Пузатый балкончик

Присвячується, моей любимої сестричці Людмили. Якої до вподоби
Пузаті балкончики.


             Вам, когда-нибудь, доводилось встречать Новый Год в одиночестве? Знаю, найдется немало людей, с грустью утвердительно ответивших на этот вопрос. В наш стремительный, обезумевший век, Ее Величество Одиночество, словно чума, косит тысячи человеческих жизней. Неприкаянные, эти жизни, скитаются по мегаполисам, прячась в толпах, скрываясь под маской независимости и уверенности. Вечерами наполняют собой кафе и одиноко потягивают вечерние коктейли, позволяя на время снять маску, и грустно взирать на бокалы с веселящими напитками. Мегаполис, словно не родной, но любящий отец, оберегает покой одиночества, обустраивает, наводит уют и комфорт.


Другое дело, быть одиноким в маленьком городке, где многие тебя знают, имеют собственное суждение о тебе. Они боятся одиночества, сторонятся его, а заодно сторонятся и тебя. Люди обзаводятся семьями, потому что так надо. И неважно, любовь здесь, или нелюбовь, уважение, в конце концов.
« Да какая там любовь!» возмутится праведный читатель, глава семейства, служащий какой-нибудь бесполезной конторы - « Я продолжатель рода, ячейка общества, наконец, механизм, необходимый винтик в сложной общественной цепи! А вы кто?»
  Может он и прав?

Половина двенадцатого. Через полчаса наступит Новый Год. Она сидела в маленьком уютном кафе совершенно одна. За стеной слышны смех, и приглушенный звон бокалов. Шумная веселая компания провожала старый год. За огромным панорамным окном тихо падал снег, сверкая праздничным блеском в свете фонарей. Он украшал собой мощеную, старую площадь, укутывал белоснежным, пушистым пледом разряженную красавицу ель. На улице не души. Тихо-тихо, природе нет дела до веселья людей, природа дремит, баюкает сама себя, и разливает покой в слегка напуганном разуме одиноко сидящей женщины.


Ей уже за тридцать, она еще молода. Красива, природно красива. Светлая копна русых волос мягким облаком рассыпается по плечам. Брови сходятся на переносице строгой, едва наметившейся морщинкой. Характерный профиль с горбинкой носа заставляет вглядываться в себя…
Взгляд светло-голубых глаз обращен в неведомое - прошлое ли, будущее - во всяком случае, не в эту реальную жизнь. Но она не производит впечатления отрешенной от жизни. Ее задумчивость и строгость мгновенно исчезают, стоит ей заговорить с любым ребенком. Что-то лучезарное, живое и светлое просыпается и вырывается наружу и освещает все ее лицо, делая красивые черты еще прекраснее.
Ее очень любили дети. Небольшая школа, где она преподавала живопись, находилась неподалеку от дома, и часто можно было видеть стайку мелюзги, спешащей к своей любимой учительнице, жившей на втором этаже старинного двухэтажного дома, с пузатенькими балкончиками на фасаде, украшенными каменными барельефами лилий.



Все свою жизнь она прожила со своей тетушкой, двоюродной сестрой матери. Родители погибли в автокатастрофе, когда ей исполнилось семь. Остались светлые, едва уловимые воспоминания, окрашенные в белесо-сиреневую дымку. Ее отец – художник, археолог, историк. Стремительный, зажигательный брюнет, и мама, светлая, тихая, добрая мама. Их руки, их глаза, все в прошлом. Она одна, под опекой тетушки. Строгой, но справедливой, сухой, целеустремленной. Тетушка преподавала на кафедре физику. Таких преподавателей обычно боятся, потому что знают - ни спуску, ни поблажек не будет. И вот с таким человеком ей, по натуре живой и веселой, приходилось жить, прятать свой нрав, скрывать все то, что влилось в ее жилы с кровью отца.

 Нет, ее не попрекали куском хлеба, не корили за неожиданно свалившуюся обузу. Наоборот, тетушка, со свойственной ей холодной энергией, взялась за воспитание малютки. Рано открывшиеся способности к рисованию тотчас были внедрены в нужное русло. Девочку отдали в художественную школу. Но, впоследствии, тетушка пожалела об этом шаге. Обучение в школе подразумевало и свободу общения. И вот эта свобода и пугала. У ребенка стали появляться нерациональные, нестандартные мысли. Порою, девочка высказывала такую несусветную чушь, ну точно, как покойный отец. Пришлось принять меры. Никаких задержек после уроков. Никаких чаепитий с одноклассниками, по поводу и без. Вот только от пленэров ее, все же, не удалось освободить. И это были самые чудесные дни в жизни девочки.


Зимние каникулы они с классом проводили в загородном особняке одного художника. Уютный, двухэтажный дом с огромным, жарким камином, наполнялся смехом и жизнью. Здесь она становилась сама собой. Отбрасывала все запреты и жила полной, детской жизнью.
Так проходило детство, и так оно уходило. А вместе с детством уходило и что-то еще. Что-то неуловимое, внутреннее, заставлявшее летать во сне, мечтать. Потому что рядом была тетушка, строгая, но справедливая. « Конечно же, справедливая, она же так много делает для меня. Она же всю свою жизнь посвятила мне, а могла бы отдать в интернат».


Нет, таких мыслей ей никогда не высказывали, тетя обычно всегда молчала. Говорила по существу. С особо тонкой психологией наставляла на правильный путь. Вот только ощущение было, что сойди ты с этого пути, хоть на полшага, случиться, что-то ужасное.
Обе школы закончены с отличием. Дальше, естественно подразумевался институт. Хотелось многого! Всего! История, филология, архитектура! Но стоило взглянуть в глаза своей наставницы, стало ясно, дальше педагогического и не мечтай. Хотелось бунтовать, броситься с балкона. Хотя какое там, второй этаж всего. Буря улеглась, так и не вырвавшись наружу.


« Я буду учителем рисования», – сказала она себе упрямо, и подала документы. И вот уже семь лет преподает. Утром, обычные уроки. А вечером живопись, ее любовь, ее свобода, ее жизнь. Домой возвращалась только к девяти часам, так что, сухие, скучные разговоры сводились к минимуму. Вся ее юность и молодость пролетели столь стремительно, что естественно, на такой скорости построить личную жизнь оказалось невозможно. Но все это были лишь оправдания. Ее собственные оправдания, перед ее же собственной, одинокой, тоскующей душой.


Чуть меньше года, как уже не было тетушки. Она умерла тихо, во сне. Правильно, рационально, чисто. Оставила квартиру племяннице. Но это было не самое крупное наследство. Самое крупное и тяжелое она поселила внутри сознания молодой женщины, внутри ее опустошенной души. И это давило невероятно, наполняло виной, делало нерешительной. Всякий раз, когда приходилось принимать решения, она долго колебалась, боясь сделать неверный шаг. Потому она, после смерти тетушки, вдруг не почувствовала естественной свободы. Не ощутила того живительного, чистого воздуха, навстречу которому хотелось раскинуть руки.


Она осталась одна. Друзья, которые были в детстве, как-то сами собой исчезли, обзавелись семьями, работами. Они жили где-то там, в другой жизни. Жили, двигались, общались. Она наблюдала за этой жизнью, словно из-за толстого окна. Все звуки приглушены, она здесь, слышит свое дыхание, вся в себе, они где-то там, далеко. Ей нужно было сделать всего лишь шаг, один маленький, легкий шаг, внутренний порыв. Но она вежливо отказывалась от приглашений знакомых, тихо ретировалась с учительских вечеринок. И не было ни одной души в мире, с кем можно было бы поговорить, о том о сем. Внутренний запрет – сухой тетушкин взгляд.
Оставалась только работа, и дети, которые искренне ее любили, и она платила им тем же.


Звон колокольчика у входной двери вывел ее из задумчивого состояния. В кафе вошел мужчина в длинном черном пальто нараспашку и небрежно повязанном ярко-красном шарфе. По блестящим искоркам его глаз можно было с уверенностью определить, что он уже начал отмечать Новый год.
Мужчина оглянулся кругом, явно не замечая женщину, сидящую у дальнего столика.
- Ну, и где все? – разводя руками, с удивлением в голосе произнес он.
Тут из-за стены снова послышался очередной взрыв смеха.
- О! – комично подняв вверх указательный палец, он, нетвердой походкой, направился к внутренней двери, ведшей в другую часть кафе. Сделав пару шагов, он вдруг заметил ее, и замер. Свеча на ее столике мягко и загадочно обрисовывала силуэт, смотрящий в окно на падавший снег.


Внутри она вся напряглась. Ей искренне хотелось, чтобы он прошел мимо, туда, к своим друзьям. Но он продолжал стоять, не шевелясь, почти не дыша. Потом тихо, очень осторожно, отодвинул стул у рядом стоящего столика, и медленно сел. У него было ощущение, что он увидел прекрасную бабочку, и стоит ему сделать неосторожное движение, она тут же вспорхнет и исчезнет.


Так они и сидели, молча. Он смотрел на нее, она на падавший за окном снег.
Ей вдруг сделалось смешно, нелепая ситуация, на часах почти двенадцать, без трех минут. Она улыбнулась легкой, слегка ироничной улыбкой и взяла в руки пустой бокал, и от неожиданности чуть не выронила его. Мужчина стоял уже рядом и наливал в ее бокал шампанское, потом наполнил свой. Раздался бой башенных часов. Их взгляды встретились. Его, восхищенно-удивленный, и ее, грустный в уголках глаз, с каким-то таинственным блеском…


Вот и наступил Новый Год. В этот миг, где-то за барной стойкой включился музыкальный центр, и зал наполнился тихой, спокойной музыкой. Он протянул руку, приглашая на танец. И вот они уже танцуют, плавно лавируя между столиков. А где-то там, за окном раздаются взрывы праздничных салютов, веселый смех. Но это где-то там, далеко, а здесь, он, смотрит в ее глаза и пытается проникнуть в их тайну. Разгадать загадку ее губ, понять, наконец,… себя. Что вдруг произошло с ним, молодым, сильным, уверенным в себе, успешным. Еще десять минут назад он шагал по заснеженной площади, на вечеринку к друзьям, в надежде подцепить, какую-нибудь крошку и закатить с ней на недельку в свой загородный дом. А сейчас ему большого усилия стоит разыгрывать в себе уверенность. На самом деле, весь этот мыльный пузырь, под названием « Я и моя личность» лопнул в один миг, когда он увидел ее. Что-то внутри щелкнуло. Он, словно увидел самого себя, того, настоящего, немного уставшего, или, бесконечно уставшего. Самого себя, молчащего, осознающего, что вся эта погоня за жизнью, комфортом, престижем, не больше, чем булавочное ушко.

 
Она, вернее ее глаза, вдруг сделались для него зеркалом, в котором отразилась вся правда его запутанной жизни. Школа, институт, престижный Банк, продвижения по службе. Бесконечные женщины, круговорот друзей, знакомых, смена машин. Вихрь жизни кружил и затягивал, заставлял забыть себя, того, кем он был когда-то. Романтик, искатель правды, длинноволосый хиппи. Его сердце колотилось и оглушало. Что же там такого, в ее глазах? Они долго еще, медленно двигались в танце, ни говоря, ни слова, но поведав почти все друг другу, мыслями, взглядом.


« Вот он, так напоминает отца, что хочется броситься на шею и отрыдаться за все годы пустоты, одиночества.… А надо ли…? Есть ли во мне, эта прежняя энергия, желание счастья, любви? Я помню, она была. Так было больно сдерживать свои чувства внутри, так хотелось вырваться из цепких, « добрых» объятий тетушки, раскрыть крылья навстречу ветру, распахнуть глаза и объять весь мир! …. Нет, все оборвалось, там, внутри, пустынный пляж. Все должно остаться по-прежнему».


« Я уже не верил, что когда нибудь встречу тебя. Так неожиданно, и так просто. Ты словно сидела здесь, и ждала меня. А я не знал этого до той самой секунды, пока не увидел твоих глаз. Они так правдиво смотрят на этот мир, что я, почти с уверенностью, читаю твои мысли. Ты считаешь, что твой внутренний свет уже погас, ты смирилась с этим. Но нет, нет, я ощущаю тепло твоей души, ведь ты сумела растопить слой льда на моем сердце!»

По улице, мимо кафе, шел продавец шаров. Он весь был обсыпан праздничной мишурой и слегка пошатывался.
« Я устрою тебе настоящий праздник!»


Не накидывая пальто, он выскочил из кафе, и помчался догонять продавца.
Через пять минут он ворвался обратно, со связками воздушных шариков и блестящих гирлянд. По началу, он даже не заметил, что зал пуст. Столик у окна одиноко освещала догоравшая свеча. Ее не было, она ушла.
Медленной, тяжелой походкой, роняя по пути шары, он подошел к столику и тяжело опустился на стул.
Бежать искать, глупо. Он помнил ее взгляд.
Рядом с ее бокалом недопитого шампанского лежала белоснежная салфетка. На ней, он вдруг заметил, легкий, выразительный набросок маленького, пузатенького балкончика, украшенного ярко-оранжевым барельефом лилии. От лилии исходил едва уловимый аромат апельсина.
- Значит, я найду тебя!
- конец-
2005-2006г.