Открепление

Видавничий Гурт КЛЮЧ
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник

Фрагмент романа ЛИРИЧЕСКИЕ ВЕЛИЧИНЫ или LIEBE DICH AUS...

Из книги "Учебные сны": http://proza.ru/2009/05/08/679
Скачать: http://www.scribd.com/doc/14975745/11-Liebe-dich-aus


ОТКРЕПЛЕНИЕ

Ну, всё это когда ещё будет, а пока продолжается второй день стояния на тумбе.
– Попенков, твоють, открепляю от тумбы для приёма пищи. На завтрак со взводом, ша-ам – марш! И чтоб одна нога здесь!
И построив роту, рычит младший сержант Сидорок:
– И – ле-евой – ле-евой – ать–два-три! – ле-евой – ле-евой – ать–два-три! Ро-ота, стой – ать-два! Левая колонна для принятия пищи в столовую – бе-егом!
И много– и быстроногая серо-зелёня гусеница (– …бегом, не задерживать, твоють!) устремляется в распахнутую пасть одноэтажного корпуса столовой и, расчленяясь спереди, обвивается вокруг длинных деревянных столов.
– Стол №1: старший по столу – рядовой Солдаткин; старший по столу №2 – рядовой Костаов; старший по столу №6 – рядовой Белка; старший по столу №10 – рядовой Тупицын. K приёму пищи – присту-упить!
Цепко расхватали быстрые кисти прямоугольные хлебные ломти, низко нависли над алюминиевыми мисками бритые черепа, ливнем залязгали ложки об эмаль зубов, жёстко полезла в глотки перловая шрапнель, заплескался в железных кружках тепловатый чай.
– Стол №1, прекратить приём пищи! Кому сказано? Стол №2, прекратить приём пищи! Кто не успел, тот опоздал. Стол №8, прекратить приём… У выхода из столовой в колонну по 3 – становись!
И построив роту, рычит младший сержант Сидорок:
– Запевала – рядовой Хоменко!
– Я!
– Головка, мля! Запевай!
И в такт строевому шагу, и в лад высокому вскиду колен, серебристой трубой взлетает лёгкий Хоменковский баритон:

Не плачь, дев-чё-онка –
Пра-айдут дожди,
Солдат вернё-отся –
Ты толь-ко жди!

И словно стая гусей поднялась над плацем – это разного веса и звона молодые мужские голоса вторят громкому запевале:

Пу-скай да-лё-око
Твой вер-ный друг,
Лю-бовь на-а свете
Силь-ней раз-лук!

– А-атставить! Всё-то вам про звезду петь, салаги. Что, ещё гражданское молоко на зубах не обсохло? Отставить про звезду, запевай про Красную армию.
И чуть прочистив лужёное горло, снова заводит соловей Хоменко:

Каждый воин – парень бра-вый –
Смотрит со-ко-лом в стра-ю!
Па-радни-раднились мы со славой,
Славу до-бы-ли в ба-ю!

Сол-да-ты – в путь!
В путь! В путь!
А для тебя-а, родная…

– Отставить, Хоменко! Опять про звезду завёл?
– Никак нет, товарищ сержант, это про мать родную. И про Родину-мать. Разрешите продолжать.
– Продолжайте…

Есть почта па-алевая,
Прощай, труба зовёт!
Солдаты, в поход!

– Товарищ сержант, разрешите покинуть строй.
– Что, Попенков, шрапнель не переварил?
– Никак нет, товарищ сержант.
– Так на что же ты жалуешься?
– Я, товарищ сержант…
– Отставить ипохондрию! Горло болит? Бегом-марш в медсанчасть!
В медсанчасть, так в медсанчасть – всё лучше, чем на тумбе Звонарёвские мудрости впитывать – вон в тот серый корпус, за которым сразу гарнизонная белёная стена.
– Товарищ сержант медицинской службы, разрешите обратиться!
– «Cержант», «товарищ», как всё серьёзно! Ты ложись, разожмись, не держись…
И повелительно-пригласительным жестом левой руки (длинной, прозрачной…) – на застланную прохладной клеёнкой рыжую кушетку, и – правой рукой (твёрдой, цепкой…) приподнимает шприц с гейзерным выбрызгом:
– Снимай, снимай, я же, как ты говоришь, медик. Да не бойся, трусишка, это тебе витаминка с глюкозой – вас же там недокармливают, я-то знаю. Не дёргайся, а то иглу сломаю, синяк пойдёт, а я переживать буду. Знаешь, не могу видеть этих синяков на теле. Ну вот, а теперь…
Распахнулся пропахший камфорой грубый синий халат, вплотную придвинулись розовые розы, плоская впадина, чёрный треугольник и пошлО:
– Так, так, так, так! – ать-два – левой – левой – левой! – да ещё раз! – молодец, молодец!
Отодвинулись – чёрный треугольник, плоская впадина, розовые розы – запахнулся пропахший камфорой грубый синий халат:
– Одевайтесь, солдат.
– А как же?..
– И не забывайтесь: перед вами, во-первых, дама и, во-вторых, всё-таки, сержант. Во-первых, сержант и, во-вторых, всё-таки дама.
И шёпотом:
– Спиртику хочешь?
Задохнулось горло, вспыхнуло нёбо:
– На открепление не тянешь. Держи конфету.
И, в оглушённое поцелуем ухо:
– Лично от Гали…
И куда же теперь? От кого ждать команды? Давай смекать логически.
Кто послал тебя в медсанчасть? – Младший сержант Сидорок. Ему и доложиться. А кто послал тебя к Сидорку? – Сержант Звонарёв, твоють. А кто послал тебя к Звонарёву? – Военком-афганец. А теперь в обратном порядке: из медсанчасти – к Сидорку, от Сидорка – к Звонарёву, а он уж, быть может, и к военкому пошлёт, нам, алтынцам, всё равно. Ша-ам – марш!
– Левой – левой – ать – два – три! Худайбердыев, куда отстал?  Правое плечо – вперёд, ша-ам – марш! На месте – стой! Ать – два! Тебе чего, Попенков?
– Товарищ младший сержант, разрешите стать в строй?
– Не понял. На буя? Ты ж сейчас дневальный, Попенков, что, забыл мне? За тобой сержант Звонарёв уже Ахиезера, дохлого лебедя, присылал. Живо в казарму, одна нога здесь!
– Есть в казарму, товарищ младший сержант.
В казарму так в казарму. Что бы я без вас делал? Всё-таки главное – это приказ, а исполнение – дело второе. Не понял? Объясняю: исполнение без приказа обойтись не может, а приказ возможен и без исполнения. Мудрость солдата.
– Товарищ сержант, разрешите доложить: рядовой Попенков для продолжения несения наряда дневального в казарму из медчасти по приказанию младшего сержанта Сидорка явился.
– Вижу, что не запылился. Но не вижу причины, на буя тебя Сидорок в медчасть посылал?
– Не могу знать, товарищ сержант, приказы не обсуждаются.
– Умный, да? А приказание непосредственного начальника, твоють -«чтоб одна нога здесь» – куда засунул?
– Выполнено, товарищ сержант: обе ноги здесь.
– Я с тобой не шутки шутить тут стою. А что Сидорок дебил, эту служебную тайну, твоють, не позволяет мне тебе разглашать только сержантская этика. И если я его за это взъедрю, то тебя за то же – трижды! Потому что должна быть своя голова за плечами. Где был?
– В медсанчасти, товарищ сержант.
– До предела баба предел потеряла: двух салабонов за один наряд выдолбала, а сержантов уже в буй не ставит. Ну, тому умирающему лебедю это ещё, может быть, как лечебная процедура, а тебя с какой стати?
– Не могу знать, товарищ сержант.
– Молчать, я спрашиваю! Приказываю отправиться в санузел для гигиенических работ в параше. Ахиезеру санчасть открепление дала, твоють. Так он теперь, чтоб солдат не простаивал, зубной щёткой очко в толчке драит. А ты, Попенков, интеллигентно лезвием будешь чистить.
– Товарищ сержант, разрешите возразить.
– Нет такого слова, солдат. Слушаю.
– Так ведь щёткой это получится лучше и быстрей, товарищ сержант.
– А мне не надо лучше и быстрей, мне надо, чтоб ты задолбался. Разрешаю приступать!
Санузел на 8 посадочных мест, словно маленький самолёт, внезапно взмыл в тёмно-синюю лирическую стратосферу:

Твоё чудесное произношенье –
Горячий посвист хищных птиц,
Скажу ль: живое впечатленье
Каких-то шёлковых зарниц…

Это, сложась, как перочинный нож пополам и бодро орудуя зубною щёткой в чёрной пасти очка, Борис Ахиезер оглашает вонючий от дерьма и едУчий от хлорки воздух казарменной параши:

И далеко прошелестело:
«Я тоже на земле живу».

А я ему – отзыв на пароль:

Пусть говорят «любовь крылата»,
Смерть окрылённее стократ.

Ахиезер, сутуло распрямляясь, превращается на миг в вопросительный знак. А я вслух:
– А ты какими судьбами здесь, белорус, почему не в строю?
Тут Борис вдруг распрямляется и, с видом гордеца и враля закинув голову:
– А мне санчасть открепление дала!
Вот как! Что ж, Боря, смерть окрылённее стократ, получай:
– А мне дала без открепления.
Ахиезер, немея, мертвея, роняет синий череп на впалую грудь:
– Знаешь, Попенков, какая между нами разница?
– Конечно, знаю: ваш брат, яур, так всё обустроит, что ему дадут, да ещё и открепление дадут, а нам, лаптям – бритву в руки и парашу скоблить.
– Ошибаешься. Разница в том, что вам, лаптям, парашу скоблить – это в наказание, а бедному яуру параша – это открепление такое, когда он уже свалится в бегу. Да ещё и позавидуют! Но всё равно…
И мне в глаза, проникновенно-поучительно, выстреливает:

Не разнять меня с жизнью – ей снится
Убивать и сейчас же ласкать…

Вот вы как, батенька! А мы вам эдак, хотя из другого стиха, но в рифму. Огонь, батарея, пли:

Чтоб в его дорогие глазницы
Не могли не вливаться войска,
Развивается череп от жизни
Во весь лоб от виска до виска…

Во весь лоб от виска до виска наливается преодолённым трагизмом простреленный строками череп Ахиезера, мыслью пенится, сам себе снится… Пенится, пенится в унитазе хлор, тужится, тужится раскричаться хор, раскачивается Боря Ахиезер, яростно выпевая:

Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.

Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст…

  И врывается в вонючий от дерьма, в едУчий от хлорки, в дремучий  воздух отхожего места рассерженный сержант Звонарёв:
– А-атставить! Кто дал команду «запевай»? Причём песни про звезду со словами, не присущими в военном лексиконе. Смирно! Спелись, молочные братья по поводу бабы? Через полчаса приду – проверю. Вольно, разрешаю продолжать.
Продолжать, так продолжать, тем более кто ещё и не начинал. А Борька продолжает, да так мечтательно:

Не разнять меня с жизнью – ей снится
Убивать и сейчас же ласкать…

А я, сердито-наставительно:
– «Убивать и сейчас же ласкать» – это фигня лирическая. А мудрость
в том, что это всё ей снится.
Ахиезер, вздрагивая:
– Кому?