Охота царя Бахрам-гура Сасанида

   рис. М. Кагарова         



          

                Посвящаю Наталии Владимировне Зульфикаровой,
                моей жене, Стеблю Жизни

                ...В раю шел снег, в аду была весна...


       Шейх, Учитель, ты говоришь: «Когда стрела попада¬ет в смертную птицу — она кричит от радости, а не от боли...» да...
Но где тот человек, что радостно приемлет ждет смерть?
И чья смертная последняя пенная тошнота ико¬та дурь тьма истома равна любовной сладкой святой медовой судороге молнии совокупленья соединенья соитья?..
И где тот, что рад, покидая этот мир?
Где тот человече человек?..
        И кто спросил спросит птицу ту?..
       
         Но!
Но что ж ты? что ты поэт?
И ты мучительно болезно ищешь средь полного июльского лета янтарные ранние палые листья гряду¬щей листобойной осени?
И ты приходишь ранним безлюдным утром на брег быстротекущей реки Сорбо, где ночью прошлой ты ли¬ковал грешил пил вино первых виноградов «изабелл» ликовал плыл брел струился в тихостойной блаженной заводи и ночные рыбы скользили зыбко сладко сонно касались тебя и жарил рыбу в костре со тленными быстротекущими мимолетными ночными друзьями своими объятыми как и ты телесными нижними сластьми.
      И ты приходишь на вчерашнее былое кострище и болезно дрожко мутно рыщешь в золе и ищешь тайную рдяную зернь горсть гроздь кисть горящих непотухших углей свежегранатовых живорубиновых и находишь и обжигаешь озаряешь животлеющими углями персты свои и душу свою.
И обожженные персты полощешь в утренней невин¬ной дремной реке Сорбо.
И страждущую мучительную зябкую слезную душу лечишь сушишь на арчовых таджикских ветрах ветер¬ках пряных как простыню забытую одинокую вымокшую в тропическом обломном рамитском внезапном лив¬не заповедном.
И воспоминаешь!
       И рамитские шахристанские тяньшаньские сармат¬ские вымирающие сосны сопутствуют тебе и охраняют и сторонятся и держатся поодаль пока (а потом они сойдутся, как и други прощальные, и будут немо про¬вожать тебя по берегу...)

       ...В раю шел снег, в аду была весна... ааа... ааа...
Ай! айя!..

И здесь миллионы лет назад стояло море Тетис и от него остались реки, ракушки, сарматские сосны и чай¬ки...
Тетис, Тетис, ты бездонно ушло, а чайки скоротечные остались и летают и только в очах их бездонная тысячелетняя печаль прощанья...
И там на берегу реки Сорбо лежала нагая перламутровая кость.
И я взял ее.
Гладкая ладная она в моих руках.
Чья она? Чья лежала в очистительных ликующих языкастых песках?
И пески объяли объели ее?
И волна облизала дотла ее?
И она кость неутешная веселая чья?..
Коровья, баранья, оленья, рыбья, человечья?..
Чья блаженная она?..

И только что в перстах моих была текла пылала рдяная огненная гранатовая скоротечная гроздь вчерашних углей, и вот уже нагая хладная кость в перстах моих...
И только что персты мои млады были извилисты беглы как змеи младые выходящие из приречных ивовых алычовых миндальных ореховых рощ рощ рощ, а стали персты тяжкие известковые болезные.
И только что персты мои были как змеи младые а стали как камни рухлые рыхлые дальные
И трудно мне носить каменные персты мои

Ай ай айя?.. Заратустра!.. Ахура-Мазда!.. Магупата Ахура-Мазда! Ангро-Манью! Сенмурв! Сенмурв! Ша¬хиншах! Шахиншах! Бахрам-Гур Сасанид! Царь! Царь! Царь!..
Я вздрогнул! я услыхал! я увидал тебя!..
Но!
Кто ты? кто ты, ветхий старец на нынешнем брегу реки Сорбои-Миена?..
Чьи ты шепчешь забытые имена?..

И там на пне сарматской былой сосны сидел ветхий старец в ветхих веющих сасанидских туманах-штанах и луристанской шелковой лепетливой говорливой лиющейся рубахе.
И он сидел на пне и седые шелковые ветхие власы покрывали голову и плечи и сухое морщинистое как ходжентский изюм древлее тело его.
И он был вечный странник сын путник дервиш всех веков и всех дорог и всех тысячелетий и покровитель всех путников Святой Хызр-Ходжа.
И он сидел на пне вековой сарматской сосны и вспоминал прошедшие века свои, как пень вспоминает былую шумящую сосну над собой.

И он шептал:
- Ахура-Мазда! Свет!.. Ангро-Манью! Тьма!.. Добро и Зло!
И вы бьетесь вьетесь в извечной борьбе войне как собака и лань! как волк и конь! как луговой лунь и алмазный кроткий фазан! как змея и яйцо соловья! да!
И я устал от борьбы войны этой! и я устал от многих дорог и троп!
И у добра — одна дорога и она бурьяном терескеном непроходимо затянулась заросла
И у лжи у зла — тысячи лакомых податливых бесовых козьих троп и они светятся в ночи от многих ног...
А дорога Добра темна темна темна пустынна одна...
И у Ангела лебединых два крыла и один лик а у беса тысячи вороньих крыл и тысячи ликов...
И я устал от войны этой! и пришли уж уже послед¬ние времена! да!
       
И собака лакает терзает убитую лань
И волк изъедает кровопьет как блоха потную загнанную шею коня.
И луговой лунь окунает гибельный алчущий опустошительный клюв в алмазные осиянные неповинные перья ферганского струйчатого лучезарного фазана.
И змея пьет тянет в гнездах разграбленное певу¬чее яйцо дрозда, иволги, райской длиннохвостой мухо¬ловки, соловья.
И раб идет на раба
И рабы идут на пастыря царя пастуха
Да! пришли последние времена! и окрест одни бараньи слепые стада стада стада

И где убит пастырь пастух там волк пасет стадо...
      А заблудшая овца становится волком... да...

      Где где где последние времена?..
      Уже пришли.
      И тогда остановятся дороги моя?..
      Уже стоят.
      Ибо устал. И стал. И стали дороги моя.
      О Магупата-Ахура-Мазда! О Сенмурв — птицесобака святая моя!
      И куда улетела и куда бежала раздвоясь разлучась куда куда куда куда куда?..
      Но!

      Айя!.. Шахиншах!.. Бахрам-Гур Сасанид! царь царь царь свят свят свят!
      Где хмельная пряная вольная веселая охота твоя?
      Где гонкие охотничьи борзые пеннозубые зороастрийские авестийские псы твоя?
      Где убойные верные погромные стрелы твоя?
      Где пенные кони верблюды слоны кусачие гонные охотничьи сметливые твоя?
      Где лани газели кабаны архары винторогие козлы-нахчиры твоя?
      Где жены, которых ты на скаку на бегу на конях окроплял ярым скачущим семенем опалял уязвлял жалил как рьяная пьяная медовая пчела услаждал?
      И ты дале скакал! и коня менял! и жену менял!
 
     И под тобой скакала маялась приноравливалась метала жена! и под женой конь скакал! и жена была нага и конь был наг и конь косился и наливал малиновый бегучий тяжкий ствол и чуял чуял на бегу на скаку и ревновал и ствол малиновый тучный о бегущие кусты сребристого лоха, боярышника, туранги-тополя, когтистого алчного хищного шиповника избивал и втуне
 втуне извергал дымил страдал изливал.
И жена сходила блаженная с царского несметного разъяренного ствола и сходила с коня
       И царь Бахрам-Гур Сасанид брал иного коня и иную жену и их нагих мчал мучил мчал мчал мчал метал
       И в одну охоту он десять нагих коней и десять нагих жен менял.
И метал пылил как фан-ягнобский вешний водопад
       И был ал как осенний спелый шиповник-кровавник и был ал яр млад как малиновый необъятный гонный тучный ствол коня коня коня!

Ай млад царь! ай ал царь! где охота малиновая вольная твоя?..
И она горит как рдяная гроздь углей?
        Иль и ее зола тленье взяла?
        Нет! нет! нет! вот она!

        И в колчане у царя было десять бешеных спелых стрел и девять стрел он пустил и девять газелей ланей убил остановил.
И пошла потянулась десятая стрела.
И шла тянулась десятая стрела
И десятую лань газель нашла
        И десятая жена блаженная удоволенная укрощенная залитая жемчужным царским необъятным семенем изшла и сошла с десятого коня.
        И десятый конь ревнивый тяжкий ствол малиновый избил истратил исхлестал изрезал укротил укоротил в цветущих снежных приречных алычах.      
        И стал. И конь-скопец стал.               

        Конь! Ты забрызгал живыми малинами смертными дивную первую снежную алычовую рощицу.
        И куст алычи стал гранатовым. Куст-кровавник...
        Конь, ты истек как опрокинутый кувшин-кумган с гранатовым соком.
        Конь, ты стал.
        И стала охота Бахрам-Гура Святого Шахиншаха Царя!.. Айя!..

Десять убойных нагих стрел!
Десять гонных распластанных раскидистых псов.
Десять убитых нагих ланей!
Десять нагих выхолощенных скопцов коней жеребцов!
Десять нагих блаженных медово уязвленных удоволенных жен!
Один Бахрам-Гур Сасанид!
Один Шахиншах!
Один царь!
Айя!..
Одна охота!..
А таких охот много было у Царя!..

       Ай парфянская загробная дальная всевечная бессмертная стрела летит впадает разбивает насмерть вдребезги фарфоровый глаз око летящего парящего над водопадом пехлевийского винторогого небесного нахчира козла! Ай! Айя!..
       И!..
       И!..
       В раю шел снег, в аду была весна... Когда?.. 
    :   Иль пришли последние времена?..
Тогда пришли Последние Времена.
Царь Хосров! Арташир! Хозрой! Шапур! Варахран! Бахрам Чубин! царь Ашшурбанипал! царь Дарий! ца¬рица Хатшепсут!.. айя!..
Но!..

И там на фан-рамитском раннем брегу реки Сорбо лежала неповинная бедная перламутровая кость.
И я взял ее.
И она кость неутешная веселая нескорбная чья? Коровья? овечья? оленья? рыбья? человечья? чья чья чья блаженная она?

Царь Бахрам-Гур Сасанид, она твоя?
И тут у реки Сорбо шла реяла ревела летела охота твоя?

Конь Бахрам-Гура Сасанида! она твоя?
Пес Бахрама Сасанида! она твоя?
Лань Бахрама, она твоя?
Жена Бахрама, она твоя?
Чья?.. Чья?.. чья?..
Голой кости и собака кочевая гладная прибрежная не гложет а бежит.
        Уже только человек держит в руках кость эту.
        Уже только человек воспоминает как мясо как плоть персть согревала одевала кость эту.
         И я гляжу на кость.
         Уже от той охоты и кости не осталось в мире
этом.               
      Уже земля съела кости их.
      Кости царя коня пса жены... кости жертв равны костям убийц.               
      Уже  пятнадцать веков прошло пронеслось после
охоты той.

      О бедный скоротечный человек и ты держишь в руках кость на кою обречен в свой срок а необъятно вспоминаешь и отходит отбегает от тебя смерть и тлен как кочевая прибрежная пугливая напрасная собака от нагой кости...
      Но!..

      Но чего на утреннем живом брегу реки Сорбо, на краю истории, на краю человечества, средь Последних Времен средь затаившихся водородных и атомных чумных бесовых плеяд солнц звезд бомб вспоминаешь ты ту охоту?
       Скоро!
       Но!

       Никто никогда не умирает один — с каждым умирающим человеком каждый раз умирают все люди.
       Все.
       Люди.
       Умирают.
       Да.

И на пне сарматской тысячелетней сосны сидит свя¬той покровитель путников шейх Хызр-Ходжа в зеленых византийских веющих прохладных изумрудных луговых альпийских шелках шелках шелках
Шелка веют веют веют
Шейх шелков шепчет
Шейх в шелках изумрудных шепчет шепчет шепчет лелеет
       Шейх из шелков луговых свежих шепчет шепчет шепчет шепчет

        И я помню ту охоту
И я помню того Бахрам-Гура царя и десять коней хафаджийских караширских жеребцов и десять персепольских неистовых псов (они издыхали истекали исходили до смерти тратились обнажались до скелета до костей гонной кровавой кровяной рудой пеною слю¬ной) и десять газелей и десять стрел и десять бешенотелых жен
И я был молод млад тогда
И были млады мои изумрудные византийские витийственные фаюмские румские шелка.

Но пришли Последние времена.
И все спуталось в голове древлей моей и там в го¬лове в памяти моей летят десять стрел и впадают в лона нагих жен и там волкозубые волконогие кони грызут податливых газелей и там царь Бахрам-Гур Сасанид алчет емлет нагого коня и там тьма и там Ангро-Манью демон Зла как сова неясыть верещит в малиновых кро¬вавых когтистых, как лапы орла, шиповниках арчах алычах чинарах карагачах... Айя!..
И пришли Последние Времена и помутилась поби¬лась чистодонная родниковая моя голова глава и побились порушились мои целомудренные нетронутые девственные шелка шелка...
Но тогда!
Но я был млад ал тогда!
И та охота была молода!
Молодость — быстротекущее время
Старость — мимотекущее время
Вечность — всетекущее время, но вечности нет без смерти, а пришли Последние времена а пришла смерть моя...
Ардвисура Анахита возьми меня!
Ай! в арчовой алычовой гранатовой яблоневой виш¬невой вешней бархатистой парчовой роще пчела собирает мед, змея собирает яд, а я собираю нагую кость и воспоминаю Первые Времена
И я был млад млад яр ал все пятнадцать веков и тело молодое крутое служило мне на всех дорогах моих и только ступни мои от многих дорог моих были ветхи и роговатая желвь болозень мозоль покрывала ступ¬ни мои, но я прятал хранил ступни мои от людей, что¬бы не узнали лет моих.
       Долго журавль летает а мозолей не натирает.
      
       А я был вечный странник журавль земли земной а я был вечный пеший журавль и тело мое было младо а мозольчатые ступни прятал таил я от людей, как дерево таит кольца лет своих в стволе своем, чтобы не узнали меня, святого вечного Хызра-Ходжу.
Ибо печальна встреча тленного быстротечного чело¬века и Вечного Странника, как взгляд на древний могильный камень Бисутуна иль Таки-Бастана.

Но вот пришли Последние Времена и тут я стал нежданно буйно смертно страшно гибло дряхлеть стареть мелеть костенеть и стала дряхлеть черстветь вечномладая кочевая персть плоть моя.
И наступила явилась кость моя.
И все тело мое покрылось мокрыми водяными сукровичными кровяными мозолями.
И все тело мое стало как моя тайная ступня
И пришли Последние Времена и стала гореть тлеть как солончак страждущая плоть моя
И даже от ветра страждет болит чуткое болезное тело мое, кожа древних ломких тибетских пергаментов моя...
И скоро скоро скоро смерть моя...
И стали тлеть гореть мои младые веющие девственные изумрудные волны шелка и на них нашла шелко¬вая жемчужная ройная рвотная моль тля
        Аллах охрани меня!..
...Святой текучий Хызр но когда ты явился в мир -  еще не было ни Пророка ни Вестника ни Аллаха...  Ни звездной Книги Бытия Его!

...Поэт! мы пили наше вино еще до появленья виноградной лозы на земле... да...
Но вот пришли Последние Времена...
Поэт, и прошлой ночью, когда ты с друзьями спод¬вижниками жег и ставил костер на ночном брегу реки Сорбо и жарил хлеб, рыбу, осетинский сыр и пил вино первых «изабелл», и я Хызр-Ходжа сидел неподалеку от костра на пне сарматской сосны и глядел на вас и там была семья.
 Матерь Анастасия. Отец Иоанн-Иван. Сын отрок Кирилл-Иоанн. Дщерь отроковица Ненила-Малина-Русь.
И они были язычники безбожники и поклонялись не Богу, а вину, которое иссякало, костру, который угасал, ночной реке, которая усыхала, небесной звезде, что готовилась рассыпаться, упасть...
И они поклонялись не вечному Богу, а тленному животу телу своему.
       И они были пианы на брегу.

И отец Иоанн-Иван сквернословил и пил без меры вино первых терпких мятныхвиноградов «изабелл» а потом пошел пианый в заводь реки Сорбо и богохульствовал и сказал: «Я пойду по волнам немокренно как Христос», но вера его неглубока была, река глубже веры его была и он поник остался навек в волнах глубях реки.
И пианый отрок Кирилл-Иоанн пиано сонно наго являлся матери своей Анастасии и преступал и домо¬гался ея и хотел познать лоно ее из которого явился, но она отстранила его.

       Тогда один из мужей по имени Иосиф-бес взял от костра горящую головню и сказал блудному отроку:
      «Ты пил много вина, теперь съешь горячего хлеба и не восхочешь матери своей, которая вскормила тебя. И не восхочешь вернуться вспять в лоно ее».
И Кирилл-Иоанн взял огнистую головню как огнен¬ный хлеб в слепые пьяные уста свои и забыл отошел от матери своей.

 И матерь Анастасия возопила пиано на бреге ночном:
— Моя дщерь возлюбленная Ненила-Малина отроковица! Моя дщерь дева нетронутая девственница тай¬ная! и зачем ей девственность ее когда грядет Последняя Война? когда пришли Последние Времена?..
 Дочь моя! пойди с мужами со всеми в прибрежные туранги ивы травы алычи камыши и там отведай великую сла¬дость сласть телесную соитья содроганья бытия!
         Жизнь женщины — это много ночей и много мужей, а у тебя будет много мужей, а ночь одна, ибо пришли Последние Времена...

        И девственница отроковица Ненила-Малина бежала от костра, но пианые мужи бежали за ней вслед и на бегу раздевали снимали сдирали с нея веющие одежды ея и она стала нага и она была телом бела бела бела как чайка моря Тетис и ягодицы ея нагие нетронутые были как чайки белые и пианые мужи поссорились из-за девственности ее, но потом отдали Иосифу-бесу девственность ее и он был первым мужем ее, а потом другие поочередно настигали и совлекали в хладный ночной прибрежный нежный перламутровый предательский песок, а потом усладившись насытившись оставили ее и вернулись к костру, где была мать ее.
        И было десять мужей.
        И одна дева.
        И одна жена.
        И одна девственность ея.

        Царь Бахрам-Гур!
        А у тебя было десять жен.
        И де¬сять коней.
        И десять стрел.
        И десять ланей.
Но пришли Последние Времена.
И пришла иная охота. И пришли иные охоты. Да!..

Тогда Ненила-Малина вошла в реку, которая взяла пианого отца ее, и омылась.
И когда плыла, шептала: «Я рыба».
А потом вышла на берег и пошла к снежной горе Фан-Рамит и влезла на вершину горы, где в вечноснежных колыбелях лежали снежные барсы.
И когда взошла, увидела вдали костер, где пианые мужи были и мать Анастасия ее.
И когда взошла на вершину горы Фан-Рамит и увидела внизу костер и пианых язычников разгульных мужей и мать свою, не захотела возвращаться к ним, на землю их.
И когда взошла на гору, вспомнила, как настигали ее и девье лоно ее расхитили как кудрявое гнездо малиновки пианые мужи веселые темные бесы первые и последние и называли ее чайкой за ее белое нагое раздольное непочатое яблоневое тело ее, за белые яго¬дицы бегущие ее.

И вспомнила и сказала: «Я чайка. Я птица».
И вспомнила, что была чайкой моря Тетис.
И как птица с горы бросилась снялась в небеса ступила сошла пошла в небесах над горами Фан-Рамит, потому что пошел Большой Хрустальный Ветр-Корабль с Хиссарских чародейных хребтов блаженных и Ветр вспомнил Ненилу чайку свою и он не дал Нениле-Малине пасть а легко закрутил ее взял и понес над горами Фан-Рамит и орлы могильники сторонились ее, хотя нарушала владенья их.
    ...Да!..

     В раю шел снег в аду была весна... да...
     В раю был ад в аду был рай... 
     Айя! ай! пришли Пос¬ледние Времена...
     Где рай? где ад? где земля? где небеса?

      И Ненила-Малина шла в небесах и поэт шел за
Ней.
      И пришел на Русь.
      И видел — в русском поле в суздальском ополье Бес ворон ел кость Руси
      Гляди — голой кости и пес не гложет
      Гляди — от голой кости и ворон вран декабрьский адов в поле снежном лютом отлетал не брал
Бес! Оставь кость... И что тебе она, егда она бедна гола?

Что тебе кость егда плоть изшла?
Что тебе кость егда ты победил сатана?

Но бес ел кость, чтобы не осталось и кости сего малого следа...
Но бес ел кость и трупный вялый змеиный язык его летал лизал и кость точил сокрушал дотла
Айда!..
      
       А Ангро-Манью ветхий слезный а древний демон Зла дэв печальных зороастрийцев являлся на горе Фан-Рамит, где лежал вечный снег, а в снегу, как в колыбели, лежали снежные барсы ирбисы, и превращался в огненного пламенного Иблиса Шайтана грядущих близких мусульман!
      Айя! Шайдилла! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!
      Аллах велик а человек нищ лжив мал!
      Ля Илляха иль Аллаху Мухаммад Ра-суль Улла!..
      И новорожденный Иблис шел в нетронутых вечных альпийских снегах и от него шел огонь и снега таяли под когтистыми ногами лапами его и таяли сокровенные небесные колыбели лежанки и снежные барсы тонули текли смирялись в огненной снежной воде реке и тонули слепыши молочные барсы щенки и это были первые жертвы Иблиса...

       И там на горе Фан-Рамит росла одинокая тяньшаньская цаган-монгольская ель...
       И она видела...
       И ель всю ночь крича, кляня, чудя, противясь — в  сову чудовищную к утру обратилась... да...

        В раю шел снег в аду была весна... айя...

       Ай Бахрам-Гур Сасанид ай Шахиншах царь царей Бяхрам-Чубин Святый а где кость твоя? иль в огне Иблиса Шайтана изшла? а где охота твоя? иль забы-ась навека? Иль летит лишь та ель-сова?..
       Нет!

       Вот летит десять убойных нагих тесных душных долгих стрел!
       Вот летит стая смертных стрел!..
       И где их гнезда?..
       А их гнезда — лань, кабан, пес, конь, козел... и человек!..

       Вот бежит на бегу издыхая извергая изникая исте¬кая кровяной рудой десять раскидистых бесконечных распластанных от горы до горы волчьих гонных гнев¬ных псов псов псов!
       И они обгоняют обходят стрелы что летят визжат отстают над ними... да!..

       Вот летит по горам по ущельям фан-ягнобским фан-рамитским десять нагих хафаджийских ахалтекинских  стрелоподобных  выхолощенных  обреченных коней скопцов жеребцов
       И они пенно слепо блудно шало хмельно обходят обгоняют ланей газелей бухарских дымчатых оленей и зеленых мшистых мутных вздыбленных архаров коз¬лов кабанов и не могут остановить гонкие безумные обреченные ноги свои и уходят с обрывов в ледовые волны хребты реки Сорбо но и в ледовых волнах бегут мчатся мятутся ноги их
        И!.. Ий!.. Смерть-река кипящая берет топит ноги

        Но река Сорбо уходит под землю в недра Фан-Ягноб горы и только чрез полфарсанга наскальными гибельными водопадами выходит из горы Фан-Рамит и уходят кони под землю в пенной реке но их морды блаженные пенные и пена их ликов боле пены беше¬ной реки... Ииииии...
        И пена их морд  ртов превышает пену реки...

        И рыбы  ручьевые хрустальные крапчатые форели входя в водопадах реки Сорбо под  гору Фан-Ягноб не выходят в водопадах горы Фан-Рамит, а теряются блуждают слепнут под землей, под долгой долгой долгой горой, а кони святые охотничьи кони охоты Бахрам-Гура царя царей выходят невинные нетронутые пройдя минуя подземные глухие водяные пути и свято плещутся в водопадах волнопадах выходящих из горы Фан-Рамит!..

        Ибо пена их царских ртов морд святых превосхо¬дит пену Сорбо реки, ибо пена их жизни превосхо¬дит пену подземной реки смерти... да!.. Айя!..
        Царь Бахрам-Гур Сасанид! святы бессмертны стре¬лы псы кони жены охоты твои!... Йездигирт! Йирт!.. Йи!..
Вот скачут мечут на нагих шелковых конях четверо¬ногих постелях десять нагих блаженных блудных медо¬во уязвленных удоволенных царем жен жен жен!..
Царь побереги пощади свои несметные семена царя свои зерна свои жемчужные избыточные урожаи!..
Царь зачем златые семена златые монеты динарии рабам неистово даришь расточаешь разбрасываешь швыряешь?
Царь как горная река неистовствуешь?
Царь гу¬ляешь?
Царь умираешь?
Царь в раба претворяешься?

Нет!..
Не щадит!..
Не бережет!..
    
        И тонут жены кони лани стрелы псы шиповники ущелья реки горы в половодье царских урожаев!
        Царь! пусть жены рабыни разъятые раскрытые рас¬пахнутые до медового алмазного пупка скачущие ярые царей царевичей цариц рождают!
Пусть будет народ царей коней а не народ рабов баранов! Айя!

Царь Бахрам-Гур Сасанид! Царь царей! Летит твоя охота по этим путям и тем, по аду и по раю!
И пыль загробных адовых путей в небесах пыль звездная августовская звездопадная пыль млечных охотничьих путей гуляет оседает опускается на бренную землю и на бренные скоротечные очи наши...
Царь, гуляешь? Царь, сыплешь палыми звезд’ами?
Царь! Пыль от тех земных пьяных царских охот поднялась восстала навеки в небеса и стала Млечным Путем...
Да!..
Айя!.. И в ночах вечная она жалит скоротечную ду¬шу, жалит скоротечную жизнь, жалит скоротечные очи поэта!.. очи моя!..
Йа!..

      ...Но!
Но царь ты устал.
И сошел с коня
Бахрам-Гур Сасанид Шахиншах, ты устал от охот, от псов, от коней, от жен, от газелей, от стрел устал устал устал
И сошел с коня
И в ущелье Рамит-Ситора-Звезда стала охота твоя и там у реки зеркальной насквозь хрустальной до са¬мого дна реки Сиемы постелили на песчаных жемчуж¬ных отмелях византийские фригийские лесбийские ков¬ры и румские лебединые родосские круглые подушки с запахом корицы и мяты и шелковые китайские одея¬ла твои и ты возлег на одеяла и спал и цветущие кусты древовидной дикой жимолости и кудрявой снежной алычи тихо осыпали невинные кроткие цветы на спя¬щее младое крутое тело твое и на лицо огненное двад¬цатилетнее твое на лицо царя
И древовидная жимолость и скоротечная скоромлечная алыча кротко неслышно нежно роняли сыпали лепестки ласковые на тебя
И ты спал у реки вешней два дня и был наг наг ибо после потных охот не было сил у тебя накрыться шел¬ковыми одеялами и огонь младого хмельного яблоне¬вого тела шел от тебя и согревал тебя и мешал не да¬вал опасной прохладе реки остудить тебя...

И была тишина над сном царя и даже орел-ягнятник бородач над царем не летал не бродил в небесах а сон царя оберегал сидя у спящих ног царя и смирив необузданные необъятные когти кривые извилистые по¬громные своя...
Но!

Но в ярых румских рубиновых лакомых пуховых несметных спелых персиковых одеялах волнах ле¬жали томились вились жадно дыша две жены близ царя.
И одна была Азада.
И она была телом медная.
А вторая была Дилором.
И она была телом золотая.
И они были родные сестры.
А их отец был ярый древний лучник палач воин Науфаль-Халиль-Султан-Зульфикар. И он любил войны!, ибо в войнах многих жен добывал окроплял сед¬лал.

И он говорил: «От войн сладкие медовые густые дщери и сыны родятся, ибо испуганное невольное семя бежит как загнанный обреченный зверь и оттого сладит и восходит сильней.
Царь, от войн имперья-зверь сильней!..
Царь, там жизнь бьет, как родник, где рядом смерть-ледник...»
И дарил царю для неизведанных утех-охот крутых разноязычных разнотелых дочерей!..

И Азада имела много имен и царь звал ее Азада-Стрела, потому что была быстра и певуча и стройна и люта и страшна как монгольская тайная заспинная засадная хищная бессонная стрела...
И царь ее звал Азада-Рысь, потому что рысьи степные шалые беглые волчьих изумрудов глаза были у нее а ноги спелые сахарные ненасытные буйные бурные безумные вкрадчивые медновласые неслышно ступали у нее...
И царь звал ее Азада-Гюрза, Азада-Агама, Азада-Оса, потому что была гибка извилиста безумна в ноч¬ных и дневных соитьях как гималайская агама-змея, как хлесткая молниевидная переспелая скорпионова змея-гюрза...

И она была тягуча текуча как прутья ивы у ручья
И она была неверна как вешний новорожденный кудрявый мутный бегущий с гор ручей, что капризно своенравно меняет русла и лона свои.
И она меняла ложа и постели и одеяла древних ца¬рей-владык, но тут на ложе Бахрам-Гура на младых одеялах и яростных звериных гонных бессонных посте¬лях его остановилось и застряло осиное змеиное иво¬вое рысье тело ее и стреловидная жизнь ее полегла в одеялах царя.

И она была текла билась вилась скользила виляла витала металась в соитьях с царем как капризный неверный ручей и царь не мог насытиться ей и укро¬тить ее и забыть ее.
И возил ее в одеялах в кочевых сладких постелях своих.

И она как змея жалила как оса кусала жгла как рысь грызла тело царя и он был весь как медведь иль человек застрявший в разъяренном распаленном раз¬ворошенном пчельнике но не мог бежать и забыть меды ее.
Ибо в постелях в волнах одеял с ним была летящая щекочущая стрела, и грызущая рысь, и жалящая змея, и обжигающая оса и неверный хладный ручей нес в измятых неистовых избитых одеялах его воды бешеныя своя.

И Азада-Агама свистела, как суслик-тарбаган, как стрела, и визжала как рысь и мучила мяла лизала ло¬мала душила давила доила царя, как в давильнях давят виноград, и вино соитья вязко шло и царя насмерть всласть дурманило туманило брало... О!..
И с Азадой царь воспоминал, как был агамой, как был гюрзой, как был рысью, как был осой...
И царь любил ее как змея любит яд! да! Айя!
Яйя!.. яй!..
И Бахрам-Гур Сасанид Шахиншах Царь Династии Сасанидов любил и алкал Азаду-Ад и не мог оставить ее...

А вторая жена в ночных одеялах постелях забвенных блаженных была Дилором-Чанги.
И царь звал ее Дилором-Лань! Дилором-Газель! ибо у нее были слезные полноводные очи лани что плещут¬ся переливаются чрез тесные веки, но никак не рас¬плещутся а сохраняются печально печально печально и у нее были печальные очи лани которую извечно стре¬ла нагоняет нагоняет нагоняет настигает... Вот она!..

И у нее были дымчатые лазурные очи древлих согдианок иль моавитянок.
И царь звал ее Дилором-Камыш! Дилором-Бамбук! ибо была бела и чиста и пряма как младой певучий сквозной шелковый девственный бамбук иль камыш в устьях Герируда иль Джайхуна
И она была тихая медленная густоногая солнцеволосая согдианка с лазоревыми сонными извечно дремными загробными запредельными очами кладезями (куда глядят? кого хотят? кому, бездонные, сияют? обе¬щают?).
       И у нее была головка как у змеи малая точеная маковая бредовая а каждая грудь сахарная тучная снежная с малиновой персиковой косточкой-зерном-еоском была боле головы ее и царь брал нежно млечно её грудиеев руки в грубые охотничьи ладони в персты неистовые длинные жадные мускулистые медвежьи каменные свои и не хватало ему перстов и рук и его руки и ладони и персты тяжко гибло уставали дрожали от этих избыточных целомудренных живых девьих не¬тронутых урожаев...
И не мог он обнять объять охватить груди пло¬ды дыни тыквы хивинские неохватные сии... Йии… иии...
        Айя!..
         
        Царь и ты два дня бездонно колодезно беспробудно беспутно спал спал спал... И не алкал во снах...
Но!..

Царь! и ты пробуждался младой ярый напоённый чрез два дня дня дня и за то время кусты древовидной жимолости и жемчужной кудрявой алычи осыпали ле¬пестки палые на тебя на одеяла твои на жен бессонных готовых твоих.
И сонная охота твоя была свято погребена под па¬лыми цветами лепестками.
О умереть заснуть бы навека под палыми тихими неслышными ласковыми цветами лепестками!..
О постели мои погребены забыты заметены под па¬лыми жемчужными цветами! айя!..

Но где жены мои?
Азада-Агама! Азада-Рысь! Азада-Стрела! Азада-Оса!..
Потешь меня в утренних лепестковых незамутнен¬ных чистых как волны реки Сиёмы одеялах одеялах одеялах!..
Ийя-я!.. Помоги мне Ахура-Мазда! укрепи утренний ствол камень мой! отойди от меня Ангро-Манью!

И царь Бахрам-Гур Сасанид вставал в одеялах и брал бухарскую тяжкую камчу-плеть с золотым визг¬ливым серповидным наконечником и хлестал резал вызывал ярил Азаду-Агаму в ранних одеялах.
И она ползла к нему как рысь как гюрза как гима¬лайская агама.

И царь шептал ронял пенные слова как жимолость и алыча неслышно лепестки роняла:
— Да!.. Жена должна ходить ползать на четырех руках ногах лапах как рысь бессловесная иль снежный стелющийся барс!
И только такая дикая жена лакома! Ибо жена ближе к земле, а муж — к небесам!
И так будет в веках!
А когда жена встанет восстанет — тогда муж сгинет зачахнет!..

Да!.. Жена великий колодезь бездонный тайный! жена — древляя тайна! и она должна таиться за сте¬нами, за глухими паранджами, чадрами, слепыми платками, кибитками, мужами! и не иссякнуть запеча¬танному колодезю и не обнажиться тайне, как зародышу в утробе согревающей питающей! и жена — ловушка яма охотничья — и в нее каждый муж охотник зверь тайно сладко обрывается проваливается утопает!
Блажен колодезь!
Блаженна жена-рысь грядущая ползущая раба пред мужем повелителем на четырех покорных льстивых лапах!
Блаженна жена тайна ловушка охотничья крутая безысходная западня святая мужей яма яма яма...

И царь шептал опуская роняя жгучую судорож¬ную огненную как горящий кизяк камчу на нагое пол¬зущее уготованное разъяренное прекрасное тело Азады-Агамы:
— И после первого соитья жена должна навсегда отходить от мужа с замесом со плодом во чреве яростно зачатым! айя!
И у жены есть одна ночь — ночь святой завязи! ночь святого крутого зачатья!
И нет других ночей у жены! А у мужа много жен и много ночей зачатья!
Но!
Азада-Агама что так долго вьешься визжишь ползешь ублажаешь томишь тратишь ты меня в моих царских одеялах?
И столько жен и одеял сменил я, а тебя не изго¬няю...
    
 
       И царь шептал сокрушенно в шелковых волнах
одеялах:
— Жена должна любить! рождать! и хоронить! И Бога блюсти!..
        И нет иных путей у жены!
А иные пути грешны и в ад ведут раздольные гул¬ливые они!..
Азада-Рысь Азада-Стрела Азада-Агама и что в тебе плод не завязывается не сотворяется не совершается?
И что ты только любишь соитье а царя мне не рождаещь?               

...И царь страдал и бросал напрасную огненную кам¬чу в бескрайние бесплодные одеяла и она шипела остывала в одеялах как горящая ветвь головня шипящая ореховая ввергнутая брошенная в ледяную горную реку реку реку.
И царь отходил остывал как камча как ветвь огнен¬ная палящая как звезда падающая в ледяной реке
И тоскливо стало царю от Азады-Агамы и терпкого неурожайного ненасытного тела нагого ее.
И тогда глядел он на Дилором-Лань! на Дилором-Газель! Дилором-Бамбук! Дилором-Камыш возлюблен¬ную свою!
О Ахура-Мазда! о бог Зардушт зороастрийский мой! ой!
И глядя взирая на Дилором-Камыш царь ярился распалялся!.. 
Кассандра! Уссандра! айя!.. Ксеркс! Артаксеркс!.. Дуккан-Дауд!.. Цари, помогите мне!..

И раздевая донага груди лона лядвии Дилором-Бамбук он наливался рушился на нея упадал как волк со скал шахристанских на лань...
- Хатшепсут! Дадидри Ассирийский, помоги мне! иль с древлих пирамид Хе¬опса разбей развей меня об эфиопские зубчатые зуба¬стые глыбы камни валуны...
О Ватофрадат-царь!.. Вахубарз-Парс-царь!.. Артахшатр-царь! Помогите мне! Поднимите с земли мое древо цветущее палое, мой ствол!.. О...

И обнимая обвивая раздетые губы груди лядвии Дилором-Лани и припадая прилегая прилепляясь к лону ее — он враз вмиг хладел опадал стволом и утра¬чивал ярость крепость фаллоса-ствола.
- О Ахура-Мазда! о бог Зардушт! и что любовь не¬мощна! и как вода ствол мой стал, когда я возлег на нагую мою Дилором-Лань?..
О царь Вахубарз-Парс! Помоги мне!.. Кто, кто ру¬бит валит цветущее вешнее древо довременным варвар¬ским топором саранчовых наползающих набегающих степных звериных эфталитов племен?
       И что похоть необъятна бесконечна и ствол мой как камень, когда Азады-Стрелы касаюсь?..
       О!
      
       О Дилором-Газель дева была и девственность един¬ственная защита ограда стена ее была...
О гонный царь Бахрам пробивался продирался пробирался чрез любые заросли чрез любые лона гнезда пядвии а здесь сокрушался и не мог пройти чрез дев¬ственность Дилором-Лани.
И во всех женах и девах были гнезда ему и стволу алчущему его а здесь не было.

И тогда царь Бахрам-Гур Шахиншах всех миров и всех охот и всех человеков и всех жен брал в губы в зубы свои губы и зубы и груди и соски персиковые Ди¬лором-Лани а телом соплетался и метал в лоно Азады-Агамы и кричал стенал:
- Дилором-Лань ты родишь мне царя, потому что я беру обвиваю как дикий виноград тебя я мечу в тебя семян водопад я сокрушаю девственность стену твою я лечу рвусь мчусь чрез мраморные первозданные нетро¬нутые лядвии твоя твоя твоя...   
Дилером, где девья кровь твоя?.. Айя!..
Где зерна гранатовые что радостно текут по алчущим разбуженным ногам?..

Но она шептала ему:
— Нет царь! Ты не расколол не разбудил не от¬крыл гранат!
И не текут рубиновые зерна по моим беломраморным живомраморным ногам.
 Я не рожу тебе царя! и невредима и не шатнулась не пала стена дев¬ственность моя! и ты терзаешь мучишь меня а мечешь семена в лоно неурожайное Азады-Рыси старшей се¬стры моей родной!..
Сестра моя Азада-Агама! я люблю тебя, но боле я люблю царя!..    
Но!..
Царь я не рожу тебе царя.
Царь не для тебя девственность моя.
Не суждена тебе девья плева пелена моя...
И ты святой изумрудный Паук, что ловит пеленает изумруд¬ных блаженных мух в иных паутинах сетях пеленах!..
 И я муха не твоя...
Но!..
Царь я люблю тебя.

И Бахрам-Гур, царь Имперьи тосковал.
И брошенный Трон Златой Имперьи необъятных Сасанидов воспоминал.
И тут!

И тут на третий день на ущелье Рамит-Ситора-Звезда пошли вешние вольные неохватные лепетливые говорливые ветры ветерки с хребтов Коктау и с озера Каракуль-Катта.
 
        О ветры Коктау!
И они принесли понесли нанесли на ущелье свя¬тых перелетных вешних птиц золотистых и серебристых и изумрудных щурков и царских пятнистых удодов и арчовых дубоносов.

И тут на ущелье Рамит-Ситора-Звезда пошли потя¬нули вешние необъятные сладимые ветры с хребтов Каратау и они принесли белобрюхих и черных стри¬жей и сизых и белоспинных скалистых диких голу¬бей и райских длиннохвостых мухоловок и пеночек и певчих славок и синих лазоревых каменных дроз¬дов...

И тут на ущелье Рамит-Ситора-Звезда пошли хладноснежные ветры с хребтов Чалтау и Хирманджоу и Хазратишох и они принесли хохлатую чернеть и свиязь и чирка и лебедя-кликуна и индийскую камышовку и лесного конька и садовую овсянку и сыр-дарьинского ремеза и тяньшаньского крапивника и скалистого поползня и краснокрылого стенолаза...

И хладный великий Ветр с Заалайского Алатау принес снежного грифа и черного грифа и болотного луня и скопу и орла-бородача и орла-ягнятника и  орла-могильника.
И хладный Ветр Заалайского Алатау принес высо¬кородного высокогорного орла-могильника и он встал над ущельем Рамит-Ситора-Звезда и чуял и ждал средь райского несметного многостайного птичьего летучего неоглядного певучего родящего стада.

       Чует муха, где струп, чует ворон, где труп... да!..

Но неоглядные певучие трескучие стаи веяли средь цветущих алычей миндалей шиповников жимолости урюков груш яблонь и осыпали лепестки летучие не¬объятные белопенными ливнями дождями.
      И лепестковые ливни витали летали и ущелье Рамит-Ситора-Звезда заносили погребали заметали    
И стаи вешних птиц летали над коврами одеялами3 постелями Бахрам-Гура Сасанида и над Азадой-Рысью и Дилором-Ланыо летали витали пели дышали уповали.
       И метели блаженных веющих лепестков летали ви¬тали

       Но хладный заалайский орел-могильник стоял ждал над ущельем.

…Царь Бахрам-Гур Сасанид! гляди уж над тобой над младой ярой жизнью твоей уж несметный необъятный высокородный орел-могильник стоит!
Царь! но текут твои блаженные волны шелковые одеяла псы кони стрелы охоты жены твои!.. Йездигирт!
Йирт!..
Но!

Но прокисает вянет горчит в торсуках-кувшинах и кумыс монгольских младых скуластых волконогих донебесных роскошных кобылиц!..
Но!
Царь!
Ты!
В одеялах необузданно неоглядно дремно свято алчно хищно лежишь!..
Гляди, царь, в волнах одеял не утони!
Но! Но! Но!.. Йо!..

Но!

Весной даже хрупкая летучая лазоревая стрекозка мечтает грезит об ослином фаллосе стволе! йе!

И царь нагой в одеялах лежит и Азада-Агама и Дилором вьются у тела его.
И у дутара две струны и они звенят поют когда меж ними ходит бродит кочует палец перст бегучий певца!
Азада-Рысь и Дилором-Газель две родные сестры — две струны дутара а меж ними как перст, ходит ищет рыщет свищет царь, и они звенят...

Царь! Гляди по телу твоему ползут роятся роются скитаются вешние ярые мухи и пчелы и муравьи
Царь! Гляди — над телом твоим летают райские мухоловки и индийские камышовки и павлиньи удоды и хотят собрать пчел и мух и муравьев с тела твоего, но Азада-Гюрза не дает им и гонит отстраняет отме¬тает их.
И Азада-Агама не дает птицам а гладит мнет тело Царя и сметает свергает с него муравьев и мух и пчел.
И от нее от перстов змеиных ее идет телесное лас¬кание сияние забвенье на царя и царь блаженно засы¬пает замирает.

И тогда Азада берет рыжего ражего ярого буйноногого муравья, и приставляет к сонному фаллосу стволу Бахрама и царь просыпаясь от блаженной муки сон¬но гонно терпко кличет Азаду-Рысь и окропляет убла¬жает ея разъяренным вечноужаленным стволом-фаллосом, а потом отходит отползает, как осенняя квелая заснеженная пчела муха, смиряется, но Азада-Гюрза нового муравья на него напускает.

Царь, неисчислимы сладимы муравьи земли!
Иль не знаешь?
Царь Бахрам-Гур Сасанид! Шахиншах! иль не зна¬ешь что на всех дорогах тропах твоей Империи уже уж готовятся ярятся враги Империи массагеты, турки, китайцы, индусы, арабы?

…Я царь! Я Шахиншах-Чубин Имперьи Сасанидов неоглядной!    
Я знаю!
Но!

Но пусть снимут со всех границ моей Имперьи со всех дорог и тайных троп пусть снимут кровавые бес¬сонные мои заставы!
Пусть на всех дорогах тропах расстелют празд¬ничные обильные застолья-дастарханы!
И не поперек дорог краткие застолья пусть готовят а вдоль дорог долгие дастарханы!
Пусть там певцы и ивовые плясуньи пляшут и иг¬рают и пришельцам уступают услаждая!
Пусть режут каракулевых первобарашков!
Пусть вина мидийские пехлевийские парфянские селевкидские хузистанские отворяют разливают щедро бредово вкушают пьяными перстами проливают...
Пусть пекут в златых танурах-печах златые кунжут¬ные лепешки пышущие самаркандские и самбусы бу¬харские!
Пусть дороги засыпают ранними розами астрабадскими...
Пусть и други и враги вешние дни скоротечные воз¬любят провожают празднуют!
Разве весной враги бывают?
Разве весной кровь человеков проливают?

О Ахура-Мазда! Бог мой!
Сегодня я на всех дорогах тропах моей необъятной сладкой Имперьи Сасанидов всех несметных врагов друзей принимаю угощаю одаряю ублажаю!         
Я царь не войн и кровопролитья, а я царь винопролитья а я царь хмельных скоротечных пиров празд¬ников! Айя!..
Я пьяный пьяный неоглядный царь и моя Имперья неоглядно пьяная хмельная!
 Я голова, а имперья —-тело.
 Голова пьяная — тело пьяное....
А иначе все империи не стоят и одного рыжего муравья, что в моем стволе-фаллосе гневно рьяно пьяно застрял...

И царь рыдал от счастья.
А сказано: «Блаженны плачущие, ибо утешатся».
И царь утешался...
Но орел-могильник витал стоял над его головой пианой, над его пиаными женами, конями, стрелами, оде¬ялами...
Но!..

 Воспомним дни как волны в бурю набегаю¬щие!..
 Царь, воспомним дни грядущие непроглядные...

В раю шел снег в аду была весна...

И поэт шел с нагой костью ветхою в руках по вет¬хому берегу реки Сорбо, а вокруг были Последние Времена...

Царь, иль в моих руках кость плакучая текучая твоя?..
И поэт шел с нагой костью в плачущих руках а над ним шла как чайка Ненила-Малина-Русь в небесах в горах
И на пне сарматской сосны сидел ветхий ветхоза¬ветный Хызр-Ходжа в дряхлых тленных изумрудных византийских страждущих шелках шелках шелках

Ай сладки вы Последние времена!
Ай гуляй! дави! пей! убивай! разоряй! сокрушай! у исхода! у обрыва! у пропасти! у конца! Айя! айда!..
    
       Но Хызр-Ходжа рыдал.
       Но поэт с костью в руках рыдал.
       Но Ненила-Малина рыдала шествуя в небесах в фанрамитских горах.
      
        И!
И орел-могильник витал стоял над ущельем Рамит-Ситора-Звезда.
И орел-могильник чуял ждал над пианым Бахрам-Гуром Сасанидом и над пиаными женами конями газе¬лями стрелами псами одеялами его.
 
        Царь, пора?
        Царь вставай от одеял!

    Скоро скоро скоро по всем тленным пыльным смертным дорогам твоей Имперьи арабы корейшиты понесут Огненную Вечную Книгу и от Нее навек бежит твой бедный бог Ахура-Мазда и Заратуштра! Аушья! аушья! аушья!
Скоро скоро погромный пророк мусульманской свя¬той резни войны Кутайба ибн Муслим придет на доро¬ги Имперьи и в одной руке его будет Книга а в другой дамасская необъятная сабля со святыми сурами пись¬менами аятами!

И кто не поклонится Книге — поклонится сабле! айя!
И кто не возьмет в душу слова Аллаха — в того войдет неслышно разрывная дамасская сабля с огнен¬ными письменами сурами Корана!
Алиф! Лам! Мим!
Бисмиллои Рахмони Рахим! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! У! Уй!..
И если народ не возьмет в душу в жизнь извечную в судьбу свою Книгу Аллаха — то он возьмет в тело свое погромную святую дамасскую корейшитскую аравийскую кишащую змеиную саблю с вечными кровотекущими живыми обагренными письменами-аятами.   
Воистину будет так!

И самая вечная сладкая Книга — Книга написан¬ная вырезанная на мечах ножах стрелах саблях пулях бомбах
И книга сия вечна и вечно человеки сию Книгу чи¬тают и внимают ей.
И такие книги писали на бычьих шкурах и на пергаментах и на саблях и на мечах и на пулях и на атомных бомбах, что еще таят письмена последние тайные непрочитанные свои.
И бес объял победил целые народы — и потому ро¬дились безумные всенародные всеобщие поголовные бомбы.
И!..

Царь Бахрам-Гур дальный веселый хмельной див¬ный охотник! пора! вставай от одеял!
Пора! царь! дитя! Еще далеки Последние Времена! и их тебе не увидать, царь!
Гляди — твои вазиры, твои военачальники твои во¬ины слуги нукеры во главе с главным военачальником Имперьи Науфаль-Халиль-Султан-Зульфикаром при¬шли от столицы Имперьи Персеполя и принесли на трех  верблюдах-дромадерах древний златой Трон Имперьи на четырех златых львиных лапах!
Гляди — они поставили Златой Трон в твои испу¬ганные притихшие одеяла!
Царь вернись на Трон от безумных погибельных пьяных младых косых охот!
Царь вернись на Трон! царь тебя кличет твоя не¬объятная Имперья-Сирота!
Тебя алчет твой необъятный сирота-сосунок-народ!
Царь тебя Династья ждет!
Царь оставь хладных коней псов ланей жен!
Тот кто совокупился с женщиной — с тем семь дун не говорит Бог!
Но одержимый объятый телесными сластьми царь уйти восстать от одеял от жен от псов от коней от га¬зелей не мог не мог не мог
О! Царь Кайхусрав! Царь Кайкубад!.. Где ваши династьи имперьи души черепа?.. Айя!..

       Всю ночь я брал в руки птицу райскую длинно¬хвостую мухоловку, чуял пальцами бьющееся вью¬щееся тельце.
       И она упокоилась улеглась в руках моих...


Поэт, уйдешь в небо... Уйду...

Всю ночь я брал в руки рыбу форель и чешуя ея жемчужна и нежна и сладко забвенно перстам моим как от приречного кроткого ветерка от нея...

Поэт, уйдешь в реку... Уйду…

Всю нощь я брал в руки каменную куницу и она смирялась вилась в моих руках и лелеяли ласкали утешали меня ее царские меха.

Поэт, уйдешь в землю... Уйду... Ууууу
А!

 А царь Бахрам-Гур Шахиншах раздольный в одея¬лах лежал.
 И над ним орел-могильник недвижим стоял чуял ждал уповал.
 И в одеялах пустынный Златой Трон Имперьи Сасанидов стоял на четырех львиных златых неистовых державных лапах.

 И в одеялах лежала близ царя Азада-Агама, Азада-Стрела, Азада-Гюрза, Азада-Рысь.
 И она была нага и открыта вся царю.

И в одеялах лежала близ царя девственница Дилором-Чанги, Дилером-Камыш, Дилором-Газель, Дилором-Бамбук.
И она была нага и открыта вся царю как каршинская белая степь что нельзя пройти ни пешком ни верхом ни рабом ни царем и девственность была не¬одолимой оградой стеной дувалом ее.
И она шептала чисто стройно и дыханье чистое родниковое нетронутое было у нее, ибо не пила вина и не курила анаши-конопли и не знала семени мужа она:
— Азада-Агама родная кровная сестра моя. Я люб¬лю тебя.
Но боле люблю я несужденного мне царя.
 
         А Азада-Агама шептала:
— Дилором-Чанги! родная сестра моя! я люблю тебя!
 Но стрела бьет лань! но гюрза жалит пьет цедит газель! но больная младая рысь грызет целебный са¬харистый бамбук и камыш!
Царь Фаридун! Царь Йим! Питиахш Папак! мои былые цари! где постели где одеяла где соплетались соединялись мы?
      Ай я вспоминаю я маюсь я визжу я вою от них!..
      Дилором-Чанги я люблю тебя но бойся но беги моей любви как газель гюрзы как лань стрелы!
Ибо остался в моих прощальных одиноких погре¬бальных неурожайных одеялах один царь один охот¬ник один Бахрам-Гур Сасанид!
О царь — в одеялах не утони!
         О Трон Златой Имперьи в шелках волнах одеялах в коврах в постелях бешеных не утони!
Ибо царские ночные неистовые одеяла колодези омуты Герируда Сырдарьи Амударьи бездонны глу¬боки и неумелые жены навек тонут в них в них в них как безрукие безногие пловцы!.. Йис!..

И у нее было дыханье палых болезных овец и клад¬бищенских трупоядных шакалов от многих поросских родосских хеттских мидийских перегоревших вин и от конопляной тьмовой анаши и от разнопахучих семян мужей царей

Смерть! подкаменный майский скорпион каракурт изнывающий от избытка наплыва могильного яда где таишься ты?
       Я пущу тебя смерть скорпион каракурт в одеяла
мои!      
       Я с тобой смерть!..

И тогда царь Бахрам-Гур воскричал восстонал вос¬стал воззвал приказал повелел из одеял.
И тогда царь сказал:
- Пусть на вечном Златом Троне Империи Сасанидов бушует живая скоротечная пагубная святая жизнь любовь а не сумеречная смерть а не погромная унылая мертвенная плесень моль тля Власть!   
Ибо власть — это всегда смерть! плеть! меч! яд! нож! стрела! 
Пусть бу¬дет Златой Трон как постель утех а не как палаческий помост а не как бездонный всенародный Саркофаг!
      Айя!

      И тогда воскричала Азада-Агама нага из одеял:
— Царь! давай обольем Трон Златой златых Сасанидов скоробегучим терпким живым веселым чело¬вечьим перламутром! жемчугом! серебром!
Царь! изольем на Златой Трон!
Царь! я б родила тебе царя да растратилась в чу¬жих постелях одеялах шелках коврах царях рабах!
Царь неплодная неурожайная я!
А!
Царь я люблю тебя!
Царь давай сойдемся сольемся зайдемся изольемся извергнем жемчужны млечны сладки беглы тунны семена на Златом Троне царь! царь!

И царь Бахрам-Гур повелел и рабы воины воздвиг¬ли запруду из гладких валунов бараньих лбов на зер¬кальной до дна хрустальной реке Сиёме.
И поставили в серебряные воды запруды Златой Трон и там на Троне Азада-Агама и царь соединялись маялись метали а потом сходили с Трона Сасанидов в прозрачные дивные льстивые благодатные щекочущие ледниковые воды воды воды и там омывались очища¬лись.

И царь сказал:
— Мы рыбы, Азада-Агама! И только чешуя от нас сребристая не опадает не уплывает.
И царь Бахрам-Гур повелел и рабы воины взяли из серебряной запруды Златой Трон и воздвигли его в белых сахарных ветвях столетней хиссарской чинары.
И воздвигли царя и Азаду-Агаму на Златой Трон и там они бились соединялись.

И царь сказал:
— Мы птицы, Азада-Агама. Только перья от нас лу¬чистые не сыплются не витают не опадают не летают.
И царь повелел и Златой Трон внесли в пещеры го¬ры Фан-Рамит и там во тьме царь и Азада как кро¬мешные летучие мыши как суслики-тарбаганы соеди¬нялись.

И царь сказал:
— Мы звери нор. Но где яростные когти и хвосты и волнистые вздыбленные сумасшедшие меха наши?
И Златой Трон вынесли из пещеры и поставили среди вешнего невинного ущелья Рамит-Ситора-Звезда
И стала тишь тишина.

Царь прошумело схлынуло семя твое как вешняя Сиёма-река?..

И Азада-Агама шептала:
— Царь я люблю тебя но не рожу тебе царя ни в водах ни в ветвях ни в пещерах ибо я неурожайная как обугленный прогорклый орех пустая... айя!

И Бахрам-Гур стенал и косился на Дилором-Чанги и томился недоступной как снежная Фан-Рамит-гора девственностью ее.
И Бахрам-Гур томился на Златом Троне с Азадой-Стрелой нагой и устал от нее и от колодезного пустын¬ного тела ее и грыз губы ее и груди ее и круглые как валуны окатыши шелковые атласные ноги ее а потом он сошел сполз с Златого Трона и стал в муке грызть золотые державные львиные лапы.
Да не давались они гневным горьким зубам младым его...
О!..
      
      Тогда голо наго тоскливо смутно стало царю.
      Тогда голо стало ему и в цветущих жимолостях алычах шиповниках грушах виноградах яблонях виш¬нях тополях турангах орехах чинарах

      Ай голо! ай тускло! ай смертно! ай пустынно! стало
      Ай младой царь и нашла на тебя печаль предмогильного шейха Хызр-Ходжи старца!
      Ай одиноко ай дико сиротливо отроку-царю и в ветущих деревах необъятно неоглядно лепестки родящих роняющих

И царь Бахрам-Гур глядел очами белесыми неви¬дящими ненавидящими обмелелыми
И затосковала душа его и тело его и скелет и все двести сорок восемь костей тайных составных его... (О Господь ужель нельзя было проще содеять сотворить человека? Хотя бы из двухсот сорока семи костей, ведь всякая болит!)

И окрест царя пели пели золотистые и изумрудные щурки и царские пятнистые удоды и арчовые дубоносы и райские длиннохвостые мухоловки и ферганские алмазные фазаны и лесные коньки и индийские дрозды и камышовки и тяньшаньские крапивники и краснокрылые стенолазы и иволги и соловьи рамитские, а не пела молчала непернатая непевучая скорбная душа царя.
И средь мириадов певчих хлопотливых стай не пела душа его.
И отовсюду глядели на царя соитья, совокупленья, соблазненья, совращенья, совпаденья и скорбно голо было ему.


И только глядел царь на орла-могильника и на орла-ягнятника и на орла-бородача.
И звал его:
— Орел-могильник мой последний друг! я царь Бах¬рам-Гур Сасанид Чубин Шахиншах мира царь необъ¬ятной Имперьи царь сотен племен и народов! орел-могильник я твой!
И в двадцать лет я вкусил несметных охот коней псов стрел кабанов жен!
И в двадцать лет я вкусил любовь!

Царь ты вкусил плоть, а не любовь!

И только смерть не вкусил я!
И только смерть осталась у меня!
И хочу ее испробовать вкусить я! Айя!
И только смерть — тайна для меня!
Смерть иди сюда! Смерть я зову тебя! Нас двое на земле — ты да я!
Орел-могильник орел стервятник орел бородач хочещь заживо отведать меня?
Эй слуги воины вознесите втащите на вершину снежную горы неприступной Фан-Рамит меня!
Там в снегах снежные барсы лежат!
Там они изорвут изгры¬зут охотника печального меня!..
       Ай царь Ашурбанипал! царь Аргишти! царь Дадидри!
царь Яссар!..
       Ай святые мертвецы, скоро буду с вами я!.. от этой жизни я устал устал устал...

Азада-Агама прощай неплодная возлюбленная моя.
Дилером-Камыш прощай возлюбленная несужденная нетронутая ненарушенная моя.
Мой арчовый иво¬вый островок средь пенных бешеных волн реки Кафирнихан! прощай! пусть волны не затопят не зальют не разнесут тебя! прощай!
Но!..
И!..

И тут!..

И тут царь увидел как два винторогих козла-нахчира встали на вершине горы Фан-Рамит.
И они чутко стояли там а потом весенние слепые темные кипучие кровяные игрища гоны течки начались у них и стали они метаться по горе а потом сошлись сшиблись совпали веселые тела их и понеслись понес¬лись неразлучно совокупно сцепившись насмерть напо¬следок упоенные влюбленные понеслись святые воль¬ные и с бездонного обрыва скалы фан-рамитской сошли сошли пошли сорвались.
Но и в воздухе послед¬нем не разлучались веселые вольные морды тела ноги души их! И божий двукозел над горами витал па¬рил!
И они пали насмерть в пропасти и пропасти стали последними постелями их!
Но успели они! Но успели они в небесах, а потом на землю полегли!
Так часто погибали в любовной схватке-истоме-по¬лете винторогие нахчиры-козлы.
И потому вырождалось вымирало мелело нищало святое летучее любовное стадо их!..

И царь Бахрам-Гур увидел их и сказал:
— Я хочу как козлы-нахчиры лететь! парить! витать! любить!..
 Я хочу умереть как они!
Азада-Агама! возлюбленная моя! ты со мной поле¬тишь?
Дилором-Камыш! возлюбленная моя! ты со мной полетишь?

..И Азада молчала как стрела которая не летит, как змея которая не ползет а спит.

И Дилором прошелестела как под ветром камыш прозвенела как под перстом забвенная струна:
 - Царь я полечу с тобой.

       И тогда царь понял кто его любил.
       Кто не мог разделить с ним любовь и жизнь а мог с ним смерть разделить вкусить.
       — Дилором-Камыш возлюбленная моя! ты со мной
полетишь!..

Но пока перемещали Златой Трон вместе с царем и Азадой свечерело повечерело в ущелье Рамит-Ситора-Звезда.
И от пустыни Кызыл-Кум пришла тюркская узбек¬ская уйгурская верблюжья засушливая луна
И от пустыни Кара-Кум пришла таджикская дожд¬ливая туманная печальная плакучая луна
И от пустыни Гоби пришла цаган-монгольская гря¬дущая победная кровавая луна
И от пустыни Такла-Макан пришла красная как яньаньская тыква китайская луна
А вместе с Красной Луной пришла ночь красного кабана красного волка нощь красной лани ночь крас¬ного ножа нощь красного убойного охотника стрелка.
А в ночь Красной Луны бойся самоубийства ибо Красная Луна бессонная темна хмельна дурна.
И от Красной Луны идут бредовые кровавые кровомутные кровоядные Времена! да!
И в Красную Луну кровоядные кровомутные мужи острей алчут ищут жен ибо полная луна мучит насы¬щает полнит сосуды жилы их! да!
А те мужи что не находят жен и не истратятся в них, те алчут жаждут убийств, чтобы утихла усмири¬лась понизилась сошла изшла кровь их... да...
Но!

Но над горой Фан-Рамит встала древнеперсидская зороастрийская звезда Тиштар Звезда Дождя Ангел Дождя.

Пророк Заратуштра! Пророк народов языков и им¬перий!
Тиштар — твоя возлюбленная звезда!
      Пророк но близок срок твой! Уже грядет на твои
народы и имперьи и языки пророк Пайгамбар Мухаммад!
И Он отнимет у тебя все твои народы и имперьи и языки!
И только звезда Тиштар останется у тебя!
И только звезды Тиштар не отнимет Он у тебя...
Прощай прощай прощай прощай...
И царь Бахрам-Гур Сасанид млад яр в очах поги¬бельный пожар жар жар жар!
И царь сказал дурея хмелея от Красной Луны:
— Дилором-Лань! Пришла ночь!
В эту нощь мы со¬вершим последнюю охоту на земле этой! а утром взой¬дем на гору Фан-Рамит и сойдясь обнявшись объяв друг друга полетим над землей возлюбленная моя!
Эй слуги воины охотники! готовьте гонных коней необузданных псов! берите стрелы и сабли копья и ножи!
В ночь Красной Кровавой Луны пусть будут крас¬ными рдяными кабаны-секачи тугайные олени лани газели киики волки винторогие нахчиры-козлы! Ииздигирт! Иии!
Пусть последняя моя охота по земле гранатовой рубиновой избыточной рекой бежит!
 
       И стали готовиться к охоте.

 В раю шел снег в аду была весна...

 И от Красной Луны пришли Красные Последние Времена... да!
Поэт глядишь следишь?

Гляжу тоскую чую царь!..
Скоро скоро!.. Андайя!..
Гляжу царь! вижу — вот она последняя ночная по¬громная убойная охота битва бойня резня твоя!
Гляжу царь! вот твоя охота готова скакать гнать терзать разрывать убивать...
Гляжу царь но печально мне...
      Царь словно твоя загробная заупокойная кость на брегу реки Сорбо в моих руках…
     И Ненила-Малина витает зовет грядет в небесах в горах...
     Но что это?..
     Гляди царь!
     Туман туман туман туман туман туман

И тут со снежных хребтов Коктау Чалтау Алатау Хирманджоу Хазратишох пошли большие снежные вешние ветры на ущелье Рамит-Ситора-Звезда.
И они принесли от Китая от Синьцзяна желтый златой лессовый яньаньский удушливый слезный туман туман туман туман
И не стало тюркской узбекской уйгурской таджикской цаган-монгольской и иной луны.
И стала желтая тьма и туман дурман мгла мга.
И стала тьма.
И не стало ни пророка Заратуштры ни звезды Тиштар его.
И не стало в ущелье ни зверей ни птиц ни человеков а только туман
И не стало слышно пенья птиц а только шелест как от летящих осенних листьев иноязычных желтых дын¬ных иероглифических китайских мириадов летучих не¬прикаянных кочующих душ: Игь! Хинь! Мань! Уянь! Уяль! Хи! Туа Туа Туа Туа...

И они шептались перекликались так...
Куда куда куда залетел пришел китайский ту¬ман?
Куда куда куда залетели занеслись несметные стай¬ные души духи Хуа? куда?
Иль это перелетные стаи гусей лебедей чибисов ин¬дийских ибисов древнеегипетских в тумане перекли¬кались блуждали?..
Не знаю, не знаю, не знаю...

Царь Бахрам-Гур Сасанид погибла заблудилась ос¬лепла охота последняя твоя!
Царь тьма мга тебя взяла и твою охоту, а завтра смерть твоя а завтра тебя ждет снежная Фан-Рамит последняя гора!

— Нет! — задыхаясь умирая от тесного тумана воскричал царь.— Пусть во тьме в тумане будет скачет охота моя!
И зверь ослеп от тумана и его можно сле¬пого руками трогать убивать!
Азада-Стрела бери в руки стрелу иль нож и бей лань!
-  Да, мой царь!..

-  Дилором-Лань бери нож и режь тугайного покорного оленя!..    
-  Нет, царь!..

...И пошла в тумане последняя охота царя.
И охота была побоище кровавшце резня.
Тесная слепая тупая бойня была.
И охотники брали в руки стрелы ножи сабли и в тумане в упор в тело в глаз в плоть в кость били реза¬ли слепых бухарских тугайных оленей и газелей и ар¬харов и ланей и кабанов-секачей и коней и псов и двух заблудших однолеток красных сибирских горных волков.
И не надо было коням скакать а псам бежать до¬гонять и зверя рвать.

Туман был. Мга была. Тьма была.
И зверь не знал куда бежать. И стоял.
И стояла немо бушевала буйст¬вовала творилась ярилась в тумане последняя охота Бахрам-Гура царя.

Царь устала рука твоя с ножом? устала душа твоя? царь это резня а не бой!
Царь, завтра смерть твоя! и ты хочешь этих невин¬ных беззащитных убитых зверей взять с собой?
        И в иных мирах продолжить продлить охоту свою? О!..

Да, поэт! Пойдем со мной!
Лучше быть с мертвым царем, чем с живым рабом!
        Поэт я и тебя возьму с собой!
        Поэт будем охотиться в мире ином!
        Поэт что ты без царя?
        Поэт — всего лишь одна вспышка тайного безбож¬ного ножа!..
        Поэт! ни один зверь не может быть таким рабом как человек!
        И где убьют царя — там убьют и царского певца.
        А у раба и певец раб.
А грядет раб а грядет рабский певец как китайский туман... Айя!..
Поэт, прощай!.. Кончается ночь... Кон¬чается охота... кончается туман мгла тьма... кончается жизнь моя младая как ледниковая рассыпчатая алмаз¬ная волна волна волна... Ааааааа...
        Поэт, пойдем со мной!.. Продолжим охоту царскую в иных мирах!..               
        Аааа!..

       И нощь изшла.
       И охота изшла.
       И Красная Луна изшла.
               
       Тут запела утренняя родниковая флейтовая шахриянская иволга и пошел Большой Хрустальный Ветр от Хиссарского Чародейного Хребта.

       Поэт, бойся Большого Ветра, ибо он осыпает обивает довременно щедрые плоды с дерев и от него мается трясется бедное сердце поэта и может упасть сор¬ваться как плод довременный...

И изшел туман и обнажил утреннее дивное невин¬ное ущелье Рамит-Ситора-Звезда.
И вновь запели птицы и вновь зацвели деревья.
И царь Бахрам-Гур Сасанид увидел ночную загроб¬ную охоту резню свою.
И лежали на земле убитые лани архары олени ка¬баны-секачи и два молодых однолетних сибирских красных волка и три коня и три борзых пса, ибо во тьме убивали охотники и не знали кого убивают...
Ибо во тьме слепые убивали слепых...

       В раю шел снег, в аду была весна...

Царь! и была тьма и много невинных убили там...

Поэт! а будет такая тьма и не станет во тьме ви¬новных и невинных и не станет ни охотников ни дичи ни жертв а только будет резать нож и свистеть хри¬петь сабля пуля бомба меч огонь стрела...
Поэт и ты будешь в той тьме!
Поэт и ты узнаешь те времена!..
А моя охота — это лишь ручей, а та грядущая тьма народов — океан...    
Поэт, пойдем со мной!..
Иль мне жаль тебя!..

Погоди царь!

…Но пришло утро и птица иволга пела в ущелье Рамит-Ситора-Звезда и Звезда Ангел Дождя Тиштар над горой Фан-Рамит стояла излучала ожидала.
И лежали на земле убитые лани олени кабаны и волки и кони и псы.
И у реки Сиёмы до дна хрустальной кристальной зеркальной у песчаной жемчужной отмели лежала Дилором-Лань.

И она была убитая тихая потому что в девьем лоне ея стрела слепая тугая прямая убойная хищная безумная всевластная стояла.
Словно нашла свой колчан

Тогда царь Бахрам-Гур ночной охотник Шахинщах необъятной Имперьи Сасанидов сказал.
Тогда царь воскричал.
Тогда царь восшептал и стал глядеть на охотников воинов нукеров вазиров слуг убийц своих и искал убий¬цу средь них и не мог найти.
Тогда Азада-Стрела тогда Азада-Рысь тогда Азада-Агама тогда Азада-Гюрза прямая снежная как гора Фан-Рамит тогда Азада сказала:
— Царь не ищи убийц среди охотников своих.
Тогда Азада-Стрела сказала:
— Царь ты сказал: «Азада-Стрела бери в руки стре¬лу иль нож и бей лань!»
И был туман но я нашла свою лань!
Азада-Стрела нашла свою Дилором-Лань!
Царь ты сказал а я повиновалась!
Царь ты не смог разрушить девственность ее а я разрушила стрелой своей!
Царь!
Она была мне кровная сестра а стала кровавая се¬стра! на века!

Тогда сказала Азада-Агама и была прекрасна чародейна снежна неприступна высока как Фан-Рамит гора.
И она была прекрасна как всякий убийца что не скры¬вает не таит деянья своего.
Тогда сказала Азада:
— Царь теперь ты полетишь со мной с вершины Фан-Рамит-горы!
Теперь возлюбленный мой мы полетим с тобой как горные святые нахчиры-козлы!
Теперь возлюбленный царь мой мы с тобой одни.
Ты.
Я.
И третья — смерть.               
Тогда она сказала:
— Царь теперь мы с тобой полетим навека насмерть с горы.

        Но царь сказал:
— Азада-Стрела Азада-Агама Азада-убийца ты по¬летишь одна.

  И царь поглядел на охоту кровавую свою и на йитую свою Дилором-Лань и понял навек кого он любил.

А Азада-Агама гордая высокая дикая последняя на¬гая прошла мимо царя дохнула пахнула на него вели¬ким вольным спелым телом своим уж обреченным и пошла по горе Фан-Рамит, и царь не глядел на нее а глядел на мертвую Дилором-Лань.
А Азада-Стрела взошла на гору на снежную адову скалу и сразу с ходу яро прямо сошла с нее и Большой Ветр с Хиссарских хребтов не удержал не взял ее и пала рядом с Дилором-Ланью сестрой своей.
 И теперь они лежали рядом.

Тогда их отец Главный Военачальник Имперьи Науфаль-Халиль-Султан-Зульфикар бесслезный, ибо любил Имперью и войны ее и царя ее более своих дочерей, сказал:
— Царь, не сокрушайся! Я добуду в войнах новых жен и новых дочерей подарю тебе для охот и утех.

 Но царь сказал:
— Отец, хватит мне этих двух мертвых.

 И тогда Науфаль-Халиль-Султан-Зульфикар взгля¬нул на них как отец, а не воин, а не раб Имперьи, и заплакал.

Тогда царь Бахрам-Гур Сасанид сказал слугам во¬инам сподвижникам своим:
— Я не хочу отдавать тела их земле.
 Я не хочу отдавать их червям.
 Я хочу как парсы отдать их орлам.
Пусть они орлами витают летают в горах горах горах...

Тогда царь приказал воинам молчным своим, чтобы они отнесли вознесли воздвигли Дилором-Лань и Азаду-Стрелу на снежную вершину горы Фан-Рамит на которой в вечноснежной колыбели лежали снежные барсы и порождали и над которой уж! уж! уж! орлы-стервятники орлы-могильники орлы-ягнятники орлы блаженные стояли ждали уповали.
        Айя!

        А ты царь?
        Кайхусрав-царь! Кайкубад-царь! цари древлие и что же вы не поможете живому не утешите брата-царя?
Айя!

        ...Царь Бахрам!
Царь и ты Владыка Мира и Царь Имперьи и Царь человеков а раб соитья?
Но! Царь! Прошли дни соитий и наступил день люб¬ви.
Но утонул он в днях соитья как малый камень в волнах половодья каменной реки реки реки.
И пришел день любви средь многих дней соитья, но ты царь не узнал его.
        И тогда пришла смерть.
        И ты узнал ее царь.
И смерть закрыла глаза Дилором-Лани любви твоей и открыла твои глаза царь.
Да поздно.

Поэт в многошумных днях-волнах соитьях своей любви-волны не упусти! Йи! Йиздигирт!
Но упустил?

        Царь! И перестало тело женщины мучить тебя.
        Царь и перестали тешить тебя кровавые рдяные  охоты убийства твои.
        Царь Златой Трон Имперьи ждет тебя!
        Царь Имперья ждет тебя!
Царь народы дети младенцы сосунки ждут кличут тебя как кормящую обильную мать.
        Царь изшла младость! охота! любовь твоя!
        Царь хладная власть ждет тебя! Айя!
        Да! Берикилля!

        И вот ты уходишь царь!
И вот ты садишься на Златой Трон и на трех верблю¬дах дромадерах уходишь уходишь уходишь уходишь навсегда на века!
Погоди царь!
Сейчас навек ты сгинешь изойдешь изветришься в веках!   
        Оглянись, царь!

Вот! вот! вот! вот! вот прощальное твое дивное свя¬тое печальное отроческое лицо в безумных пылких гонных смоляных кудрях агатах чернее мокрого блестящего горящего вороньего крыла .кудрях кудрях куд¬рях.
       Царь зачем теперь тебе ярые спелые сафьяновые неистовые каракулевые змеиные кудри твои?
       Царь для кого ныне они?
       О святой Бахрам-Гур Сасанид! блаженный великий неистовый божественный царь!

Царь!
И ты гранитной душной несметной рукой которой мог заживо задушить гималайского медведя и ты царской хмельной дрожащей рукой вырываешь прядь смо¬ляных агатовых невинных кудрей из головы неподвиж¬ной недрогнувшей своей.
И ты вырываешь прядь невинных неповинных кудрей из бороды непролазной своей.
Чтобы не рыдать не стенать.
Чтобы Дилором-Лань забыть задушить не вспоми¬нать.

Я знаю царь!
Разве Цари Владыки Империй Народов Языков разве рыдают стенают?
Разве Владыки Цари не убивают а убиваются ма¬ются как безымянные рабы человеки феллахи гуламы дехкане крестьяне?
Разве плачут?
Царь ты улыбаешься улыбаешься улыбаешься.
Царь!..
Да руки да кудри рыдают рыдают рыдают…

И уходит грядет навек на века навсегда по ущелью Рамит-Ситора-Звезда но уходит бредет грядет по ве¬кам, словно по горам, охота твоя и Златой Трон твой и твоя божественная бесслезная болезная всевечная бессмертная царящая парящая орлиная голова глава в святых святых разорванных разграбленных кудр’ях кудр’ях кудр’ях, Царь!
Прощай!..

      …В раю шел снег в аду была весна…

Когда стрела попадает в птицу — она кричит не от боли а от радости.
       Поэт, ты птица та?..

 А поэт шел брегом реки Сорбо с дивной дальней чародейной чьей-то костью в руках.
 А Хызр-Ходжа сидел на пне сарматской сосны в иэумрудных веющих византийских шелках и не мог сойти со пня, ибо стар стал.
А дева-жена Ненила-Малина одиноко брела витала в небесах в горах.
А река Сорбо текла как тогда.
А птицы пели в ущелье Рамит-Ситора-Звезда как тогда.
А деревья кусты цвели как тогда.
А гора Фан-Рамит сияла лучезарной белизной снеж¬ной вершины как тогда.

Но были Последние Времена…
        В последний раз река текла…
        В последний раз гора стояла…

       В раю шел снег в аду была весна…
       А?

      1983