Обожествление империи

(Статья написана в 1998 году, прежде публиковалась под псевдонимом Игорь Смирнов)

I
Российским библейским христианам приходится слышать упреки и обвинения в оставлении традиционной веры. Сами обвиняющие, как правило, люди неверующие, к предписаниям защищаемой ими конфессии относятся совершенно равнодушно. Пожалуй, некоторых из них можно назвать социально религиозными. Такой народ верует, как принято в округе.

Будь мы атеистами, нашим советникам не было бы до нас никакого дела, но мы имели дерзновение пойти на открытое объявление своей веры. Появление у россиянина твердого религиозного убеждения, отличного от настоявшихся, необыкновенно возбуждает его соотечественников. С этим они примириться не могут, усматривая в таком волеизъявлении обидный для себя вызов, и намерены сделать все возможное, чтобы вернуть своего соплеменника в прежнебытное состояние, из которого его вызвала проповедь Слова Божиего. Они испытывают прямо-таки страх перед библейскими христианами. Страх этот кажется иррационально-иррелевантным, но россияне верят о библейских христианах всяким небылицам; благо официальные представители традиционного верования клятвенно заверяют усомнившихся: все так и есть, истинная правда. Нас уже обвинили почти во всех преступлениях, остались только инцест и каннибализм. Обвиняют, не слушая наших объяснений. Почему же они так напуганы, так горячатся? ведь до оголтелости дело доходит... И видишь, что причина тут вовсе не в религии. Не в Христе, Которого мы исповедуем. Не в Слове Божием. Наши обвинители Христом интересуются в последнюю очередь. Истинная причина лежит в другой плоскости.

Наши соотечественники убеждены, что с принятием библейской веры в российской метафизике произойдет непоправимая перемена, нечто такое, что изменит все окружающее пространство, роковым образом повлияет на общественное бытие, приведет к забвению и порче России... и не пройдет недели, как держава бойко рассыплется. Принятие библейского христианства обернется угрозой благополучию страны. Став другими, россияне потеряют свою ойкумену.

Но когда наши оппоненты говорят о своей любви к России и традициям народа, на деле речь идет о другом. Когда они говорят Россия, они подразумевают иное слово. И слово это – империя.

Такой же точки зрения придерживается и государственная власть. Чиновникам, в сущности, все равно, какую религию поддерживать, лишь бы она укрепляла государство. Традиционное верование потому и прижилось, что оно изначально создавалось под государство, мыслилось как составная часть его механизма политического управления.

II
Нападки на библейских христиан в России отнюдь не являются исключением в истории народа Божиего. Так относились к христианам еще в Древнем Риме.

Рим видел в последователях Христа не уважаемую религиозную организацию, а собрание подозрительных людей, отгородившихся от мира. Хотя община была открыта для всех, противники христиан обвиняли их в том, что они организуют тайные сообщества. Вместо открытого воздвижения жертвенников, статуй и храмов они посещают свои молитвенные собрания. Неудивительно, что Плиний Младший считал христианство “безмерно уродливым суеверием”.

Лояльность, которую изъявляли христиане, римскую власть не устраивала. Пусть христиане были законопослушными, трудолюбивыми гражданами. Но чем лучше ведут себя христиане, завоевывая авторитет и уважение обывателей, тем это хуже для Рима... Простота устройства общины, равенство ее членов, их крепкие связи (по общественной горизонтали, а не по бюрократической вертикали) вызывали раздражение имперской государственной машины. Вот почему государство страшилось христианского учения и было готово обвинить первых христиан в ненависти ко всему населению империи. Любовь христиан к общине казалась подозрительной, как вообще подозрительна для государства идея общины. Этим христианам община дороже Родины! Все молятся на государство, а они, видите ли, всего-навсего молятся за него. Чего еще можно ожидать от таких граждан?..

Ко времени образования новозаветной Церкви в Риме распространился культ императора. От граждан не требовалось источать чувства любви, демонстрировать пылкую веру в культ очередного правителя, достаточно было изъявить официальную лояльность. Показать, что лоялен к империи и веришь ей. По сути, это и была настоящая религия римлян: вера в империю. Власть требовала религиозного поклонения империи. Так понималась верноподданность по-римски. Когда христиане отказались подчиниться культу императора и поклониться его статуе, их стали преследовать.

Римлянам это упорство казалось непонятным и даже смешным, воспринималось как безумие и глупая сектантская блажь. Ведь культу императоров никто не верил, в нем не было мистического смысла. Это было лишь государственное религиозное действо. Все, кроме христиан, принимали условия игры.

* * *
Всякая власть желает обосновать свое существование. Доказать, что она нужна народу.1 Власть стремится сохранить установленные ею порядки и связи. Поэтому христианская община всегда воспринимается властью как потенциальная угроза. Власть боится, что связи, образуемые в общине, окажутся сильнее государственных. Государству нужно только то, что может служить его укреплению, упрочению вертикальных связей. Нужна такая религия, которая не будет иметь абсолютного значения в жизни людей. Ведь основу всего языческое государство видит не в Боге, но в самом себе.

Именно так Рим смотрел на религию. Его религия – прикладная, функциональная. Поскольку религией по-настоящему не интересовались, не развивалась и теология. Другое дело – практическая сторона. Наполнение пантеона было поставлено под надзор государственных структур.

Власть дозировала культ, разрешая или запрещая тех или иных богов. Предписывала, в каких богов веровать, каких проповедников допустить, каких выслать из страны. Высылали иудеев, египетских жрецов, последователей восточных мистерий... Время от времени возникали запреты на проповедь новых учений. Правительство призывало местные власти карать за речи, возбуждающие в народе надежды на перемены. Против “волнующих душу народа” организовывалось следствие. Зато, отметим ради справедливости, внутри утвержденного сверху пантеона римлянам дозволялось иметь свой набор богов, римлянин был свободен в выборе, какому разрешенному богу поклоняться и какой культ совершать.

Отсутствие в Риме единого культа, единой жреческой касты и твердых догматов веры (что как бы необходимо для единства империи) объясняется тем, что истинным богом, стоявшим выше всех других богов, оставался сам Рим, истинной религией было поклонение империи. Поэтому власть не считала нужным связывать себя с определенным верованием. Риму все впрок, все идет на пользу, он все принимает и впитывает, лишь бы сохранить империю и удержать покоренные народы в сфере влияния. Да и зачем догматы о богах, если Рим поклоняется самому себе? И хотя время от времени в пантеон включались новые боги, это были не новые божества, но сам Рим, являвшийся в новом обличии. Римская религия находилась постоянно в процессе развития. Рим менялся, оставаясь самим собой, оставаясь верным своей главной идее: империи. И когда римлянин говорил о своей любви к Риму, к родине, он подразумевал империю.

Культ императоров становится апофеозом религии поклонения государству. Каждый император объявлял свое правление эпохой процветания и золотого века... Но проходили десятилетия, а улучшений не наступало. В народе возникает пессимизм и разочарование в императорской власти. Империя все чаще задумывается о всеохватывающем божестве, которое поможет укрепить государство...

III
Перед византийским императором Константином стояли две задачи: сохранение единства империи и укрепление своей власти. Для этого ему нужно было обеспечить религиозное единство и упрочить культ императора, поставить его на более прочную основу. На роль единой государственной религии в то время претендовали многие, прежде всего митраисты. Все они по разным причинам были отвергнуты.

Император внимательно присматривается к христианам. Эти люди явили силу, сумев выстоять в годы гонений. Это импонировало императору, силу он уважал. Ему нужна такая религия.2 Христианство признается официальной религией Византии, Церковь становится духовным инструментом империи.

Последующие императоры развивали христианство в направлении его пригодности для империи. Достаточно быстро появляется учение о том, что христианский Бог властвует на небесах, а императору предоставлена вся земля. Император подчиняется Богу, но на земле он правит сам. Подчиняясь Богу в делах духовных, он получает законную власть над всеми народами. В империи это называют стремлением к единству мира. Власть над землей должна быть властью одного. Ведь на небесах Христос царствует один.

Таким образом евангельская идея о том, что Христу должна быть отдана всякая власть на небе и на земле (Мф.28:18), Византией не была воспринята. Учение о Христе и Его господстве над всеми государствами для империи нежелательно. Византия отдает приоритет временному (земному) и имперскому порядку, но не вечности и не порядку Христа.

Итак, Христос изгоняется из этого мира. Бог мыслится только в отношении благодати, откровения, веры, вечности. В земное Он вмешиваться не должен. Одним из первых, кто стал последовательно развивать подобные взгляды, был Орозий (380-420). Он говорил о природе и ее универсальных законах. Подводил к выводу, что можно управлять государством, опираясь на природные законы, не прибегая к помощи Слова Божиего.

Однако, разделение мира на сферы влияния небесного и земного владык не может полностью устраивать последнего, ибо в таком случае теряется сакральность власти. Поэтому византийское богословие дополняет свой арсенал языческой по сути мыслью о соединении государства и человека с Богом на метафизическом уровне. Попутно заметим, что когда есть подобное единство субстанций (метафизическая континуальность) естественно отпадает необходимость в Слове Божием.

Рассмотрим этот вопрос подробнее. Для этого нам необходимо проанализировать две принципиальных христианских пропозиции. Первая затрагивает вопрос о соотношении единого и множественного. Вторая – вопрос континуальности, под чем в данном случае мы понимаем связь между Богом и Его творением, Его соприкосновение со Своим творением. Это поможет нам уяснить отношение государства к религии.

Вопрос единого и множественного касается понимания Бога. Каков Бог? Если Бог един в том смысле, как это понимают, например, мусульмане, то и на человеке неизбежно отражается подобное единство, и тогда в его социальной жизни нет места множественному, что негативно влияет на положение индивидуума в обществе и состояние гражданских свобод. Следование подобной позиции в деле государственного строительства, как правило, приводит к созданию неограниченной монархии, сатрапии. (Мы надеемся, что в благоугодное время эту важную для становления гражданского правового общества тему мы развернем более основательно.)

Второй вопрос связан с пониманием того, как именно Бог взаимодействует со Своим творением. Либо Бог продолжается в творении, либо Он связан с миром посредством управления (через Дух, Провидение, Слово, Закон). Первая точка зрения воспроизводит в той или иной степени языческий принцип континуальности, прослеживаемый в учениях пантеизма и гилозоизма; в этом случае мир (и прежде всего человек и государство) становятся объектами обожения... Вторая точка зрения отражает позицию библейского христианства, которое утверждает, что мир не является составной частью Бога, на мир не переходит Его Божественная природа. Библейское христианство не признает слияния Бога и Его творения. Эта тема аналогично прослеживается в вопросе двух природ Христа: природа Божественная и человеческая соединены вместе, но неслиянны.

Отсюда следует весьма неутешительный для земных владык вывод: поскольку творение (и прежде всего человеческое общество) не является продолжением Божества, то в мире нет ничего, что было бы приравнено к Богу, или получило хотя бы отпечаток Божественного. Между тем на протяжении истории государству и Церкви (как римской, так и византийской) очень хотелось считаться таковыми. Государство и Церковь постоянно сражались между собой за право именоваться Божественными, за право быть равными Христу, вместо того чтобы подчиниться Ему.3

Византийское государство, победив Церковь в споре, кто лучше представляет Христа на земле, проводит неуклонную политику обожествления имперских порядков. Империя требует веры в то, что ее материальная форма и есть единственно возможное воплощение христианства. По сути она заменяет собой Церковь, превратив последнюю в свою литургическую функцию.

Библейские христиане, полагая, что Бог не переходит в человека, не пребывает как часть этого мира, вместе с тем, не соглашаются и с деистами, утверждающими, что этот мир оставлен Богом. Нет, Бог управляет сотворенным миром и промыслительно поддерживает его.

Библейское христианство ведет к принципиальному разбожествлению мира. За это христиан не любят. Недаром Цельс писал, что христианство говорит на языке совращения. Ибо христиане не обожествляют государство. Если же государство – божество, тогда гражданин становится рабом этого божества, а не его созидателем, нанимателем, если угодно. И с другой стороны, государство перестает быть слугой Божиим, оно само становится богом. Бог, соединенный с одним Человеком (модалисты), может быть соединен и с другими людьми. Бог, соединившись со Христом (монархиане), может быть в союзе и с другими христами. Отсюда прямая дорога к волюнтаризму императоров. Центральное место отводится личности вождя, а не Богу. Благополучие и спокойствие империи рассматриваются как признаки непоколебимости мирового порядка. Империя стремится преодолеть данную Богом историю...

* * *
Напомним читателю, что пантеистические и гилозоистские системы отвергают Библейскую историю творения. Эманация не есть творение из Ничего. В этих системах бытие – это процесс... все течет, все изменяется. Стало быть, истина тоже изменчива, истина становится результатом последних измерений. Библейское же христианство говорит о неизменяемой истине, данной раз и навсегда. Библейская истина конечна, определенна, авторитетна, личностна (через Христа).

Если пантеистические системы исповедуют принцип постоянного изменения Божиих порядков, то христианство говорит не о языческой рационалистической концепции порядка, но о порядке как о вечном установлении Божием. У язычников – либо безвестность и хаос, либо судьба. Отсюда постоянное желание узнать эту судьбу через гадалок и прорицателей. Христиане, указывал писатель Татиан, отвергают судьбу и ее законодателей. Ему вторил епископ Антиохийский Феофил, утверждавший, что в мире нет случая и необходимости, но есть закон. Поэтому в христианстве нет противостояния между человеком и окружающим миром. Нельзя говорить, что в грехе человека виновата среда. Виноват человек, если не живет по Закону Божиему. Обвинение среды – языческая мысль.

Вопрос связи с Божественным тесно связан с пониманием спасения. Как оно осуществляется: посредством искупления (библейское христианство) или посредством обожения, слияния с Богом (византийское христианство)?4

* * *
Можно представить, с каким раздражением Константин воспринимал споры, шедшие в христианстве о природе Христа и природе Бога-Троицы. Ведь он хотел укрепления и единства, быстрых практических результатов, а не трудных поисков теологической истины. Ариане, противники учения о Троице, были ему, в принципе, более симпатичны. Идея единого (в арианском смысле) Бога более отражает идею подчинения власти единому императору, чем идея Бога-Троицы, с равенством трех Лиц в силе и славе. Арий, умаляя Христа, по сути выступал против исключительной единственности Христа как Посредника. Раз Христос не равен Богу-Отцу, то Посредником может стать и кто-то другой. Например, император. Это по сути является отвержением Христа, поскольку такой Христос (как один из многих) никому не нужен.

Арий спрашивал: много слов говорил Бог, какие из них есть Христос? У Ария нет Бога с конечным, определенным словом. Поэтому арианская истина изменчива, возможны все новые и новые “откровения”. Но если Бог не может сказать последнего Слова, то Он не знает Себя, Он может лишь познавать Себя. Бога Ария можно назвать непостижимым в том смысле, что Он сам себя не постиг. Он невыразим для себя и для Сына. Сын не знает и не понимает Отца. А если даже Христос Его не знает, то как могут знать Его люди?

Арианский бог ищет выражения себя в истории (империя и ее правитель), посредством истории он вырабатывает истинный порядок. Стремится явить свою волю не посредством Законов, но посредством империи. Ариоманьяки, как их называл Афанасий Александрийский, подводили к выводу, что историю можно контролировать, что она неподвластна Богу. Разумеется, они ненавидят идею независимости Церкви, они ревностные государственники, льнут к власти императора, стремятся опереться на государственную силу. Афанасий по этому поводу сетовал, что ариане подпирают свою ересь человеческим покровительством. К сожалению, позднее это произошло и с самой Церковью. Например, североафриканские епископы, еще сами недавно гонимые, укрепившись, потребовали от императора Константина послать войска против донатистов. После Никейского собора начинаются гонения на инаковерующих. Как видим, близкое приближение к государственной власти пагубно сказывается на Церкви, которая становится религиозным механизмом традиционной римской имперской политики.

Таким образом, Византия, унаследовав имперское мышление Рима, проводила в отношении религии и прежнюю римскую политику. Государство поддерживает ту Церковь, которая лучше выказывает ему свою преданность. Не Христу. Государственная поддержка способствует возникновению сервилизма Церкви по отношению к государству. Византийская Церковь отходит от апостольского учения об экклесии как народе Божием, собрании святых, равных между собой...

Церковь начинает смотреть на себя как на просветленное человечество, на воплощенного Христа.

IV
Византийская идея Церкви эволюционирует. Появляется утверждение, что Церковь есть нечто такое, что существует само по себе, от века, еще до создания Адама и Евы... Проявляясь в верующих, Церковь не идентична им. Церковь все больше ассоциируется не с народом Божиим, но с клиром. Понятие о народе Божием становится условностью, метафорой. Постепенно исчезают совместные трапезы. Проповедь Слова Божиего заменяется пышными литургиями. Это и понятно: пение хоров, театрализованное богослужение трудно совместить с проповедью. Для слушания Слова нужен ясный ум, а не эмоциональное возбуждение. Слово ‘экклесия’ (собрание призванных, народа Божиего) постепенно замещается словом ‘кириакон’ (Господний Дом), то есть привычным для многих сегодня словом “Церковь”. Отрыв клира от народа Божиего влечет за собой идею о том, что Церковь - это все жители страны, вне зависимости от их убеждений. В христиане записывают всех подданных.

При императоре Юстиниане II окончательно устанавливается взгляд, что Христос, если и правит миром, то лишь посредством земных правителей. Так смотрели древние греки на правление Зевса Памбасилия. Земной правитель начинает изображать небесного Царя (христомимесиc). Вместо жизни по Слову византийцы перенимают внешние атрибуты (какими они тогда представлялись) царственности Христа. Христомимесиc узаконивается в качестве стиля императорской церемонии, а литургия становится одним из составляющих этого ритуала.

... Вот монарх, разодетый в золотые одежды, торжественно является народу, представляя небесного Царя. Про Юстиниана II так и говорили: Theos Epiphanes (явленный Бог). Византийский император все более уподобляется эллинистическому монарху дохристианских времен.

V
Изменилось ли что-либо в наше время? Почти ничего. Для российского государства религия по-прежнему представляется субординированным аспектом власти. Христиане в государстве – по-прежнему чуждый ему элемент, к которому оно относится с подозрением.

Да и как может быть иначе, если государство уверено, что это оно дает Церкви право на жизнь, оно определяет, кто есть лицо (персона), кто имеет право на существование, а христиане полагают, что свое право на существование они получили от Бога. Христиане прежде подчиняются закону Христову, и лишь затем закону государства. Они уважительно относятся к государству и его законам, но это не отменяет их подчинения закону высшему: Слову Божиему. Государство же хочет, чтобы его закон был признан в качестве высшего начала.

С другой стороны, не следует забывать о том, что государство всегда стремится выработать общенациональную идею, которая могла бы cцементировать общество. Обычно ничего, кроме идеи опоры на так называемые традиционные ценности, оно выработать не может. Впрочем, иногда в целях своего сохранения государство решается на эксперимент. Так бывает в том случае, когда положение становится угрожающим, а традиционные ценности не работают, исчерпали себя. Тогда оно пересматривает идеологические построения.

Мы замечаем, что нынешнее российское государство, хотя и продолжает попытку реанимировать византийские образцы, тем не менее осторожно присматривается к иным религиозным идеям... Дальнейшее во многом зависит от библейских христиан. Насколько они поймут ответственность сегодняшнего политического момента.

* * *
Российские идеологи, желающие укрепить державу, хотят приладить христианство к государственной машине. Поэтому они поощряют традиционное вероисповедание, не сознавая того, что рискуют (в который раз) наступить на византийские грабли. Забывают, что Византия пала, как пала и подражавшая ей Российская империя. Невооруженным глазом видно, что и сегодняшняя Византийская Церковь по-прежнему льнет к государственным органам, пытаясь с ними слиться, выдавая формы, отлитые в Византии, за истинное христианство.

В деле строительства нынешнего свободного общества эта Церковь не помощник. Созданная под империю, вместе с империей уходит и она. Сегодня, несмотря на временное патриотическое оживление, пространство для этой имперской Церкви сужается. Она становится неприемлемой для людей, желающих внимать Иисусу Христу, стремящихся жить в соответствии с Его Словом.

Преодолеть коллизию государства и христианства можно лишь в том случае, если государство примет Слово Божие в качестве законодательной основы. Допускаем, что нынешние противники библейского христианства выступают против него потому, что не знают, как его приладить к государственной машине. Надеемся, когда-нибудь они поймут, что вопрос надо ставить совершенно иначе: как государство приладить к христианству? Только так можно укрепить государство и соделать его политически стабильным, а народ – благоденствующим до тысячи поколений.

И не будем забывать, что все-таки не государство, а Христос определяет историю. Только Он придает ей смысл, только подчинение Христу позволяет сохранить приоритет вечного над временным. Понимая это, мы избегнем греха обожествления государства и поклонения ему. О чем и напоминает нам Писание: “Господа, Бога твоего, бойся, и Ему одному служи” (Втор.6:13).
--------------------
1 Маркс заметил о римском государстве: “свое право на существование оно основывало на поддержании порядка внутри и на защите от варваров извне; но его порядок был хуже злейшего беспорядка, а варваров, от которых оно бралось защищать граждан, последние ожидали как спасителей” (М.Э., ПСС, т.21, с.147).
2 Не слишком доверяя сусальным историям о его уверовании, мы все же можем с достаточной долей уверенности полагать, что Константин умер христианином.
3 Когда мы говорим о том, что Церковь является Телом Христовым, о том, что в Церкви действует Святой Дух, мы говорим о действии Духа, но не о продолжении Божественного в творении.
4 Знаменитое утверждение Афанасия о том, что Бог стал человеком, чтобы человек стал богом, по сути, говорит о том же, открывает дверь язычеству. Арианское обожение по природе лишь заменяется обожением по благодати.