Новейшая история одного стихотворения

Арист! и  ты в толпе служителей Парнаса!
Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;
За лаврами спешишь опасною стезей
И с строгой критикой вступаешь смело в бой!
                А.С.Пушкин    1814 год

              Накануне Пасхи Игнатию Игнатьевичу неожиданно позвонил друг детства, Сан Саныч с предложением попариться у него в баньке:
– Приезжай в субботу всей семьёй, ближе к вечеру: смою с тебя все грехи. Посмотришь, как живу, заодно и праздник отметим по полной программе!..
– Нет, дорогой,  в субботу по  полной программе не получится: я на посту до зорьки воскресной. Сорок дней жил, как праведник, а тут на тебе – в баню, в бесово место. Сам знаешь: после бани укради, но выпей, а мне нельзя!..
– Ну, ладно, чёрт с тобой, приезжай с утра пораньше, как служба в Храме закончится. Я брательника к тебе с машиной отправлю. Он тоже собирался ко мне в гости,
отпраздновать Светлое Христово Воскресение, как победу Жизни над Смертью, Истины над Ложью, Любви над Разделением!.. – вспомнил он слова патриарха всея Руси Алексия.
           – Нет уж, нет уж, умерла – так умерла: не чёрт со мной, а Бог!– перекрестился телефонной трубкой Игнат и, довольный приглашением приятеля, пошёл молиться, думая: «Пасха – это избавление от рабства дьявола (в переводе с греческого языка)».
В воскресенье, ни свет ни  зоря, приехал младший брат Сашки, как две капли воды похожий на старшего: под два метра ростом, крепкий, как борец, без признаков лишнего веса. Чёрные, волнистые волосы украшали массивную, скуластую голову, с большими синими, как утреннее небо, глазами. Кавказский, прямой нос и светлые усы делали лицо достойным для творчества скульптора. Длинные, жилистые руки с мозолистыми ладонями, говорили, с каким трудом даётся ему хлеб насущный… Крепко, как тисками, сжав потную руку Игнатьевича, он улыбнулся белоснежной улыбкой и представился:
– Звать меня Аверьян. Карета подана, господа!– пошутил он.
– Ну, скажете тоже. Графьёв нашли. Из рабочих и крестьян мы, голубчик…
Смущённая Наталья Николаевна, стала быстро собирать семью в гости. Разобравшись с детьми и мужем, занялась собой. Расчесав длинные, тёмно - русые волосы деревянным гребнем, сплела толстую косу и уложила её в красивую причёску. Припудрив носик и подрумянив щёчки, подвела чёрным карандашом брови и распушила кисточкой реснички. Накрасив пухленькие губы розовой перламутровой помадой, улыбнулась своему изображению в зеркале, сверкнув бриллиантами своих карих глаз. Надев любимое сиреневое платье, общепринятых форм, и чешскую бижутерию, засверкала, как звёздочка, подняв всем настроение.
«Не дурна во всех отношениях…» – подумал брат друга.
           В пригороде, в заброшенной деревеньке Ойха, возвышался, как крепость на пригорке, дом Сан Саныча: мощные, из красного кирпича стены с высокой крышей, напомнили Игнату о детском садике, в котором они воспитывались вместе с Сашкой сорок лет назад. Скреплённый бетоном участок с высоким забором охранялся свирепой кавказской овчаркой и напоминал гарнизонную губвахту в армии. Массивные железные ворота, крашенные в красный цвет, вызывали уважение к хозяину особняка…
Гостеприимная хозяйка, строгой внешности, с деловым видом поздоровавшись с гостями, повела их показывать дом, а заодно искать хозяина. Изысканная, классическая мебель под старину, шёлковые обои, зеркальный, французский потолок и прочая роскошь, говорили о том, что Александр все эти годы зря время не терял. Крутая, ветвистая  лестница привела гостей в спальню: там, на огромной кровати храпел хозяин дома. Подскочив, как ошпаренный, Санёк заморгал глазами и виновато, удивлённо посмотрел на друга, потом на себя в зеркало шкафа, по-видимому, сравнивая себя с Игнашкой. Растерев опухшее лицо, почему-то зашептал: «Извините, ради Бога! Я тут без вас разговелся, не вытерпел: после баньки запил рюмку первача квасом. Нервы ни к чёрту: вот падший ангел и попутал грешного».
– Пойдёмте к столу, а то обед остынет, – заторопилась хозяйка.
Спустились в просторную гостиную. Посреди зала стоял дубовый, полированный стол, заставленный едой по  высшему разряду: волнистые грузди в сметане, круглая, парящаяся  картошечка, с запахом укропа, маленькие, аккуратные огурчики, салаты неизвестного состава, сало с чесноком  и прочие мясные деликатесы, которые снились Игнату Игнатьевичу на протяжении всего строгого поста, прошибали слюну и притягивали к себе, как магнитом…
– Ну, вы даёте, как на свадьбе! – удивилась Наталья.
– Да ладно уж, не каждый день такие гости приезжают, – улыбался счастливый Сашка, взяв в руку рюмочку. Изыди, нечистая сила – останься чистый спирт! – пошутил хозяин дома. С праздником, гости дорогие.
– Вы уж меня простите, грешного, – заявил Игнат,– я скромничать не буду: устрою себе праздник живота... К сожалению, не всегда скромность украшает человека. Чаще всего скромность жалкая бездушная  тень, безропотно позволяющая топтать себя грязными ногами…
– Ну, как, нравится? – выпил, не закусывая, хозяин.
– Да, грузди очень вкусные! Да и дом, как музей...
– У нас здесь сказка: грибы в ста метрах от дома. Все овощи сами выращиваем, по  старой советской  привычке. Сок берёзовый  добываю, а самое главное для меня здесь – это самодельный  квас… Пошли, угощу тебя, пальчики оближешь. «Квас – самый главный     лимонад», я у Ивана Алексеевича Бунина вычитал.
Вышли на высокое крыльцо, с которого, как на ладони раскинулась вся прекрасная панорама данной местности. Как на картине, посёлок окружала берёзовая роща, напоминающая оренбургский платок или, скорей всего, фату невесты. Внизу, у яра, вдоль начинающей слезиться маленькой  перемёрзшей речки, стояли, как на посту вековые сосны. За высоким забором, до самой земли наклоняясь через него, к бане (к чистилищу), росли три голых дерева с остатками  плодов: черёмуха – с чёрными серёжками жалких ягод; ранетка – с коричневыми сморщенными плодами кислого вкуса; и рябина – с алыми ягодами, начинающими рыжеть. Данная живая картина поднимала настроение и желание жить… Осенний ветер, «оскалив зубы», беспощадно оборвал с них зелёную листву, а первый злой мороз заморозил ягодки, но, несмотря ни на что, деревья не погибли: они начинали заново оживать от весеннего солнца и продолжать кормить птиц… Весна растворяла зиму, повсеместно оголяя землю, образуя чёрные проталины, на которых зазеленела трава и подснежники. По дворам Ойхи топились прокопчённые баньки, готовые согреть не только тело, но и душу. Приятно пахло берёзовыми вениками, недавно рублеными дровами и навозом.
Возле так называемой баньки, которая была в два, а то и три раза  больше местных деревенских домов, находился погреб. Крутые бетонные ступеньки увели друзей под землю. Взбадривающая прохлада привела в норму захмелевших мужиков. Сырость и свежесть приятно будоражили ум и рассудок Игната Игнатьевича. На керамическом полу стояли, как бомбы, железные бочки с квасом.
- Подержи ведро, я налью малость! – попросил изготовитель чудесного напитка.
После открытия крышки, послышалось шипение, вышел волшебный газ, заставляющий жить этот чудесный напиток. Сан Саныч, как освободившийся  джин, поднял бочку и налил пузырившийся, как шампанское, квас в эмалированное ведро. Золотисто - прозрачный напиток наполнил погреб волнительным хлебным запахом свежести и новой жизни. Перелили продолжавший резвиться квас в деревянный  ковшик. Выпили, насколько хватило духу. Газы ударили в нос: холодный нектар жизни с новой силой заиграл в голове. Опять захмелели и запели: «Вот квасок – попыривает в носок!..»
Окрылённый гость встал на перевёрнутый тазик, как на сцену. Голова  лысиной на макушке упёрлась в яркую лампочку, осветив бледное, похудевшее лицо. Задрав курносый нос кверху, растянув остатки двойного подбородка, втянул в себя спавший на пару размеров огромный живот, Игнат Игнатович, вытянув массивную руку, прохрипел: «Стихотворение о квасе! Исполняется впервые. Все мои стихи – это модели моих будущих рассказов, повестей и романов! » Пошатнувшись, сверкнул зелёными глазами. Надул пухлые губищи, схватился за полку. Выровнявшись, застегнул верхнюю пуговицу бордовой рубашки, начал с выражением, нараспев, читать:
  - От русского кваса – туман в голове:
Мутнеет рассудок и хочется петь.
На соке берёзовом, в бочках стоит,
Ну, как не напиться? Ну, как утерпеть?
Хмельной он, как пиво, иль сок от лозы…
Боюсь его с водкой мешать, как грозы!
Люблю его утром я: после похмелья,
Испить ковшик полный – вот это веселье!
Ядрёный, из погреба, с газом шальным;
Он жизнь продлевает, лекарство больным.
Квас – чудо придуманное на века.
Течёт он весной, как с вершины река.
Квас – лучший напиток на все времена.
Как золота слиток, когда есть жара.
Он в бане помощник, в окрошке герой…
Налей мне быстрее ещё, дорогой!

        Некоторое время Сашка молчал. Потом, от внезапно нахлынувших чувств, подскочил к другу и крепко обнял его, пытаясь оторвать от тазика и поставить на пол.
        – Дорогой ты мой человек, как точно ты всё подметил. Кто это написал? Я это  стихотворение первый раз слышу.   
        – Да отпусти ты меня,– засмущался Игнат. – Личное произведение, придуманное пять секунд назад, на «квасной волне».
        – Ну, ты даёшь, кабан,– удивился квасовар. – Тут у меня соседи: крупные специалисты в области литературы; местные мэтры; кандидаты в классики;   картошку для свиней выращивают…Хочешь, позову их в баню? Они оценят твои таланты от и до: из одних ли вы квасов?..  Дай Бог, – напечатают  где- нибудь... Но не бесплатно, конечно.
             – А что, зови! За честь приму познакомиться… Всё ж веселей  будет, с такими людьми кваску испить: говорят, их сам Астафьев в хвост и гриву критиковал… Их до сих пор трясёт и пугает его оценка местных критиков («нынешних литературных динозавров»): «Мне иногда сдаётся, что провинциальные критики учились в каких-то отдельных школах, у совершенно неведомых мне преподавателей, которые читали книги вверх ногами – и сплошь получались они дальтониками, и различают только чёрное и белое, радуга же и все её сказочные соцветия вовсе недоступны их зрению. Вот ведь «горе от ума»! Точнее, от полуобразования, полукультуры и полного отстранения от будничной жизни, иначе бы было ведомо критикам, что золото добывается всего лишь из песка, алмазы – из такого ли бросового камешника, из такой ли неприметной речки, да и глупая курица по неразумности своей всё ищет жемчужное зерно в самом что ни на есть вульгарном назьме».
            Сан Саныч залез на поленицу березовых дров, и, взяв в руки приватизируемый на работе рупор, заорал во всю деревню: «Кузьма Сергеич, Николай Алексеевич, Иоанн Викторович, Мишель!». Покраснел от напряжения Сашка. Поленница зашевелилась, как живая, и гостеприимный мужик на пятой точке полетел вниз, на грешную землю, крича на лету: «Приходьте на питиё кваса!..»
Гостей долго ждать не пришлось. Улыбающиеся и довольные, что их знают и не забывают, радушно познакомились, пройдя в предбанник.  Описание данных образов сократим до одного предложения: представьте, что зашла группа «наполеонов» ( как известно, Наполеона возвеличивают и ненавидят одновременно), одетая, пахнущая и причёсанная по- разному. Перейдём к внутреннему миру, приглашённых  литераторов и деятельности некоторых из них, ведущей к банкротству современной литературы.
Кузьма Сергеич: хитромудрый мужичок, чёрного цвета, приехавший в большой город не то из-под Ташкента, не то с Тайшета. Выучился на журналиста и начал писать любовные рассказики, постоянно думая о выпивке и сексе, считая, что других тем в жизни и литературе нет (из-за отсутствия другого опыта). Даже священное для всех слово Бухенвальд, связал с пьянством, назначив ему синоним бухать. Назвав своего героя, а скорей всего самого себя, Бухачом (Не кощунство ли это над всенародной болью и памятью перед  поэтом Кочегаровым). Если бы он относился ко всем поэтам так же трепетно, как Андрюша к Кочегарову, цены бы ему не было…
 Окончив литературные курсы в столице, возомнил себя мэтром и всем упорно советовал читать произведения классиков и свои. Издавая новый журнал в городе, мечтал разбогатеть за чужой  счёт, но тщетно. Неудачи по высасыванию денег приводили его в бешенство, что усиливало скорость его нравственного падения в самую глубокую финансовую пропасть, в которую можно падать всю жизнь…Конечно, понятно здоровое желание заработать, но зачем тащить за собой бедных авторов, пользуясь их беззащитностью. (Терял всякий интерес к любому человеку не желающему платить…) В глубине души может быть и не плохим мужиком, если сам этого захочет…
Иоанн Викторович: постоянно ругающий евреев и не только их, любил по - рассуждать при любом удобном случае на заданную тему. Окончив библиотечный институт, наконец- то вырвался в город. Много работая с книгами (протирая с них пыль в библиотеках), по роду своей службы. Заушно (заочно) выучился на редактора. Читая рукописи местных авторов, естественно, после корректора, пришёл к выводу, что он не хуже, и тоже может быть писателем, а не каким-то сереньким библиотекарем.
Постоянно изучая творчество Астафьева, с завистью и злостью  думая: почему он не на его месте? «Вот открыли Астафьеву шлагбаум, – с горечью рассуждал он, – потом хотели вернуть обратно, но уже было поздно: весь мир признал талант мастера. И, не дай Бог, ещё появятся ему подобные личности, – думал он по ночам, мучаясь от бессонницы и зависти. – Я не допущу этих самоучек даже на обочину литературы…» Очень любит рыться по помойкам и рассказывать соответствующие байки про сибирского классика  и литературную элиту: что якобы они писали и пишут чисто механически, без знаков препинания и с ошибками, но, а если набирают на компьютере, то поражают чрезвычайным количеством лишних запятых. Многие грешат плагиатом, и он устал разгребать их чушь и делать их классиками… Сам же вообще избегал знаков препинания.
Любит выпивать в одиночестве, так как пьяных, да и трезвых людей, терпеть не может…Сам, не создав ни одного поистине стоящего  художественного произведения, постоянно топил талантливых авторов в грязи, считая только свои произведения настоящей литературой…Всех, кто уходил от него к другому редактору, тут же пытался очернить, обвиняя даже членов союза писателей в безграмотности и газетчине…Сам, как правило, смотрел произведения, как попало, допуская глупые ошибки (опечатки). Годами задерживал рукописи у себя. Цель всех его действий – не забота о чистоте литературы и русского языка, а только личная выгода…В прошлом подрабатывал по совместительству  в органах, конечно, не опеки, топя своих товарищей по всем направлениям. Безнадёжно отстал от современной жизни, не понимая до конца, что происходит вокруг него…
Иоанн Викторович постоянно прячется и  шифруется (мания преследования), боясь расплаты, за свои подлые делишки… Его домашний телефон не способен принимать сигналы и якобы не имеет номера. Серьёзно считает, что его хотят убить. Пострадавшие, от его халатности и алчности авторы только из жалости не  принимали никаких мер… Отвечать надо за каждое слово, за каждую запятую и букву в проверенных вами произведениях. Нельзя, так безответственно относиться к своему же хлебу насущному…Одно непонятно, вроде бы не плохой мужик, но почему такой ядовитый и так подло себя ведёт?.. Был готов тут же отказаться от своей подписи под им же отредактированными произведениями, узнав всю правду о себе… Но в начале надо вернуть все деньги, уплаченные вам и издательству, за то, что вы сделали, а потом пихать голову в снег, не найдя песка, как страус в зоопарке «Роев ручей», забывая о том, что место для наказания осталось и можно заболеть воспалением головного мозга!..
Мишель Львович, рано начавший лысеть от нахлынувшего на него библиотечного опыта: был библиотекарем высшей гильдии. На гребне новых технологий, благодаря своей моральной распущенности и невероятной изворотливости, по случайности въехал в Союз писателей. Удивительно, как с таким уровнем перепрыгивают такие литературные барьеры? Неужели его коллеги ничего не видят и  не понимают?.. Очень гордился собой. Мечтал стать редактором и косить деньги с начинающих литераторов,  при этом не удосужился до конца прочитать, что такое редактирование и поинтересоваться, как по-настоящему вычитываются рукописи…Неумолимая коммерция и в то же время подстёгивающая к совершенству конкуренция вили беспощадную борьбу с новоиспечёнными  литераторами.
Мишель просто считал себя гением…Даже к Богу проявлял своё не уважение, доказывая этим, что относится к чертям. Окрасив перекисью водорода свою плешь,  в белый цвет, вызывал удивлённую улыбку у нормальных мужиков. Если бурого медведя окрасить в белый цвет, он породу не поменяет, косолапость не исправится и жить во льдах не сможет, и тем более лохматым львом не станет. Как правило, после его работы как редактора приходилось многое переделывать. Поражала элементарное неспособность логически и лексически грамотно составлять предложения и незнание элементарных правил русского языка: полностью доверял правкам компьютера.
На недоумённые вопросы авторов Мишель Львович отвечал кокетливой улыбкой, выворачиваясь, как  уж или рыбина. (Взял на себя  непосильную ношу: надорвался, заработал грыжу, но ещё не понимает этого…)   Считает себя щукой (борцом за чистоту языка), а всю остальную пишущую братию мелкими карасиками или пичугами, забывая о том, что есть простые люди, которые этих хищников постоянно прищучивают: так называемые рыбаки-читатели…Желание наживы и быть поближе к власти сильнее, чем желание быть честным. Благодаря таким как он, страдали Астафьев и Шукшин, убили Пушкина и Лермонтова… Небезнадёжен, так как впереди уйма времени, чтобы поменять голубую кровь на красную…Прежде, чем учить других, надо на своём примере доказать свою литературную дееспособность.
Николай Алексеевич: добрейшей души человек, по  первой специальности врач- психиатр, прекрасно понимал душевное состояние по раздвоению личности  своих коллег по перу. Иногда очень сожалел, что у него нет друзей: врача-паразитолога и хирурга-травматолога русского языка…  Окончил Литературный институт с отличием. Прочитал девяносто томов Льва Толстого. В отличие от вышеперечисленных гениев, был способен замечать настоящие ошибки: обходиться без корректора, и  постоянно издавать свои новые книги. Считал: кто был в дурдоме – в цирке не смеётся; поэтому старался не конфликтовать, психоанализируя действительность. Он уверен, что любую рифму можно предугадать: так зачем повторяться? В глубине души, конечно, понимал, что со старыми рифмами рождаются новые прекрасные стихи… Женат,  воспитывает троих детей.  (Действительно настоящий литератор). Удивительно сердечный человек, со  здравым рассудком и внешностью моложе фактического возраста на лет двадцать пять. Как будто сам Господь законсервировал его для справедливости и добрых дел.
Всё было хорошо, пока Сан Саныч угощал знаменитых гостей… Как только хозяин перевёл разговор о неожиданно открывшемся  таланте своего друга и о его замечательном стихотворении, глаза  Кузьмы  превратились в звериные, закатившись к верху.
Игнат Игнатьевич, окрылённый похвалой приятеля, поддал в  каменку пол-ковшика кипятка с эвкалиптовым настоем,  поднявшись глыбой над специалистами,  с выражением, слегка заикаясь от волнения, прочитал стихотворение о квасе. Мелкая дрожь вдохновения заставила всех занервничать.
Николай Алексеевич из вежливости одобрительно улыбнулся, прошептав: «Ввысь устремляются мечты, как дым из баньки деревенской… В общем-  то хорошо».
– Я не согласен, – заявил Кузьма Сергеевич, подпрыгнув, как бес перед заутреней.– Мне не понятно, почему квас русский, а не другой национальности? Это не правда, что от кваса мутнеет рассудок и хочется петь. Мне, например, хочется в туалет. Вообще, как выглядит твой напиток и почему ты его боишься, как грозы? Точнее было бы бояться, как козы. И вообще, река из кваса – это явный плагиат из сказки о молочных реках и кисельных берегах. Почему не сказано конкретно, сколько было литров вашего любимого напитка? Ну, а сравнения с золотом, лекарством и с выпивкой вообще в никакие рамки не вмещается. Я, конечно, понимаю, как крупный специалист в этом деле, что при опохмеле он необходим. Ну, а как же другие жидкости, которые спасают не менее эффективно, чем ваш квас? Ну, насчёт окрошки я сомневаюсь в принципе – это вообще еда для свинтусов. Ну, а то, что ты не наливаешь так быстро
Мишель Львович: рано начавший лысеть от нахлынувшего на него библиотечного опыта: был библиотекарем высшей гильдии. На гребне новых технологий, благодаря своей моральной распущенности и невероятной изворотливости, по случайности, въехал в союз писателей. Удивительно, как с таким уровнем перепрыгивают такие литературные барьеры. Неужели его коллеги ничего не понимают?.. Очень гордился собой. Мечтая стать редактором, и косить деньги с начинающих литераторов;  при этом не удосужился до конца прочитать, что такое редактирование и поинтересоваться, как по-настоящему вычитываются рукописи…Беспощадная коммерция и в то же время подстёгивающая к совершенству конкуренция вили беспощадную борьбу с новоиспечёнными  литераторами.
На недоумённые вопросы авторов Мишель Львович, отвечал кокетливой улыбкой, выворачиваясь, как  уж или рыбина. (Взял на себя  непосильную ношу: надорвался, заработал грыжу, но ещё не понимает этого…)   Считает себя щукой (борцом за чистоту языка), а всю остальную пишущую братию мелкими карасиками, забывая о том, что есть простые люди, которые этих хищников постоянно прищучивают: так называемые рыбаки…Желание наживы и быть поближе к власти сильнее, чем желание быть честным. Благодаря таким как он, страдали Астафьев и Шукшин, убили Пушкина и Лермонтова… Небезнадёжен, так как впереди уйма времени, чтобы поменять голубую кровь на красную…Прежде чем учить других, надо на своём примере доказать свою литературную дееспособность.
Николай Алексеевич: добрейшей души человек, по  первой специальности врач- психиатр, прекрасно понимал душевное состояние по раздвоению личности  своих коллег по перу, и иногда очень сожалел, что у него нет друзей: врача-паразитолога и хирурга русского языка…  Окончил Литературный институт с отличием. Прочитал девяносто томов Льва Толстого. В отличие от вышеперечисленных гениев, был способен замечать настоящие ошибки: обходиться без корректора, и  постоянно издавать свои новые книги. Считал: кто был в дурдоме – в цирке не смеётся; поэтому старался не конфликтовать, психоанализируя действительность. Он уверен, что любую рифму можно предугадать: так зачем повторяться? В глубине души, конечно, понимал, что со старыми рифмами рождаются новые прекрасные стихи… Женат,  воспитывает троих детей.  (Действительно настоящий литератор.)
Всё было хорошо, пока Сан Саныч угощал знаменитых гостей… Как только хозяин перевёл разговор о неожиданно открывшемся  таланте своего друга и о его замечательном стихотворении, глаза  Кузьмы  превратились в звериные, закатившись к верху.
Игнат Игнатьевич, окрылённый похвалой приятеля, поднявшись глыбой над специалистами,  с выражением, слегка заикаясь от волнения, прочитал стихотворение о квасе.
Николай Алексеевич, из вежливости, одобрительно улыбнулся, прошептав: «Ввысь устремляются мечты, как дым из баньки деревенской… В общем-  то хорошо».
– Я не согласен, – заявил Кузьма Сергеевич.– Мне не понятно, почему квас русский, а не другой национальности? Это не правда, что от кваса мутнеет рассудок и хочется петь. Мне, например, хочется в туалет. Вообще, как выглядит твой напиток и почему ты его боишься, как грозы? Точнее было бы бояться, как козы. И вообще река из кваса – это явный плагиат из сказки о молочных реках и кисельных берегах. Почему не сказано конкретно, сколько было литров вашего любимого напитка? Ну, а сравнения с золотом, лекарством и с выпивкой вообще не в какие рамки не вмещается. Я, конечно понимаю, как крупный специалист в этом деле, что при опохмеле он необходим. Ну, а как же другие жидкости, которые спасают, не менее эффективно, чем ваш квас? Ну насчёт окрошки я сомневаюсь в принципе – это вообще еда для свинтусов. Ну, а то, что ты мне наливаешь так быстро, я, конечно согласен и безмерно рад. Слушай, дай сто рублей. Закажите мне бабу. Помоги провести Манский фестиваль. Давай создадим акционерное литературное общество…Отвези меня к сыну в Тайшет: всего - то каких-то пятьсот вёрст. –Посыпались бесчисленные просьбы на голову начинающего поэта, который почувствовал себя дойной козой…
– Да, конечно, мастерства явно не хватает… Хотя, говоря начистоту: вряд ли кто-то из моих коллег по литературному цеху, напишет лучше!.. Пиши лучше прозу: в рассказах можно более подробно объяснить тупому читателю, что ты хотел сказать. Вот почитай, как надо писать, – протянул тонюсенькую, как тетрадка школьника, книжку, Иоанн Викторович. – Если есть желание, я помогу тебе издать любую книгу, за твой счёт, естественно, не смотря на то, что меня блокировали, в нашей местной организации. Сейчас печатать можно всё, были бы деньги. Бумага всё стерпит. Вот меня уже сорок лет терпит и нечего страшного… Ты помоги мне вывести картошку, и ваши произведения оживут на бумаге. Никто после моего редактирования не посмеет  произведение не художественными. Но, а данное произведение явно напоминает репортаж из квасного погреба. У всех, как у людей, в погребах заложено вино и овощи, а в данном случае - квас. Для меня это странно и непонятно…
– Какой репортаж, – это же стихотворение!?..– возмутился, подскочив как ошпаренный, хозяин дома, горой встав на защиту друга.– И если на то пошло: мой погреб, и, что хочу, то в нём и держу! – сжал он кулачищи и заскрипел от злости зубами.
– Да успокойтесь. милейший, – испугался критик, – я  ничего против вашего погреба не имею. Есть у нас одна местная газета: там всех графоманов печатают; да и вообще, кого попало... Даже моё творение напечатали на последней странице!– протянул он истрёпанную газетку.
– Да, слабовато, слабовато: глаголы – утопия для поэзии… Да и нескладно вообще. Научитесь вначале складывать, или предупреждайте что это не чернуха, а белое стихотворение… – затараторил Мишель Львович, прочитав стишок в газете.
– Это вы про меня? Вот вам нечего делать, вы и складывайте! – завизжал, как ужаленный, Иоанн Викторович.– Я вам не ровня, понимаешь ты: ставить меня с такими, как вы, в один ряд. Если я пришёл с вами в баню попариться, это не значит, что я с вами буду на брудершафт пить!.. Осторожно голубок, у меня дома оружие есть. Подстрелю на взлёте, как горлянку, которая знает одно лишь слово и постоянно его поёт: «чекушку, чекушку», зазывая пернатых пообщаться.
 – Нет, нет, что вы, душечка! Успокойтесь: я про квас…Тематика и стиль какие-то странные: любовь к кислому квасу возносится на уровне любви к сладкой женщине. Мне это просто не понятно, честное слово. Я по ряду некоторых причин ни квас, ни женщин вообще не люблю. Никому не показывай вашего стихотворения, а то люди смеяться будут… Пусть лучше плачут, как над моими.  А в принципе, за общепринятую плату готов быть вашим редактором,– важно сказал Мишель Львович.– Поверьте, душка, я многим отказываю…
Одно общее качество, не смотря на разный уровень и опыт, было присуще спорщикам: желание сорвать деньги с творческих  людей, при неспособности профессионально подготовить рукопись к изданию. По-видимому, библиотекарям не суждено быть настоящими писателями и редакторами… С приобретением опыта, начинающие писатели понимали уровень лжередакторов, вспоминая слова Станислава Ежи Леца: «Невероятный прогресс! Неграмотные стали редакторами!», и с ужасом сожалели о потерянных деньгах, выкинутых по их милости на ветер…
Ошеломлённые друзья, вспомнив Советскую власть, с её парткомами (когда их принимали в кандидаты КПСС),  вспотели и зачесались на нервной почве. «Как всё повторяется, – вспоминал Игнат прошлое время, – и тогда, двадцать пять лет назад, его не приняли в члены, за драку!..». «Гении», как энцефалитные клещи, насосавшись крови и отравив ядом мозги, довольные, с видом явного превосходства, смотрели на свои огромные жертвы. Опустошённый энергетически Сан Саныч пытаясь защитить друга, вскочил на стол  и закричал: «Вам, конечно, с навоза видней! Слушай сюда, как другие пишут! И если это вам не понравится, то вы уж меня простите, я не знаю, как с такими, как вы, быть? Сколько людей – столько суждений, но на основании логики и здравого смысла, мнения должны совпадать…».

                - О чём, прозаик, ты хлопочешь?
Давай мне мысль какую хочешь:
                Её с конца я завострю,
Летучей рифмой оперю,
                Взложу на тетиву тугую,
Послушный лук согну в дугу.
                А там пошлю наудалую,
И горе нашему врагу!-

           – Ну, вот видите, опять та же ошибка, снова наступаем на одни и те же грабли. Как звали прозаика, и как он выглядит? О чём конкретно он хлопотал? О какой конкретно мысли он говорит и как можно завострить с конца? Вы видели когда-нибудь рифму в перьях? И прежде, чем получить тугую тетиву, надо согнуть лук, а у вас всё наоборот. Непонятно, галиматья какая- то!.. Да и чего нового вы тут сказали?– почему-то злился Кузьма. – Писать необходимо, только через образы: иначе не достать до глубины, и не взлететь на вершины поэзии и литературы в целом…
          – Пишите прозу, и всё всем будет ясно… Не хватает мастерства, не хватает…Вы меня почитайте и старайтесь писать, как я: «Судьба поэта – судьба не ласкова. Все рифмы найдены, слова затасканы». Лучше меня в городе и крае никто не пишет! И почему взложу? Когда даже школьнику ясно, что возложу!.. И вообще я вам советую, голубчик: если можете, то не пишите!– цитировал Викторович Виктора Астафьева, хитро прищурясь, сверкнув завистливым взглядом ,выдавая данную мысль за свою.
          –Я ж вам говорил, не надо смешить народ. Ставьте хоть пошлость и подлость на пьедестал. Главное, чтобы произведение доставляло эстетическое удовольствие от самого прочтения. - (Прочитав послесловие к книге «Лолита» американского издания 1958-го года, Мишель  выдавал мысли Владимира Набокова за свои, - не имея, что сказать, он говорил с умным видом  устами классика на свой лад, в надежде на Нобелевскую премию). - Жить надо в кайф,– продолжал умничать Мишель, давно забыв об эстетическом состоянии собственной души, видел только плохое, не замечая хорошего.– Хватит нам и своих графоманов… Напечатать, конечно, можно, что угодно, кроме настоящей правды…Вот однажды был случай: после бурной ночи, днём, когда солнце стояло в зените, нам доверил главный редактор всем известного журнала,  отредактировать и   сделать выборку среди огромной кучи рукописей,  начинающих поэтов и прозаиков.   Мы везли рукописи в переполненном автобусе, то и дело роняя их на грязный слизкий пол. Половину рукописей потеряли, оставшуюся часть выкинули на помойку, не занося отходы в дом… Шефу доложили: опять не одного романа нет, одни бездари. А у нас и так, в своём кругу всякого хватает… Им и то места нет, а тут новенькие. Пусть пострадают морально и материально, может, после этого и снизойдем до прочтения их ереси, и примем их в свой порочный круг избранных любителей жевательной резинки… «Уровень у нас не то, что у них!..»               
          – Ну почему завострю голубчик? Запомните на всю: жизнь: заострю! Вот деревня. И  если на то пошло, есть компьютер: он правит сомнительную грамматику и пунктуацию…Нам чужие люди неинтересны:  безграмотные – просто так, на холяву, к нам не попадут!..
           – И опять глаголы, глаголы, глаголы. С ними, естественно, легче, но в настоящей поэзии это недопустимо, – зашумели, перебивая друг друга, литераторы, напустив на себя наполеоновскую важность. – Запомните, есть всего одна тема в литературе: лирика – любовь мужчины и женщины.
– Ребята тихо, тихо, – возмутился всегда спокойный Николай Алексеевич. – Мне действительно хочется плакать от вашего невежества: это же Пушкин, стихотворение «Прозаик и поэт», написанное в 1825 году, а ваш компьютер – первый графоман….
– Да брось ты, Алексеевич, – окончательно вышел из себя Кузя.– Тебе ещё рюмку нальют, ты и не то скажешь…Это ж Сашка с пьяных глаз наплёл, что попало. Какой может быть Пушкин? Что мы, совсем  дураки, по-твоему?
       – Заметьте, не я первый поставил вам диагноз. Я вообще не пью спиртного и вам  не советую, – грустно улыбнулся психиатр.– Если вы  способны сами себя понимать, значит, не всё ещё потеряно. Начинайте соблюдать психогигиену, и, возможно вы станете нормальными людьми. «Мой друг, в душе, где жизнь идёт на слом, всегда есть выбор меж добром и злом!» Мне понравились ваши стихи, очень умные. Слегка подредактировать, и будет вполне сносно. Сами попробуйте улучшить свои стихотворения… «У поэтов есть такой обычай: в круг сойдясь, оплёвывать друг друга…» – успокаивал он автора. – Если оплёвывать предшественников, то рано или поздно вас оплюют приемники… Выдающийся мыслитель Ильин рекомендовал,  начинать критику с хороших сторон произведения, а лишь потом осторожно показывать ошибки и недостатки…Любой автор очень самолюбив и раним…Не надо из врачей превращаться в палачей!.. Почитайте ещё что-нибудь, – печально сказал Николай Алексеич, взяв берёзовый веник, и, вспомнив цитату из своего стихотворения: «Мы временем, как веником, все будем сметены… »
             Разучившийся говорить по-простому, сменив желание устроить Кузьме –               «кузькину мать», Игнат Игнатьевич  выпалил все, что нагорело на душе:

                - Как волки, кидались на строки,
Как звери, терзали слова:
Прогрызли до края, что можно;
Трещала от вас голова.
Глотали без меры куплеты,
Давились от правды моей…
Рассказы, стихи - не котлеты!
Хотел убежать поскорей.
Главу за главой поглощали…
Нажрались, довольны собой!..
Со мной, как с овцой, поступали,
Играя моею судьбой…
Наткнувшись на злато, давились.
Срыгнули волчатам еду.
                Чего вы по жизни добились?
Гореть вам за это в аду!-

          – Ну, уж это точно не Александр Сергеевич Пушкин. Вот ты Пушкина любишь? –     разбушевались литераторы и начали с новой силой смешивать с грязью давно умерших классиков литературы, обвиняя их во всех смертных грехах.
          – Пушкин, как солнце!.. Солнце –  это  звезда, а звёзд на небе, ох как  много...  Обидно, почему их все знают, а нас нет?..  Да потому, что в школе детям силой навязывают их изучать.  И если на то пошло, жил бы он в наше время, его бы стихи сразу забраковали.               
          – Я, как понимаю, вы звёзды более крупной величины, чем наше светило, – грустно сказал психиатр. – Теперь я понял, что зря сомневался насчёт вашего диагноза. Картина ясна, как Божий день: шизофрения; паранойя, завистливые, злые бездари… Я имею право, как читающий писатель, на своё мнение… Ещё Пушкин изрёк: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей».  И он был прав, встречая ненавидящих его людей.
         – Слушай, иди отсюда по-хорошему, вместе с толстяком, – продолжал наглеть Кузя, почему-то расстегнув ширинку.– Кто я, и кто он такой?.. Бычара, увези меня в Ташкент или домой на тачке, я тебе помогу в наш союз вступить.…Дай двести рублей. Да, я первый после Пушкина!
        – Да мы же не в твоём доме, – возмутился Игнат. – Никуда я больше не хочу ни наступать, ни вступать. Вы друг друга ненавидите: улыбаясь, готовы  разорвать любого в клочья. Что делите, не понятно. Умные и талантливые люди вас раздражают: вы их губите, а вместе с ними всё новое и прогрессивное в современной литературе. Вы жизнь то  знаете только по  древним книжкам, а то, что вас окружает, не понимаете и не замечаете. Всё, с меня хватит этого литературного счастья: с её литературной дедовщиной и проституцией… Сами пытаетесь писать по  классическим штампам через трафареты, а не получается  «Мне терять нечего, кроме своих цепей и вашего общества…» Я тоже имею право, как пишущий читатель, рассказать всю правду про вас!..

                - Всё, вроде, написался – не слышу я стихов:
Я вырвался из плена, сбежал от дубаков…
Вы думаете, горе? Нет, я поверьте, рад.
Я жил как будто воин: устал от канонад.
Хорош ползти по гнили на встречу дуракам.
Нигде меня не били так больно по рукам.
Я думал: здесь прекрасно, красиво и светло –
Здесь подлое коварство метёт, как помело.
Вы злобу раскалили, до крайности дошли.
Сгубили вдохновенье, – мои стихи ушли…
                Вернутся, но не скоро, наверно, через век.
                Устал творить и плакать, замучил этот бег.
                Пора остановиться, свободно подышать.
                Пойти и помолиться, и, попроведать мать. -

                Игнат Игнатьевичу стало плохо: его выворачивало наизнанку, заболели голова и сердце, поднялось давление. Зависть всегда разрушительна!.. «А судьи то, кто?..»– стучал, как бубен шамана, в голове, монолог  Чацкого...  Они друг друга боятся: страшась правдивого приговора в своей бездарности. Как бешеные, голодные псы рвут в клочья любой талант… Гасят любую искру Божью, как «пьяные пожарники», заливая любоё пламя, холодной водой безразличия, корысти и зависти…
     Вдруг пошёл дождь, очищая землю от скверны. Страшный гром усилил головную боль, а молнии, разрывая грифельный закат, осветили на мгновение небо пламенем надежды, не причинив никому вреда
– Да, завидовать тут нечему, – разговорилась хозяйка. – Прилетели, как три комарика, пожужжали, пропищали в своё удовольствие, погоняли крылышками воздух, выбрали вкусное  место у огромного человека, потоптались на нём, переваливаясь с боку на бок, отбивая чечетку своими тонюсенькими лапками, сдули пыль и грязь для  своей подлой цели - и вонзили свой острый, игольчатый носик по  самые ноздри на своей безмозглой головушке, насосались хмельной кровушки и, отяжелевшие и счастливые, не смогли найти сил, чтобы смыться и опять искать жертвы, вот их вовремя и прихлопнули… Дай Бог, чтобы незаразные были, и как хорошо, что живут только сутки. Вздуется место от  их вампиризма: почешемся некоторое время и забудем их гадость, вместе с ними, навсегда!..
                «Разве вы не встречали раньше людей, полное ничтожество которых – тайна для окружающих? Пора уж приоткрыть эту завесу, чтобы понять их внутренний мир и истинную сущность». – Объясняли  происходящее цитаты из классики.  – «Если у вас есть талант, то вы скоро узнаете, какую страшную, непрестанную борьбу ведёт посредственность с теми, кто её превосходит».
                «Неужели честностью нельзя добиться ничего, – стучали рассуждения одного из бальзаковских героев в голове Игната. – Какой жестокий бой! Люди пожирают друг друга, как пауки, посаженные в банку. Скорей всего, блеск гения, победит искусство покупать. Перед силой гения склоняются и его же ненавидят, стараются очернить его за то, что гений берёт всё без раздела, но, пока он стоит твёрдо, его превозносят, – короче говоря, боготворят, встав на колени, когда не могут втоптать в грязь. Продажность – всюду, талант - редкость. Поэтому продажность стала оружием посредственности, заполнявшей всё, и остриё её оружия вы ощутите везде».
–  И снова: изо дня в день; из века в век, – всё повторяется, – с грустью промолвила Наталья Николаевна. – Ещё  в 1814 году, в  альманахе «Вестник Европы» было опубликовано стихотворение Александра Сергеевича «К другу стихотворцу», где он дал полный расклад, что  ожидает  тех, кого, посетила муза:

                «Подумай обо всём и выбери любое:
        Быть славным хорошо,
спокойным – лучше вдвое»

                – Игнат, что с тобой? – забеспокоился Сан Саныч.– На кваску испей, полегчает.
– Спасибо, друг сердечный. Ничего больше, Сашка, на этом свете я не хочу!.. Сколько же эти книжные пираты водолазов от литературы потопили: в начале опустив их на самое дно, а потом, перерезав шланги с кислородом, так и не дали всплыть на поверхность?.. Теперь мне понятно, почему люди не хотят читать книг: скучно, непонятно для чего написано и неинтересно. Кому пишите сами себе? А надо бы людям!.. Вот  и завалены все городские помойки старыми книгами Советского реализма и не только Советского, но и произведениями нынешних ужасных реалий новейшей истории. Не это ли настоящая оценка их труда?.. Сердце кровью обливается, когда вижу эту ужасную картину вандализма над книгами. Похуже, чем при Гитлере, когда сжигали мысли великих мастеров на центральной площади Берлина. Задумайтесь, почему так происходит, и кто в этом невежестве виноват?
              Подумали бы хоть из безумной  любви к самим себе, какую память оставите после себя, и что про вас будут писать ещё долгие, долгие годы!?..  Правильно пишет в своих замечательных стихах настоящий мэтр поэзии Анатолий Третьяков, явно столкнувшийся с теми же проблемами: «Гений с гением не дружат – копят друг на друга злость. Новый Пушкин нам не нужен: и один как в горле кость!»
                «Пока мамонты не вымрут – слонам жизни не дадут…» А пока работать надо, без чванства и амбиций, до последних сил; до потери пульса в пишущей руке, и деньги копить: чтобы их кормить…Напрасно кто-то безнадёжно пытается растопить бездушный, безразличный, немой айсберг своими жалкими горячими слезами. Только с помощью денежного кайла можно отломить себе кусок льда для того чтобы быть поглощённым порочной системой и превратиться в единое с ней целое!..  А может быть, просто взять и вычеркнуть их из своей жизни, разрывая листы бумаги по сверкающему рыжевато-розовому горизонту, отвергнутых строк, - пересохшим фломастером, предварительно обмакнув его в «змеиный яд» недоговорённости!?..
                Красноярск. 2007. 04. 27.–2008.04..27.