Про город и его обитателей, иллюстрация к картине

Посвящается В.И. Страхову

Земля наша круглая, маленькая, геоид, яблочко, шарик, шар, и Город наш круглый,  маленький. Выдумки Евклида у нас не проходят, и пересекается то, что пересекаться вовсе не должно, и кривится то, что мыслится как прямое. Земля и воздух взволнованы кривизной, восстают, дыбятся, пузырятся и лопаются разрывами, разломами, прорехами и дырами, улицы и дороги петляют, виляют, змеятся, кружатся и сворачиваются  в лабиринты. Пространство струится, складывается, выворачивается,  искажает и  преображает, видоизменяя фасады домов и делая  странными лица. И жить в таком кривом и сложном непросто, но  забавно и радостно, весело.
Людей у нас в городе немного, можно сказать, мало, а точнее – почти и нет совсем, так что все знают всех, и каждый узнает каждого. И когда встречаешь незнакомца, удивляешься и пытаешься припомнить. Вот так и ходишь по улицам, и видишь одни и те же лица, недоумевая и поражаясь, задумываясь и тревожась. Почему так мало, почему все так похожи, это одни и те же, или все же разные? Есть и такие, кого  видишь ежедневно, даже к этому вовсе и не стремясь,  а иногда - и пытаясь избежать. И все эти знакомые незнакомцы и незнакомые знакомцы обескураживают и постоянно ставят в тупик. Стоит ли здороваться, ведь не представлены? Может отвернуться? Но так   тянет смотреть!
Мужчины у нас все бравые, достойные, строгие, серьезные. Много военных, бывших и будущих,  погоны,  лампасы, сабли, сапоги, много  священников, рясы и косы, много чиновников, пуговицы и животы. А вот женщины  все больше легкомысленные, в шляпках и бантах, в рюшах и  оборках, в перчатках без пальцев, со смешными сумочками, со страусиными перьями и зонтиками на локотках. Но ведь так и должно быть: если мужчина серьезен, то женщина непременно в оборках? А может, вовсе и не должно, но уж так все время получается.
Люди наши очень любознательны и чрезвычайно учены, все немножко философы, и отчасти экономисты, и в какой-то степени политики,  и поголовно педагоги, и все, без исключения, литераторы.  Любой нищий найдет, что посоветовать Абрамовичу, всякий  сантехник переспорит Сократа, и  каждый продавец за пояс заткнет Цицерона. Вот так зайдешь иной раз в бойлерную, или в зеленную, или в скобяную, а там-то думают о высоком, изобретают, открывают и поучают. Умник на умнике, талант на таланте, мудрец на мудреце – вот как получается, господа!
Дома у нас, сами понимаете,  кривые, а фасады выпуклые, вогнутые, клонятся, задевают друг друга, норовят упасть – Лобачевскому с Риманом и не снилось! Комнаты многоугольные, незамкнутые, обойди весь город - а квадратной не найдешь. Полы в них уступами, потолки и стены под откос - головокружение,  да и только! И мысли от этого затейливые, вычурные, попробуй-ка поживи в таком непрямом, посмотри-ка на такое  неровное! Но ведь это-то и хорошо, это-то и славно! Прямая незатейлива и ущербна, опасна даже, вы вот пробовали когда-нибудь ходить по прямой? Непременно  набьешь себе шишку  о столб или упрешься лбом в непробиваемую стену! Так что вперед и по кривой! Хотя, кто знает, что в этом случае означает  "вперед"?
И трамвайные маршруты у нас кривые,  очень кривые, поразительно кривые, и  выходят в другие измерения крутыми поворотами, зигзагами, дугами, спусками, подъемами,  мостами и тоннелями. И номера их исключительно округлые: все больше тройки, шестерки, девятки. Единицы и в помине нет, а четверка стыдливо бродит по окраине. И вот едешь в  эдаком шестом номере, едешь долго, едешь медленно, едешь по кругу, видишь, словно на листе Мебиуса,  снаружи  и внутри одни и те же лица – и все это так славно, так хорошо, так уютно, приятно, век бы не выходил, так бы ехал и ехал, но дела знаете, и приходится, а жаль, очень жаль.
А собак у нас в городе – не меньше людей, разных, добрых и злых, замысловатых и простецких, но все же  очень похожих друг на друга. И они сбиваются в стаи и бегают  извилистыми своими тропами, и играют непрерывные свои свадьбы, а иногда  и выбирают себе людей, и остаются с ними жить навсегда, прямодушные и верные, заставляющие даже самого убежденного домоседа дважды в сутки выходить на улицу. Народ наш ленив, и многие бы не всякий день любовались солнышком, если бы не  трудолюбивые собаки. Да, в нашем городе именно собаки заставляют людей работать и добывать пищу, а за это позволяют почувствовать, что ты кому-то нужен, что кто-то ждет тебя там, за косым забором, за падающим фасадом, в незамкнутой, разверзнутой  комнате, ждет и любит тебя.
И поскольку все у нас  так непросто, все так неровно, все так криво и непрямо, все так  перепадает  и оступается, так поворачивается и закругляется, то ветер, ветер дует постоянно, капризничая и ежесекундно меняя направление. Ходить в нашем городе причесанным удается только лысым и тем, кто ни перед кем  не снимает шапки, и  шляпки взлетают, и юбки вздымаются, и фалды подымаются пламенем, пытаясь унести неведомо куда. А уж когда подует чуть сильнее, то плащи, рясы, пелерины и шали превращаются в крылья, заставляя приподниматься над землей, а то и унося в заоблачную высь. Полетами у нас в городе никого не удивишь, Мери Поппинс с Олле Лукойе нам не образец, мы и сами умеем, и любим, и пробуем, упражняемся,  тренируемся и ничего не боимся. Да, иной раз такое творится – самому  Шагалу не грех бы посмотреть. Те же, у кого летать не получается, завидуют и дуются, а зря, честное слово, зря.  Ведь все-то предельно просто: следует лишь носить  крылатки и оборки, строгие костюмы не позволяют летать.
И солнца у нас много,  чересчур много, и его неровные потоки заливают город, заставляя жмуриться и делая ландшафт почти неразличимым. Вот идешь так, зажмурившись, идешь, смежив веки,  видя лишь ослепительный калейдоскоп перед глазами, и радуешься, что улицы кривые, а то уж давно бы мордой о забор. А солнце такое жаркое, что подымается солнечный ветер, и увлекает всех ввысь,  и все летят к солнцу, а оно притягивает,  уподобляясь черной дыре, и даже затмевается, чернеет. И если не хочешь туда навсегда, то следует постараться, изловчиться и на лету скинуть с себя  сюртуки и юбки,  чтобы упасть на землю. Потому что там, на солнце, наверное,  совсем неплохо, но что в мире может быть лучше нашей  крохотной, нашей кривенькой земли.
Все бы хорошо, но выпуклое наше пространство, так похожее на пивную пену, на поднимающееся тесто, на мыльный пузырь постоянно лопается, образует дыры и лазы,  вызывая невиданное  в иных  краях сквожение.  И этот потусторонний сквозняк уносит кое-кого в те неведомые места, что отделены от наших крохотным сдвигом во времени, или туннелем в пространстве, или черт знает чем еще. А счастливцы, попавшие туда, в те неведомые миры, в ту-бытие, в иносуществование, могут все начать сначала и становятся красивыми и чистыми,  приличными  и воспитанными, и живут во дворцах, и едят амброзию, и пьют только нектар, и летают исключительно на крыльях. Но и там, в  том, ином, прямом и совершенном мире,  почему-то продолжают вспоминать о нашем Городе, круглом, словно райский плод, будто степная дыня,  точно голова лысого соседа-слесаря. И не перестают думать о наших кривеньких ландшафтах, о наших перепутавшихся улицах, о наших  покосившихся домишках. И мечтают обо всем нашем великолепном несовершенстве, о нашем замечательном непостоянстве,  о  нашей  занимательной кривизне. И хотят,  хотят, вернуться туда, где было  так непросто и радостно. А нам их даже немного жаль, этих потустронних красавцев и чистюль. Потому что  мы-то знаем, насколько кривое превосходнее и живее прямого. Сравните-ка дерево и фонарный столб!

2008 г.