Сергей Менжерицкий
"КТО В ТЕРЕМЕ ЖИВЁТ или Хроники мелкого рантье"
(роман о 90-х годах, полная версия 17-ой главы 2-ой части)
Глава 17. Вера, сила, тррррра-та-та!
На улице он останавливается.
"...Ч-чёрт! Надо валюту поменять, а то останусь завтра без рубля. И придётся, как дураку, бегать и искать работающий обменник. И сдавать свои честные баксы по абсолютно смешному курсу... Так. В принципе, нормальный обменник есть на Комсомольском. В магазине "Свет". Но там сейчас наверняка - очередь, да и курс - так себе... А можно, кстати, пройтись до соседнего переулочка. Место тихое, приватное. Меняют от пятисот и выше. Народу, как правило, мало. Никто тебе в затылок не дышит и через плечо не заглядывает. Охрана, опять же. Диван с телевизором... "
Прошагав минут семь, Крылов сворачивает в переулок и толкает массивную стальную дверь. За дверью - узкий коридор, отделанный алюминиевой вагонкой, и охранник в камуфляже. В конце коридора - такая же алюминиевая комната с диваном из чёрного кожзаменителя, телевизором и искусственной пальмой в углу. В комнату смотрит квадратное кассовое окошко с динамиком сбоку. Динамик щёлкает, посвистывает и шипит.
- Шшшшш... Технический перерыв. Извините.
- Надолго?
- С часик...
- Я подожду.
Сквозь стекло доносится характерный звук машинки для счёта денег: тррррра-та-та! Звук повторяется - методично, настойчиво. Так, словно над ухом крутят детскую деревянную трещотку, которую когда-то продавали в магазинах игрушек. Крылов устраивается на диване, берёт пульт от телевизора и наугад жмёт кнопки.
Так. Футбол. Музыка. Евроньюс. Курс доллара. Русский дом...
"...бьётся сердце России. Его ритмы слышны и созвучны всем, кто любит нашу столицу. Свыше восьмисот пятидесяти лет назад, как повествует московский летописный свод, стала она городом и миром. С тех пор Москва строила победные храмы, непокорённая сжигала себя в пожарах 1612-го и 1812-го годов, корчилась в муках 1937-го, солдатским дыханием обогревала себя в морозном 1941-ом, ликовала в майской кипени 1945-го... Сегодня купола и кресты вновь встают над городом. Кается Москва, исповедуется и причащается святых даров. Восстановлен в былой красе и величии храм Христа Спасителя. На вопросы и сомнения слабых в вере - а стоило ли тратиться на строительство храма, когда в Москве не хватает средств на тюрьмы и больницы? - церковь отвечает устами своего святейшего патриарха. "Больше будет храмов, меньше понадобится тюрем и больниц! - не устаёт повторять Алексий Второй. - Вспомните Евангелие от Матфея: где сокровищница ваша, там будет и сердце ваше. Не собирайте себе сокровищ земных, где моль и ржа их истребляют, а воры подкапывают и крадут - но собирайте себе сокровищ небесных..." Зреет, зреет в Москве великое духовное пространство. Взалкала Москва очищения от скверны материальной и душевной - и пусть прольётся над нею чистый дождь, омывая её старые и новые..."
- Трр...
- Тррр...
- Тррррра-та-та!
Музыка. Евроньюс. Футбол. Телемаркет. Деловой блокнот. Театральная афиша. Новости района Хамовники. Смейся, Россия!...
"...грохнули нового русского. Встречает его у ворот рая апостол Петр, листает личное дело.
- Сидоров Сидор Сидорович... Это ваша вилла на Гавайях?
- Моя.
- А особняки в Лондоне, Париже, Нью-Йорке?
- Мои.
- "Роллс-Ройс", "Ламборджини", два "Феррари"?
- Мои... А в чём заминка-то, брателло?
- Да не понравится вам у нас...
Встречаются двое новых русских.
- Моего телохранителя помнишь?
- Ваську-то?
- Ну да. Десять пуль вчера схлопотал. И все - в голову.
- Ё-ооооооо...
- Ништяк. Главное - мозги не задеты.
Новый русский приезжает в похоронное бюро, чтобы заказать венок другу. Его спрашивают, что писать на ленте.
- Ээээ... "Прости, братан. Обознался".
Шестисотый "мерс" въезжает сзади в асфальтовый каток. Из "мерса" выходит новый русский и звонит по мобиле своему гаишнику. Через некоторое время на дороге останавливается машина ДПС, из нее вылезает гаишник и сразу направляется к водителю катка:
- Ну, рассказывай, Шумахер...
- О чём?!!!!!
- Как обгонял... Как подрезал...
Новинка деловой литературы:
А. Калашников, П. Макаров. "Разрешение имущественных споров".
Новый русский съездил в Париж, вернулся и рассказывает жене:
- Иду, мля, смотрю налево - а там, в натуре, мать твою парижскую так! Потом, мля, смотрю направо - а там, в натуре, мать твою парижскую этак... Ты чё расплакалась, дура?
- Это ж, Коль, красотищщща-то какая!
У нового русского спрашивают:
- Всё у вас есть: три машины, особняк, вилла на Канарах, унитазы из золота. А вместо туалетной бумаги - почему-то газета "Правда"...
- Дык, это... Hостальгия...
Новый русский подъезжает к своему офису, где взорвали бомбу. Все оцеплено, дым валит, пожарные суетятся. Мимо проносят на носилках окровавленного зама:
- Шеф, у вас большое горе. Ваша жена...
- Бухгалтерша, бухгалтерша где?!!
Приходит новый русский в похоронное бюро:
- Гроб хочу заказать. Чтобы черный, с кондишеном, магнитолой, кожаным салоном, антикоррозийкой, все дела...
- Сигнализацию ставим?
Взорвали как-то нового русского, но он выжил. Выползает из-под обломков горящего джипа, весь израненный, без руки. Осматривается.
- Так: "Гелендваген" - сто штук, плюс в кейсе пол-лимона...
Потом смотрит на то место, где была левая рука:
- Ну вот, мля... ещё и "ролекс"!
Надпись на могиле нового русского: "Здесь покоится прах Лёхи Иванова, чья безутешная вдова держит ресторан "У Вики" на Таганке. Работаем круглосуточно, без выходных. Есть караоке!!!..."
Благородный постyпок совеpшил московский пенсионеp Потапов. Он нашел кейс с миллионом доллаpов и честно сдал его в стол находок, откyда деньги пеpешли к их законномy владельцy - одному из лидеpов солнцевской ОПГ. Тепеpь Потапов выплачивает пpоценты, набежавшие за то вpемя, пока кейс находился y него в pyках...
Новый русский пишет объявление: "Куплю квартиру с видом на Кремль. Порядок и чистоту в районе - гарантирую!..."
- Тррррра-та-та!
Музыка. Теннис. Курс доллара. Тур-блокнот. Пять минут про недвижимость. Диспут-клуб-99. Россия: хроники жизни между Востоком и Западом...
"...своя судьба, своя стратегия выживания или, как сейчас модно говорить - матрица. И мне как историку очевидно, что эта матрица формируется у каждого народа в период его становления, когда дух и разум ещё очень гибки, подвижны и крайне чувствительны к тем импульсам, которые исходят от исторического окружения.
Это как с подростком: если он формируется в нормальной конкурентной среде, где кроме боли, обид и набитых шишек есть ещё любовь, творчество и успех - он в итоге вырастает вполне позитивной личностью, открытой и способной к саморазвитию. Но если его беспрерывно бьют, ломают и ставят на грань выживания - он замыкается в себе, в своём тотальном недоверии к миру. Он живёт в ощущении постоянной угрозы и смотрит на мир сквозь прорезь бойниц. Это позиция вечного воина, конкурентоспособность которого крайне однобока. Всё дело в соотношении, понимаете? В мере позитива и негатива, выпавших на долю народа в пору его исторической юности...
Конечно, было б здорово, если б наша история хотя б немного напоминала западноевропейскую! Хотя бы в смысле стабильности, которой Европа пользовалась веками. Ведь если взять наши истоки, Киевскую Русь - нас с Западом роднило очень многое! Пусть и в византийской версии, но мы приняли христианство. У нас были города, по населённости и развитию не уступавшие западноевропейским. У нас было сильное купеческое сословие, у нас строились каменные храмы и монастыри. У нас было почти поголовно грамотное городское население. У нас создавались летописи и своды законов, свидетельствующие о закреплении в сознании народа элементарных правовых норм. В наших крупнейших торговых городах - Новгороде, Твери, Суздале, Ростове Великом - утвердилась вечевая культура, то есть система самоуправления, схожая с системами самоуправления Венеции, Флоренции, Любека. Самые влиятельные правящие дома Европы считали за честь породниться с киевской княжьей семьёй...
У нас было прекрасное европейское начало, господа! Великое, многообещающее начало! И даже то немногое, что уцелело до нынешних времён, восхищает: Софийский собор в Киеве, Спасо-Преображенский в Чернигове, Успенский во Владимире, храм Покрова на Нерли... А литература? А иконопись? А храмовые фрески, где в центре - образы божий и человеческий? Удивительное соединение юной энергии недавних язычников с высочайшими проявленьями христианской веры и духа... То есть в цивилизационном смысле Русь свой выбор сделала и, не случись монгольского нашествия, продолжала бы двигаться в фарватере европейского мира, своевременно переболевая его кризисами и трансформируясь вместе с ним в некое общеевропейское качество..."
- Трр...
- Тррр...
- Тррррра-та-та!
"... до сих пор спорят: смогли бы русские князья, объединившись, отразить монголов? Убеждён, что нет. Монголы в то время были всесокрушающей силой. Представлять их лишь дикой ордой кочевников, побеждавшей за счёт численного превосходства - глубочайшее заблуждение. К тринадцатому веку они, как народ, прошли свою школу выживания, причём крайне суровую. Они почти столетие подвергались террору со стороны империи Цзинь, располагавшейся на территории современных Китая и Манчжурии: монгольских мужчин китайцы беспощадно вырезали, а женщин и детей продавали в рабство. Когда монголы поняли, что им грозит небытие, они объединились под властью Чингисхана и приняли все его условия. А условия были такие: весь народ становится войском и живёт, как войско. Весь народ, включая женщин, детей и стариков, встаёт и ложится по приказу одного человека. И ещё было условие: если во время боя кто-то струсит - казни подлежала вся его семья...
Результат: после пятилетней войны империя Цзинь была разгромлена. В 1215 году пал Пекин. Среди множества трофеев, доставшихся Чингисхану, важнейшими стали два: китайские инженеры, придумавшие самые совершенные в мире осадные механизмы, и китайское чиновничество. Ведь Китай был огромной страной с разнонациональным населением, для управления которой китайские императоры создали особую бюрократическую машину. Главным её принципом был тотальный централизм, построенный по военному образцу, а винтиками - чиновники, каждый из которых по отношению к вышестоящему начальнику был раб, не имеющий собственного мнения, прав и имущества, а по отношению к нижестоящим - бог, казнящий и милующий. Их основной функцией был сбор дани с подконтрольных территорий и регулярные подношения начальству, которое, в свою очередь, закрывало глаза на коррупцию, процветавшую внизу... И Чингисхан, будучи прирождённым властителем, быстро понял, что эти инженерные знания плюс китайская бюрократия отлично дополняют его военные возможности. Ведь отныне монголы могли брать самые укреплённые города и управлять самыми обширными территориями..."
- Тррррра-та-та!
"...обрушились на Самарканд, Бухару и Хорезм. Затем поставили на колени Иран и Сирию. Затем два их лучших отряда во главе с Джебе и Субудаем отправились дальше на запад. Они обогнули Каспийское море с юга и вторглись в Грузию и Азербайджан. Затем был сокрушён Северный Кавказ и половцы. Ну, а дальше настала наша очередь. Фактически, нам тогда противостояла консолидированная мощь Востока, нацеленного на безграничную экспансию. Её тараном было полумиллионное монгольское войско, её сердцевиной - инженерный и административный опыт Китая, её материальным ресурсом - богатства покорённых народов Средней и Малой Азии, Северного Кавказа, Закавказья и Поволжья. Объективно говоря, это был стальной каток, равного которому в мире просто не существовало. Ему можно было либо покориться и жить на его условиях, либо быть стёртым с лица земли.
Подавляющая часть русских княжеств выбрала войну. Результат: в 1239 году монголы дотла разорили Северо-Восточную Русь - Рязань, Москву, Коломну, Владимир. Исключением стал лишь Великий Новгород, согласившийся платить дань... Через год, отдохнув и рассадив на завоёванных землях китайских администраторов, монголы двинулись на юг. В 1240 г. был взят и сожжён Киев, затем - Галицко-Волынское княжество. Потом Батый направился в Европу. Были разгромлены Польша, Венгрия, Чехия, балканские страны. У границ Германии монголы повернули вспять: покорение Руси обошлось им слишком дорого и Батый решил не рисковать. В 1243 году в астраханских степях он основал город Сарай - столицу собственной империи, которую назвал Золотой Ордой. В неё он включил все завоёванные территории от Дуная до Иртыша и объединил их общей системой администрирования и сбора дани...
С сугубо прагматической точки зрения действия русских князей выглядели коллективным помешательством. Ведь условия, на которых монголы гарантировали им безопасность, были вполне щадящими - Батый требовал лишь покорности и "десятую часть от всего". Вот Великий Новгород пошёл на сделку - и продолжал цвести, поскольку завоеватели не ставили своей целью уничтожение городов и народов. Их целью было лишь припугнуть, "наехать", как сейчас говорят - чтобы потом регулярно снимать "навар". Но дело в том, что для подавляющего большинства русского народа это не было вопросом прагматики. Для них, как для верующих христиан, это было прежде всего вопросом веры. Для них монголы были язычниками, "погаными", склониться перед которыми означало совершить тягчайший грех.
"О государи мои и братия мои, если из рук Господних благое приняли, то и злое не претерпим ли?! Лучше нам смертию славу вечную добыти, нежели во власти поганых быти. И пусть я раньше вас выпью чашу смертную за святыни Божьей церкви и за веру христианскую..." Помните, чьи слова? Рязанского князя Юрия Игоревича из "Повести о разорении Рязани Батыем". И ещё из повести, но уже про его брата Олега:"Тут увидел царь Батый Олега Игоревича, столь красивого и храброго, изнемогающего от тяжких ран, и хотел уврачевать его и к своей вере склонить. Но князь Олег Игоревич укорил царя Батыя и назвал его безбожником и врагом христианства. Окаянный же Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега Игоревича ножами рассечь на части. И был он второй страстотерпец Стефан, принял венец страдания от всемилостивого Бога и испил чашу смертную вместе со всею своею братией..."
Удивительный документ! И знаете, что поражает больше всего? Отношение к событиям самого автора, монаха-летописца. Он ведь даже самые страшные сцены снабжает весьма специфическим комментарием. Послушайте: "И текла кровь христианская, как река обильная, грехов наших ради... Все это навёл Бог грехов наших ради, ибо против гнева Божия кто ж постоит... Был город Рязань и земля Рязанская, и исчезло богатство ее, и отошла слава ее, и нельзя было увидеть в ней никаких благ её - только дым и пепел. И всё то случилось по грехам нашим..." Вы понимаете?! Он трактует случившееся строго с позиций евангельского учения, где любое несчастье есть промысел божий и расплата за грехи - в том числе за грех сытости и преуспевания - и, одновременно, испытание духа, которое следует претерпеть ради Царствия Небесного.
Так наши предки думали, так чувствовали, так относились к себе и к миру. Два с половиной века пребывания в лоне христианской культуры сделали их людьми не просто верующими, а верующими истово. Евангельские образы пронизывали их мысли, их быт. Окружающая реальность виделась им лишь преддверием реальности более высокой, реальности Царствия Небесного и Жизни Вечной, войти в которую можно было лишь через подвиг мученичества и самопожертвования. Это были в полном смысле люди Писания, причём в самом ортодоксальном его восприятии. Их логика или, если угодно, "прагматика" были не в том, чтобы уцелеть и преуспеть физически, а в том, чтобы использовать любую ситуацию, пусть даже трагическую, для спасения души...
Вспомните: "Нет больше той любви, как если кто положит жизнь свою за друзей своих...", "Не бойтесь убивающих тело, бойтесь тех, кто может ввергнуть в геенну огненную...", "Кто хочет жизнь свою сберечь, тот её потеряет; а кто потеряет жизнь свою ради Меня, тот обретёт её в Царствии Небесном...", , "Кто не берёт креста своего и не следует за Мной, тот не достоин Меня...", "Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, спасётся..."
Вот где следует искать истоки их отчаянной храбрости и стойкости, изумлявшей и бесившей монголов. Для русских людей того времени образ земного мира был простым и ясным: есть сила тьмы, воплощённая в языческом Востоке, и есть сила света, воплощённая в христианской Европе, а мы, славяне, есть авангард этой великой силы, принявший на себя самый первый и страшный удар "поганых"... Можно, конечно, сожалеть об этой истовости, приведшей к уничтожению лучших русских городов, но именно она остановила монголов и уберегла Европу от разграбления и превращения в один из улусов Золотой Орды..."
-Тррррра-та-та!
"...тем внезапней был удар в спину со стороны Запада. Наблюдая, как Русь истекает кровью в борьбе с монголами, он не только не поспешил на помощь своим братьям во Христе, а, наоборот, отнёсся к их трагедии предельно прагматично. То есть решил, пользуясь случаем, захватить и разграбить северо-западные русские земли, не разграбленные Батыем. С благословения Ватикана к нашим границам двинулись силы Ливонского ордена, а в Прибалтику вошли датчане и шведы.
И только в 1248 году, спустя восемь лет после поражения шведов на Неве и шесть лет спустя после разгрома немецких рыцарей на Чудском озере, из Рима наконец поступило предложение о военном союзе. Предложение, кстати, более чем лукавое: не беря на себя каких-либо твёрдых обязательств, папа требовал от князя Александра Невского фактического отречения от православия и допуска в русские земли католических священников. Он был уверен, что у разорённой монголами Руси другого выхода просто нет. Александр, как известно, предложения не принял, заявив, что "не в силе Бог, а в Правде..."
Нам крайне важно понимать, что он имел в виду. А имел он в виду коренной перелом в самосознании народа, случившийся за годы опустошительных войн на два фронта. Картина мира для русского человека стала куда более трагичной, чем раньше. Если до нашествия монголов он ощущал себя неотъемлемой частью Европы, плотью от плоти христианской культуры и цивилизации, то, получив от Запада ряд циничных и кровавых уроков, он вдруг обнаружил себя в полном историческом одиночестве. Ведь если монголы были более чем предсказуемы в своей варварской жестокости, то предательство и кровожадность соседей-христиан породили в его душе поистине апокалиптические образы и ожидания.
Вспомните:"...Ибо восстанет народ на народ и царство на царство, и будут глады и моры... Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Моё. И тогда соблазнятся многие; и друг друга будут предавать и возненавидят друг друга... И восстанут лжехристы и лжепророки и прельстят многих... И, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь... И солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звёзды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою... И пошлёт он Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных его от четырёх ветров, от края небес и до края... Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как всё сие сбудется... Бодрствуйте, ибо не знаете, в который час Господь ваш придёт..."
Русские люди тринадцатого века, пережившие череду самых чудовищных насилий и катастроф, были искренне убеждены, что являются свидетелями наступающего Апокалипсиса. Они видели его знамения в руинах своих городов и селений, в полях, покрытых могильными крестами. И язычники-монголы, и католический Запад слились для них в одно общее сатанинское воинство - причём Запад представлялся им силой даже более опасной, поскольку скрывал свою службу Антихристу под личиной ревностного христианского служения... И они знали - верили безоглядно! - что, согласно Евангелию, вслед за скорым Апокалипсисом на землю сойдёт Сын Человеческий и свершит над всеми живыми и мёртвыми свой Страшный суд. И все восточные варвары и западные лицемеры отправятся в геенну огненную, а честные православные праведники, до конца претерпевшие за веру Христову, вознесутся в Царствие Небесное и в Жизнь Вечную...
После потери независимости и утраты половины населения страны именно вера стала для русского народа единственной точкой опоры, единственной ценностью, позволявшей ему по-прежнему ощущать себя народом. Именно через веру он пришёл к осознанию новых смыслов и целей своего исторического существования, к новому пониманию высшей правды, о которой упомянул в ответе папе римскому Александр Невский. А правда эта, если сформулировать коротко, есть правда одинокой крепости, возвышающейся среди волн всемирного Апокалипсиса, среди потоков лжи, варварства и фарисейства, на башнях которой пылает огонь истинной веры. А его единственные хранители и защитники есть народ русский и церковь православная, которые бдят, не смыкая глаз, в ожидании второго пришествия Господня.
Предельный трагизм окружающего мира, преломившись в православном сознании, обернулся идеей народа-избранника, народа-мессии и народа-страстотерпца. Ватикан и Запад требовали отречься от православия, а, значит, и от осознанных и выстраданных русскими людьми новых исторических целей и смыслов. Монголы отказа от веры не требовали, а требовали лишь регулярных выплат дани - и Русь пошла на союз с монголами. Именно в нём она увидела единственную возможность выиграть время и продержаться до сошествия на землю Сына Человеческого..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...вылились в два с половиной века испытаний, прожитых между западным молотом и монгольской наковальней. И всё это время ощущение русским народом собственной богоизбранности и мученичества не только не ослабевало, а, напротив, усиливалось, формируя специфическую общественную и культурную среду. Трагедия народа, поставленного на грань выживания, парадоксальным образом привела его к созданию величественного мифа о самом себе и своей решающей роли в спасении падшего человечества - и миф этот вскоре стал стержнем русской ментальности, её мощнейшим энергетическим полем, под воздействием которого шло становление и новой русской государственности.
Конфигурация веры определила конфигурацию власти. Иерархия высших сил - Бог-отец, посылающий на битву с дьяволом Сына Человеческого и своих верных архангелов - была продолжена вниз и распространена на всю земную реальность. Боевой строй, отряд, гарнизон осаждённой крепости, отбивающий непрерывные атаки сатанинских сил с Востока и с Запада - таким отныне видел себя русский социум. Отсюда и самоорганизация его по военному принципу, подразумевающая жёсткий централизм и безоговорочное подчинение частного интереса общему. Отсюда и идеал человеческой жизни, понимаемый исключительно как жизнь-служение и жизнь-самоотречение, и эталон православного христианина как человека прежде всего служивого, человека приказа, "раба божьего и холопа государева", стойко и безропотно переносящего любые земные тяготы и лишения во имя будущей жизни в Царствии Небесном...
Разумеется, процесс этой самоорганизации шёл долго и трудно - монголы, исповедовавшие принцип "разделяй и властвуй", делали всё, чтобы не допустить на Руси создания единого центра силы. Для этого они умело стравливали князей друг с другом, не позволяя чрезмерного возвышения кого-либо, а самых успешных вызывали в Орду и казнили. И только появление на исторической сцене Ивана Калиты радикально изменило ситуацию: московский князь доказал, что в искусстве политического расчёта - как ближнего, так и дальнего - он ничем не уступал ордынским властителям.
Сам феномен московской власти, возникшей, казалось бы, из ниоткуда, из третьестепенного окраинного удела - целиком основан на личных способностях Ивана Даниловича, сумевшего воплотить в жизнь собственное "ноу-хау" в отношениях с Ордой. Смысл его состоял в максимальном уподоблении московских порядков порядкам ордынским, в невиданных прежде покорности и услужливости, демонстрируемых русским князем и, как следствие, в признании его монголами "своим" человеком.
Звёздный час Калиты пробил летом 1327 года, когда восставшая Тверь перебила отряд Чолхана, племянника великого хана Узбека. Иван Данилович, первым из князей узнав о случившемся, отреагировал мгновенно - он собрал невиданные дары и явился в Орду вслед за уцелевшими монголами. По ряду свидетельств, он встал перед Узбеком на колени и просил казнить его, но не разорять русские города. Хан был поражён мужеством молодого московского князя, а ещё больше - его умением свободно изъясняться по-монгольски. И сделал встречное предложение, от которого нельзя было отказаться: князю отныне вручался ярлык на великое княжение владимирское, а взамен московские дружины должны были стать частью карательного корпуса монголов...
И Иван Данилович предложение принял. И вместе с ордынским войском поучаствовал в усмирении своего давнего соперника Твери и ряда других княжеств, могущих бросить вызов Москве. Довольный Узбек вскоре возложил на него ещё одну миссию, которую раньше доверял лишь преданным баскакам - сбор дани со всей Руси. И с этой задачей новый фаворит справился блестяще: поток богатств, стекавшихся в Орду, возрастал с каждым годом, а необходимость в карательных походах практически отпала. Правда, шпионы доносили, что часть дани князь утаивал - но хан милостиво закрывал на это глаза..."
- Тррррра-та-та!
"...огромный административный и денежный ресурсы, оказавшиеся в его руках. Будучи наместником хана и номинально действуя в интересах Орды, он под видом наилучшей организации сбора дани подчинял Москве всё новые и новые территории. Механизм подчинения был прост: Калита развёрстывал дань так, чтобы "своим" княжествам доставалось бремя поменьше, а "чужим" - побольше. А когда "чужие" оказывались в неоплатных долгах перед монголами и ожидали скорой расправы, Иван Данилович "благородно" выкупал их вместе с долгами и присоединял к своим владениям, обеспечивая им процветание и безопасность.
Со временем исход "чужаков" под власть Калиты стал повальным. Переходили не только князья и бояре с дружинами - в московские земли устремились купцы и ремесленники. За службу и преданность одни получали земли и должности, другие - защиту. И даже некогда строптивый Господин Великий Новгород, почуяв выгоду, согласился принять у себя московских наместников... Иван Данилович понимал, что столь стремительное укрепление его власти неизбежно вызовет недовольство монголов и, по своему обыкновению, не прятался от опасности, а шёл ей навстречу. По числу визитов в Орду Калита стал абсолютным рекордсменом. И каждый раз ему удавалось убеждать Узбека, что покорность русских княжеств Москве есть лишь выражение их покорности лично великому хану, и в доказательство присылал ему своих лучших мастеров и воевод. Мастера строили и отделывали ханские дворцы, а заодно перенимали у ордынских оружейников секреты изготовления дальнобойных луков и осадных машин. Воеводы участвовали в походах монгольских отрядов и учились их тактике ведения боя.
Результатом искусной дипломатии московского князя стал почти полувековой мир, воцарившийся на Руси. Перестали разоряться города и селения и, главное, успели вырасти поколения русичей, свободные от страха перед завоевателями. Именно они, вооружённые лучшим ордынским оружием и знанием тактики ордынского боя, вскоре вышли на Куликово поле и преподали монголам первый обескураживающий урок.
Среди историков бытует мнение, что Калита изначально не ставил перед собой цели собирания Руси, а преследовал лишь сиюминутные выгоды. Правда, делал это так успешно, что, волей-неволей, заложил фундамент будущей московской государственности... Факты говорят об обратном. Ещё до подавления тверского восстания 1327 года, принёсшего ему великокняжеский титул, Иван Данилович был известен своими доверительными отношениями с митрополитом Петром, страстным проповедником идеи национального единения. Доверительными настолько, что в 1325 году Пётр перенёс свою резиденцию из стольного Владимира в захолустную Москву. Для московского князя это был абсолютно осознанный шаг, своеобразная декларация о намерениях. Он словно подчёркивал, что духовный центр Руси теперь находится в Москве и что превращение её в будущий центр общерусской силы - лишь дело времени.
Заказ на единение был прежде всего заказом духовным. Главной целью Калиты, сердцевиной его стратегии было приведение внешнего, зримого образа Руси в соответствие с тем духовным образом, с той русской правдой, которая была выстрадана народом в самое трагическое столетие его истории. А правда эта, как уже говорилось, была правда одинокой крепости Господней, атакуемой со всех сторон сатанинскими силами и защищаемой богоизбранным народом-мессией. И народ этот, дабы выполнить своё предназначение, должен был прежде всего очиститься от греха междоусобиц и зажить по единому плану и слову.
Глубоко религиозное мироощущение народа, его миф о самом себе и своём месте в системе вселенских координат воплотились в новой русской государственности. И если в ордынскую эпоху Русь входила конгломератом конфликтующих княжеств, то на выходе из неё она предстала уже единым государственным организмом, управляемым из единого центра. Это был новейший сплав веры и силы, составленный из элементов, прежде казавшихся чужеродными. В нём причудливо соединились православие, претендующее отныне на монопольное владение религиозной истиной, и китайская система администрирования, привнесённая на Русь монголами. И, что самое важное, они органично дополнили друг друга: ведь народу, главной целью которого стал подвиг одинокого противостояния всемирному злу, нужна была именно такая система организации жизни - по-военному простая и чёткая. Система, где все обязанности строго развёрстаны, где крестьяне беззаветно служат своим князьям и боярам, князья и бояре - своему государю, а все вместе - Господу Богу и грядущему Царствию Небесному. Система, где любое индивидуальное движение возможно лишь постольку, поскольку не выбивается из общего хора и строя. И, коль уж мы говорим о русской матрице, об основе основ нашего национального духа и бытия, то чеканилась она как раз в те времена. И из того исторического сплава, который имелся..."
- Тррррра-та-та!
"...государственность, ставшая прямой материализацией религиозного мифа, во всех своих элементах опиралась именно и прежде всего на общность веры. И - что не менее важно! - органично дополняла традиционную модель русского патриархального быта, где глава семьи, "большак", имел над детьми и домашними неограниченную власть. Иван Грозный, номинально первый русский царь, первым же и создал цельный образ отечественного самодержца - таким, разумеется, каким он его себе представлял. А представлял он его соответствующим реалиям Апокалипсиса и Страшного Суда, в близость которых Иван Васильевич, как и вся тогдашняя Русь, верили абсолютно. Это был образ наместника Бога на земле, царя-отца и царя-судии, призванного до конца отстаивать твердыню истинной веры.
Обретение государем "божественных" полномочий не могло не вызвать острого внутрицерковного спора. Ведь речь шла о переделе сфер влияния между властью светской и духовной, о фактическом подчинении церкви государству. Право церкви на прежнюю автономность и главенство в делах духовных отстаивал Нил Сорский. Он и его последователи также считали, что церковь не должна стремиться к материальной выгоде и выступали за секуляризацию монастырских земель, занимавших тогда едва ли не треть всей русской пашни. Право царя как помазанника Божия вершить судьбу церкви, а также право церкви владеть материальными благами в обмен на службу государству - отстаивали Иосиф Волоцкий и его сторонники. Верх, как известно, одержали иосифляне, или "стяжатели". Именно они и нанесли последние победные штрихи к портрету первого русского царя, провозгласив, что "российского царствия самодержавство Божьим изволением началось", что "царь только телом своим подобен людям, властию же подобен всевышнему Богу", и что для достижения своих "божественных целей" он вправе применять любые средства, включая "божественное коварство" и "божественное перехищрение", а также "страх, запрещение, обуздание и конечное запрещение..."
Вера в Отца Небесного теперь подразумевала безусловную покорность его наместнику на земле - русскому государю, Отцу Земному. Отсюда ясно, почему именно к середине шестнадцатого века так стремительно исчезли из политического обихода Руси вечевые формы самоуправления, существовавшие в крупнейших городах, а роль Боярской думы и Земских соборов стала чисто символической: для новой системы власти, основанной на сакральной непогрешимости царя, любые попытки оппонирования выглядели как ересь, как демонстрация неверия в Бога в его земном воплощении. Всю ответственность за Русь перед Богом царь отныне брал на себя - одновременно с ничем и никем не ограниченным правом судить и карать, заставляя грешников "не токмо на Небе, но и на Земле испивать чашу ярости Господней и многообразными наказаньями мучаться..."
- Тррррра-та-та!
"...был системный порок, фундаментальная ловушка, в которую Россия впервые угодила именно при Иване Грозном. Ведь объявление русского царя наместником Божьим, а русского народа - богоизбранным народом-мессией, автоматически означало, что все другие земные народы и государи таковыми не являются и поддержкой Неба не пользуются, и в противоборстве с Россией заведомо обречены на поражение. Сложившаяся к середине шестнадцатого века система русского самодержавия - бывшая, как уже говорилось, сплавом религиозного мифа с китайской системой администрирования - неизбежно толкала страну на путь статусных войн и побед. Другого способа убедить себя и мир в своём "божественном" превосходстве просто не существовало.
Но если экспансия на Восток, то есть в бывшие владения монголов, оказалась весьма успешной за счёт их малонаселённости и готовности принять власть, схожую с монгольской - то уже с продвижением на Юг возникли проблемы. Громкие победы над Астраханским и Казанским ханствами не привели к покорению ханства Крымского - за спиной его правителей стояла мощная Турция, воевать с которой Грозный остерёгся. Его "божественное око" обратилось на Запад, к Балтике, в сторону исконно русских земель, захваченных Польшей и Литвой. В качестве лёгкой добычи, призванной продемонстрировать "священную силу" русского оружия, была выбрана крохотная Ливония.
В 1558 году были взяты Юрьев и Нарва. Войска Грозного прошли всю Ливонию и остановились у прусской границы. Но вскоре события приняли наихудший оборот: в войну против России втянулась Швеция, имевшая на Балтике стратегические интересы, и её европейские союзники. К 1566 году, потеряв десятки тысяч ратников убитыми и ранеными, страна оказалась перед выбором: либо воевать дальше, либо заключить мир на условиях Запада, готового оставить России лишь Нарву. Грозный эти условия отверг: принять их для наместника Бога на земле было бы унизительно. Потерпев вскоре новые поражения, ещё более сокрушительные, Россия надолго утратила выход к балтийскому побережью.
По мере того, как дела в Ливонии шли всё хуже, а среди бояр, воевод и низших сословий росло недовольство, умножаемое засухами и массовым голодом, перед Грозным во весь рост встала задача выхода из ливонской катастрофы без урона для своего "божественного" статуса. Теоретически он мог бы пойти на компромисс: признать, к примеру, что Бог не всегда и не во всём благоволит русскому государю и внести в свою политику соответствующие поправки. То есть в делах внешних отказаться от ставки на "святость" и "богоизбранность" Руси, а в делах внутренних вернуться к практике Избранной рады, когда-то обсуждавшей с царём все важнейшие государственные вопросы.
Но Грозный поступил иначе. Причиной поражений была объявлена измена, а главными изменниками - вся тогдашняя боярско-княжеская знать. Именно на неё и обрушился молот многолетних репрессий, приведших к уничтожению самых уважаемых и родовитых русских семейств. По сути, царь расправился с единственным социальным слоем, могущим в силу своей образованности и материальных возможностей составить ему конкуренцию - как политическую, так и интеллектуальную. Грозный рассудил, что в государстве, построенном на власти "богочеловека", все прочие могут быть только рабами - то есть должны думать, как рабы, чувствовать, как рабы, и действовать, как рабы. И в реализации этой идеи был на редкость последователен: одной рукой истребляя старую элиту, притязавшую на часть его "священных" прав и полномочий, другой рукой он создавал элиту новую, не претендующую ни на что, кроме царской милости.
Он лепил её из рабов в прямом смысле слова, отбирая среди придворной челяди самых дремучих и жестоких типов и наделяя их поместьями, отобранными у казнённых. Взамен он получал поистине собачью преданность: безграмотные и тёмные люди, в одночасье вознесённые к достатку и титулам, были готовы исполнить любой приказ своего благодетеля... "Не твоя б государева милость - что б я был за человек? Ты, государь - как Бог: из ничтожного великое твориши..." - так писал Грозному один из его доверенных опричников Васюк Грязный. Под этими словами могло подписаться тогда всё новейшее российское дворянство, угодившее в "князи" прямиком из холопьего состояния.
Опричники действовали так, словно находились на вражеской территории. Массовые убийства и грабежи стали нормой. Людей топили, резали, сжигали заживо. Напротив Троицких ворот Кремля, там, где сейчас наша главная национальная библиотека, был выстроен Опричный двор, в застенках которого были замучены тысячи и тысячи невинных...
Расправившись с боярско-княжеской элитой, "помазанник божий" взялся за торговые города - их благополучие он также воспринимал как личный вызов. В 1570 году огромное опричное войско, возглавляемое царём, двинулось к Новгороду. По пути были разграблены и наказаны за "измену" Тверь и Торжок, множество малых городов и селений. Всюду происходили насилия и казни. После шестинедельных бесчинств в Новгороде на его улицах остались горы истерзанных тел. Экономика крупнейших русских городов была подорвана на многие десятилетия.
Не менее трагично выглядела ситуация и в деревне. Опричники, получавшие за службу дворянские титулы и обширные поместья, "хозяйствовали" там главным образом с помощью кнута и дыбы. Поборы и повинности при них выросли в разы. Крестьяне отвечали массовым бегством на Урал, в Сибирь, в Поволжье. В результате площадь пахоты на территориях, прилегающих к Москве, сократились на 85 процентов, в Новгородской и Псковской землях – на 90. В ответ были "временно" установлены так называемые "заповедные лета", когда крестьянам запрещалось уходить от своих хозяев даже в Юрьев день, а беглых предписывалось карать вплоть до "лишения живота". То есть новые "слуги государевы", ещё недавно сами крепостные, оказались на порядок более свирепыми крепостниками, чем прежние князья и бояре.
Громадный урон был нанесён войску. Вместо опытных воевод, уничтоженных по обвинению в измене, на командные должности ставились люди вроде Васюка Грязного, главной и единственной доблестью которых была преданность царю. Спустя шесть лет после введения опричнины русское войско утратило не только способность завоёвывать чужие территории, но оказалось даже не в силах защитить свою собственную. В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей дошёл до Москвы, грабя и выжигая всё на своём пути. Центральные области России обезлюдели окончательно. По данным из разных источников, всего было убито и угнано в плен около трёхсот тысяч человек при общей численности населения страны в шесть миллионов. Население Москвы, к примеру, сократилось всемеро. Многотысячное опричное войско вступать в бой с крымчаками побоялось и с позором бежало. Вместе с ним из Москвы бежал и Грозный... Нашествие отрезвило "помазанника Божия". После возвращения в сожжённую столицу он издал указ об отмене опричнины и даже запретил упоминать о ней под страхом битья кнутом. Вскоре царь почти полностью обновил своё окружение: большинство его старой "опричной гвардии" закончило жизнь на плахе или в застенках..."
- Тррррра-та-та!
"...согласны все историки: один из самых кровавых тиранов России, принёсший ей неисчислимые бедствия и страдания, был, тем не менее, любим и почитаем низовой народной стихией - как при жизни, так и спустя столетия после смерти. Сохранился целый пласт русского фольклора середины шестнадцатого - конца девятнадцатого века, где Грозный именуется не иначе как "белый царь", "православный царь", "царь милостивый, жалостливый и справедливый..." Более того: достаточно вспомнить, что роковое для страны решение о введении опричнины стало возможно лишь при прямой народной поддержке, оказанной Грозному. Ведь именно "московское людьё", простой народ, получив в январе 1565 года царскую грамоту об "измене" бояр и князей, послал к нему делегацию с просьбой судить и править так, "как ему, государю, будет годно..."
Феномен властителя, который десятилетиями терзал собственную страну, истребляя её лучших людей и истощая ресурсы - и при этом остался в массовом сознании как образец "истинно православного государя" и народного заступника, с рациональной точки зрения объяснению не поддаётся. Но, если вспомнить, что московская государственность возникла и утвердилась именно и прежде всего как воплощение религиозного мифа - всё встанет на свои места. Ведь и Грозный, и подавляющее большинство русского народа жили в мире, которому вот-вот должен был придти конец. В мире, где образы грядущего Апокалипсиса и Страшного суда были бесконечно более реальны и значимы, чем реальность наличная, земная. В мире, где "Святую Русь" со всех сторон осаждали силы тьмы, воплощённые в лжехристианских и магометанских царствах, и где главной миссией православного народа и государя были защита веры и, как следствие, завоевание себе места в Царствии Небесном.
"Священная война" в православном сознании являлась наивысшим актом веры и самопожертвования во имя веры, а победа в ней - подтверждением превосходства православия над "фальшивыми" верами врагов. Военные победы несли в себе прежде всего "божественный" смысл и лишь затем - политико-экономический. Они давали народу необходимые подтверждения правоты и крепости его духовных основ, а власти - её "божественной" природы и полномочий.
Сокрушительные поражения в Ливонии означали для России не просто громадные людские и экономические потери - они ставили под удар непогрешимость её веры, "богоизбранность" её народа и государя.
Духовный и политический кризис Грозного, приведший к введению опричнины, был прямым следствием кризиса массового религиозного сознания, пытавшегося разрешить противоречие между должным, то есть неизбежностью побед "священного русского воинства" над воинством "богоотступных латынян", и реальным, то есть чередой самых сокрушительных поражений... Народ жаждал убедительных объяснений случившемуся - причём таких, которое бы не только не разрушали духовных основ его жизни, а, наоборот, их укрепляли. И Грозный, обладавший на редкость острым и изворотливым умом, такие объяснения нашёл, объявив военные поражения расплатой за грехи "изменников и казнокрадов" и назначив главными грешниками наиболее грамотные и зажиточные слои общества. Тем самым он убил сразу двух зайцев: устранил с дороги всех конкурентов - истинных и мнимых - и перевёл войну внешнюю, проигранную им вчистую, в войну домашнюю, в которой и одержал самую полную и "блестящую" победу.
Кризис массового сознания был, таким образом, преодолён. Народ хотел победы - и он её получил. Более того: победу над внутренними "супостатами" он счёл даже более важной и почётной, чем победу над врагом иноземным - ведь это был своеобразный акт религиозного "самоочищения" и "изгнания бесов". Причём цена "самоочищения" и количество принесённых жертв значения не имели: жертвенность во имя Царствия Небесного была ядром мифологии, её важнейшей ценностью. Низовым слоям общества импонировало и то, что, развернув по всей России декорации Страшного суда и безжалостно казня на площадях родовую аристократию, царь сумел осуществить уже здесь, на земле, принцип всеобщего равенства перед гневом Божиим. Им импонировало также, что "освободившиеся" титулы и земли царь раздавал людям худородным, подчёркнуто следуя новозаветному принципу про "последних, которые станут первыми". И даже разорение крупнейших торговых городов и наиболее зажиточных сельских областей Руси ими принималось с одобрением - ведь любое "чрезмерное" обустройство земной жизни и быта, тем более накануне скорого Апокалипсиса и Второго Пришествия, было, по Писанию, делом бессмысленным и глубоко греховным.
Таким образом, первый русский царь, впервые столкнувшись с угрозой государствообразующему мифу, нашёл защиту от неё внутри самого же мифа. Переведя проигранную на Западе войну в войну внутрироссийскую и расправившись с наиболее сильной, независимой и предприимчивой частью населения, он восстановил целостность и авторитет пошатнувшейся государственной мифологии - правда, ценой отбрасывания общества назад по шкале исторического времени..."
- Тррррра-та-та!
"... другая системная угроза, перед которой "Святая Русь" оказалась беззащитной. Ведь власть, все нити и рычаги которой сходятся на фигуре одного "богочеловека", подразумевает строго династический принцип наследования трона, то есть от "божественного" царя-отца к его не менее "божественному" отпрыску. Обрыв же династической цепочки, как это случилось после смерти бездетного сына Грозного Фёдора Иоанновича, вызвал шок почище Ливонского - ведь любая новая власть отныне выглядела "неприродной", спорной, "не от Бога".
В результате Россия обрушилась в смуту, в чехарду самозванцев на троне и оказалась перед перспективой полной утраты независимости и поглощения католической Польшей. Значительная часть элиты, не желавшая возрождения самодержавного "тиранства" в духе Грозного, склонялась именно к этому варианту. К 1610 году видимых помех для польской экспансии на русский престол уже не оставалось. Был заключён тайный договор между "семибоярщиной" и поляками о провозглашении польского королевича Владислава "государем Всея Руси".
В этой ситуации произошло событие, равного которому история не знала: тираническая самодержавная государственность, уже было похороненная верхами, оказалась воссоздана самим народом. Первое восстание вспыхнуло в Москве. Его предводитель, Прокопий Ляпунов, начал собирать ополчение для изгнания поляков, но был убит. Второе ополчение было успешно собрано Мининым и Пожарским в Нижнем Новгороде. На пути к Москве в него влились отряды, присланные от большинства русских городов и земель. В 1612 году ополчение освободило Москву, а год спустя общерусским Земским Собором был провозглашён новый "природный" государь - племянник Фёдора Иоанновича Михаил Романов.
Есть ещё загадка, над которой историки ломают головы: почему народ, так решительно и мужественно отстоявший суверенитет страны, не добился для себя впоследствии элементарных свобод? Почему рядом с царской "вертикалью" не выстроил свою, защищавшую его интересы? Ведь все козыри были у него на руках... И вновь следует подчеркнуть, что причины этих событий, давших пример поразительной мощи народа и его же феноменальной политической беспомощности, лежат не столько в области социальной, сколько в области духовно-религиозной. Ведь для простого русского человека семнадцатого века вопросы веры значили не меньше, чем для русского человека времён монгольского нашествия или Куликовской битвы. Для него Царствие Небесное и спасение души по-прежнему оставались непоколебимыми приоритетами, в достижении которых и заключался главный смысл его земного существования. Поэтому все явления "мира сего" - и житейские, и политические - он оценивал прежде всего с позиций их пользы или вреда для дела конечного спасения, с позиций их "божественной" или "дьявольской" природы.
Призвание на русский трон польского королевича объективно сулило Руси ряд значительных выгод. Оно фактически возвращало бы её в европейское правовое пространство, где власть монарха и права сословий давно регулировались законом, и тем самым гарантировало бы страну от новых самодержавных "эксцессов". Всё это отлично понимала боярская и дворянская верхушка, это осознавало и городское население, сильно настрадавшееся в своё время от опричного беспредела. И, тем не менее, в массовом народном сознании прагматика земная, зримая и насущная, была вновь побеждена "прагматикой" достижения Царствия Небесного, "прагматикой" одинокого противостояния "Святой Руси" всемирному злу.
Ведь Польша, будучи страной католической, была для православного человека частью этого всемирного зла, частью языческой, обманной, "лжехристианской" церкви, продавшейся дьяволу. Единение с Польшей неизбежно означало бы церковную унию - а, следовательно, и предательство своей "единственно правильной" веры, которое, безусловно, вело прямиком в ад. Выбор между насущными благами "мира сего" и между нетленными благами Царствия Небесного, между законом юридическим и законом Божеским был вновь сделан в пользу последних.
Вспомните: "Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душу свою потеряет?... Не бойтесь убивающих тело, душу же не могущих убить; бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне огненной... Волос не падёт с головы без воли Отца вашего. Не бойтесь же... Горе вам, законники, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и другим воспрепятствовали... Фарисеи и законники отвергли Волю Божию... Царство, разделённое само в себе, опустеет. Дом, разделённый сам в себе, падёт..."
Русский народ, восстановив самодержавие, не ограничил его в правах не потому, что не мог, а потому, что не хотел, так как считал такое ограничение делом изначально греховным, "законническим", то есть разделяющим власть и ставящим под сомнение её божественный источник. Власть была от Бога и дана Богом - и это с непреложностью означало, что ей следует лишь усердно служить и безропотно принимать её во всех возможных проявлениях - как добрых, так и злых... Для Запада, прошедшего эпоху Реформации и куда больше озабоченного вопросами практического и комфортного жизнеустройства, столь ортодоксальный идеал был уже чужд. Для русского социума, в массе своей по-прежнему ощущающего себя богоизбранным народом в канун всемирного Апокалипсиса - он был единственно близок и приемлем.
Конфигурация веры вновь определила конфигурацию власти. События Смутного времени показали также, что между значительной частью русской элиты и народом наметился раскол. Элита, жаждавшая гарантий безопасности и незыблемости своих имущественных прав, с вожделением смотрела на "законнический" Запад и была готова к религиозным и политическим компромиссам. Народ же, в своём духовном и материальном состоянии застывший на суровых рубежах тринадцатого-четырнадцатого веков, такие компромиссы решительно отвергал..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...в эпоху "тишайшего" Алексея Михайловича. Он и его окружение понимали, что у страны, едва оправившейся после царствования Грозного и эпохи Смутного времени , нет сил на новые "священные войны" - ни внешние, вроде Ливонской, ни тем более внутренние, вроде борьбы с собственными "грешниками и изменниками". С другой стороны, они сознавали, что позиция глухой обороны и пассивного ожидания Второго Пришествия навряд ли укрепит авторитет "богоизбранного" русского народа и его государя. Поэтому была предпринята экспансия в область менее рискованную - а именно в область теории и практики религиозного служения.
План был прост: через приведение русских богослужебных книг и обрядов в соответствие с византийскими первоисточниками попытаться привлечь на свою сторону зарубежные православные общины и стать для них новым духовным и политическим центром взамен захваченного турками Константинополя - то есть осуществить-таки горделивую мечту о Москве как о "Третьем Риме". Удача, по их мнению, наверняка бы усилила влияние и авторитет русского государя, обеспечила бы ему статус объединителя истинных христиан и принесла бы столь желанные лавры триумфатора. В смысле же политическом Русь обрела бы новых союзников, в которых крайне нуждалась.
Но правка книг, начавшаяся при патриархе Никоне, а также введение обрядовых новшеств вызвали бурю. Народ, отринувший в своё время прагматику боярскую, направленную на объединение с католической Польшей, теперь отвергал и прагматику царскую, направленную на укрепление международных позиций Руси через расширение круга "богоспасаемых христиан". Выразителем этого низового возмущения было провинциальное духовенство, наиболее заметными фигурами которого стали священники Лазарь, Аввакум и Никита Пустосвят, а также дьяконы Епифаний, Феодор и юродивый инок Афанасий.
В своих проповедях и челобитных царю они утверждали, что начавшаяся реформа есть предательство веры, что Никон и никониане есть злейшие еретики, действующие по наущению дьявола, цель которых - лишить русский народ спасения на грядущем Страшном Суде и ввергнуть его в геенну огненную. Они доказывали, что греческий канон не может быть образцовым, поскольку греки от веры отпали и были наказаны за это потерей Константинополя, и что отныне лишь "Святая Русь" осталась последней хранительницей истинного православия, "цветущего совершенным благочестием, аки свет солнечный..." В ответ они были высланы в Сибирь, откуда лишь спустя двенадцать лет, в знаковом 1666 году, были возвращены в Москву для покаяния на Церковном соборе.
1666 год ожидался сторонниками прежнего уклада с особенным трепетом и благоговением. Согласно их убеждениям, именно этот год, несущий в себе "число зверя", должен был раскрыть врата Апокалипсиса и Страшного Суда: "Се День Господень грядет, неисцелною яростию и гневом положити Вселенную всю пусту, и грешники погубити от нея. Звезды бо небесныя и Орион и все украшение небесное света своего не дадят - и помрачатся. Велик будет тот день и времени будет тесно..." А предвестниками наступающего Конца Света и были, по их мнению, многочисленные факты отпадения от истинной веры внутри самого "богоспасаемого" народа, искушаемого и соблазняемого еретиками вроде Никона. Более того: под огонь старообрядческих обличений попал и сам царь. "Бог судит между мною и царем Алексеем, в муках он сидит - то ему за его правду! Иноземцы что велено им, то и творят. Своего царя Константина, потеряв безверием, предали турку, да моего Алексея в безумии поддержали, костельники и шиши антихристовы, прелагатаи, богоборцы!" - писал протопоп Аввакум.
1666 год наступил, но врата Апокалипсиса так и не разверзлись. На Церковном соборе, вопреки требованиям властей, Аввакум и его соратники каяться не стали и были вновь отправлены в Сибирь, где впоследствии сожжены "за великие на царский дом хулы". Победившие никониане объявили, что в обозримом будущем Конца Света не предвидится. Власть же окончательно уверилась в своём праве кроить русскую жизнь в соответствии с текущей политической надобностью... Таким образом, раскол церковный явился лишь внешним отражением раскола более фундаментального, наметившегося ещё в Смутное время, а теперь разделившего общество на узкий верхушечный слой, медленно дрейфующий в сторону европейского прагматизма, и низовые народные массы, продолжающие жить в ортодоксальных духовных координатах трёхсотлетней давности.
На казнь своих духовных вождей народ отреагировал по-разному. Самые истовые сторонники "правильной русской веры" предпочли власти "богоотступников" мученический венец и сжигали себя заживо целыми деревнями. Многие бежали в степь и вливались в ряды вольного казачества. Многие укрылись от царских отрядов в самых глухих и недоступных районах Поволжья, Сибири и Дальнего Востока. Большинство же народа, состоящее из бесправного крепостного крестьянства, давлению власти уступило, хотя и весьма специфически. Принципы старой веры, рассматривавшие любую "природную" власть - добрую или злую - как промысел Божий, парадоксальным образом заставили его принять перемены. Но духовный строй народа, его базовые представления о мироустройстве, о смысле и цели жизни остались прежними, дониконианскими. Идеалы "Святой Руси" и Царствия Небесного в его душе теперь автоматически противопоставлялись всем официальным церковным и государственным институтам, всему, что исходило от "греховной" власти. Это было сопротивление глухое, глубоко скрытое и подспудно тлеющее, но в определённых обстоятельствах способное вырваться наружу и полыхнуть бунтом..."
- Тррррра-та-та!
"...раскол достиг самого верха. После смерти Алексея Михайловича в январе 1676 года на престол взошёл Фёдор, его старший сын от брака с Марией Милославской. Царствование Фёдора оказалось недолгим - он умер в 1682 году. В ожесточённую борьбу за власть вступили оба царских клана - и Милославские, и Нарышкины. Первые прочили на престол слабоумного Ивана, младшего сына Марии Милославской, вторые - десятилетнего Петра, сына Алексея Михайловича от брака с Натальей Нарышкиной. Болезненность Ивана была очевидна и Боярская дума с благословения патриарха провозгласила царём Петра.
Но Милославские мириться с проигрышем не желали. За ними стояли многочисленные сторонники старого уклада, поддерживаемые большинством низовых сословий: крестьян и холопов, окончательно закрепощённых Соборным Уложением 1649 года, казаков, чьи восстания под предводительством Василия Уса и Степана Разина были жестоко подавлены, а также стрельцов, лишённых былых привилегий и постепенно вытесняемых полками "нового строя". Огромную поддержку оппозиции оказывало старообрядческое духовенство, мечтавшее о возвращении к дониконианским порядкам.
Через своих людей в стрелецком войске Милославские запустили слух об убийстве Нарышкиными царевича Ивана. Москва вскипела: 15 мая 1682 года вооружённые толпы ворвались в Кремль и потребовали вывести к ним обоих царевичей. Несмотря на то, что Иван оказался жив, начались расправы: были убиты почти все люди нарышкинского клана - руководители Стрелецкого и Холопьего приказов, виднейшие правительственные чиновники и воеводы. Их палаты были сожжены, а имущество разграблено. Перепуганные патриарх и бояре приняли все условия восставших. 26 мая Земский собор объявил первым царём Ивана, а вторым - Петра. Опекуншей при несовершеннолетних государях была назначена их старшая сестра Софья, дочь Марии Милославской.
Новым главой Стрелецкого приказа стал князь Хованский, убеждённый сторонник старообрядчества. Вскоре он потребовал от Софьи публичных прений о возвращении старой веры - причём в присутствии обоих царей и патриарха. 5 июля такие прения состоялись в Грановитой палате: старообрядцы, чувствуя поддержку собравшейся толпы, вели себя крайне вызывающе. Они перебивали и оскорбляли патриарха, грозили Софье и в конце концов провозгласили свою победу. Хованский, будучи человеком крайне честолюбивым, уже не скрывал планов по устранению "богоотступной" романовской династии и собственному воцарению в качестве истинно православного государя, поборника древней веры и порядков.
Софья, оценив грозившую опасность, действовала решительно: главный вождь старообрядцев, Никита Пустосвят, был по её приказу схвачен и казнён, а сама царская семья укрылась в подмосковном селе Воздвиженском. Сюда же был приглашен для переговоров Хованский. Князь, убеждённый в своём всемогуществе, на переговоры явился и также был казнён. Затем Софья переехала в Троице-Сергиеву Лавру и собрала дворянское ополчение. Стрельцы в ответ захватили Кремль, но вскоре поняли, что без своих командиров сражаться не смогут. Через патриарха они запросили пощады и были прощены. На старообрядцев же открылась настоящая охота - по указу 1683 года их надлежало ловить и пытать, а при сопротивлении - сжигать заживо. Общность веры, скреплявшая Русь со времён Александра Невского, рухнула окончательно..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...тяжелейшая психическая травма. Ведь в дни стрелецкого бунта десятилетний Пётр лишился почти всех своих близких. Многие были убиты и растерзаны прямо на его глазах. Кремлёвские палаты, залитые кровью, Соборная площадь с подвешенными на крючьях телами, толпы бородатых стрельцов и старообрядцев, насмехающихся над патриархом в Грановитой палате - всё это навек запечатлелось в памяти будущего самодержца, поселив в нём величайший страх и величайшую ненависть. В Преображенском, куда Пётр и его мать были высланы Софьей, эти чувства лишь обострились. Опальный царевич понимал, что для сестры он является единственным препятствием на пути к трону и что рано или поздно она его устранит. Он понимал также, что искать защиты у церкви и патриарха бессмысленно, поскольку авторитет веры слишком явно и раболепно склонился перед авторитетом силы. Но главный урок, который он извлёк из событий 1682 года, заключался в том, что в борьбе за власть побеждает вовсе не самый набожный и благочестивый, а самый решительный и беспощадный.
Свой первый "потешный" полк юный Пётр создал уже на следующий год. Спустя ещё два года к "потешному" Преображенскому полку добавились "потешный" Семёновский полк и "потешная" флотилия на Яузе. Была выстроена "потешная" крепость Пресбург, которую преображенцы и семёновцы попеременно штурмовали, порой неся реальные потери... По воле случая Преображенское соседствовало с Немецкой слободой, населённой иностранными врачами, купцами и ремесленниками, чьими услугами охотно пользовались царский двор и вся московская знать. К концу семнадцатого века слобода превратилась в целый город, состоящий из более чем двухсот домов, костёла и набора увеселительных заведений, вход в который русскому населению был закрыт. Отлучённый от жизни в Кремле и крайне ограниченный в общении, Пётр просто не мог не оказаться в Немецкой слободе.
Впервые царя пригласил туда шотландец Гордон, нанятый для обучения его "потешных" полков. Петр увидел аккуратные домики, увитые плющем и окружённые цветниками, чистые улицы, словно прочерченные по линейке, и, главное, открыл совершенно новых для себя людей. Они были обходительны, умны и доброжелательны. Они умели хорошо работать и делали удивительно сложные и красивые вещи. А после работы они отлично веселились, попивая пиво, покуривая трубки и отплясывая под музыку и грохот фейерверков... Это был мир антиподов, настоящий земной "парадиз", волнующий и захватывающий.
Здесь же Пётр повстречал Франца Лефорта, под влиянием которого сформировались его фундаментальные жизненные устремления. Боевой швейцарский капитан, принятый на русскую службу в 1678 году, он уже успел отличиться в нескольких войнах. Это был блестящий тип европейца, человека риска и действия, привыкшего всего добиваться личным усилием. Несмотря на большую разницу в возрасте, он принял юного царя в свой дружеский круг и вскоре стал для него главным учителем и советчиком. Пётр восхищался Лефортом и боготворил его. Другой знаковой фигурой, оказавшей решающее влияние на царя, стала Анна Монс, дочь немецкого виноторговца. Она была первой настоящей любовью Пётра. Когда Наталья Нарышкина, обеспокоенная частыми отлучками сына, насильно женила его на Евдокии, дочери стрелецкого начальника Фёдора Лопухина, Пётр отнёсся к жене холодно и вскоре оставил её ради любовницы. Его сердце отныне было отдано Немецкой слободе и её людям, которых он успел полюбить и давно считал своими. А то, что находилось за её пределами - Измайловское, Кремль, кривые московские улочки, угрюмые люди в стрелецких кафтанах и монашеских рясах - наоборот, казалось всё более чуждым и враждебным..."
- Тррррра-та-та!
"...время её опекунства заканчивалось, но отдавать власть Софья не спешила. Для упрочения своих позиций она направила в Крым большое стрелецкое войско. Царевна считала, что победа над крымским ханом, от набегов которого России приходилось по-прежнему откупаться, принесёт ей славу и долгожданный трон. Поход закончился неудачей: татары выжгли степь и войско было вынуждено отступить. Спустя два года, весной 1689 года, поход был повторён. На этот раз стрельцы дошли до Перекопа, но взять его не сумели и вновь вернулись ни с чем, понеся большие потери. Авторитет Софьи пошатнулся, среди её сторонников начались брожения. Пётр этим воспользовался: он предпринял действия, унизительные для сестры - в частности, демонстративно отказался принять командиров крымского похода, награждённых Софьей. Когда оскорблённые стрельцы возмутились, он без раздумий арестовал их начальника Шакловитого.
Узнав об аресте своего любимца, царевна перешла в атаку. Ночью седьмого августа стрельцы освободили Шакловитого, а затем направились в Преображенское, чтобы уничтожить Петра. Тот спасся чудом - в одном белье он успел вскочить на лошадь и ускакать в Троице-Сергиев монастырь. Сюда же вскоре подтянулись верные ему полки: Преображенский и Семёновский, а также полки Лефорта и Гордона. Понимая, что силы неравны, Софья попыталась взбунтовать против брата московское население, но народ, хорошо помнивший её гонения на старообрядцев, царевну не поддержал. Мятеж провалился. Шакловитый и его окружение были казнены. Софью сослали в Новодевичий монастырь. После смерти матери в 1694 году и смерти брата Ивана в 1696 году Петр стал полновластным хозяином Руси..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...великое посольство в Европу. Его вдохновителем был Лефорт, убедивший молодого царя, что взятие Азова - лишь первый шаг в многолетнем противостоянии с Турцией и без европейских союзников ему не обойтись. Оставив государство на верную ему Боярскую думу и поручив армию Гордону, 2 марта 1697 года Пётр отправился в путь. Посольство возглавлял Лефорт, сам царь под именем урядника Петра Михайлова находился в свите. Первая же заграничная остановка нанесла чувствительный удар по царскому самолюбию: население Риги встретило русских враждебно, а шведский комендант Дальберг запретил им осматривать город. Посольство двинулось дальше, в Курляндию и Пруссию. Здесь приём был получше: наслышанный об азовской победе Петра, курфюрст Фридрих объявил в его честь ряд балов и торжеств. Пропутешествовав по Пруссии и городам Северной Германии, посольство направилось в Голландию, на знаменитые саардамские и амстердамские верфи.
Узнав об интересе русского царя к кораблестроению, голландцы заложили в его честь новый фрегат. Пётр лично участвовал в его постройке и 16 ноября 1697 года корабль был спущен на воду. Одновременно была развёрнута работа по найму иностранных специалистов для русской армии и флота. Отбором занимался Лефорт, всего было нанято около тысячи человек - инженеров, мастеровых и военных. Было также закуплено много оружия и боеприпасов. Но главной своей цели - вовлечения Голландии в антитурецкий альянс - Петр не достиг. Голландские переговорщики вежливо, но твёрдо давали понять, что не видят в нём серьёзного партнера, из-за которого столо бы идти на конфликт с могущественной Османской империей. "Дикая Россия", давно отрезанная от балтийского побережья и главных торговых путей Европы, на весах большой политики значила мало. Практически то же самое он вскоре услышал в Копенгагене, Лондоне и Вене. Везде ему улыбались и охотно показывали всё, что он желал увидеть: университеты, заводы, порты. Но при этом собеседники почти не скрывали, что их внимание к русскому царю в большей степени продиктовано соображениями экзотики, чем прагматики.
"У него прекрасные черты лица и благородная осанка, он обладает большою живостью ума; ответы его быстры и верны. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно было бы, чтобы в нём было поменьше грубости. Это государь очень хороший и вместе с тем очень дурной; в нравственном отношении он полный представитель своей страны..." - так описывали свои впечатления от встречи с Петром принцессы Ганноверская и Бранденбургская. Они отметили также, что частые вспышки грубости и нетерпимости в адрес собственного окружения уживались в молодом царе с проявлениями крайней стеснительности и даже робости в отношениях с иностранцами.
Пётр и вправду пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, Запад поразил и восхитил его. Немецкая слобода - его детский "парадиз", средоточие юношеских мечтаний - оказалась на деле лишь бледной копией "парадиза" настоящего, который предстал перед ним во всём своём великолепии. Но, в отличие от предводителей Немецкой слободы, здешние властители вовсе не спешили принять русского государя в свой блистательный круг. Наоборот: они подчёркнуто удерживали его на дистанции, а некоторые даже не считали нужным скрывать своё высокомерие.
И если в самом начале путешествия, в Риге, по самолюбию Пётра был нанесён чувствительный удар, то ближе к его финалу он пережил настоящий мировоззренческий кризис. Контраст между процветающим протестантским Западом и патриархальной "Святой Русью", погрязшей в религиозных распрях, стрелецких бунтах и истовых самосожжениях за веру, был разителен. Превосходство земной прагматики и утилитаризма над идеалами Царствия Небесного, ощущаемое Петром ещё в детстве, здесь, в Европе, получило новые бесспорные подтверждения. Как следствие, изменились и его внешнеполитические приоритеты: война на Юге, из-за которой и было затеяно Великое посольство, утратила для него прежний интерес. Зато максимально быстрый прорыв на Запад и вхождение России в сферу большой европейской политики, а её государя - в круг наиболее влиятельных европейских монархов, стали целью, которой отныне подчинялось всё.
14 июля 1698 года, по пути в Венецию, царь узнал об очередном стрелецком бунте, вдохновлённом Софьей. Высланные из Москвы стрельцы решили вернуться, "дабы разорить Немецкую слободу и побить немцев за то, что от них православие закоснело, побить и бояр, а государя в Москву не пустить и побить за то, что почал в немцев веровать..." Навстречу им вышло правительственное войско, усиленное артиллерией Гордона, и стрельцы были рассеяны. Петру сообщили о победе, но он всё равно повернул домой. Проезжая Польшу, он встретился с королём Августом и условился о будущем военном союзе против Швеции..."
- Тррррра-та-та!
"...въезд в Москву огромного царского обоза, гружённого оружием и сопровождаемого разноязыкой армией иностранцев, вызвал шок. Ещё большее потрясение москвичи испытали позже, когда Пётр возобновил следствие по июльскому бунту и вдобавок к уже казнённым полутора сотням стрельцов приказал казнить ещё тысячу. Казни проходили на Красной площади, народ на них сгоняли с помощью войск. Стрельцов вешали, засекали кнутами и отрубали головы. Царь лично участвовал в казнях и требовал того же от своих приближённых. Известно, что начальник Тайного приказа Ромодановский собственноручно отсёк четыре головы, а Меньшиков, неотлучно сопровождавший Петра - двадцать...
Одни историки склонны объяснять массовую расправу над стрельцами мстительностью царя, пережившего ужасы двух стрелецких бунтов. Другие отмечают, что во время казней Пётр не производил впечатление человека, ослеплённого гневом. Напротив, он был очень спокоен и сосредоточен. В белой рубахе с засученными рукавами, с тесьмой на лбу и с топором в руках он, скорее, напоминал голландского плотника, занятого крайне важной и полезной работой.
Была одна особенность в характере молодого царя, на которую обращали внимание практически все его товарищи по Великому посольству - как русские, так и иностранцы. Оставаясь, в общем, равнодушным к правовым основам европейской жизни, он проявлял жадный и почти болезненный интерес к её техническим достижениям, ко всяким техническим "хитростям", диковинам и "кунштюкам". Царя влекло всё, что имело механическую и строго упорядоченную природу, что могло быть точно исчислено и сконструировано. Эти "механические" пристрастия, почерпнутые когда-то в Немецкой слободе и многократно усиленные во время поездки в Европу, Пётр со свойственной ему категоричностью перенёс и на общество.
Так, Запад представлялся ему отлично сработанным механизмом, наполняющим жизнь его владельцев очевидным смыслом, упорядоченностью и выгодой. Россия же, напротив, виделась материей, крайне далёкой от каких-либо осмысленности, упорядоченности и выгоды. Пётр считал, что эту ситуацию нужно переломить, способ же "перелома", по его мнению, мог быть лишь один: одномоментный перенос с Запада новейших технических достижений и их внедрение на русской почве с помощью особой касты обученных и лично преданных ему людей. Институты же старой, "бессмысленной" Руси, которые могли этому воспрепятствовать - родовое боярство, стрельцы, церковь, монашество, а также исконно русские обычаи и обряды - подлежали беспощадному подавлению и ликвидации.
Начать русскую историю с чистого листа, обустроить "парадиз" по типу европейского, только ещё больше и великолепней, одним ударом избавиться от личных страхов и заткнуть за пояс всех этих курфюрстов, герцогов и королей, глядящих на него свысока - вот была пламенная мечта, отныне обуревавшая молодого государя... "
- Тррра-та-та!
"...бросались все ресурсы страны - и сырьевые, и человеческие. Общество жёстко делилось на два военизированных отряда: первый, привилегированный, составленный из бояр и дворян, подлежал тотальной переделке и обучению западным "хитростям" - с тем, чтобы стать грамотным и умелым проводником "воли государевой". Второй, охватывавший низовые сословия и составлявший свыше девяноста шести процентов населения, существенным изменениям не подлежал. Напротив, его отсталость узаконивалась и консервировалась. Ему отводилась лишь роль бессловесного орудия в руках новых петровских командиров, роль поставщика дармовой рабсилы и пушечного мяса для будущих войн. Иностранцы находились на особом счету: в отличие от русских, поголовно именуемых "рабами государевыми", они имели контракты, в которых оговаривался их статус "служителей государства Российского" и право на создание органов самоуправления, а также освобождение от всех пошлин и налогов.
Ввергнув страну в шок массовыми казнями и добившись абсолютной покорности, Пётр железной рукой воплощал задуманное. Было введено новое летосчисление, символически подводившее черту под прежней российской жизнью. Дворянам были вменены неслыханные запреты и обязанности. Под страхом каторги и конфискации имущества им запрещалось носить русское платье и бороды, а также строго предписывалось курить табак, пить вино и посещать ночные "ассамблеи". Если раньше они служили эпизодически, то теперь их служба становилась постоянной и пожизненной. Она начиналась с пятнадцати лет, а уже с семи лет все дворянские "недоросли" обязаны были являться на смотры и в присутствии царя проходить приписку к своим будущим полкам.
Комплектование рядового состава происходило за счёт рекрутских наборов. Все сельские и городские общины были обязаны ежегодно отдавать в военную службу одного солдата от ста душ населения. Вначале брали только холостых мужчин до двадцати лет, затем стали брать семейных до сорока пяти. Служба была пожизненной, человек навсегда разлучался с домом и близкими. Проводы рекрута выглядели как похороны. Специальным указом Петра солдатам на ладонях выжигали крест, облегчавший их поиск при побеге. Именно с этого времени на Руси появилось выражение "поставить на человеке крест", означающее его фактическую гражданскую смерть.
Всего под ружьё было поставлено 340 тысяч человек из семи с половиной миллионов мужского населения по переписи 1719 года. Содержание огромной армии и её оснащение требовало денег, военные расходы в годы петровского правления поглощали от 75 до 95 процентов бюджета. С 1699 по 1724 годы налоги на податные сословия выросли втрое, и это не считая натуральных повинностей - рекрутства, поставок лошадей и подвод для перевозки военных грузов, рубки леса для постройки кораблей, работ по сооружению дорог, каналов, крепостей и городов, точной оценке не поддающихся. При сборе налогов жёстко применялся принцип круговой поруки, когда вся община отвечала по недоимкам отдельных членов.
Налогами было обложено всё, что окружало людей в быту и давало им средства к существованию. Были введены налоги на бани, ульи, рыбную ловлю, мельницы, конюшни и даже гробы. Тот, кто по традиции желал носить бороду, платил огромную пошлину: купцы по сто рублей в год, горожане - по шестьдесят. С каждого крестьянина при въезде и выезде из городов брали сбор. Любые обращения к власти отныне следовало писать на гербовой бумаге, стоившей непомерно дорого. Пошлины брали даже со свадеб - так называемые "подвенечные". Была установлена госмонополия на торговлю жизненно важными продуктами и товарами: хлебом, солью, рыбьим жиром, салом, мёдом, алкоголем, табаком, а также железом, лесом, парусиной, воском, дёгтем и так далее. Их продавали по ценам, в разы превышавшим рыночные.
Впоследствии Пётр ввёл новый налог - подушную подать, которым облагались все лица мужского пола, включая стариков и младенцев. Умерших годами не исключали из податных списков и их налоги перераспределялись среди живых. Платить обязывали даже так называемых "гулящих людей", не имевших ни кола, ни двора. Их отлавливали и насильно приписывали к городским и сельским общинам, что положило начало паспортной системе. Сбор налогов был поручен армии. Для этого в каждой из сорока пяти провинций был расквартирован пехотный полк, командир которого нёс личную ответственность за своевременное перечисление денег в казну.
Значительная доля этих средств тратилась на создание военной промышленности. До Петра в России было три десятка мануфактур, при нём их число возросло до двухсот. Они строились под контролем иностранцев и по последним западным проектам. Были созданы мощные металлургические центры на Урале и в Сестрорецке, в 1712 году в Туле заработал первый в России оружейный завод. Развивались полотняное, канатное, суконное, кожевенное, пороховое, бумажное производства... При всём своём новейшем оснащении русская промышленность в корне отличалась от европейской. Если Европа использовала вольнонаёмный труд, то отечественные мануфактуры целиком основывались на труде крепостных. Крестьян приписывали к заводам вместе с деревнями, заставляя работать на государство и продолжать возделывать пашню, кормясь от сохи. Взамен умерших от непосильной работы пригоняли и поселяли новых.
Другое коренное отличие от Европы заключалось в том, что создателем русской промышленность было именно государство, а не частные инвесторы. Позднее Пётр приказывал передавать убыточные заводы в частные руки, но даже в этом случае о классическом праве собственности речи не шло: по прихоти власти предприятие могло быть в любой момент отобрано в казну, а его номинальный владелец рисковал оказаться в тюрьме или на виселице. Как следствие, большинство "новых русских фабрикантов" не желали надолго оставаться таковыми и спешили перейти в дворянское сословие... "Русская предприимчивость не оправдала ожиданий преобразователя, - писал Ключевский, - ему приходилось указами предписывать капиталистам строить фабрики и составлять компании. Заведение фабрики или образование компании становилось службой по наряду, повинностью, а фабрика или компания получали характер государственного учреждения..."
- Тррррра-та-та!...
"...удар по церкви, особый статус которой Пётр считал помехой своим державным планам. Отношение к ней он ясно обозначил уже в августе 1698 года, сразу по возвращении из Европы. Тогдашний патриарх Адриан, желая спасти приговорённых к смерти стрельцов, решил просить за них перед царём. В духе старых традиций и под влиянием народных настроений, он лично возглавил многотысячный крестный ход в Преображенское. Процессия растянулась на несколько вёрст, впереди несли самые древние и уважаемые иконы. Люди встали под окнами царских палат на колени и молились, прося о снисхождении к участникам бунта. Увидев их, Пётр рассвирепел. Он приказал солдатам оттеснить молящихся и крикнул Адриану: "Убирайся вон и верни иконы на место! Я исполняю свой долг и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, против него умышляющих..." Патриарха с позором изгнали из Преображенского, спустя два года он умер. Это был последний в отечественной истории пример публичного заступничества церкви за осуждённых властью.
После смерти Адриана новый патриарх назначен не был: Пётр считал, что отец у нации может быть только один. В 1701 году он издал ряд указов, радикально менявших положение церкви в России. Прежде всего она лишалась имущественных прав: управление её богатствами передавалось в специально созданный Монастырский приказ. Сюда должны были поступать все доходы от монастырских хозяйств и земель, траты церкви на собственное содержание сводились к минимуму. Из церковных хранилищ в пользу государства были изъяты ценности, накопленные веками. Конфискованные золото и серебро продавались за границу, церковные колокола переливались на пушки. Резко сокращалась численность священников и монахов, запрещался их переход в другие монастыри. Им было также запрещено заниматься интеллектуальным трудом и держать в кельях бумагу и чернила... "Нынешнее житие монахов только вид есть и понос от иных законов, понеже большая часть тунеядцы суть. А что говорят - молятся, так все молятся. Какая прибыль обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям..." - писал Пётр в одном из своих указов. Многие монахи были расстрижены и отданы в солдаты. Для оставшихся государство пыталось найти практическое применение: их насильно обучали ремёслам, обязывали кормить и обшивать воинские части, обустраивать в монастырях приюты для инвалидов и армейские лазареты.
Одновременно с разрушением материальной основы церковного могущества жёстко ограничивалось влияние православия на верхние слои общества и в первую очередь - на дворянство. С этой целью Пётр методично организовывал сначала в Москве, а затем и в Санкт-Петербурге так называемые "всешутейшие и всепьянейшие соборы", издевательски пародировавшие тогдашних православных иерархов. Венцом их стала справленная в 1714 году на Соборной площади Кремля грандиозная "свадьба всешутейшего патриарха", завершившаяся спаиванием всех её участников и многодневной оргией. Эту "свадьбу" царь готовил сам, лично распределяя среди дворян "богохульные" роли и костюмы.
Забрав у монастырей их богатства и унизив оппозиционных епископов, Пётр вовсе не желал ликвидации церкви как таковой. Он лишь решал задачу укрепления собственной власти и делал это предельно прагматично. В бога он не верил и, в отличие от прежних русских царей, опираться на веру - к тому же давно расшатанную и расколотую - не собирался. Церковь как вместилище божественных таинств Петру была неинтересна, но как удобное орудие контроля над низшими сословиями - интересна более чем. Он понимал, что, законсервировав подавляющее большинство народа в его материальной, культурной и правовой отсталости, опасно лишать его привычных религиозных институтов. А вот подчинить их государству и сделать частью имперского механизма - можно и нужно.
Проводником петровской воли в церковном вопросе стал митрополит Феофан Прокопович. Именно он разработал теорию, согласно которой российский самодержец вправе единолично вершить не только светские, но и духовные дела. Церкви при царе он отводил лишь чисто техническую роль. Был издан "Духовный регламент", высшим управляющим органом Церкви провозгласивший Священный Синод. В него входили епископы, специально отобранные царём. Последнее слово при вынесении решений принадлежало обер-прокурору - гражданскому чиновнику, представлявшему точку зрения Петра и в спорных случаях просто зачитывавшему его повеления.
Особым постановлением Синода "О правилах причта церковного и чина монашеского" от 1721 года фактически отменялась тайна исповеди. По нему все духовные лица под страхом телесных наказаний обязывались доносить властям о любых проступках или преступлениях, открытых на исповеди. Другим своим постановлением Синод строжайше предписывал верующим регулярно являться на исповедь, причём надзор за соблюдением "нужного" режима посещений был возложен на полицию. Те же, кто в попытке избегнуть насильственных "приводов" в храмы переходили в другую веру, по постановлению Синода от 1723 года подлежали смертной казни. Таким образом, к концу петровской эпохи церковь оказалась не просто закрепощена государством, а стала безропотным придатком Тайной канцелярии Его Императорского Величества..."
- Тррррра-та-та!...
"...отчуждение церкви от народа. Нарушились вековые узы доверия, объединявшие пастырей и паству. В таинство религиозного общения вмешалась сила, уничтожающая саму его суть. Принуждение к исповеди, штрафы, полицейский надзор, приравнивание дней рождения царя и его близких к обязательным церковным праздникам сделали храмы символами имперского официоза. В корне изменился сам порядок воспроизводства духовного сословия. Если в прежние времена оно было открыто для выходцев из всех слоев общества, получивших монастырское образование, то теперь оно превратилось в замкнутый чиновный класс, доступ в который строго регулировался государством. Государство также определяло численность священнослужителей - по одному штатному батюшке на сто пятьдесят дворов - и их денежное довольствие. "Пресвитеров хоть и много, - писал историк того времени Посошков, - однако не пекутся, чтобы от погибели в ересях пасомых своих отвратить и на путь истинный направить. Есть и такие пресвитеры, что потакают им, и потому церкви все уже запустели..."
Показательным в этом смысле было громкое дело некоего Тверитинова, ученика лекаря из Немецкой слободы. Он так увлёкся протестантизмом, что перевёл на русский язык "Катехизис" Лютера. Кроме того, он сформулировал свой собственный, "православный" вариант лютеранства и активно проповедовал его в Москве. Когда число его приверженцев достигло нескольких сотен, местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский потребовал осудить его как сектанта. Было заведено дело, но в защиту Тверитинова решительно выступил царь. Дело, подлежащее ведению церкви, было передано в Сенат, который признал Тверитинова добропорядочным христианином. Местоблюститель, известный как давний и убеждённый оппонент Петра, был в очередной раз унижен и посрамлён. Сторонники "православного лютеранина", напротив, торжествовали. Нашлись и такие, которые отметили "победу" публичным разрубанием икон.
Неудивительно, что многие верующие считали Петра Антихристом, причём в этом мнении они сходились со старообрядцами. Одним из примеров подлинного отношения народа к "царю-преобразователю" стало громкое дело типографа Талицкого. Тот печатал и распространял "тетради", где прямо называл Петра Антихристом, а Москву - новым Вавилоном, в который царь превратил некогда "священную столицу Святой Руси" при помощи своих друзей-иностранцев. Поддержку Талицкому оказывали широкие слои духовенства, а также городское население и крестьяне. По царскому приказу Талицкий был схвачен, пытан и сожжён, в связи с его делом пострадало множество людей, обвиненных в распространении и чтении "возмутительных тетрадей".
Другая часть верующих считала, что Антихрист не мог выйти из семьи природного русского государя и выдвигала свои объяснения происходящему. По их мнению, нынешний царь был на деле "немцем", сыном Лефорта: "Теперь над нами царствует не наш царь Пётр Алексеевич, но Лефортов сын. Царь Алексей Михайлович говорил жене своей: если сына не родишь, то озлоблю тебя. Она родила дочь, а у Лефорта в это время родился сын, вот царица со страху и разменялась!" Также ходили слухи, по которым молодого царя якобы украли и убили за границей, а вместо него явился безбожный иноземец, похожий на Петра.
В 1705 году в Астрахани, среди беглых крестьян, стрельцов и старообрядцев, вспыхнуло восстание. Восставшие призывали народ "встать за веру христианскую" и "тряхнуть Москву", где засел ненастоящий, "подменный царь". В Астрахань стали стекаться недовольные со всех концов России. Петр, напуганный размахом бунта, лично встретился с делегацией астраханцев, выслушал их рассказ о притеснениях со стороны властей и выдал им "прощённую" грамоту, гарантирующую рассмотрение всех претензий. Усыпив бдительность восставших, он одновременно отдал приказ фельдмаршалу Шереметеву о штурме Астрахани. Город был взят. Было казнено пятьсот человек, тысячи пытаны и биты кнутом. В поздравлении Шереметеву Пётр писал, что "сие дело лучшей виктории равняться может" и отметил победу артиллерийским салютом.
Едва усмирили Астрахань, поднялся Дон. Здесь, пользуясь царской льготой "С Дону выдачи нет!", издавна скрывались беглые крепостные и солдаты. Пётр эту льготу, данную казакам ещё его отцом Алексеем Михайловичем, упразднил. По новому указу беглых надлежало ловить и выдавать властям в кандалах... Восставшие под командованием казачьего атамана Кондратия Булавина перебили отряд князя Долгорукова, посланный для поимки дезертиров, и объявили о скором походе Москву, чтобы "скинуть царя-Антихриста". Пётр отправил против них огромное войско, потребовав "казачьи городки и деревни жечь без остатку, людей рубить, а зачинщиков на колья сажать, ибо сия сарынь кроме жесточи не может иначе унята быти..." Восстание было подавлено. Десятки станиц были уничтожены вместе с жителями, вдоль дорог были выставлены трупы казаков, посаженных на кол, по Дону пущены плоты с сотнями повешенных. Всенародное убеждение, что Русью правит "подменный царь", "царь-Антихрист" и "зверь в обличьи человечьем" получило новые доказательства..."
- Трр...
- Тррр...
- Тррррра-та-та!...
"...ни зверем, ни Антихристом. Он был, скорее, инженер - но из тех, которые, однажды вдохновившись какой-либо идеей, следуют ей до конца. Он полагал, что переделка Руси на западный манер есть проблема чисто техническая, есть лишь вопрос верно подобранной комбинации инженерного знания, сырья и рабочей силы. А то, что комбинация подобрана верно и по последнему слову европейских наук - Пётр не сомневался. Правда, знания, наспех почерпнутые им на Западе, имели особенность, вытекающую из самого характера русского государя. Это были знания по-преимуществу узкоспециальные и прикладные, а потому - крайне однобокие и фрагментарные. Фактически же это было полузнание, которое, как известно, хуже незнания.
В европейском "парадизе", которым он так вдохновился и который так страстно вознамерился скопировать, Пётр разглядел лишь фасадную сторону, готовый результат, выразившийся в изобилии и разнообразии технических средств и "диковин". Он не понял сути процесса - медленного, векового - который привел Запад к столь впечатляющим достижениям. Суть же его лежала в совершенно чуждом Петру правовом измерении и заключалась в последовательном раскрепощении энергии частного человека, в расширение прав и свобод низовых сословий, в легализации и защите государством их собственнических устремлений и, как следствие - в создании благоприятной для предпринимательства социальной среды.
К концу семнадцатого века Европа уже имела обширный класс мелкой и средней буржуазии, то есть людей, для которых конкурентная борьба и производство инноваций стали залогом выживания. В России такого класса не было в принципе, поскольку ещё со времён Ивана Грозного любые "личные прибытки" были жёстко обусловлены принадлежностью к власти или близостью с ней. Каждый дворянин, дьяк или купец точно знали, что их жизнь и благополучие целиком зависят от "милости и воли государевой", способной как вознести, так и уничтожить. Низшие же сословия, пребывавшие в рабском состоянии, о каких-либо коммерческих начинаниях не помышляли в принципе.
Кроме отсутствия правовых гарантий, предприимчивость народа блокировалась и православной мифологией, веками насаждавшей главенство ценностей загробных перед ценностями земными и объявлявшей любое частное стремление к материальному достатку делом глубоко "греховным и сатанинским". Государство и церковь, будучи земными проекциями власти Царя Небесного, могли и обязаны были жить в роскоши. Их подданные, пусть даже самые толковые и энергичные - никогда.
Путь в Европу был только один - и он лежал через реальный, а не показной разрыв со старым укладом, основой которого было бесправие подавляющего большинства населения России. Отмена крепостной зависимости, наделение крестьянства и горожан элементарными личными и имущественными правами, создание полноценных органов представительной власти и системы общедоступного светского образования - вот что стало бы реальной европеизацией страны, вот что на деле привело бы её к обретению социальной среды, порождающей инновации... Сделав насилие главным инструментом государственной политики и возведя крепостничество в невиданную прежде степень, петровская "европеизация" на деле обрушила Россию в дохристианскую рабовладельческую архаику, в систему общественных отношений, характерную именно для языческого, а не для христианского мира..."
- Тррррра-та-та!
"...из пятисотлетнего русского сплава веры и силы Пётр востребовал только силу. Прежний всеобщий идеал служения Царствию Небесному он заменил идеалом всеобщего служения новой империи, причём право определять, каким должно быть это служение, царь целиком присвоил себе. "Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах отчёт дать не должен, но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомыслию управлять!" - объявлял он в одном из указов. Оговорка про "христианского государя" была, разумеется, лишь данью политической целесообразности. "Рабы божьи" Петру не требовались, ему требовались исключительно "рабы государевы", для которых он был бы царь, бог и воинский начальник.
Характерен эпизод, приводимый Пушкиным в его материалах к "Истории Петра": "По учреждении Синода духовенство поднесло Петру просьбу о назначении патриарха. Тогда-то Пётр, ударив себя в грудь и обнажив кортик, сказал: "Вот вам патриарх!.." Характерна также радикальная перемена, внесённая царём в государственную символику: традиционный русский триколор, со времён Алексея Михайловича развевавшийся на боевых кораблях и означавший иерархию царств Земного, Небесного и Божественного, был заменён тёмно-синим косым крестом - аналогичным тому, что выжигался на ладонях у рекрутов.
Одновременно Петром широко заимствовались знаки и ритуалы языческого мира, копирующие имперский стиль античности. После каждой победы строились грандиозные триумфальные арки, обильно украшенные изображениями древнеримского оружия и статуями богов Марса, Юпитера и Геркулеса. Войска маршировали под надписями с изречениями Юлия Цезаря, переведёнными по приказу царя на русский язык: "Приидох, видех, победих!" В точном соответствии с римским триумфальным каноном впереди войск на колесницах следовали сам Пётр и его военачальники с лавровыми венками на головах. Полную завершённость "новый русский" языческий стиль обрёл в 1721 году, когда по окончании Северной войны Сенат нижайше преподнёс Петру титулы "Императора", "Отца нации" и "Великого", устами канцлера графа Головкина объявив, что гением Петра "мы из небытия в бытие произведены..." Подразумевалось, что вся семисотлетняя история Руси была ничтожна перед двумя с половиной десятилетиями петровского правления.
Душами своих подданных власть теперь интересовалась лишь сугубо в практических целях - военных, фискальных или полицейских. Пространство личного выбора на Руси, и без того крайне ограниченное, в эпоху Петра сплющилось до примитивной дилеммы: либо рабское повиновение, доведённое до автоматизма, либо каждодневный риск "кнута, пытки, ссылки, каторги, галер, лишения имения, вырывания ноздрей, дыбы, колесования, посажения на кол, четвертования, отрубания головы..." и прочего из стандартного царского списка. "Все сословия - писал Пушкин, - были равны перед его дубинкой. Всё дрожало, всё безмолвно повиновалось..."
При таком статусе самодержца в России не осталось места ни Боярской думе, которая была распущена, ни Земским соборам, окончательно вычеркнутым из политической жизни, ни сколько-нибудь автономной церкви. На почве, глубоко перепаханной деспотизмом, расцветали и укреплялись лишь три института - армия, полиция и бюрократия, их обслуживавшая. "Именно то, что делало Россию отсталой и менее развитой, чем Западная Европа - самодержавие, крепостное право и бедность - парадоксальным образом обернулось источником огромной военной мощи, - отмечал известный американский историк Уильям Фуллер. - Самодержавие сумело максимально быстро мобилизовать общество на ведение войн. Режим тотальной несвободы позволил неограниченно выкачивать людские и материальные ресурсы из русской деревни..."
Военный успех сделал Россию одной из влиятельнейших держав Европы. Её двухсоттысячная армия сокрушила шведов и отвоевала главные прибалтийские земли и порты. Её флот, насчитывавший почти полсотни многопушечных фрегатов и 800 штурмовых галер, господствовал на Балтике. Но за сладость побед страна заплатила огромную цену. Из двадцати семи лет петровских преобразований мирными были лишь около полутора. В сопоставлении с общей численностью населения русская армия втрое превосходила пропорцию, считавшуюся в Европе предельной. В войнах и на стройках петровской индустриализации погибло свыше миллиона человек. Так, по свидетельствам иностранцев, только при сооружении таганрогской гавани от голода и болезней умерло около тридцати тысяч крестьян. На порядок больше погибло при строительстве верфей в Воронеже, Архангельске, Азове, при рытье Вышневолоцкого и Окско-Донского каналов, при возведении заводов и рудников на Урале и укреплений в Прибалтике. Главная стройка царя - Санкт-Петербург, его блистательный "парадиз", унёс, по самым скромным подсчётам, свыше трёхсот тысяч жизней.
Исключительность тягот, выпавших народу в тот период, исследовал известный дореволюционный экономист и думский деятель Павел Милюков. В своём фундаментальном труде "Государственное хозяйство России в первой четверти восемнадцатого столетия" он, детально изучив финансовую политику Петра, сделал вывод, что её главной движущей силой была война и что большинство петровских преобразований диктовались исключительно завоевательными амбициями - причём чаще всего крайне импульсивными, плохо продуманными и разорительными. Так, в частности, он приводит в пример создание азовской флотилии, строительство которой обошлось казне в 900 тысяч рублей при всём тогдашнем бюджете России около полутора миллионов. Причём сразу же после взятия Азова выяснилось, что корабли пришли в полную негодность и их разобрали на дрова, а сам Азов был возвращён Турции по Прутскому договору 1711 года.
Вслед за своим учителем Василием Ключевским Милюков фактически обвинил самодержца в отсутствии стратегии, в том, что в жертву сиюминутным тактическим выигрышам приносилось цивилизационное качество страны. Милюков признавал, что Пётр ввёл Россию в сферу большой европейской политики - но сделал это ценой тотального порабощения населения и отката к формам жизни, ещё более чуждым европейским, чем раньше. Западные технологии, выборочно присвоенные Петром, стали в его руках лишь удобным инструментом, позволившим в максимальной степени проявиться его деспотическим наклонностям..."
- Тррррра-та-та!
"...система, в которой все права и инициативы сосредоточены в руках одного суверена, со временем оборачивается против самого суверена. Создавая своё милитаристское государство, все вопросы его становления и функционирования Пётр целиком замкнул на себя. По словам Ключевского, "Пётр не сидел во дворце, подобно прежним царям. Он сам составлял планы военных движений, устроял тыл, набирал рекрутов, строил корабли и военные заводы, заготовлял амуницию, провиант и боевые снаряды, всё запасал, всех ободрял, понукал, бранился, дрался, вешал, скакал из одного конца государства в другой, был чем-то вроде генерал-фельдцехмейстера, генерал-провиантмейстера и корабельного мастера в одном лице. Такая безустанная деятельность, продолжавшаяся почти три десятка лет, сформировала его понятия, чувства, вкусы и привычки..."
Подобный способ управления, требующий личного присутствия первого лица во всех без исключения проблемных точках государства, был возможен лишь благодаря выдающейся работоспособности Петра. Но система усложнялась, круг вопросов, которые ему приходилось решать, стремительно расширялся, а петровские "понятия, чувства, вкусы и привычки" всё контролировать и всё решать единолично оставались прежними. Всего царём было издано 3314 указов, не считая десятков тысяч письменных и устных распоряжений, причём их среднегодовое число нарастало со скоростью снежного кома.
Ещё в 1711 году, поборов очередную болезнь, вызванную нервным и физическим истощением, Пётр решился передать часть дел в ведение учреждённого им Сената, а с 1717 начал создание отраслевых Коллегий по образцу датских и шведских, которые должны были оградить его от вала хозяйственных вопросов. "В Коллегии предложенную нужду разбирают умы многие и, что один не постигнет, то постигнет другой, а чего не увидит сей, то оный увидит..."- указывал он.
Однако, по мнению многих историков, административная реформа оказалась наименее эффективной из всех петровских реформ. Выяснилось, что каста "привилегированных рабов", в которой Пётр надеялся обрести долгожданную опору, на роль такой опоры не годилась в принципе. За десятилетия угроз, понуканий, ссылок, конфискаций и казней, сыпавшихся на русское служилое дворянство как из рога изобилия, в нём возобладал тип личности, прямо противоположный тому, на какой рассчитывал самодержец. "Пётр хотел, - писал Ключевский, - грозою власти вызвать самодеятельность в порабощённом обществе, он хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Но совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства - это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времён Петра и доселе не разрешённая..."
Вместо сословия просвещённых патриотов, действующих инициативно и ответственно, петровские реформы породили касту, шарахающуюся от всякой инициативы, как чёрт от ладана, но при этом по-рабски безответственную и вороватую. Даже сенаторы, назначенные царём из числа ближайших сподвижников с наказом "суд иметь нелицемерный, смотреть за расходами государственными и деньги копить", куда больше заботились о пользе собственного кармана, чем об интересах страны. Они без стеснения вымогали миллионные взятки у казённых подрядчиков и присваивали имения с тысячами крепостных. Против Меньшикова, Апраксина, Шафирова, Брюса, Долгорукова, Гагарина и других "птенцов гнезда петрова" периодически возбуждались уголовные дела, но от суда и казни их спасало лишь особое отношение императора.
Ответом Петра на злоупотребления чиновничества стало лавинообразное умножение контролирующих органов. Помимо Ревизион-коллегии, осуществлявшей общий финансовый контроль, в каждой губернии был создан штат фискалов, призванных доносить о фактах казнокрадства напрямую в Санкт-Петербург. Царь призывал их не бояться ложных доносов, "ибо невозможно обо всём аккуратно ведать..." Особые контрольно-полицейские функции были возложены на гвардию - элиту армии, подчинявшуюся непосредственно Петру. Гвардейские офицеры рассматривали доносы фискалов и наделялись правом ареста любых должностных лиц вплоть до самых высокопоставленных. Они дежурили даже в Сенате, выполняя царское указание смотреть за тем, "чтобы сенаторы вели дела как следует; увидя же противное тому, виновных арестовывать и доставлять в крепость, а государю докладывать..." Иностранные послы, временами посещавшие заседания высшего правительственного органа России, с изумлением наблюдали, как пожилые сенаторы подобострастно вскакивали из кресел при появлении какого-нибудь безусого гвардейского поручика.
На практике же и гвардия, и фискалы также особой щепетильностью не отличались. Они нередко использовали своё служебное положение для сведения личных счётов, а то и просто для заурядного шантажа и обогащения. Хорошо известен случай с генерал-фискалом Нестеровым: будучи доверенным лицом императора, он раскрыл ряд крупных хищений государственных средств, но позднее и сам был казнён за ещё большие злоупотребления. В апреле 1722 года Пётр учредил высший надзирающий орган, призванный следить в том числе и за самими фискалами. Им стало ведомство генерал-прокурора, недремлющее "око государево". Насколько оно оправдало царские ожидания, можно судить по тому, что в конце своего правления Пётр фактически прекратил борьбу со взяточничеством и карал лишь самые вопиющие случаи, когда брали явно "не по чину".
Он оказался в ситуации, когда европейский бюрократический механизм, пересаженный на русскую почву, не только не облегчал бремя управления страной, а, наоборот, делал его всё более неподъёмным. Пётр, как мог, пытался найти причину просчёта - но искал её, по обыкновению, в чьих-то злонамеренных умыслах. Известно, что в двадцатые годы он особенно активно рассылал шпионов по Европе и требовал от них всё новых донесений об административном устройстве западных государств. Он был уверен, что хитрые европейцы утаили от него свой самый главный секрет, самую сокровенную пружину своей успешной государственной механики..."
- Тррррра-та-та!
"...в темной вышине,
Над огражденною скалою,
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне...
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной,
Россию поднял на дыбы?...
Фальконе изваял классический образ римского триумфатора. Пушкин в "Медном всаднике" - образ всей петровской эпохи, соединившей всесилие деспотизма с его же прогрессирующим бессилием. Конь - Россия, всадник - Пётр, железная узда - новое милитаристское дворянство, с помощью которого страна была вздёрнута на дыбы для прорыва на Запад. Почти три десятилетия петровского удержания России "на дыбах", с закушенными в кровь удилами и шпорами в рёбрах, сделали своё дело. Пётр выиграл Северную войну - но попутно загнал и искалечил страну. Миллионы семей были разорены бесчисленными податями и повинностями, сотни тысяч лишились кормильцев, навечно отданных в солдаты. От нищеты, голода и тягот народ деградировал в прямом смысле слова: так, сравнивая архивные записи с 1700 по 1725 годы, исследователи обнаружили, что средний рост петровских рекрутов снизился за этот период почти на три сантиметра. Учитывая, что в армию отбирали самых рослых и крепких, можно представить, что происходило с остальным населением.
Помимо подрыва физиологических основ народной жизни, были поколеблены и её духовные опоры. Православная церковь была низведена до утилитарной функции имперской машины, а её символы и святыни превращены в предметы новейшего языческого культа наряду с древнеримскими богами войны. Жестоко подавлялись традиции народной культуры, которые клеймились как "варварские", доступ же к европейскому образованию низам был закрыт. Как следствие, именно в петровскую эпоху произошёл отмечаемый рядом историков обвал грамотности в стране - причём самый катастрофический за период с 12-го по 19-й века. Он коснулся не только низов: дворянство, наскоро обучаемое в западном духе, быстро утрачивало связь с национальной почвой, но и к европейской культуре по-настоящему не приобщалось. Современным историкам, работающим с документами первой четверти восемнадцатого века, часто трудно понять, кем они написаны - то ли немцами, плохо знавшими русский, то ли русскими, едва освоившими азы немецких и голландских диалектов.
Вопрос культурной идентичности, при всей его остроте, не был главным вопросом, терзавшим умы и души нового русского дворянства. Его заботило другое: номинально привилегированное место дворян в системе имперской власти лишь оттеняло их фактическую беззащитность перед высочайшим произволом. Правление Петра измучило и деморализовало дворян ничуть не меньше, чем другие сословия. Завоевав России новые земли и европейский престиж, они переживали ущемлённость во всём, включая право на элементарную частную жизнь. Они ощущали себя такими же безгласными рабами, как их собственные крестьяне. Другой причиной дворянского недовольства было засилье иностранцев, тысячами принимавшихся на службу Петром и фактически лишавших представителей титульной нации наиболее "хлебных" мест в чиновной иерархии.
Прусский посол в России граф Фокеродт отразил в своих мемуарах суть претензий тогдашнего русского дворянства к самодержцу. Так, многие из его тайных собеседников считали, что прибалтийские завоевания Петра ничего не дали России, но лишь увеличили опасность вовлечения страны в чуждые ей распри западных держав. Их возмущало, что дворянство не получило никаких выгод от выхода к Балтике, зато "лифляндцы чуть ли не на головах наших пляшут и имеют намного больше привилегий, чем мы сами". Они были против огромной армии, которая "приносит больше вреда, чем самый жестокий неприятель, как если бы он опустошил всю страну..." Они осуждали перенесение столицы из Москвы в Санкт-Петербург, считая, что это резко ухудшило и удорожило управление страной и сделало её более уязвимой. Одновременно они вовсе не отрицали необходимости дальнейших территориальных приобретений в Польше или в Крыму - просто, в отличие от Петра, они были уверены, что традиционные цели русской политики могут быть достигнуты куда менее радикальными и разорительными способами..."
- Трр...
- Тррр...
- Тррррра-та-та!
"...возраставшее противодействие. Низовые сословия либо открыто бунтовали, убивая сборщиков податей и армейских рекрутёров, либо массово пускались в бега. Дворяне на открытый бунт не отваживались, но, особенно после оглушительного поражения Петра в Прутском походе, всё чаще игнорировали царские смотры и отказывались присылать на них сыновей. Многие просто покидали свои полки и скрывались в лесах вместе с семьями и крепостными. Количество дезертиров в 1712 году достигало 10 процентов личного состава.
Петра это противодействие только ожесточало. Он продолжал пришпоривать страну, издавая всё новые драконовские указы и учреждая вдобавок к печально знаменитому Преображенскому приказу очередные карательные департаменты вроде "Особых майорского разыскания канцелярий" и "Тайной разыскных дел канцелярии" под началом графа Петра Толстого. Он становился всё более мнительным, подозревая в нелояльности даже самых близких ему людей. Его гневливость и мнительность усугублялись частыми болезнями, которые царь, по обыкновению, переносил на ногах. Он, как и раньше, всё брал на себя, но мысль о наследнике преследовала его постоянно. Беда, а, впоследствии, и трагедия Петра заключались в том, что государство, им созданное, было целиком скроено и подогнано по его недюжинной фигуре. Это был его персональный "парадиз", его личная чудо-машина, двигать которую могли лишь его циклопические воля и энергия. Лучшим наследником дела Петра мог быть только сам Пётр - но лет на тридцать моложе и с ещё большим запасом жизненных сил...
Наследник, однако ж, объявился. Но им в реальности оказалась вовсе не царственная особа и даже не человек как таковой. Рычаги имперской машины, выпущенные Петром, были перехвачены и узурпированы целым общественным классом - теми, кто стоял к ним ближе всех. Новое русское дворянство, каста "привилегированных рабов", создававшаяся как передаточное звено от императора к остальной рабской массе, мириться с этой ролью больше не желала. Униженная многолетним бесправием и страхом, она жаждала прав, свобод и компенсаций. Она мечтала о создании своих собственных рабовладельческих "парадизов" и, подобно Пётру, готова была употребить на это все доступные ресурсы.
Можно утверждать, что в стране фактически воцарился "коллективный" самодержец, объединявший примерно полтора процента населения России и стремившийся к максимальному расширению своих сословных привилегий. Дворянский интерес, подкреплённый гвардейскими штыками, стал господствующим. В этой ситуации номинальные самодержцы, занимавшие российский трон после Петра - при всём их внешнем блеске и могуществе - неизбежно оказывались заложниками дворянского сословия. Они, по сути, были своеобразным августейшим "товаром", отбор и возведение которого в императорский титул стали исключительным правом дворянских "купцов".
Русских самодержцев теперь могли призвать к престолу ещё в отрочестве, как, к примеру, сына царевича Алексея Петра Второго, или извлечь из провинциального захолустья, как дочь старшего брата Петра Великого курляндскую герцогиню Анну Иоанновну. Их могли также свергнуть и убить, как в своё время Петра Третьего или Павла Первого. Критерии, которыми руководствовалась дворянская элита в отношениях с императорской властью, были просты: государь или государыня должны были быть достаточно зависимы и уязвимы, чтобы не ставить под сомнение уже полученные дворянством привилегии, и, с другой стороны, достаточно ловки и беспринципны, чтобы их приумножать. Как показали почти два века послепетровской истории, дольше всех выживали на троне именно те венценосцы, которые во главу угла ставили не общегосударственный, а сугубо дворянский интерес.
Данная закономерность, имевшая следствием радикальное перераспределение национального богатства в пользу дворян, отчётливо проявилась уже к середине восемнадцатого века и стала определяющей к его концу. Так, согласно исследованиям, проведённым известным отечественным историком и экономистом Борисом Мироновым, петровская "европеизация" и модернизация стали сильнейшими стимулами, побудившими дворянство к ведению роскошной жизни в европейском стиле и, соответственно, к максимальному росту своих доходов:
"...Это стремление подогревалось и выгодной экономической конъюнктурой, которая сложилась в России в результате революции цен. За 1700-1799 годы общий уровень российских цен повысился в 5 раз, хлебных цен - почти в 6 раз. Феноменальный рост цен не был связан ни с экономическим кризисом, ни с перенаселением. Он вызывался тем, что российские цены, бывшие в начале восемнадцатого века приблизительно в 7 раз ниже европейских, затем выровнялись с мировыми благодаря вхождению России в европейский рынок в качестве важного поставщика сырьевых товаров, прежде всего зерна, пеньки, льна, пушнины и железа. По сравнению с 1690-1699 годами обороты внешней торговли к 1726 году возросли в два с половиной раза, к 1791-1800 годам - в 26 с половиной раз. Через нее проходило в 1724 году приблизительно 25 процентов, а в 1800 году - уже 41 процент совокупной товарной массы страны. Подтягивание российских цен к мировым создавало чрезвычайно благоприятную экономическую конъюнктуру для помещиков. В погоне за деньгами они расширяли свои посевы и увеличивали барщину для удовлетворения потребности в рабочей силе, а там, где расширять хозяйство было невозможно, увеличивали оброки с крестьян... Крестьянство, составлявшее свыше 96 процентов населения страны, служило общим источником доходов для помещиков и государства. Естественно, что они конкурировали за наибольшую долю от этих доходов. При Петре доходы делились поровну, пятьдесят на пятьдесят, но при его преемниках верховная власть попала в сильнейшую зависимость от дворянства и почти полностью уступила ему свою долю. Доля доходов от помещичьих крестьян, получаемая государством, постоянно падала. В результате этого государственный бюджет терял колоссальные средства, равные почти половине всего национального дохода - они присваивались помещиками и тратились ими на личные прихоти... Дворяне претендовали также на владение государственными и бывшими церковными крестьянами. И здесь верховная власть пошла им на уступки, передав около 1 миллиона государственных крестьян в помещичью собственность, что принесло очередные потери казне. Вожделения дворянства на бывших церковных крестьян, правда, были отвергнуты и именно эти доходы позволяли правительству латать прорехи в государственном бюджете... Восемнадцатый век отмечен резким понижением уровня жизни подавляющего большинства населения России, обусловленным усилением налогов и повинностей, а также значительным увеличением продолжительности и интенсивности труда. Рост платежей в пользу государства был связан с войнами, которые вела Россия за выход к Балтийскому и Черному морям, и с реформами, которые проводила верховная власть ради преодоления отставания от западноевропейских стран. Рост же платежей в пользу помещиков определялся их стремлением иметь средства для комфортабельной и расточительной жизни. Прибавочная стоимость, создаваемая помещичьими крестьянами, стала фактически монопольным достоянием их хозяев. Можно сказать, что после смерти Петра Первого дворяне, а точнее 70 тысяч русских помещиков, приватизировали около 60 процентов всего населения страны. Чтобы получить представление о реальной величине присвоенных дворянами и потерянных казной и обществом суммах, следует отметить, что на 1796 год весь внешний и внутренний долг государства составлял примерно 150 миллионов рублей серебром и был вполне соизмерим с суммой, положенной помещиками в личный карман... Государственный долг - это издержки войны и модернизации. Отсюда следует очень важный вывод: если бы Елизавета Петровна и Екатерина Великая смогли бы противостоять вожделениям дворянства и сохранить 50-процентную долю государства в прибавочной стоимости, производимой трудом помещичьих крестьян, то этих средств с лихвой хватило бы и на модернизацию страны, и на осуществление активной внешней политики без ущерба для благосостояния народа. При Елизавете и особенно при Екатерине все издержки были переложены на плечи народа, его интересы были принесены в жертву дворянской элите, которая присвоила результаты экономического роста и модернизации. Вследствие этого уровень жизни широких народных масс за 50 лет правления двух императриц снизился в два раза даже по сравнению с суровой петровской эпохой. Некоторое снижение уровня жизни народа наблюдалось тогда и в Европе, хотя причины его были принципиально иными. Британия на глазах превращалась в мастерскую мира, стремительно модернизировалась и переживала промышленную революцию, остальные западноевропейские страны находились в её преддверии. Россия тоже экономически росла, но на других основаниях - она переживала апогей крепостничества..."
- Тррррра-та-та!
"...манифест Петра Третьего "О даровании вольности российскому дворянству" от 1762 года и "Жалованную грамоту дворянству" Екатерины Второй от 1785 года большинство историков считают разрывом с многовековой традицией, сложившейся на Руси в послемонгольский период. Этими указами дворянство освобождалось от своей главной сословной обязанности - несения государственной службы, а также от уплаты каких-либо налогов и сборов; за ним закреплялось право владения землёй и крестьянами, оно могли самостоятельно заниматься торговлей, в том числе и внешней, оно получало право свободного выезда за границу; его преступления, даже самые тяжкие, были подсудны лишь особому дворянскому суду, а имущество не подлежало конфискации.
По словам Ключевского, "...крепостное право при Екатерине вступило в третий фазис своего развития, приняло третью форму. Первой формой этого права была личная зависимость крепостных от землевладельцев по договору - вплоть до Соборного Уложения Алексея Михайловича 1649 года. По законодательству Петра это право превратилось в потомственную зависимость крепостных от землевладельцев, обусловленную обязательной службой землевладельцев. При Екатерине крепостное право превратилось в полную зависимость крепостных, ставших частной собственностью землевладельцев, не обусловливаемой обязательной службой последних, которая была снята с дворянства. Вот почему Екатерину можно назвать виновницей крепостного права не в том смысле, что она его создала, а в том, что это право при ней из колеблющегося факта, оправдываемого временными нуждами государства, превратилось в право, ничем не оправдываемое..."
Беспрецедентное расширение дворянских привилегий влекло за собой беспрецедентные же злоупотребления. Помещики, по сути, открыли настоящую охоту на людей и на собственность, ещё остававшуюся в ведении государства. Так, к примеру, практика прикрепления "гулящего народа" к сельским и городским общинам, начатая при Петре и имевшая целью принудить его к уплате податей, при Екатерине обернулась его массовым отловом и насильственной припиской к помещичьим имениям в качестве крепостных. Подобным же образом в рабство попадали и лица, ранее безусловно свободные - вольноотпущенники, солдатские жёны и дети, церковнослужители, мастеровые, мелкие ремесленники и так далее. Дворянский Сенат смотрел на это сквозь пальцы и даже особым указом лишил насильно приписанных права жаловаться на незаконность их приписки. Больше того: другим указом крепостные лишались права добровольного поступления на военную службу, что при Петре являлось законным способом избавления от крепостной зависимости.
Широкий размах приняла и политика так называемых "высочайших пожалований", заключавшаяся в раздаче казённых земель вместе с крестьянами наиболее мощным дворянским группировкам в обмен на их поддержку. Но если, к примеру, в семнадцатом веке казённые земли передавались помещикам лишь во временное пользование, не дававшее прав продажи и наследования, то после указа Анны Иоанновны от 1731 года они получали их в полную собственность без ограничений. "Пожалования" стали главным средством умножения крепостного населения России. Они происходили по разным поводам: в честь военной победы, завершения удачного дела или просто "для веселья". По словам того же Ключевского, "...каждое важное событие при дворе, дворцовый переворот, каждый подвиг русского оружия сопровождался превращением сотен и тысяч крестьян в частную собственность. Самые крупные землевладельческие состояния восемнадцатого века были созданы путём пожалований. Князь Меньшиков, сын придворного конюха, имел состояние, простиравшееся до 100 тысяч душ. Точно так же сделались землевладельцами и Разумовские в царствование Елизаветы: граф Кирилл Разумовский приобрел путем пожалования также до 100 тысяч душ... Веками крепостной труд крестьянина был для дворянства средством нести обязательную военную службу - следовательно, с прекращением этой повинности должна была сама собой прекратиться и раздача населённых казенных земель в частное владение. Однако Екатерина не прекратила раздачи казенных земель с крестьянами в частное владение, а, напротив, раздавала их ещё более щедрой рукой, чем её предшественники. Вступление её на престол, к примеру, сопровождалось пожалованием почти 18-ти тысяч душ её ближайшим пособникам... В продолжение всего царствования шли эти пожалования, порою крупными массами, создававшими быстро громадные землевладельческие состояния. Мелкий смоленский дворянин по происхождению, Потёмкин кончил свою деятельность помещиком, владевшим, как рассказывают, двумястами тысячами крестьянских душ. Не перечисляя всех отдельных пожалований, я ограничусь лишь одним общим итогом: доселе приведено по документам в известность 400 тысяч ревизских душ, розданных при Екатерине из казенных и дворцовых имений в частное владение; 400 тысяч ревизских душ - это почти миллион душ действительных..."
Дворяне отбросили все прежние законы и обычаи Руси, защищавшие крестьян от произвола землевладельцев. Если раньше у помещика, разорявшего крестьян поборами, государство могло отобрать землю в казну или передать её более разумному хозяину, то теперь это стало невозможно. Если раньше крестьяне имели право уйти от жестокого помещика и пожаловаться на него правительству, то теперь и это было запрещено. Они окончательно превратились в "крещёную собственность", в "тягло", в разновидность хозяйственного инвентаря или домашней скотины, жизнь и смерть которой целиком зависели от прихоти помещика. Екатерина, впечатлённая свирепыми нравами своих вельможных рабовладельцев, написала однажды: "Если крепостного нельзя персоной признать, следовательно, он не человек; так хоть скотом извольте его признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет..."
Помещики фактически присвоили себе уголовную юрисдикцию над крестьянами, сами определяя их "вины", сами вынося приговоры и приводя их в исполнение. Уже в царствование Елизаветы помещичье право лично судить и карать крепостных было подкреплено законом: в частности, указом 1760 года землевладельцы могли ссылать крестьян в Сибирь "за предерзостные поступки", но на ограниченный срок и с семьями. Екатерина законом 1765 года разрешила ссылать крепостных навечно и без семей, а указом 1767 года провозгласила, что "если кто на помещиков своих челобитные подавать отважится, того наказывать кнутом и ссылать в вечную каторгу..."
Абсолютная власть над дармовыми "душами" развращала абсолютно. За самые незначительные проступки дворяне карали крепостных так, как закон карал лишь тяжкие уголовные преступления. Остались многочисленные письменные свидетельства помещичьего "правосудия". Так, к примеру, в 1751 году молодой граф Пётр Румянцев составил наказ управляющему, по которому главными средствами "стимулирования" крестьянского труда выступали палки, плети и цепи, а за мелкие кражи с господских полей виновных лишали имущества и отдавали в солдаты. За оскорбление в адрес барина, коим мог быть признан даже косой или "предерзкий" взгляд, крепостного надлежало бить батогами в присутствии "оскорблённого" вплоть до "полного его удовлетворения". Даже по меркам средневековой "Русской правды" столь суровые наказания полагались лишь за разбой, поджёг и конокрадство. "Европеизированный" русский граф 18 века, таким образом, сумел переплюнуть по жестокости даже законодательство 15 века.
В другом документе, именовавшемся "Журналом домового управления" и принадлежавшем некоему московскому дворянину, минимальной мерой наказания для крепостных объявлялась "сотня плетей" или "тысяча семьсот розог". Дворянин держал для наказанных целый госпиталь и строго требовал, чтобы они там "не залёживались". Он считал, что получившему тысячу плетей вполне хватало для лечения одной недели, а получившему "всего лишь" десять тысяч розог - нескольких дней. Тех, кто лечился дольше, лишали хлеба.
Прямым подтверждением господского взгляда на крепостных как на нелюдей, как на тягловую скотину и предмет обихода, стало установление на них указных, или официальных, цен. По этим ценам казна принимала в залог у промотавшихся помещиков их имения вместе с крестьянами. К примеру, официальная цена одной "заложенной" крестьянской души в 1786 году была сорок рублей. Наряду с твёрдыми государственными ценами действовали цены вольные, рыночные, принятые между помещиками. Здесь цифры колебались от 80 до 120 рублей за душу. Газетные объявления о продаже племенных жеребцов, сельхозугодий или инвентаря печатались наравне с объявлениями о продаже крепостных обоего пола - оптом и в розницу, с землёй или без.
Формы работорговли были самыми разнообразными: от классических невольничьих рынков на городских и сельских площадях до устроенных по последней европейской моде аукционных домов, где под стук молотка ежедневно меняли своих владельцев тысячи душ. В 1771 году, дабы не шокировать иностранцев, Екатерина издала указ, запрещавший торговлю крестьянами с аукционов. Указ был встречен дворянством в штыки и демонстративно не исполнялся. Другими "популярными" формами перехода права собственности на крепостных были также проигрыш в карты, отдача за долги и так далее..."
- Тррррра-та-та!
"...по убеждению власти, дворяне, освобождённые от обязательной государственной службы, должны были стать классом крепких сельских хозяев, главной опорой и источником процветания всего государства. Но крепостническая действительность рождала совершенно иные примеры.
До 18 века в русской деревне преобладала смешанная, то есть барщинно-оброчная система хозяйствования. За участок пашни, полученный в пользование, крестьянин частью обрабатывал землю помещика, частью платил ему оброк в натуральной или денежной форме. К середине века эта система стала стремительно меняться: подавляющее большинство помещиков предоставило почти всю свою землю крестьянам и обложило их денежным оброком, а в поместьях бывало лишь наездами.
Екатерина в одном из своих "Наказов" с негодованием замечала, что "...почти вся деревня теперь на оброке" и что оброчная система считается среди дворян чуть ли не образцовым способом ведения дел. Её приближённые объясняли это "странное" явление тем, что дворянство по-прежнему крайне загружено службой и не имеет времени лично обустраивать родовое хозяйство... В ответ императрица поручила правительству выяснить реальную степень загруженности дворян. Был составлен доклад, который поверг Екатерину в ещё большее возмущение. Оказалось, что по состоянию на 1777 год на госслужбе числилось лишь около 10 тысяч дворян, то есть примерно каждый седьмой. Остальные, в зависимости от размеров получаемых доходов, предпочитали тратить оброчные деньги на праздную и дорогостоящую жизнь в Москве, Петербурге, крупных губернских городах или в Западной Европе.
Возрастающие аппетиты рабовладельцев удовлетворялись лишь одним способом - ужесточением эксплуатации рабов. Дармовой крестьянский труд, возможность получать желаемое простым приказом, подкреплённым кнутом, делали все иные приёмы хозяйствования излишними. Европейские "новости" вроде внедрения технических усовершенствований, перехода к более эффективным системам севооборота, рачительного использования капитала и рабочей силы - русский помещик считал блажью и суетой, недостойной своего "высокородного" внимания. В этой ситуации крестьянин, постоянно обираемый, притесняемый и находящийся на грани биологического выживания, тем более не думал о каких-либо прогрессивных начинаниях. Он обрабатывал землю так, как умел и привык, то есть - доисторической сохой.
Хотя, часть помещиков избрала-таки для себя роль хозяев и обустраивалась в своих имениях всерьёз. Как правило, это были помещики южных плодородных губерний или крупные землевладельцы. В их владениях безраздельно господствовала барщинная система в её самых крайних проявлениях. Так, по губернским справкам 1765 года, представленным Екатерине, в среднем барщинные крестьяне отдавали помещику половину своего недельного труда. Во многих губерниях с них требовали четырёхдневной или даже шестидневной барщины. Летом и особенно в хорошую погоду их обязывали работать на помещика неделями напролёт, из-за чего обработкой собственных наделов крестьяне были вынуждены заниматься либо ночью, либо по завершении барской страды.
Многие современники находили труд русских крепостных несопоставимо более тяжелым, чем труд крестьян в Западной Европе. Даже граф Петр Панин, убеждённый крепостник, был вынужден признать, что "господские поборы и барщинные работы в России не только превосходят примеры ближайших заграничных жителей, но частенько выступают из всякой сносности человеческой..." В своей записке Екатерине он предлагал законодательно установить нормы работ и платежей крестьянина в пользу помещика. Такими нормами Панин считал для барщины не более четырех дней в неделю, для оброка - не более 2 рублей с души. Другой крупный чиновник, новгородский губернатор Сиверс, также находил помещичьи поборы с крестьян "превосходящими всякое вероятие". Он, как и Панин, считал необходимым установить предельные размеры платежей и работ на помещика и официальную сумму, за которую крестьяне могли бы выкупать себя на свободу.
Все "гуманные" предложения так и остались без последствий, в то время как формы барщины лишь ужесточались. Так, известный в 18 веке агроном Рычков констатировал, что многие помещики "повседневно наряжают крестьян своих на господские работы, а дают им на пропитание лишь месячный хлеб..." Это со всей очевидностью означало, что значительную часть крестьян помещики лишили земли вообще и превратили в классических рабов наподобие древнеримских. Что касается барщинных сверхдоходов, получаемых крупными землевладельцами, то тратились они столь же неэффективно и расточительно, как и доходы мелких землевладельцев, предпочитавших оброк. На эти деньги скупались особняки в столицах России и Европы, приобретались сверхдорогие предметы роскоши и содержался огромный штат прислуги.
Иностранцы - архитекторы, садовники, учителя, камердинеры и прочие - в изобилии нанимавшиеся помещиками и весьма щедро ими оплачиваемые, свидетельствовали, что в русских "дворянских гнёздах", как правило, было втрое и даже впятеро больше слуг, чем в европейских домах схожего достатка. Другой особенностью богатых русских поместий было наличие дворни, то есть десятков, сотен а, порой, и тысяч крепостных, исключительным предназначением которых было удовлетворение разнообразных хозяйских прихотей и фантазий. Так, к примеру, их силами создавались и поддерживались роскошные парки, фонтаны и цветники, а также конюшни для скаковых лошадей, псарни, охотничьи угодья и, разумеется, знаменитые усадебные театры, которых к концу 18 века в России насчитывалось свыше двухсот.
Эти театры славились не только пышными постановками, но и тем, что служили гаремами для самих землевладельцев и их гостей. Среди помещиков, имевших собственные крепостные театры, было принято обмениваться понравившимися "актрисками" - либо одалживая их на время, либо перекупая. Широко известна история любви богатейшего человека России графа Николая Петровича Шереметева и крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой. Менее известно, что граф имел печальную репутацию помещика, не давшего вольную ни одному из своих крепостных. Исключение, правда, он сделал лишь для возлюбленной, узнав о её смертельной болезни.
Таким образом, в 18-м веке русские дворяне оказались ещё дальше от своих земель и крестьян, чем были прежде. Из землевладельцев они окончательно превратились в рабовладельцев, использовавших не столько аграрные, сколько репрессивно-полицейские приёмы.
Крепостное право сделало невозможным и эффективное распределение трудовых ресурсов. В силу исторических причин большая часть сельского населения России концентрировалась в её центральных нечернозёмных областях, вытесняемое внешними врагами с южнорусских чернозёмов. Когда же чернозёмные области были, наконец, отвоёваны, они так и остались малолюдными. Господство крепостного права привело к тому, что районы рискованного земледелия были перенаселены, а районы с самыми благоприятными для сельского хозяйства условиями находились в запустении и почти не приносили дохода казне.
Крепостное право практически остановило развитие русских городов, самым угнетающим образом повлияв на развитие ремёсел и целых отраслей промышленности, на становление и формирование российского предпринимательского класса. Так, по данным первой ревизской переписи, проводившейся ещё при Петре, горожане составляли менее 3 процентов населения страны. По данным пятой переписи, пришедшейся на конец 18 века, горожан оказалось уже около 5 процентов - но эти два процента "прироста", случившегося за более чем семьдесят лет, возникли лишь благодаря присоединению к России королевства Польского, где городское население было традиционно многочисленнее.
Екатерина, судя по её переписке с западными просветителями, понимала принципиальную важность "третьего сословия" для экономики государства. Она даже прилагала некоторые "усилия" для его создания, приказав зачислять в будущие ремесленники всех сирот, находившихся в воспитательных домах... Она не желала понять главного: полноценное "третье сословие" могло возникнуть лишь при наличии в стране минимальных гражданских свобод, в условиях свободного рынка товаров, услуг и рабочей силы. Но в крепостнической России, где 96 процентов населения практически не имели ни прав, ни имущества, ни реальных денег и где подавляющая часть товаров либо ввозилась из-за границы, либо производилась крепостными внутри помещичьих хозяйств и там же потреблялась - таких условий просто не существовало.
В ситуации, когда львиная доля национального богатства захватывалась и проматывалась дворянами, свободными от каких-либо обязательств перед государством, государственный бюджет становился всё более дефицитным. Чтобы иметь деньги, правительство вынуждено было усиливать налоговый пресс на податные сословия. Так, к примеру, только прямые налоги в екатерининское царствование выросли втрое. Наряду с прямыми налогами вводились и косвенные. Главным среди них стал так называемый "налог с пития", то есть водочный. Одновременно с увеличением "питейного" налога государство резко увеличило и количество казённых питейных заведений. Можно с полным правом утверждать, что именно в екатерининскую эпоху государство стало массово и целенаправленно спаивать своё население: так, с каждой живой души в начале царствования "просвещённой" императрицы казна получала в среднем по 19 копеек "пьяного" дохода в год, а в его конце - уже 61 копейку, то есть каждая российская душа стала пить в пользу казны более чем в 3 раза. Что, разумеется, во столько же раз делало её менее здоровой и работоспособной.
Ещё одним важнейшим средством затыкания финансовых дыр стали государственные внутренние займы. Власть, одной рукой раздаривая дворянству самые лакомые и высокодоходные куски госсобственности, другой рукой постоянно брала у него взаймы, причём под солидные проценты. То есть, по сути, позволяла ему наживаться на этой дармовой госсобственности многократно. К концу екатерининского правления внутренний долг России - а, фактически, долг казны перед дворянскими рантье - составлял уже 82 миллиона рублей. Вместе с заграничными займами, которых накопилось свыше 44 миллионов рублей, общий долг страны в то время уже достигал четырёх её годовых бюджетов..."
- Тррр...
- Тррррра-та-та!
"...не петербургский период, а, скорее, петербургская цивилизация на русской земле. Её основы заложил Пётр, но полную и детальную завершённость она приобрела именно при Екатерине, урождённой немецкой принцессе Софии Августе Фредерике Анхальт-Цербской. Именно Россия Екатерины стала реальным итогом петровских "реформ на крови" и, одновременно, их историческим приговором. Дорога на Запад, яростно проложенная Петром через тела и души миллионов соотечественников, действительно привела в Европу - но в Европу двухтысячелетней давности, в Европу рабов и рабовладельцев. Эта дорога окончательно разделила когда-то единый народ на диаметрально противоположные друг другу миры, чуждые во всех отношениях - и в материальном, и в духовном.
В мире екатерининского дворянства привыкли считать рабовладение своим естественным правом, дающимся от рождения. Там сжились с мыслью, что крепостные "души" есть лишь скотоподобный инвентарь для добывания денег, человеческое обращение с которым бессмысленно и даже вредно. Там одевались в европейское платье, жили в домах, построенных по лучшим европейским проектам, говорили друг с другом на европейских языках и так же воспитывали детей. Там больше времени проводили в Париже, Лондоне или Риме, чем в собственном Отечестве. Там с особенным пылом восприняли идеи европейского меркантилизма, призывавшие не верить ни в бога, ни в чёрта, а везде и всюду преследовать лишь свой частный материальный интерес. И там очень быстро уверились, что этот их частный материальный интерес, состоящий в максимальном приумножении рабовладельческой ренты, и есть главный национальный интерес России.
В мире народном, крестьянском, прошедшем через жернова петровской "европеизации" и екатерининского закрепощения и в своём подавляющем большинстве оставшемся глубоко православным, выработался свой взгляд на ситуацию - трагический и непримиримый одновременно. В России петербургской, которая низвела "христианскую душу" до положения вещи и товара, а официальную церковь - до разновидности полицейского околотка, народ не находил для себя духовных опор. От рабского настоящего его взор неизбежно обращался к прошлому, к священным для него идеалам "веры и силы", родившимся в борьбе с монголами и давшим прочное основание былому величию и гордости Московской Руси. Именно в екатерининскую эпоху, несмотря на все преследования и казни, стремительно умножались ряды сторонников "истинной веры" и возникали всё новые староверские храмы и общины. Можно утверждать, что даже те православные, которые в силу своего рабского положения продолжали посещать официальные храмы, по факту исповедовали веру старую, дониконианскую - причём в формах, восходящих к раннему средневековью.
И чем больше нарастало давление власти, тем истовей было обращение народа к своим древним освободительным истокам. Вновь опершись на них, он обнаружил в современной ему екатерининской России почти полную аналогию тому, что было с Русью пятьсот лет назад. Он увидел чужеземное иго, под пятой которого стонала вся страна и от притязаний которого приходилось откупаться огромной данью. Он увидел, что у этого чужеземного ига есть своя столица - холодный и бездушный Санкт-Петербург, на строительство которого, как в своё время на строительство золотоордынского Сарая, насильно сгонялись сотни тысяч русских невольников. Он увидел, что в этой столице правит немка, убившая собственного мужа и окружившая себя немецкими сановниками и русскими дворянами, живущими "аки нехристи". И ещё он увидел, что эта новая орда намного хитрее и опасней монгольской: она строит православные храмы, но в реальности практикует самое разнузданное язычество; она содержит огромную армию, набранную из русских мужиков - но лишь затем, чтобы держать всю Россию в страхе и повиновении.
Часть народа, как когда-то при монголах, пошла на прямое противоборство с "погаными". По всей стране периодически горели помещичьи усадьбы и истреблялось чиновничество. Настоящая волна поднялась летом 1762 года, сразу после провозглашения манифеста Петра Третьего "О вольности дворянства" и его последующего смещения и убийства сторонниками Екатерины: среди крестьян прошёл слух, что на деле манифестов было два, и во втором объявлялась вольность и для низовых сословий, но дворяне его утаили и уничтожили вместе с прежним государем... Сначала восстало свыше 7 тысяч крестьян в центральных уездах, затем волнения перекинулись на территорию, охватывавшую одиннадцать губерний. Позднее Екатерина признавала, что в момент ее воцарения "отложились от послушания" до полутораста тысяч помещичьих крестьян... В 1763 году массовый характер приняли волнения в Новгородском, Пошехонском, Волоколамском и Уфимском уездах. Один из помещиков, князь Вяземский, вызвал к себе тяжёлую артиллерию и расстреливал крестьян из пушек. В 1766-1769 годах бунтовали Воронежская и Белгородская губернии, в конце 60-х и начале 70-х годов - крестьяне Олонецкого края. В июне 1771 года были расстреляны войсками 2 тысячи крепостных, собравшихся на Кижском погосте.
В том же 1771 году, на фоне стремительного обнищания низовых сословий, в Москве вспыхнула эпидемия чумы. Болезнь унесла десятки тысяч жизней. Доведенный до отчаяния "чёрный люд" поднял восстание, были выдвинуты требования свержения "Катьки - погубительницы русского народа" и воцарения "истинно православного государя". Три дня в Москве шли бои, пока прибывшие в Москву гвардейские части во главе с Григорием Орловым не разгромили восставших. Лозунги свержения "безбожной немки" и уничтожения дворян-"мироедов" были подхвачены казачеством. Еще недавно вольное и самоуправляемое казачье войско было лишено прежних свобод, ему запрещалось самостоятельно выбирать атаманов и заниматься традиционными промыслами, ему вменили огромный денежный налог. В 1771 году в казачьи области были введены войска, всех недовольных после бичевания и вырывания ноздрей сослали на каторгу в Нерчинск. Как следствие, в конце 1772 года на Яике был убит крупный царский чиновник Траубенберг.
В этой накалённой обстановке беглый донской казак Емельян Пугачёв объявил себя чудом выжившим императором Петром Третьим и издал ряд "именных" манифестов, провозглашавших вольность казачества и всех низовых сословий, а также объявлявших войну "иудиной" власти и официальной церкви. Содержание манифестов во многом повторяло содержание воззваний Степана Разина столетней давности. Тот писал в июле 1670 года:"За дело, братцы! Ныне отомстите тиранам, которые до сих пор держали вас в неволе хуже, чем турки или язычники. Я пришёл дать вам волю и избавление, вы будете моими братьями и детьми, и вам будет так хорошо, как и мне, будьте только мужественны и верны!" В манифестах Пугачёва, распространённых с сентября 1773 по июль 1774 года, говорилось: "Я, государь Всея Руси Пётр Фёдарович, во всех винах прощаю и жаловаю вас: рякою с вершын и до устья и землёю, и травами, и денежным жалованьям, и свиньцом, и порахам, и хлебныим правиянтам... Приклонившиеся под нашу корону народы смогут возчювствовать лёгкость от наложенного на них от злодеев тяжчайшего ига работы, освобождены будут от платежа податей и дана им будет свободная вольность без всякого притеснения, не так как ныне Россия утеснена бедностию и отягощена работами, наложенными от злодеев-сребролюбцев и гордости наполненных дворян и находящихся во градех губернаторов, воевод и протчих тому подобных мироедов, кои ненасытною своею завистию почти уже всю Россию поглатили. Противников нашей власти и раззорителей крестьян следует всячески ловить, казнить и вешать и поступать равным образом так, как они, не имея в себе малейшаго христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении злодеев-дворян всякой сможет возчювствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет!..."
В качестве альтернативы "чужебесной" дворянской власти Пугачёв выдвигал идею народного самоуправления, основанного на принципах казачьего круга. Будущая казацко-крестьянская Россия провозглашалась государством равенства, справедливости и благоденствия, где не будет рекрутской повинности, поскольку "войско наше из вольножелающих к службе нашей великое исчисление иметь будет", и где официальной религией станет дореформенное православие с его старообрядческими символами: "древним крестом, молитвою, головами и бородою..." Манифесты были обращены не только к православным казакам и крестьянству, но и ко всем "иноверцам" империи: татарам, башкирам, казахам, калмыкам, другим закрепощённым народам. Им также были обещаны хлеб, воля, свободные "вера и молитва..."
Весть о пришествии "царя-батюшки", всенародного радетеля и заступника, вызвала социальный взрыв. Отряд Пугачева быстро разрастался. В ноябре 1773 года повстанческое войско, насчитывавшее около трёх тысяч человек, осадило Оренбург. Вскоре в него влились башкирские, татарские, марийские и калмыцкие отряды. На помощь оренбургскому губернатору Рейнсдорпу Екатерина выслала корпус генерал-майора Карра, но он был разбит на подступах к городу. Многие влиятельные пугачёвские командиры были разосланы в соседние области для "возмущения народа" и формирования новых полков. Так, в декабре 1773 года казак Зарубин-Чика прибыл на уральские заводы с 4 тысячами бойцов, а уже через 10 дней имел в своих отрядах свыше 12 тысяч, с которыми затем осадил Уфу. На Среднем Урале образовался ещё один крупный "бунтовской" район, включавший Пермский край и Кунгур. На сторону восставших массово переходили заводские крестьяне. К февралю 1774 года 92 уральских завода, то есть три четверти главного заводского центра страны, оказались под контролем пугачёвцев.
В Поволжье, на Ставрополье и в Самарском крае действовало более 10 крупных повстанческих отрядов. К лету 1774 года очаги отдельных восстаний слились в пожар настоящей крестьянской войны, территория которой раскинулась на тысячи километров от Каспия до Тобола, от Волги до Казахстана и от Урала до Сибирской линии. Ставропольский комендант Фегезак докладывал в Петербург: "Всех без остатку дворян… разбивали и на всех страх такой навели, что ныне Ставропольскаго уезду черкасы, татары, чуваши, мордва и господския крестьяне к таковому ж разорению и мятежу согласились..." Ему вторил командующий войсками Сибирской пограничной линии генерал-поручик де Колонг, сообщавший, что "башкирский народ весь генерально взбунтовался..." Была готова восстать вся Сибирь вплоть до Тобольска, крестьянство Поволжья "предерзостно" отказывалось платить подати и выполнять повинности, местные воинские команды одна за другой изъявляли желание служить "законному государю Петру Федоровичу".
Ожидали прихода пугачёвских отрядов и крестьяне Подмосковья: помещиков, пытавшихся сколотить из них бригады "самообороны", они открыто предупреждали, что "свою братью мы бить не станем, а вот вас, дворян, так десятерых разом на копья сажать будем!" Тревожно было и в самой Москве, где, по доносам полицейских осведомителей, "холопы, фабричные и вся многочисленная чернь московская, шатаясь по улицам, почти явно оказывает буйственное своё расположение и приверженность к самозванцу, который, по словам их, несёт им желанную свободу..."
По оценкам историков, социальная база пугачёвского восстания только на первом его этапе составляла свыше 3 миллионов человек, проживавших на территории в 600 тысяч квадратных километров. При минимальной организованности даже этого потенциала с лихвой хватило бы для разгрома любых карательных частей и захвата Москвы, что, безусловно, обеспечило бы восставшим поддержку крестьянства Центральной России и привело бы верховную власть к окончательному краху... Но проблема Пугачёва заключалась в том, что, объявив себя "государем всея Руси", в своём мышлении он так и оставался казачьим хорунжим - с соответствующим масштабом понимания своих задач. С одной стороны, он тщательно копировал атрибутику государственной власти и даже называл свои главные войсковые учреждения на петербургский манер: Государственная военная коллегия, Главная канцелярия его императорского Величества и так далее. С другой стороны, за этими внешними атрибутами "державства" отсутствовала сама его суть, то есть механизм власти, основанный на принципах жёсткого единоначалия. Такого механизма у Пугачёва не было, да и особой надобности в нём он не видел. Он считал, что для окончательной победы ему вполне достаточно его авторитета "народного царя" и всеобщей ненависти к дворянству.
Командиры, рассылаемые им в соседние области, создавали собственные отряды и действовали вне какого-либо общего плана. Вместо собирания сил в единый кулак и стремительного броска к Москве повстанческие отряды оказались распылены на огромном пространстве от Яика до Урала. Вместо обхода хорошо укреплённых городов и наращивания мощи за счёт "бунташного" населения деревень и провинций пугачёвцы надолго вставали под стенами Оренбурга, Уфы, Екатеринбурга, Яицкого городка, Шадринска, Ирбита и осаждали их без всякого успеха. Вместо организации оружейного производства на захваченных уральских заводах они предпочитали грабить и разорять окрестные дворянские усадьбы, будучи вооружены по-преимуществу луками, копьями и вилами. Текучесть в их рядах была огромна. Многие, утолив жажду мести убийством "своего" помещика и набив телеги господским добром, разъезжались по домам и принимались за хозяйственные дела. Энергия пугачёвского бунта становилась всё более разнонаправленной. Погоня за близкой добычей привела к потере времени и стратегической инициативы. Как позднее заметила Екатерина, "осада Оренбурга была для нас счастьем..."
- Тррррра-та-та!
"...напротив, демонстрировала вполне державное мышление. Прежде всего императрица погасила панику среди дворянства, назвавшись "первой казанской помещицей" и призвав сплотиться вокруг трона. По её приказу пугачёвским агитаторам перекрыли доступ в центральные губернии России: их отлавливали на границах и вешали без суда. Губернаторам и уездным начальникам были даны самые широкие полномочия для "успокоения" ропщущего крестьянства - вплоть до расстрелов на месте. Помещикам и купечеству предписывалось за свой счёт формировать вооружённые отряды из надёжных людей и направлять их в распоряжение военных и полиции. К Оренбургу были переброшены крупные и хорошо вооружённые соединения под общим командованием генерал-аншефа Бибикова, усиленные боевыми полками, снятыми с русско-турецкого фронта. Главный удар по армии Пугачёва был нанесён войсками генералов Голицына, Фреймана и Мансурова. Потеряв около пяти тысяч бойцов убитыми и ранеными, Пугачев был вынужден снять шестимесячную осаду Оренбурга и в начале апреля 1774 года отступить на Урал.
Здесь его людские потери быстро восполнились. Шествие Пугачева по заводам Урала было триумфальным, но за ним, не давая закрепиться на месте, следовали правительственные войска. Центром противостояния вскоре стали Южный Урал и Башкирия. В мае 1774 года под Троицкой крепостью состоялось ожесточенное сражение восставших с войсками генерала де Колонга. Пугачёвцы вновь потерпели поражение, потеряв весь свой обоз и артиллерию. В июне 1774 года Пугачёву удалось соединиться с трёхтысячной конницей Салавата Юлаева и уйти на запад, в левобережные районы Поволжья. Здесь его армия вновь разрослась до 20 тысяч человек, но подавляющее большинство в ней составляли крестьяне - голодные и безоружные. Чтобы добыть оружие и продовольствие, Пугачёв решился на захват Казани. 12 июля, после многочасового приступа его отряды ворвались в город, но в это время к Казани подоспели правительственные части Михельсона и ударили пугачёвцам в спину. Крестьянская армия была рассеяна.
С полутысячным отрядом Пугачев переправился на правый берег Волги, что спровоцировало новую мощную волну крестьянских выступлений. Их масштаб превзошёл всё, что было в предыдущие месяцы. При первом же появлении алых пугачёвских знамён крестьяне бросались громить помещичьи усадьбы и убивать чиновников. По данным только официальной статистики, в июле 1774 года поволжские крестьяне расправились с 3 тысячами дворян, не считая их управляющих и приказчиков.
Движение Пугачева по землям, переполненным радостно встречавшими его крестьянскими толпами, было поистине трагичным. Останавливаясь в городах и селениях, он освобождал из тюрем заключенных, раздавал крестьянам деньги и конфискованное дворянское имущество, творил над местной аристократией суд и расправу - и поспешно уходил, поджигая дворянские усадьбы и купеческие особняки. А по его пятам следовал Михельсон, отставая порою лишь на несколько часов. И бывало так, что на тех же городских площадях, где ещё днём пугачёвцы вешали дворян, уже к вечеру происходили показательные крестьянские казни.
Пугачёв понимал, что рано или поздно ему придётся принять бой и что численность его войска не компенсирует нехватки выучки и оружия. Он решил прорываться на Дон, рассчитывая на поддержку казачества. 21 августа Пугачёв повернул к Царицыну, но взять его не смог. 24 августа его настигла армия Михельсона. В своём последнем сражении повстанцы только убитыми потеряли около 2 тысяч человек, 6 тысяч было ранено и взято в плен. С двумя сотнями казаков Пугачев скрылся в Заволжских степях. На двенадцатый день пути казаки связали своего предводителя и выдали властям. 15 сентября Пугачева доставили в Яицкий городок, а оттуда в железной клетке - в Москву. 9 января 1775 года его приговорили к четвертованию. 10 января на Болотной площади состоялась казнь. Пугачев вел себя мужественно. Взойдя на эшафот, он поклонился на все стороны и извинился перед народом. Вместе с Пугачевым казнили его соратников: Перфильева, Шигаева, Подурова и Торнова. Всего же за время восстания было казнено и погибло в боях с правительственными войсками свыше 20 тысяч пугачёвцев, впятеро больше было ранено и искалечено...
Для народа власть бесповоротно стала враждебной, "антихристовой" и "безблагодатной". Заказ на её уничтожение, сформулированный в пугачёвских манифестах, не был выполнен, но был отложен на время. Повторюсь: не имея духовных и материальных опор в настоящем, народ массово обращался к прошлому, обживаясь в освободительных идеалах пятисотлетней давности и переводя любые современные ему явления и факты в плоскость противостояния новой "языческой орде". Он словно занял круговую оборону, замкнулся в привычном мире патриархальной общины, почти не изменившейся со времён Александра Невского и Дмитрия Донского. Он продолжал исповедовать ценности, которые казались ему единственно близкими и доступными - то есть ценности старорусской веры в их самом радикальном толковании, замешенном на идее православного народа-мученика и народа-мессии, призванного свершить возмездие над безбожными захватчиками.
Что же касается дворянства, то победу над Пугачёвым оно восприняло как "карт-бланш", как сигнал к новому безудержному потреблению и сверхэксплуатации крепостных. Сословие, замышлявшееся Петром как сословие-созидатель и сословие-инноватор и призванное обеспечить конкурентоспособность страны перед лицом динамично развивавшегося Запада, окончательно превратилось в сословие-угнетатель и сословие-паразит..."
- Тррррра-та-та!
"...на месте личного петровского "парадиза" к концу восемнадцатого века воздвигся "парадиз" дворянский - истинный рай земной для полутора процентов населения России. Это была воплощённая мечта, идеал человеческой жизни вообще - так, как они её себе представляли. На дворянское сословие трудились миллионы безгласных рабов, которые создавали богатство, достаточное для респектабельной жизни в России и для доступа к последним достижениям Запада в сфере роскоши и комфорта. Наивысшая цель бытия была достигнута, желать чего-то иного было бессмысленно. Любая перемена, пусть даже самая незначительная, встречалась дворянами в штыки, поскольку заведомо считалась покушением на райские устои.
Вся мощь рабовладельческого государства отныне бросалась на консервацию завоёванного "парадиза" по принципу "Остановись, мгновенье, ты - прекрасно!" Одержав кровавую "победу" над российским крестьянином и ввергнув его в прежнее скотское состояние, власть решила заняться "подмораживанием" Европы, откуда, на её взгляд, теперь исходила главная угроза. Череда европейских буржуазных революций, провозгласивших идеалы всеобщих прав и свобод, по убеждению отечественных рабовладельцев должна была быть остановлена подальше от русских границ, а ещё лучше - обращена вспять. С этой целью Россия проводила политику всесторонней поддержки наиболее реакционных феодальных режимов Европы, энергично снабжая их деньгами и присылая на помощь войска.
Как вскоре выяснилось, эти усилия пошли прахом. "Прекрасное феодальное мгновение" Европы тогда остановить не удалось. Более того: потерпев ряд крупных поражений от революционной Франции под Аустерлицем и Фридландом, Россия подписала в 1807 году унизительный Тильзитский мир, а спустя пять лет подверглась наполеоновскому нашествию. Огромным напряжением сил и героизмом народа оно было отражено и в 1814 году русская армия в союзе с австрийцами и пруссаками вошла в Париж. По воспоминаниям очевидцев, главным шоком для русских солдат и офицеров, занявших французскую столицу, оказалось присутствие повсюду свободных людей, которые держались гордо и с достоинством.
В среде аристократической молодёжи, прошедшей войну, возобладали надежды, что царь, впечатлённый мужеством и стойкостью народа, отменит крепостное право и даст стране конституцию. Но настроения подавляющей части дворянства были совершенно иными, то есть традиционно рабовладельческими. И Александр, всю жизнь опасавшийся повторить судьбу своего отца Павла Первого, не мог с этим не считаться. Его ответом стране было лишь "милостивое" прощение крестьянских недоимок, возникших во время войны, и высказывание в том духе, что "русскому народу воздаст Господь Бог..."
Ответом же Европе стал Венский конгресс, на котором державы-победительницы договорились восстановить довоенные границы и вернуть к власти представителей старых феодальных династий. В 1815 году по инициативе Александра был создан Священный Союз, куда вместе с Россией вошли также Австрия, Пруссия и Франция, власть в которой была возвращена Бурбонам. Его участники брали на себя обязательства сохранять европейский статус-кво и подавлять любые демократические движения, что вскоре и было проделано в отношении революций в Италии и Испании.
Новое "подмораживание" Европы обошлось России в десятки тысяч солдатских жизней и в миллиард рублей госрасходов при годовом доходе казны в 100 миллионов, что привело к тяжелейшему финансовому кризису. Для спасения ситуации правительству пришлось срочно брать огромный кредит в Англии, вводить винно-водочную монополию и вновь увеличивать налоги на государственных крестьян..."
- Трр...
- Тррр...
- Тррррра-та-та!
"...с утроенной энергией продолжил император Николай Первый. Взойдя на престол в 1825 году и жестоко подавив восстание декабристов, он с не меньшей жестокостью подавил затем и польское восстание 1830-31 годов, и революционные выступления 1848-49 годов в Валахии, Молдавии и Венгрии, грозившие развалом Австрийской империи.
Многолетняя и крайне дорогостоящая роль "жандарма Европы" и главного охранителя её феодальных устоев в итоге обернулась против самой России. Её недавние союзники - Англия, Франция, Австрия и Пруссия, не желавшие участия России в разделе ослабевшей Османской империи, дружно выступили против неё. Локальная русско-турецкая война быстро переросла в общеевропейскую, причём Россия оказалась в полном и удручающем одиночестве. Эскадры коалиции обстреляли русские укрепления в Балтийском море, на Кольском полуострове, в Одессе, Николаеве и Керчи. В сентябре 1854 года объединённые англо-французские силы осадили Севастополь. После героической одиннадцатимесячной обороны город был сдан, что предрешило исход войны. В марте 1856 года был подписан Парижский мирный договор, по которому Россия теряла Южную Бессарабию, а также право иметь на Чёрном море военные укрепления и флот.
Крымская война со всей наглядностью продемонстрировала то, в чём российская правящая каста долго не желала себе признаваться. Выяснилось, что её рабовладельческий "парадиз", воплощённый образец вековой стабильности и несокрушимости, был лишь иллюзией, мифом, и что под пышной имперской позолотой давно созрели и нагноились чудовищные язвы.
Выяснилось, что, пока Россия с несгибаемым упорством инвестировала время и деньги в собственную отсталость, Европа продолжала стремительно расти и развиваться, переживая социальную и промышленную модернизации. Русские парусные фрегаты, созданные по технологиям петровской эпохи, на фоне британского парового флота смотрелись анахронизмом. Анахронизмом смотрелась и вся тогдашняя российская империя, существовавшая на рабовладельческую ренту и пытавшаяся доказать европейским соседям, что данный способ жизни куда лучше, удобней и, главное, моральней их "гнилых" либеральных порядков.
Имелось и ещё одно обстоятельство, которое игнорировать дольше было невозможно. Победу над Наполеоном, как в своё время и победу над Пугачёвым, русское дворянство восприняло как приглашение к ещё более высокому уровню потребления. Импорт предметов роскоши из Европы в конце первой четверти девятнадцатого века вырос в разы, но адекватно увеличить свои доходы дворянство не сумело, поскольку ресурс продуктивности крепостнических хозяйств был исчерпан. Всё большее количество дворян жило не по средствам. В результате уже к середине девятнадцатого века в Государственном банке оказалось заложено свыше двух третей всех дворянских имений, а общий долг помещиков перед казной приближался к полумиллиарду рублей, то есть был равен примерно двум годовым бюджетам страны. Как едко заметил маркиз де Кюстин, посетивший николаевскую Россию в 1839 году, "русский император является не только первым дворянином своего государства, но и первым кредитором своего дворянства..."
Реальность состояла в том, что подавляющая часть русского рабовладельческого дворянства оказалась банкротами. Реальность также состояла в том, что главной задачей верховной власти, начиная с императора Николая Первого, было спасение и поддержание на плаву своего быстро угасавшего и деградировавшего "опорного" сословия. В этих целях правительство учреждало особые кредитные заведения - Заёмный банк, Дворянский банк и так далее - где промотавшиеся дворяне могли брать деньги под символический процент и которые по факту были заведениями благотворительными, поскольку на возврате денег особо не настаивали. Разумеется, все убытки таких заведений, ежегодно исчисляемые десятками миллионов рублей, покрывались за счёт казны, то есть налогов, получаемых с низших сословий. Нередки были случаи, когда дворяне, взяв у государства очередной "благотворительный" кредит, покупали на него государственные же ценные бумаги и существовали на проценты с них. Дело даже доходило до того, что имения, многократно заложенные и перезаложенные, правительство милостиво брало в опеку и, "очистив" от долгов, вновь возвращало владельцам, а те их вновь закладывали и продолжали жить на широкую ногу.
Но уже к началу царствования Александра Второго стало ясно, что финансовое положение дворянства близко к катастрофе и что выпутаться из него обычными способами оно не в состоянии. "Необычный" способ был найден, но суть его была более чем традиционна: источником пополнения дворянских карманов вновь оказывался русский крестьянин. В январе 1857 года, по личной инициативе императора, был создан Особый Секретный Комитет, который активно занялся изучением текущих дворянских настроений. Превалирующим настроением, как выяснилось, было категорическое желание денег. Многие помещики высказывались в том духе, что их земли малодоходны и что они охотно обменяли бы их часть на приличный денежный капитал...
- Тррррра-та-та!
"...манифест об освобождении крестьян, подписанный царём 19 февраля 1861 года и преподнесённый стране и миру как акт величайшего милосердия и гуманизма, на поверку был крайне далёк и от того, и от другого. Власть, имевшая в закладе свыше двух третей помещичьей земли и могущая легко наделить ею освобождаемых крестьян без всякого выкупа, в реальности освободила их с условием обязательного выкупа своих земельных наделов у помещиков, причём по заоблачным ценам - то есть кабалу крепостническую заменила кабалой денежной. Выкуп равнялся годовой сумме оброка, увеличенной в 17 раз. В течение 49 лет крестьяне должны были выплатить эту сумму с солидными процентами. К октябрю 1917 года крестьяне выплатили своим помещикам свыше четырёх с половиной миллиардов рублей - при максимальной рыночной стоимости своих наделов в 500 миллионов.
До полного выкупа земли крестьяне считались временно обязанными по отношению к помещику и должны были нести все прежние повинности - барщину или оброк. Согласно манифеста территория России делилась на черноземную и нечерноземную зоны. В нечерноземной помещик сохранял за собой треть всех земель, в черноземной - половину. Если крестьянские наделы по факту превышали норму, указанную в манифесте, то "излишняя" часть земли у них отрезалась. Крестьяне Нечерноземья потеряли на таких "отрезках" свыше 20 процентов земли, Черноземья - свыше 40. Крестьянам выделялись наиболее истощённые и заболоченные участки. Леса, пастбища и луга сохранялись в безраздельной собственности помещика.
Грабительский смысл манифеста был очевиден всем. Сразу же после его опубликования во многих губерниях начались бунты. Особенно сильными были волнения в Казанской и Пензенской губерниях, где войсками было расстреляно 120 крестьян. Всего в 1861 году произошло около двух тысяч крупных волнений, для усмирения половины из них применялись войска.
Наряду с "освобождением" крестьян был предпринят и ряд других реформ, призванных ослабить социальное напряжение в империи. В 1864 году была проведена земская реформа, итогом которой стало образование органов местного самоуправления - земств. В их ведении находился лишь крайне ограниченный круг вопросов: ремонт дорог, содержание школ, больниц, домов престарелых и т.п. Земские собрания, состоящие главным образом из дворян, возглавлялись местными предводителями дворянства. Представители купечества, мещанства и крестьянства заметной роли в них не играли.
В 1870 году по образцу земской была проведена городская реформа. Были созданы городские думы и управы, ведавшие, как и земства, исключительно хозяйственными вопросами. Для избрания в городскую думу устанавливался высокий имущественный ценз, из-за чего население было практически отстранено от принятия решений. Здесь, как и в земских собраниях, безраздельно верховодили дворяне. Крупнейшей уступкой обществу стала судебная реформа 1864 года, вводившая в судопроизводство принципы европейского буржуазного права.
Реформы имели двоякий итог. Во-первых, как считала власть, был снят наиболее острый вопрос российской жизни и отменено рабство для ста миллионов крестьян, а также несколько демократизированы сферы городского и сельского управления. Во-вторых - и в главных! - власть спасла от финансового краха своё "опорное" сословие и снабдила его капиталом, достаточным для комфортного встраивания в грядущую буржуазную реальность.
С точки же зрения либеральной части общества реформы не только не сняли "проклятые" вопросы России, а лишь их усугубили, поскольку не затронули политической основы империи - самодержавия, продолжавшего бесконтрольно вершить судьбами страны в интересах кучки дворян.
Пореформенные десятилетия подтвердили правоту либералов. Крестьяне, формально обретя свободу, не могли ею воспользоваться в достаточной мере, поскольку оставались должниками помещиков и заложниками своих сельских общин. Дворянство же, получая огромные деньги в виде выкупных платежей, не инвестировало их в экономику страны, а предпочитало привычно проматывать или, в лучшем случае, скупать ценные бумаги и стричь купоны - то есть из земельных рантье превратилось в рантье бумажных. Оно считало тему дальнейшего реформирования России исчерпанной, а любые идеи на сей счёт - бунтовскими.
В этих условиях отставание России от промышленно развитых стран мира продолжало нарастать. Её рынок, стеснённый массой феодально-бюрократических запретов и ограничений, развивался крайне слабо. Заводы и фабрики, которые строились в крупных городах, возводились преимущественно на средства государства, условия труда и размер заработной платы там были поистине рабскими. Учебные заведения - училища и университеты - выпускали тысячи молодых специалистов, выходцев из разных сословий, влачивших затем полунищенское существование, поскольку их энергия и знания оказывались не востребованы. На этом фоне особенно вызывающе выглядела традиционно расточительная жизнь дворянства, чиновничества и членов императорской фамилии..."
- Тррррра-та-та!
"...движение революционеров-народников, главной силой которого стала разночинская молодёжь. Их первоначальной целью было просвещение крестьянства и побуждение его к защите своих имущественных прав. Реакция властей оказалась жёсткой, даже жестокой: движение было разгромлено, большинство народников было арестовано и приговорено к ссылке и каторжным работам. Те, кто остался на свободе, пришли к выводу о невозможности достижения политических перемен легальным путём.
Самая радикальная часть народников избрала тактику террора, сделав своей главной мишенью российского самодержца и высших сановников империи. 1 марта 1881 года царь-"освободитель" Александр Второй был убит членами организации "Народная воля". Новый император, Александр Третий, на акт гражданского террора ответил актами террора государственного: покушавшиеся были повешены, их соратники и сочувствующие подвергнуты репрессиям. Царь считал, что его отец "слишком много нареформировал" и главным содержанием своего правления сделал политику контрреформ.
Теперь в любом городе или губернии могло быть объявлено чрезвычайное положение, подразумевавшее аресты и высылку неугодных лиц, закрытие "вольнодумных" газет и учебных заведений, передачу политических дел в ведение военных трибуналов и так далее. В частности, по закону 1884 года все университеты лишались автономии, вдвое выросла плата за обучение, были запрещены любые студенческие организации. Из библиотек были изъяты и уничтожены сотни тысяч книг. Страна покрылась густой сетью охранных отделений, надзирающих за всеми сферами общественной жизни. В земельном вопросе Александр Третий решительно продолжил продворянскую линию своего отца, объявив, что "слухи о бесплатной раздаче земли крестьянам есть вздор..."
Одновременно с "закручиванием гаек" власть повела широкую пропагандистскую компанию, подчёркивавшую "богоизбранность" России и утверждавшую, что самодержавие есть её извечная и неотъемлемая черта, основа основ её исторической жизни. Была поднята на щит формула "православия, самодержавия, народности", то есть так называемого "народного самодержавия", подразумевающая, что народ обязан безоговорочно вверять самодержцу свою судьбу, а тот вправе единолично распоряжаться ею "ко всеобщему благу". Создавались соответствующие художественные и музыкальные произведения - в частности, верноподданическая опера Глинки "Жизнь за царя".
В русле укрепления "доверия" между властью и народом был учреждён Крестьянский банк, выдававший крестьянам кредиты под коммерческий процент, были несколько снижены размеры грабительских выкупных платежей, а также разрешено ограниченное переселение крестьянских семей на свободные земли Сибири и Дальнего Востока. В экономике был взят курс на приоритетное развитие тяжёлой и сырьевой индустрий, необходимых для экстренного перевооружения армии и флота. Для получения нужных средств были введены усиленные налоги на табак, спирт, сахар, нефть, торговлю, промыслы и так далее. Большая часть собранных налогов затем направлялась на строительство военных заводов и железных дорог.
Период с 1892 по 1900 годы принято называть “золотым десятилетием” русской промышленности. Были созданы десятки крупнейших фабрик и заводов, к старым отраслям промышленности добавились новые - угольная, химическая, нефтедобывающая, были проложены десятки тысяч километров железнодорожных путей. "Золотое десятилетие" закончилось драматически. Огромные военные расходы и колоссальные диспропорции между отраслями привели к экономическому кризису 1900 года, продлившемуся почти четыре года. Особенно сильно кризис ударил по пролетарскому населению крупных городов, почти поголовно оставшемуся без работы. Кризис вновь и с ещё большей остротой поставил вопрос, на время затушёванный идеологией "народного самодержавия" и десятилетием промышленного подъёма - а именно вопрос о кричащем несоответствии политического устройства России тем задачам, которые диктовала ей быстро менявшаяся реальность - как европейская, так и общемировая.
Кризис вновь вызвал противостояние между властью и либеральной частью общества, требовавшей политических реформ. Власть, теперь уже в лице императора Николая Второго, предпочла эту реальность вновь проигнорировать. На террор социал-радикалов, открывших очередную охоту за крупными царскими чиновниками, она отвечала привычным "закручиванием гаек".
"Слепота" Николая объяснялась также беспрецедентным давлением, которому он подвергался со стороны могучего дворянского лобби. Дворянство, уже успевшее поистратить большую часть крестьянских выкупных платежей, вновь стонало под бременем долгов и требовало льгот. И Николай, нужно признаться, дворянских ожиданий не обманул. Зимний дворец на всё время его правления превратился в настоящее семейное предприятие по бесконтрольному перекачиванию казённых денег в карманы многочисленных дворянских ходатаев: начиная с родственников августейших особ, их фаворитов, друзей, знакомых, любовниц и заканчивая "просто достойными господами", оказывавшими двору разнообразные услуги..."
- Тррррра-та-та!
"...о нравах, господствовавших при дворе, убедительно свидетельствует Сергей Витте, бывший при Николае сначала министром финансов, а затем и премьер-министром России. Вот лишь некоторые из его горестных наблюдений: "Как-то раз мне докладывают, что сенатор Дурново (впоследствии министр внутренних дел) просит меня его принять. Я его принял и он сразу, в первый раз меня увидевши, попросил выручить его из большой беды. Он играл на бирже и проигрался; ему нужно было безвозвратно шестьдесят тысяч рублей. Я ответил, что сделать этого не могу и не имею никаких оснований просить об этом Его Величество. Позже я узнал, что Дурново были выданы искомые средства из сумм департамента полиции... Большинство наших дворян представляет собой кучку дегенератов, которые, кроме своих личных интересов и удовлетворения личных похотей, ничего не признают, а потому и направляют все усилия на получение тех или иных милостей за счёт народных денег, взыскиваемых с обедневшего русского народа для государственного блага. Дворяне эти всегда смотрели на крестьян как на нечто такое, что составляет среднее между человеком и волом. Это именно и есть тот взгляд, которого держалось исторически польское дворянство: оно смотрело на своих крестьян как на быдло... В течение более чем десятилетнего моего управления финансами я очень мало мог сделать для экономического благосостояния народа, ибо не только не встречал сочувствия реального (не на словах!) в правящих сферах, а, напротив, встречал противодействие... Когда Плеве сделался министром внутренних дел, то уже в то время началось крестьянское движение. Крестьяне в различных местностях бунтовали и требовали земли. Бывший в то время в Харькове губернатор князь Оболенский произвёл всем крестьянам усиленную порку, причём лично ездил по деревням и драл крестьян. Плеве, сделавшись министром, сейчас же отправился в Харьков и весьма поощрил действия князя Оболенского, который за такую свою храбрость затем был назначен генерал-губернатором Финляндии..."
Монополия на власть, подпитываемая неограниченными привилегиями, сыграла с русским самодержавием злую шутку. Оно настолько уверилось в своём праве делать всё, что заблагорассудится и не нести при этом никакой ответственности, что к началу двадцатого века окончательно утратило связь с реальностью. Оно словно существовало в своём особом комфортном измерении, отдельном от жизни страны, и искренне верило, что это измерение и есть главная российская реальность, данная вовеки. Власть стремительно деградировала, её решения, принимавшиеся под влиянием сиюминутной дворцовой конъюнктуры, не только не укрепляли положение империи, а, напротив, вносили в её жизнь дополнительные развал и сумятицу.
Вот ещё свидетельства Сергея Витте: "Освободительные начала, произвёдшие смутное движение в империи, отразились и на Кавказе. Смуте содействовало и всё более развивающееся взяточничество, то есть порочность администрации. Когда умер наместник на Кавказе Шереметев, на его должность государь назначил князя Голицына, человека с удивительным сумбуром в голове. Голицын, следуя общему модному паролю, явился на Кавказ с программой его русифицировать, причём эту программу проводил со свойственной ему страстностью и сумбурностью. Пока Плеве не был министром внутренних дел, министры Голицына сдерживали. Но, когда появился Плеве и пронюхал, что государь Голицыну сочувствует, то сейчас же начал его поддерживать. Голицын пошёл против всех национальностей, обитающих на Кавказе. Постепенно смута росла и скоро Кавказ возгорелся так, что многие теперь говорят, что его нужно покорять снова... Ни с кого администрация не берёт столько взяток, сколько с евреев. В некоторых местностях прямо создана система взяточнического налога на жидов. Само собою, вся тяжесть антиеврейского режима легла на беднейший класс. Всё это способствовало революционизированию еврейских масс и особенно молодёжи. Из феноменально трусливых людей, которыми были почти все евреи ещё лет 30 назад, явились люди, жертвующие своей жизнью для революции, сделавшиеся бомбистами, убийцами, разбойниками. Несомненно, что ни одна национальность не дала России столько революционеров, как еврейская. Ожидая от освободительного движения облегчения своей участи, почти вся еврейская интеллигенция пристала к партии народной свободы, которая сулила им немедленное равноправие... Душою же и сочинителем всех антиеврейских проектов был Плеве. Лично он против евреев ничего не имел, он понимал, что политика эта - неправильна, но она нравилась великому князю Сергею Александровичу и Его Величеству, а потому Плеве старался вовсю. Плеве, ища перелома в революционном настроении масс, искал его в еврейских погромах, из которых особенно безобразен был дикий и жестокий погром в Кишинёве. Устроенный попустительством Плеве, он свёл евреев с ума и толкнул их окончательно в революцию. Ужасная, но ещё более идиотская политика!... Мне придётся сказать и о черносотенном движении. Партия эта ещё сыграет громадную роль в дальнейшем развитии анархии в России, так как в душе она пользуется полной симпатией государя и в особенности несчастной для России императрицы. Эта партия в основе своей патриотична, а потому, при нашем космополитизме, симпатична. Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство её вожаков - политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам - не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, тёмной толпы. Партия эта, находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она состоит из тёмной, дикой массы и вожаков - политических негодяев, а также тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных, дворян, всё благополучие которых связано с бесправием народа и лозунг которых - "не мы для народа, а народ для нашего чрева". Это - дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (пусть и миллионными) от царских столов. И государь мечтает, опираясь на эту партию, возродить величие России! Бедный, бедный государь... На их знамени высокие слова: "Самодержавие, Православие и Народность", а приёмы и способы их действий архилживы, архибессовестны и архикровожадны. Ложь, коварство и убийство - вот их стихия. Во главе их явно стоит всякая сволочь, а по углам спрятавшись - дворцовая камарилья. Держится же эта партия только потому, что она мила психологии царя и царицы, которые думают, что они тут обрели спасение. Между тем спасаться-то и не нужно было бы, если бы их действия отличались теми качествами, которыми правители народов внушают к себе общую любовь и уважение... В конце 19-го и начале 20-го века нельзя вести политику средних веков, когда народ делается, по крайней мере в части своей, сознательным, невозможно вести политику несправедливого поощрения привилегированного меньшинства за счёт большинства. Правители, которые этого не понимают, готовят революцию, которая взрывается при первом же случае. Вся наша революция произошла оттого, что правители не понимали и не понимают той истины, что общество, народ двигается. Правительство обязано регулировать это движение и держать его в берегах, а если оно этого не делает, а прямо грубо загораживает путь, то происходит революционный потоп..."
Для отвлечения страны от тягот экономического кризиса и поднятия градуса "патриотизма" властью была предпринята "маленькая победоносная" война с Японией, закончившаяся сокрушительным поражением, полумиллионными жертвами и первой русской революцией. Манифест 17 октября 1905 года, провозгласивший Конституцию и учредивший высший орган представительной власти в лице Государственной думы, со временем был выхолощен дворянским лобби, а Дума, пытавшаяся отстаивать народные интересы, периодически разгонялась. Реформы Столыпина, призванные спасти экономику от краха, обернулись военно-полицейским произволом, сопровождавшимся массовыми бессудными казнями. Общество пришло в движение, власть за этим движением явно не успевала. Её политика шараханий от мелких уступок к крупномасштабным репрессиям и обратно разрушала и страну, и саму власть. В Первую мировую войну царская Россия вступила с таких горючим запасом внутренних конфликтов и противоречий, что выйти из неё уже не..."
- Тррр...
- Трррр...
- Тррррра-та-та!
"...оказались единственной партией, которая внятно и чётко провозгласила "Бей!" Стотридцатимиллионная крестьянская масса, где грамоту разумел от силы лишь каждый пятый, Маркса с Энгельсом, разумеется, не читала, да и апрельские тезисы Владимира Ильича - навряд ли. Но большевистские лозунги, призывавшие к уничтожению верхних сословий, она восприняла и поддержала сразу.
Россия мужицкая бросилась истреблять Россию дворянскую, к тому времени уже полностью обанкротившуюся, и остановить её было невозможно. С большевиками или без большевиков - это случилось бы в любом случае, большевики лишь придали изначально стихийному процессу военную организованность и государственный масштаб. В исторической науке, да и просто на бытовом уровне, войну, полыхавшую на территории бывшей Российской империи с 1918 по 1921 годы, принято называть Гражданской. Это утверждение не вполне корректно. Ведь, согласно классическому определению, гражданская война есть вооружённое противостояние, возникшее внутри единого народа, связанного общностью территории, языка и культуры. Но проблема в том, что ни одна из сражавшихся сторон - ни дворянская, ни крестьянско-пролетарская - единокровных братьев друг в друге не видела. Напротив: война велась с ожесточением, характерным для столкновения совершенно чуждых друг другу народов и цивилизаций, между которыми была пропасть во всём.
Для дворян, "белых", их противники были лишь взбунтовавшейся чернью, которых они людьми не считали в принципе. Для низших сословий, "красных", их враги изначально были чужаками и захватчиками Руси ещё с петровских времён, "немцами", которые жили "аки нехристи, говорили по-чужому и народ грабили и изводили хуже татей, столицу себе отстроили на русских костях и цари у них все да царицы - немецких кровей..." - то есть были иноземным игом, заказ на уничтожение которого был сформулирован ещё в начале восемнадцатого века и подтверждался во всех последующих крестьянских войнах и бунтах.
Истребляя Россию дворянскую, Россия мужицкая опиралась вовсе не на идеи Коммунистического манифеста и социалистические теории. Она опиралась на то, в чём находила опору все последние шесть веков - а именно на старорусские и старомосковские идеалы веры и силы, доставшиеся ей в наследство от Александра Невского и Ивана Калиты, Дмитрия Донского и Ивана Третьего. Других идеалов у неё не было, да просто и быть не могло: насильно загнанная в средневековую общину и законсервированная в ней на многие столетия, она по-прежнему истово веровала в Царствие Небесное и богоизбранный русский народ - хранитель всего святого, что ещё осталось на грешной земле... Вспомним, к примеру, как красноармейская форма, введённая большевиками в 1918 году, прямо цитировала образы древнерусских ратников и стрельцов: в частности, будённовки являлись подобием богатырских шлемов-шишаков, а застёжки на шинелях и гимнастёрках копировали детали стрелецкого кафтана. Этим особо подчёркивался непримиримый характер идущего противостояния, его глубочайшие исторические корни.
Одержав в нём победу, Россия мужицкая, то бишь общинно-средневековая, вывалилась в двадцатое столетие и оказалась перед необходимостью создания собственного государства, могущего соперничать с окружавшими её индустриальными державами. В этой ситуации, для большинства народа шоковой, коммунистическая мифология сыграла роль неизбежного и спасительного буфера, смягчившего столкновение массового религиозно-общинного сознания России с европейской и общемировой технократической реальностью.
Большевизм "переформатировал", пересоздал народную картину мира на более современный лад, внедрил в неё множество актуальных экономических и политических понятий, сделал её более гибкой и адаптивной - но при этом сохранив её глубоко религиозную основу. Он, по факту, и стал новейшей российской религией - но причудливо проросшей из старомосковского, "неиспорченного" православия и потому легко воспринятой народом в качестве своей, "подлинной" и "преображённой" веры.
"Царствие Небесное" трансформировалось в ней в идеальное Царство Свободы и Счастья Всего Человечества, образ Апокалипсиса заместился образом грядущей Мировой Революции, а Святая Троица обрела черты Маркса, Энгельса и Ленина. Святые же апостолы предстали в облике суровых членов Политбюро ЦК ВКП(б), главный из которых, Иосиф, захоронил "Сына Человеческого", принёсшего себя на алтарь всемирной борьбы за социальную справедливость, в каменной пещере-Мавзолее - где тот, будучи забальзамированным, в известной степени "воскрес" и обрёл Жизнь Вечную... Роль Иуды также не осталась вакантной - на неё последовательно назначались то отдельные "уклонисты" и "предатели" из собственных рядов, то целые социальные классы и группы - зажиточное крестьянство, военные, интеллигенция и так далее..."
- Тррррра-та-та!
"...Сталин, обладавший звериным чутьём на власть, эту старомосковскую Русь, лезущую из всех советских щелей, видел и чувствовал прекрасно. И выстраивал своё могущество прежде всего на её фундаменте, приняв за образец царствование Ивана Грозного, но проводя модернизацию испытанными петровскими методами. Причудливый симбиоз из массовых репрессий и массового же народного героизма принёс феноменальный результат: страна вновь превратилась в державу, способную конкурировать с индивидуалистическим Западом.
Русская средневековая община, возведённая в государственную степень и религиозно "переформатированная", раскрыла свои возможности по-максимуму, до дна, и эти возможности оказались поистине колоссальны. Они позволили стране выиграть Вторую мировую войну и совершить прорыв в важнейших отраслях науки, промышленности и культуры, они сделали её сверхдержавой, диктующей свою волю половине земного шара. Но, как известно, именно на пике триумфа и могущества часто проявляются закономерности, которые в дальнейшем сводят это могущество на нет.
Почти зеркально повторилась история послепетровского времени: сталинская управленческая элита, его "новое дворянство", "приводные ремни и шестерни" его тиранической машины - сразу же после смерти хозяина предъявила на государство свои права. Она больше не желала быть расходным материалом в чьих-то руках. Так же, как и два с половиной столетия назад, она потребовала гарантий, льгот и компенсаций. И получила их полной мерой: сначала от Хрущёва, затем от Брежнева.
"Застойное" время для неё вовсе не было застойным. Напротив: она последовательно расширяла и укрепляла свой кастовый "парадиз", приумножая собственные привилегии и всё дальше отходя от официально декларируемых "общинных" идеалов скромности и умеренности. Она всё активней выезжала за границу и осваивалась в западном мире, используя возможности дипломатических и торговых представительств.
Эпоха разрядки увеличило число таких контактов на порядок. На Запад выезжали уже десятки тысяч советских чиновников - партийных, хозяйственных и прочих. Религиозно-идеологическая прокладка, представлявшая собой смесь из псевдомарксистских догм и средневековой общинной морали, и призванная оградить "нестяжательное" советское сознание от "разлагающего влияния буржуазного Запада" - стремительно разрушалась. Более того, у значительной части функционеров возникло убеждение, что блага, которые даёт своему владельцу валютный капитал, куда весомей, разнообразней и, главное, прочнее тех благ, которые даёт капитал номенклатурный - тем более, что государственно-общинная экономика СССР к тому моменту уже тотально пробуксовывала, громоздя дефицит за дефицитом.
Горбачёвская перестройка, сделавшая Запад ещё ближе и доступней, поставила некогда крамольный вопрос о конвертации властных полномочий в финансовый капитал в сугубо практическую плоскость. Вся партийная и советская элита по-своему жаждала этого - но элита старая, союзная, прошедшая сталинскую школу, предпочитала тянуть и выжидать. В отличие от неё, элиты национальных республик, намного более циничные и коррумпированные, тянуть и выжидать не хотели. Запах реальных денег давно кружил им головы и заставлял искать любые поводы для конфронтации со слабеющим центром. Они уже не связывали своё персональное "светлое будущее" с местом в советской властной иерархии и даже с советским строем как таковым. Они давно поняли, что, обратив властные ресурсы в твёрдую валюту и переведя её на Запад, они смогут обрести свой персональный "парадиз" уже сейчас и безотносительно к судьбам собственных народов. Жизнь преуспевающих западных рантье представлялась им идеалом, ради которого стоило рискнуть.
Была ещё одна веская причина, толкавшая их к самым радикальным шагам: годы гласности, вскрывшие глубочайший кризис советской системы, одновременно поставили вопрос и об ответственности за него партократов всех уровней. Снивелировать и даже "обнулить" эту ответственность мог только развал Союза - и национальные верхушки на него пошли, причём вопреки мнению большинства населения, выраженному на мартовском референдуме 1991 года о сохранении СССР. Организатором и вдохновителем развала страны стало руководство РСФСР, его мотором - личное противостояние Ельцина и Горбачёва.
Запад, почуявший лёгкую добычу, делал всё, чтобы довести крушение своего главного геополитического противника до победного конца. Лидеры советских республик напрямую приглашались в западные столицы и выслушивали там самые щедрые посулы. Был также запущен слух о том, что Запад готовит некое подобие плана Маршалла, который позволит им быстро и безболезненно перейти к рынку, демократии и процветанию. Группа советских экономистов, будущих ельцинских "младореформаторов", прошла годичную стажировку в США и прочно усвоила идеи гарвардской экономической школы, призывавшие полностью изгнать государство из экономики и предоставить "невидимой руке рынка" всё самой расставить на "правильные" места.
Революция 1991 года, закончившаяся Беловежскими соглашениями и разгромом Союза, была в чистом виде революцией "боярской", революцией победивших национальных номенклатур, умело направлявшихся Западом и преследовавших узкокорыстные семейно-клановые интересы. Быстро выяснилось, что "невидимая рука рынка" отдала им самые лакомые куски бывшей союзной госсобственности, а сверхприбыль от её продажи и эксплуатации десятками миллиардов долларов перекачивается на Запад. Что народ, получивший лишь жалкую подачку в виде своих же изношенных жилищ, теперь в массе своей сидит без работы, без денег и без защиты со стороны государства, которому стало нечем платить ни армии, ни милиции, ни врачам. И что красивый миф о правовом государстве и цивилизованном рынке, в который он так безоглядно поверил, оказался на деле лишь очередным грандиозным обманом, с помощью которого его вновь вчистую обобрали...
- Финал мрачноватый...
- Это ещё не финал, коллега. Скажем так: полуфинал.
- А что у нас в финале?
- А в финале - распад самой России на мелкие "боярские" республики, постоянно конфликтующие между собой. Свидетелями которого, кстати, мы уже являемся... Вы могли представить ещё лет десять назад, что наши войска будут штурмовать Грозный?
- Нет. Даже в порядке бреда.
- А теперь этот бред - перед вами. Ну, а дальше - совсем просто. Россия разваливается окончательно. Её ресурсы и активы перекачиваются на Запад ещё более весёлыми темпами, чем сейчас. И вот представьте на секундочку: нефть и газ выкачаны, леса опустошены. И среди этих одичалых пространств бродят сто сорок миллионов нищих и озлобленных людей, готовых вцепиться друг другу в глотку за лишний доллар...
- То есть шансов - нет?
- Практически.
- А теоретически?
- Теоретически - пожалуйста. Если завтра вдруг случится чудо и менталитет народа изменится в корне. Если наш российский народ из народа веры и мифа вдруг превратится в народ реального знания, живущий в реальном мире и среди реальных вещей. Если он перестанет заклинать власть призывами к совести и играть с ней в традиционное "верю-не верю", а научится предъявлять ей самый жёсткий и предметный счёт, и прежде всего - денежный. Если переведёт отношения с ней из области священных материй в область исключительно контрактно-правовую. Если, если, если..."
Динамик над кассовым окошком шипит, потом щёлкает:
- Сколько меняете?
- Пятьсот.
Крылов кладёт в лоток пять новеньких зелёных бумажек. Через минуту к нему возвращается плотная рублёвая пачка. Он её привычно пересчитывает и прячет в карман.
Русская матрица
© Copyright: Сергей Менжерицкий, 2009
Свидетельство о публикации №209060400225
Свидетельство о публикации №209060400225
Рецензии
- Ээээ... "Прости, братан. Обознался".
Новинка деловой литературы:
А. Калашников, П. Макаров. "Разрешение имущественных споров".
Хорошие байки!
Где роман публикуете?
Владимир Байков 24.05.2010 14:46 • Заявить о нарушении
Новинка деловой литературы:
А. Калашников, П. Макаров. "Разрешение имущественных споров".
Хорошие байки!
Где роман публикуете?
Владимир Байков 24.05.2010 14:46 • Заявить о нарушении
Владимир, доброго дня. Спасибо за Вашу оценку. Хотя, честно говоря, байки в этом романе - не главное блюдо. И даже не гарнир... А весь роман опубликован здесь же, на моей страничке. "Кто в тереме живёт..." называется.
Сергей Менжерицкий 24.05.2010 15:34 Заявить о нарушении
Сергей Менжерицкий 24.05.2010 15:34 Заявить о нарушении
"..байки в этом романе - не главное блюдо. И даже не гарнир"
А что же тогда они собой в вашем случае представляют?
Владимир Байков 24.05.2010 18:30 Заявить о нарушении
А что же тогда они собой в вашем случае представляют?
Владимир Байков 24.05.2010 18:30 Заявить о нарушении
На это произведение написано 16 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.