Леночка

Леночка

Вечер был тихий и спокойный. Затаился в ветвях ветер, устал. Закат  играл золотом, оттенками красного, розового, в нем трепетало что-то ярко-алое, отсвечивало пурпуром. Мы любим эти блаженные минуты. У нас, в Зарязани, ничего ведь и нет кроме этих закатов. Лес далеко, воды нет, поля, заросли татарника.
Я любовалась и блаженствовала, сидя на скамейке около бани. Дети притихли и пили чай на маленькой терраске. Детей было много, они любили приходить к нам. Правда, они уже были не дети, у них уже и голоса огрубели, и у девчонок что-то уже топорщилось. Иногда они ужас как шумели и однажды, я даже заорала на них и выгнала. Вот стыд-то. Димка тогда обиделся и долго не приходил, а Ленка ничего, только и сказала – Ой, да ладно, извините уж нас.
И вдруг этот наш покой разорвался то ли стрельбой, то ли взрывами.
- Бабушка, бабушка!!! - закричала Ленка. Мы бросились за ней.
То был пожар. Сгорел дом, сарай, козы. Хорошо ещё Лешка бабушку в окно вытащил.


Недели две после пожара Ленка пожила у нас, мне с ней было хорошо, мы вместе хозяйничали, болтали, шутили. Её крестьянская закваска была мне по душе: ни нытья, ни капризов, золото, а не девчонка.
 Потом они перебрались в новый, вернее, старый дом, где когда-то жила Настя, та, которая потом на Красненький перебралась, может, купили, а может и так. Починили крышу, стёкла вставили, картинками из старых журналов оклеили стены; по весне картошку уж на новом месте посадили, лучок, капусту. Приезжали они в пятницу, шли вереницей: отец, мать, дети, собака, сначала приезжали с красавцем и умником Каратом,
приятелем нашего Бима, потом Никой, его любовью и страстью, проходили мимо нашего дома, где отдыхали под берёзой, да лясы с нами точили, потом долго шумели, варили, жарили на Емеле, короче, отдыхали душой и телом. В субботу Колька опохмелялся, потом долго приходил в себя. Но, то Колька, а Юлька с ранья – в лесу, грибы ли, ягоды. Дачники ещё и не завтракали, а она уж возвращается, ей на рынок поспеть надо. Соседи-литовцы её коммерцией были не довольны: этак она весь лес обберёт, ладно бы для себя, а то на продажу. Но ей не до них, семью кормить надо, Колькин завод закрылся, теперь она главный в семье добытчик. А Колька пусть за огородом следит, в деревне тоже дел полно.
Дети, правда, не под стол пешком ходят, да что с них взять. Лёшка хоть армию отслужил, а всё одно – не добытчик, завод закрылся, а где ещё работать, куда – то он ходит, куда-то пристраивается, но всё одно – для семьи – ноль.
Леночка ещё маленькая, но тоже голова болит, куда после школы пристроить, к какому берегу подгребать. Ох, беда с детьми! А Лёшка ещё возьми да бабу притащи, да была бы хоть молодая, а то ведь что: ему чуть за двадцать, а ей уж к сорока приближается. Еле выпроводили, без скандалов, конечно, не обошлось. Да он и сам всё понимал, только его нет, сразу засобирается и – на дорогу, деньги зарабатывать. И что уж вышло, никто не знает, а кто что и знает – молчит. Только размазало Лёшку на мосту, еле опознали.
А Леночка что, она ещё маленькая, но и с ней беда! То с дачником за ручку гуляла, то через овраг шла, да это и случилось, а кто, что - хоть и сказала, да не поправишь, полгода её в Рязань Юлька возила, по врачам. Теперь вот хорошо: вроде как жених у неё, Юрка. Он – работящий, крыльцо приделал, огород слегами обнёс. Вот Леночке и рожать скоро.
А денег-то, сколько надо, в больнице, говорят, теперь всё своё требуется, целый список выдали, без этого будто и не принимают, без этого, говорят, теперь только в полосе рожают.
Но Юлька ей всё собрала: и бинты, и марлю, и шприцы, и для ребёночка, она, Юлька, двужильная, она всё может: на станции отвоевала себе уголок, у неё там теперь сапожная мастерская, в Завидове – огород, правда Колька поливает, и то, слава Богу, воды-то, считай, нет, колодец вон в какой дали, она Кольке привезёт и мясца, и хлебушка, только бы за огородом следил, а уж за ней дело не станет, она потом на всю зиму всего накрутит. А ночами – с книжкой, она их все перечитала, хоть Дюма, хоть Абрамова, хоть кого, без книжек ей нельзя, она как с детства, ещё со школы втянулась, так и не оторвать, и телевизор не нужен. Она ведь мечтала на юридическом учиться, экзамены сдавала, да баллов не добрала. Так-то вот. Из наших, завидовских, мало кто в институт поступил, хоть на одни пятёрки учись, а по конкурсу-то и не возьмут. Взять хоть Вальку, та вообще отличница была, а всё одно, баллов не хватило. Но Валька она книжек никогда не читала, а у Юльке без них – пусто, ночью закашляется, туда-сюда, папироску схватит и так до утра – с книжкой.
Вот и родилась у Леночки Наташка, вот радость, будет теперь для кого жить, чем душу тешить. Только вот не довелось.
 Умерла Юлька, видно, то облачко чернобыльское и её зацепило. Теперь Колька – за главного, и за отца (  Юрку-то посадили, два года дали) и за деда, и за бабку. Колька с Наташкой сидит, Ленка на рынке барахлом торгует.
Только недолго это их счастье длилось, прошёл год, другой и не стало Кольки, сел перед телевизором и всё – нет его. Осталась Ленка одна, Юрка уж к ней не вернулся. А одной ей никак нельзя, такая тоска, всё вспоминает старую жизнь, родителей, бабушку, Завидово.
Тут мужик её один приласкал, говорит, это ничего, что девочка, своих ещё нарожаем, семья будет. Только дочка-то ещё родилась, Настенька, а семьи не получилось.
Опять Ленка одна, да не одна, а с Наташей да Настенькой. Хорошо ещё няню нашла, Вериванну, она с детьми, Ленка – на рынке, копейки, конечно. Но Вериванна – сама себе голова, пожила с Ленкой, а потом куда-то на заработки потянулась, ни век же ей Ленкиным детям носы вытирать.
Опять Ленка одна. Дети болеют: у Наташи – диабет, у Настеньки – лёгкие.
Не справилась Ленка с детьми, запила, а может, и загуляла.
Наташку сначала взяли в интернат, а потом Юрку нашли и ему опекунство приписали, но живет она в том же интернате.
А Настенька – где она, Ленка не говорит.
А она – одна, ну, не одна, конечно, а так, с кем придётся, одной это вообще помереть можно. Да хоть и помереть, ей теперь всё равно…

А дом их, деревенский, в прошлую весну сгорел, сухо было, полыхали поля,  деревца молодые, кусты, поломанные ветрами ветки старых деревьев.…  От дома остались только  стены каменные, ещё того века,  да на стене советская тёрка за рубль двадцать…