Хризантемы из Ашдода

   Вместо предисловия:

   Крепка человеческая память, особенно на благородные поступки. После окончания  Великой Отечественной войны прошло уже столько лет, но бывший  малолетний узник еврейского гетто помнит все. Никогда ему не забыть коменданта города, немецкого офицера, который спас ему жизнь. И вот на склоне лет он находит могилу своего спасителя…

   …Онемевшие ноги становились ватными. Штыковая лопата не хотела врезаться в податливый грунт. Близился конец рабочего дня, а у Давида с напарником Семеном мало что получалось. Староста гетто, старикан  Фимка Пинт, дал мальчишкам дневное задание — выкопать траншею длиной десять метров, недостающий кусок до обводной канавы, чтобы  проложить трубы для местной канализации. Если учесть, что копать нужно было на метровую глубину, а ширина траншеи должна быть не менее трех штыков ,то объем получался солидным—шесть кубометров выкопанного грунта. Вначале земля была каменистой и ее долбили ломами , потом пошел суглинок и копать стало легче. Правда, Додику от этого легче не становилось. За пять часов работы он сбил ладони в кровь. Пузырящиеся мозоли жгли острой болью, они не давала мальчику нормально работать. Сеньке было легче, он для работы приспособил старые  бабушкины перчатки, да и вообще ему земляная работа была привычной. Сенька был старше своего напарника на целых полтора года и очень гордился этим. Мальчишке исполнилось шестнадцать лет, и он был довольно рослым и широким в плечах. Староста дал Додику  хлопчатобумажные рукавицы, которые с трудом гнулись, они были залиты гудроном. В них было очень непривычно работать. В течение дня Фимка Пинт дважды наведывался к ребятам и все потарапливал:
   —Если не закончите, дьяволы, к исходу дня, шкуру спущу. Я обещал  герру коменданту, что работа будет выполнена , а Пинт трепаться не любит. Раз обещал, слово свое держать надо.
Шел уже четвертый час дня , а работа шла с большим напрягом, было выкопано чуть больше половины объема. Додик стоял в траншее и разглядывал кровяные мозоли. Перевязаться было нечем , и он решил пустить на лоскуты свою,  давно не  стиранную  майку. Когда в шесть вечера  закончился рабочий день, на мальчиков было жалко  смотреть. Они шли, как пьяные, в рабочем строю, подстегиваемые бегущими по бокам овчарками.
"Все, больше я не выдержу", -  Додик  шел в рабочей колонне и судорожно размышлял о побеге. Если он сегодня не убежит из этого проклятого ада, завтра его самого, обессиленного, похоронят в этой грязной канаве. В гетто его не держало ничего. Когда в город, где они жили с мамой и бабушкой, пришли немцы, убегать было поздно. У бабушки был горделивый характер, однажды она  в порыве гнева плюнула полицаю в лицо, за что и поплатилась жизнью. Рядом стоящий автоматчик прошил старушку насквозь. Ее даже не разрешили подобрать. Бедная, она осталась валяться на земле с открытыми изумленными глазами. С мамой же произошла другая печальная история. На нее обратил внимание комендант гетто, высокий надменный капитан. Мама была красивой женщиной, ей не было и сорока лет. Однажды капитан силой затащил несчастную узницу гетто к себе в апартаменты и нагло и цинично изнасиловал. Вся в кровоподтеках, мама пришла тогда в дом, нашла кусок прочной бельевой веревки и повесилась на чердаке, не оставив никакой записки…
        " Бежать и только бежать...", стучало в голове. Додик решил дождаться, когда наступит темень, и огородами, выйдя к западной части, обнесенного проволокой поселка, выйти за забор через маленький лаз. Его мальчик облюбовал еще неделю назад, он даже закамуфлировал эту дыру ветками березы. Уже поздно вечером, когда многие из обитателей жилищ готовились ко сну, мальчик  подцепил  чью-то телогрейку, на дворе стояла глубокая осень, и, перевалив через частокол, полем побежал к той заветной дыре в ограждении. С ней он связывал все свои надежды.  Давид петлял по огородам, словно заяц, озираясь по сторонам , а на черном небе светились маленькие звездочки, много звездочек и среди них  повисшая луна, которая высвечивала ему путь.

*************************************************

    Староста юденрата  Ефим Пинт сидел в своей горнице и пил чай. Настроение у него было никудышное . Уже третий месяц как он был назначен на эту должность, однако комендант города был им недоволен. Агентурная сеть в гетто работала плохо, если не сказать , что не работала совсем. Пинта в поселке ненавидели все. До войны он трудился на малозаметной должности заведующего центральным складом конторы «Заготзерно», а с приходом немцев остался не у дел. Гитлеровцы так быстро неслись от западных границ, что многие жители просто не успели эвакуироваться. Детей своих у Ефима не было, жена оказалась бесплодной. Так и они жили, справно жили. Дом у Ефима был просторным, да и огород — двадцать соток, сажай овощи, не ленись.
   После прихода фашистов стало туго. Жена его, Анна , страдала экземой и почти ничего по дому не делала. Как пристала эта болячка на нервной почве еще до войны, так и не проходила. Никакие мази не помогали. Ефим еще в мирное время возил свою половину в киевскую республиканскую больницу, там ее клали на обследование, после лечения наступало временное улучшение, краснота с рук  немного спадала, а спустя немного времени все повторялось опять…
Должность старосты досталась ему случайно. Когда прежнего руководителя юденрата казнили партизаны, пятьдесят жителей гетто вечером не вернулись домой, их расстреляли в пригородном лесу и трупы бросили в траншею. Комендант хотел, чтобы новым старостой гетто стал пожилой учитель Шлема  Спектор. Он довольно хорошо изъяснялся на немецком , пользовался у людей уважением и вообще, по мнению гарнизонного начальника, был мужиком с головой. Когда Спектора вызвали к начальству и предложили вакансию, тот покачал головой. Сославшись на солидный возраст, Шлема Исаакович пожаловался на здоровье, предъявив справку, что он  страдает  гипертонией в прогрессирующей форме. Комендант недолго слушал его объяснения:
   — Я сказал, жидовская морда, что ты возглавишь юденрат, значит так оно и будет. Гауптманн был в негодовании от несговорчивости бывшего учителя.
- Плохо исполнять работу мне не позволит совесть,— оправдывался Шлема, а хорошо ее делать не смогу, стар я уже для такой службы…
Офицер не ожидал такого ответа. Он подошел к пожилому еврею и ударил его тростью по лицу. К удивлению присутствующих здесь  конторских работников, Шлема устоял на ногах. Его, налитые кровью глаза светились такой злобой, что комендант, не выдержав взгляда, попятился назад.
    —Будьте вы все прокляты!— выдохнул Шлема, - уж лучше умереть, чем вам, сукам, прислуживать…
Это были последние слова отважного учителя. Его вытолкнули на крыльцо и расстреляли в упор.
Послали нарочного за Пинтом. Увидев у порога крыльца мертвого предшественника, Ефим согласился занять должность без колебаний, однако большой радости и успехов она не приносила. Только пустые хлопоты. Как только Ефим приближался к толпе, все замолкали. Никто не хотел помогать фашистскому прихвостню , в его сторону люди плевали, обещая при случае придавить, как клопа.
Вот почему Ефиму очень нужно было выслужиться перед начальством и показать свою истинную преданность новым властям. Шел  десятый час вечера. Спать еще было рано, и староста решил прогуляться с собакой. Немецкая овчарка по имени  Майк, уже предвкушая гуляние с хозяином, подала свой громкий голос.
Выйдя на большак, Ефим решил  обогнуть поселок с западной стороны и вернуться домой. Такой крюк, длиною в километр, он проделывал дважды в день — рано утром и перед сном. Перейдя ветхий мостик через придорожный ручей, староста встревожился, ему послышался хруст веток. Ефим притаился и дал знак собаке насторожиться. Чуть поодаль от себя он отчетливо услышал крадущиеся шаги. Ефим брызнул светом карманного фонарика и увидел силуэт человека.  Майк сделал прыжок и вот он, этот самый человек, уже лежит от испуга на земле. Староста сразу узнал маленького землекопа.
 — Что, урод , удрать решил? От Ефима не убежишь.
 Пинт, довольный тем, что Бог помог ему поймать беглеца, поднял с земли оброненную шапку и нахлобучил ее на голову.
  — Пойдем со мной!— приказал староста, - а вздумаешь  убежать,- Ефим вынул из-за пазухи немецкий пистолет «Вальтер», подаренный ему во время ночного рейда кем-то из охранников, и передернул затвор, — там , в комендатуре, разберутся, что ты за гусь. Небось, к этим голодранцам , партизанам, лыжи навострил?
Староста подтолкнул мальчишку вперед. Майк бежал сзади Давида и громко рычал. Пинт разрезал светом фонаря ночную мглу, и  деревья, дрожа от сырости и ветра, тихо шелестели...

*************************************************

   Обер-лейтенант, помощник  коменданта Пухляковского гарнизона,  Макс Фриш разговаривал по полевому телефону с вышестоящим начальством , когда скрипучая дверь раскрылась и на пороге появились староста гетто Пинт с собакой. Они подгоняли худенького, испуганного мальчика , одетого в не по росту, большую фуфайку.
Офицер дал жестом понять, что сильно занят и указал на  стоящие  вдоль стены стулья. Закончив разговор, помощник коменданта зевнул. Было уже одиннадцать часов. Обер-лейтенант  редко так задерживался в конторе, но сегодня  день у него был  спокойным и он решил навести порядок в  своем столе, подшить документацию и спокойно разобрать поступившую почту.  Уставившись на поздних пришельцев, офицер недовольно пробурчал:
   —Ну, что еще у вас стряслось?
Раскрасневшийся Ефим доложил начальнику ,что поймал беглеца за пределами гетто и высказал предположение, что мальчишка имеет контакты с лесными бандитами, так он называл партизан. Выслушав прислужника, помощник коменданта поблагодарил старосту за бдительность и велел ему идти отдыхать, мальчишке же приказал остаться. На прощание офицер пожал Пинту руку и заключил:
    — Теперь, сам Бог тому свидетель, быть тебе Пинт главным осведомителем. Будешь подчиняться мне напрямую. Обо всех беспорядках в поселке докладывать лично  мне. Значит договорились?
Офицер проводил улыбающегося  старосту до двери и вернулся к  своему креслу. Напротив него, понурив голову, сидел подросток, совсем мальчишка, с жалким испуганным лицом. На вид парнишке было не больше пятнадцати лет. Их взгляды встретились. Макс Фриш обратил внимание на то, что мальчишку знобит, и по-отечески спросил:
   — Чаю хочешь?
Додик в ответ засмущался, глаза его нервно забегали, и на лице появилась непроизвольная улыбка.
   — Сейчас организую.
Офицер вышел в коридор и  отдал дежурному приказание . Через несколько минут, молодой рыжий капрал принес на подносе два стакана  чая и пачку галет.
  —Откуда ты родом? - спросил Фриш.
Додик рассказал, что раньше они с мамой и бабушкой жили в России, а потом волей обстоятельств оказались на Украине. Здесь и застала их война. А еще он поведал офицеру, что бабушка и мама погибли, и он остался на белом свете совсем один. Мальчик  вел свою печальную исповедь, а  помощник коменданта тем временем возвращал взор к своей юности, он вспомнил детство, школьные годы... На душе у Макса стало светлей. Офицер пододвинул к себе коробку с сигарами и щелкнул зажигалкой. Ароматный дымок стал заполнять комнату.
Если бы Максу двадцать лет назад сказали, что ему в будущем уготована судьба немецкого офицера, он вряд ли бы поверил. И к этому были основания. Родившись в благополучной арийской семье, Макс не ощущал себя стопроцентным арийцем во взрослой жизни. Семейная тайна держалась в секрете до самого совершеннолетия юноши. Ганс Фриш, его отец, был немцем настоящим , по крайней мере в нескольких поколениях без примеси чужой крови, а вот мама, его любимая мама, была еврейкой по материнской линии.   Мамин отец был полукровкой — он унаследовал от родителей польскую и немецкую кровь. Таким образом, в жилах  матери текла на пятьдесят процентов еврейская кровь. Пока Макс был маленьким, это обстоятельство никак на него не влияло, а когда пришла пора после гимназии подавать документы в университет, родители открыли отпрыску свою тайну. Макс ничего не имел против этой нации, наоборот, среди его сверстников-гимназистов были и еврейские ребята, с которыми он проводил свой досуг. А в университете у юного студента-философа на шестом семестре случился даже роман с хорошенькой девочкой из приличной еврейской семьи. Все шло к свадьбе, но  фортуна изменила студенту. Девушке по семейным обстоятельствам пришлось временно приостановить занятия  в вузе и уехать в Мюнхен к серьезно заболевшей матери. Через два года Макс получил удручающее известие о замужестве Герты. Он так любил эту девушку, что все остальные не шли ни в какой счет. Ему было уже тридцать пять, а он еще не был женат. Не нашлась та, другая, которая смогла бы оказаться милее Герты.
    Когда началась война, ему, как дипломированному специалисту—ассистенту кафедры философии Берлинского университета, было предложено заполнить специальную анкету для офицерской службы в имперском управлении безопасности. Макс очень боялся , что специалисты докопаются до его генеалогического древа, однако помог случай. Соседом  семьи Фришей оказался  влиятельный офицер  в управлении кадров вермахта, полковник  Хаммер. Он пристроил молодого офицера референтом в один из оборонных институтов , а в последствии  амбициозный  Фриш сам попросился на Восточный фронт…
От давних  воспоминаний пересохло горло, и помощник коменданта налил себе воды. Додик уже не дрожал. После выпитого чая настроение у него улучшилось, немецкий начальник не казался ему уже таким страшным. Мальчик испытывал два противоречивых чувства. С одной стороны немец казался ему мягким и рассудительным , а с другой стороны может быть это была просто хитрая личина. Вторую версию Додик вскоре отмел.  Макс Фриш не задавал провокационных вопросов, не интересовался связями с партизанами. Один вопрос офицера заставил, правда, мальчика внутренне задрожать. Он спросил, чем Давид  намерен заняться после окончания войны, на что парнишка живо отреагировал:
   — Конец войны еще не близок. Главное — остаться в живых. А там Бог поможет.
Обер- лейтенанту было действительно жалко мальчика. Он был беззащитен. Отправлять его обратно в гетто, значит обречь на медленную смерть. Макс Фриш воевал на советской территории уже второй год и хорошо понимал, что если бы не национальная политика фюрера за расширение просторов рейха, он бы никогда не надел офицерские погоны. Однако Макс привык подчиняться приказам, он давал присягу честно служить отечеству. В том регионе, где находился  гарнизон Макса, спокойно не жилось. Постоянно о себе давали знать партизаны. Несколько совместных рейдов регулярных армейских подразделений и карательной экспедиции СС практически ничего не дали, народные мстители затаились в лесу, и ждали  удобного случая напомнить о себе  вновь.
Неожиданно Максу пришла в голову мысль отпустить пацана .
Пусть идет себе с Богом. Только бы не попался снова. Помощник коменданта неплохо знал   карту этой местности. Интуитивно он предполагал, что где-то не так далеко расположена ближняя партизанская база ,  иначе откуда в городе налажена с ними связь? Не по телефонному же проводу? А если это так и база близко , значит у мальчишки будет шанс сохранить себе жизнь, хотя  идет война, и все может быть. Пуля она дура, не разбирается в кого попадает , в молодого или старого…
Сигара погасла. Обер- лейтенант положил ее в пепельницу и жестом руки приказал мальчику подняться.
    — Ни о чем меня не спрашивать, а только выполнять приказания. Сейчас ты сядешь со мной в машину, а дальше увидим.
Макс Фриш открыл дверь  «Опель-адмирала», приглашая  встревоженного Додика в салон. Взревел мотор, и вот машина, светя желтыми фарами, уже мчится по пригородному шоссе, оставляя за собой огоньки жилых домов. Ехали долго и молча. За всю дорогу офицер не проронил ни слова. Наконец, машина свернула с грунтового тракта на одинокую поляну и  плавно остановилась.
   —Выходи!
Помощник коменданта вышел из машины. В одной руке он держал фонарь, в другой — вороненый пистолет. Лицо его было строгим и сосредоточенным. Он посветил  фонариком вглубь леса и властно приказал:
   — Иди в сторону леса и не оборачивайся. Вздумаешь бежать, стреляю без предупреждения, ты у меня на мушке.
Додик сделал один шаг, второй. Тропинку, по которой он шел, освещал офицер. Вот он прошел еще пять шагов, десять... Но где же выстрел? Его мальчик  ловил ухом каждую секунду.  Тело опять обожгла нервная дрожь, по лбу потек пот. Он шел неспешной походкой и как манны небесной ждал спасительного соприкосновения со свинцом. Один толчок в затылок, сплошная темнота, а вместе с ней и избавление от земных мук. Пройдя еще приблизительно сорок метров, Додик обратил внимание, что идет вслепую. Больше его не сопровождала полоска света.  Мальчик нашел в себе силы и обернулся. Кругом была кромешная мгла, и лишь слышно было, как шелестят верхушки хвойных деревьев. Ничего не понимая , Додик  инстинктивно  продолжал двигаться вперед , и только ,пройдя  вперед еще примерно триста метров, он нашарил рукой дерево, и  усевшись под его кроной, прижался к холодному стволу и горько заплакал. От холода, от зловещей темноты, от страха... В животе болезненно урчало, очень хотелось есть. Глаза слипались, а голову продолжала сверлить навязчивая мысль: кто он, этот фашист, друг или враг?

*************************************************

   — Слышь , старшой, просыпайся. Тут пацана привели , всю ночь блуждал в лесу.
Командир партизанского отряда Софронов недовольно протер заспанные глаза и взглянул на часы, была половина седьмого утра.
   — Говорит, что из гетто сбежал. Сам допросишь , или может спровадить малого до комиссара?
   — Чего уж теперь, когда сон перебит. Валяйте его сюда.
Командир быстро напялил галифе , и  подошел к рукомойнику. В землянке было тепло и по-солдатски уютно. Кроме двух железных кроватей, здесь стоял небольшой обеденный стол, над которым висела книжная полка. В буржуйке потрескивали дрова.
Когда ввели мальчугана, Софронов опешил. Перед ним стоял продрогший испуганный подросток в мокром, не по размеру, ватнике, глаза его были воспалены, и он все время зевал.
  —Переоденьте мальчишку в сухое белье, видите, он весь дрожит.  Дневальный!— голос  командира зазвучал поприветливее, - принеси хлеба, тушенки, чая, пусть пацан подкрепится.
Переодевшись, Давид жадно набросился на еду. Такого вкусного, пряного мяса он не ел с мирных времен. Жадно намазывая  хлеб кусками  мяса в вязком желе, он постоянно ронял мелкие кусочки и крошки  на земляной пол.
— Ты не торопись , хлопчик. Пищу-то, лучше  прожевывай.
Мальчик с аппетитом подъел половину банки ,умял два добрых куска хлеба. Тревога с его лица исчезла, и он с наслаждением пил горячий сладкий чай.
  —Значит, говоришь, из гетто сбежал?
Софронов поставил перед собой настольное зеркальце, и намазывая уже давно небритую щетину, приготовился слушать.
Додик рассказал командиру партизанского отряда обо всем, с самого начала. Ничего не утаил. Поведал о старосте юденрата — безвольном Ефиме Пинте и  загадочном офицере Фрише из городской комендатуры. Весь вчерашний день он расписал по минутам и даже признался , что сбегая, прихватил  телогрейку с чужого плеча.
  — Я, вот, здесь в тепле сижу, а кому-то на работу не в чем выйти.
  — Ты не казни себя, парень. За правду - спасибо. Что же касается фрица, то мы к нему еще присмотримся, что за гусь. Может он и действительно совестливый, а может и роль красивую играет, хочет войти в доверие. Тебя как кличут , хлопец?
Подросток вместо ответа  нагнулся и, вытащив из голенища сапога завернутый  в пергамент  листок с гербовой печатью, протянул командиру.
   - Эта моя метрика, товарищ командир. Мне уже почти пятнадцать лет. Зачислите меня, пожалуйста, в отряд, клянусь, не пожалеете.
В просьбе мальчишки прозвучала такая искренняя мольба, что Софронов не устоял.
Он подошел к вчерашнему невольнику и потрепал его за  потный вихор. До войны партизанский командир был директором средней школы в райцентре и преподавал немецкий язык. Он положил мальчику  на плечо свою крепкую руку и успокаивающе произнес:
  — Мы еще, Додик, повоюем с тобой. Еще как повоюем. Земля будет гореть под фашистским сапогом. И родную Украину мы скоро освободим.
И как-то случайно, завершая мысль, Софронов плавно перешел   на  немецкий:
  —Verstehst du, mein kleiner Mensch? *

Вместо послесловия:

   Давид Хескин лихо партизанил до марта 1944 года, пока с серьезным ранением не угодил на госпитальную койку. Так началась для юного  народного мстителя мирная жизнь. После войны бывший узник гетто окончил строительный институт  и в качестве инженера-проектировщика изъездил вдоль и поперек просторы необъятного СССР.
  Ни на минуту Давид Григорьевич не забывал о том немце, благодаря которому он попал в партизанский отряд.  Все послевоенные годы он искал  своего спасителя. Поиски увенчались успехом лишь через пятьдесят семь лет. Украинские поисковики  нашли могилу немецкого офицера. В 1943 году он погиб  при авиационном налете. Одна сердобольная украинская женщина обнаружила на трупе обер- лейтенанта медальон и предала тело земле. На могиле немца был установлен православный крест с надписью на немецком языке. Кстати, на этом же участке кладбища были обнаружены и другие могилы немецких солдат.
    Восемь лет назад  пенсионер Хескин уехал доживать свой век на Землю обетованную, в город Ашдод. В двухтысячном году  ему удалось побывать на местах былых боев, посетить могилу Макса Фриша и высадить там цветы. Теперь каждое лето на могиле бывшего помощника коменданта немецкого гарнизона  шелестят израильские махровые белоснежные хризантемы - память сердца  юного свидетеля  кровавой той неправедной войны, к глубокому сожалению, тоже ушедшего в мир иной. Как сообщили родственники бывшего партизана, Давид Григорьевич недавно скончался от острой сердечной недостаточности, оставив после себя три странички куцых воспоминаний, которые и легли в основу сюжета рассказа. Что касается  бывшего еврейского старосты Ефима Пинта, то его постигла незавидная участь. Силы  сопротивления не простили предателя. В канун тысяча девятьсот сорок третьего года  его труп с проломленной головой  был  надежно спрятан в укромном месте и обнаружен был лишь после войны. В кармане куртки убитого нашли  немецкий  аусвайс.
   Такие вот две жизни, две судьбы. Людская память умеет прощать житейские ошибки,  просто заблуждения, что же касается предательства Родины во имя спасения собственной шкуры — никогда! Такие  они, свойства души человеческой…

  * Понимаешь, мой маленький человек?      




г. Кельн, 2005 год.