мой фотоальбом она отдала последним.
   - И награждается Францов.
   И повисло молчание. И в этой тишине я отчетливо увидел картину. В ней я сижу за своим столом, на котором делал уроки десять лет, передо мной тетрадь и я старательно пишу сочинение о том, как я провел лето. И где-то в начале этого лета грузовик сбил Марину Петровну. Почему бы и нет. Ведь места в тетради хватит еще на парочку чертовски хороших сочинений.
   Я встал и забрал свой аттестат и фотоальбом. Я лихорадочно открыл его. На месте фотографии Татьяны Петровны была фотография очень милой молодой учительницы. В аттестате по литературе у меня стояла пятерка, по русскому осталась тройка. Я был удивлен и рад.
   В грамоте не было ни подписи директора, ни подписи Марины Павловны, ни оттиска школьной печати.
   - Почему в моей грамоте нет вашей подписи?
   Краснея и стараясь казаться милой, Марина Павловна сказала:
   - Хорошо, давай я распишусь тебе в грамоте.
   Я подошел к ней. Она взяла грамоту и поставила свою подпись. Все смотрели на нас с интересом. Пришло время последний раз накормить львов.
   Марина Павловна отдала мне грамоту.
   - А почему в ней нет подписи директора и оттиска школьной печати, как у всех?
   Она была еще больше смущена. Было видно, что она хотела бы испариться куда-нибудь. Или чтобы я исчез.
   - Я не успела отнести твою грамоту к директору.
   - Потому что думали, что меня выгонят из школы?
   - Нет, не поэтому.
   - Тогда, почему?
   - Сереж, давай не будем портить наше хорошее настроение.
   - Я отвечу вам, почему она не поставила, - я повернулся к классу. Львы раскрыли свои голодные пасти. – Потому что она СУКА! – и разорвал грамоту напополам.
   И тут я услышал шквал аплодисментов.