Древо

***
Заканчивался первый день светлой пасхальной седмицы. Солнце в этот тёплый майский день долго не заходило, отчего казалось, что сама природа хотела продлить самый важный христианский праздник. Но уже по-хозяйски деловито журчали ручьи, смывая с улиц карельского города накопившуюся за зиму грязь; и вдоль стен домов протянулись тени сиреневых сумерек.
Возле окошка в одном из таких домов сидела светловолосая девушка в тёмном платье с длинными рукавами, тоненькая, как былинка, и вся беленькая, даже брови и ресницы белёсые, и задумчиво разглядывала кусочек города, видимый из окна. А видно было немало: во дворе двухэтажного домика разлилась лужа, от которой несколько ручейков сбегались к отверстию канализационного люка. Прямо напротив окна торчал куст, на котором только-только набухли почки. Куст напоминал облезлую нахохлившуюся от холода наседку, хотя на улице было достаточно тепло для этого времени года. Но не куст был главным объектом внимания девушки, которую звали Маша. Она наблюдала за зданием, которое виднелось сквозь станины стадиона, расположенного недалеко от этого домика. Здание, а вернее, храм, с наступлением вечера, словно свеча, начинал источать тёплый свет. И Маша хотела уловить тот момент, когда над куполом затеплится жёлтое марево. Рядом с Машей сидел Семён - высокий худощавый молодой человек лет восемнадцати. Они познакомились несколько лет назад, когда Маша пришла учиться в школу, в которой тогда учился Семён. И с тех пор они были неразлучны. Вот и сейчас они облюбовали кухню в доме Семёна, из которой так хорошо проглядывался храм Александра Невского. Семён чинил куклу младшей сестрёнки Ксюши, а Маша с Клавой, средней сестрой Семёна, уже приготовили ужин. И теперь все ждали прихода родителей.
Савва, младший брат Семёна и Клавы, - восьмилетний, розовощекий, круглолицый, коренастый мальчуган, - сидел в комнате Семёна за его письменным видавшим виды столом и заполнял выданную в школе анкету.
- Клав, а ты как написала про папу? Где нужно указать его должность и место работы? Что он батюшкой в церкви работает? - Спросил мальчик у четырнадцатилетней сестры, сидевшей перед компьютером за другим столом неподалеку от него.
- Нет, священником, иереем, и не в церкви, а в храме. - Клавдия, невысокая худенькая девочка-подросток с современной стрижкой под мальчишку, одетая в джинсы и клетчатую рубашку, повернулась к младшему брату: что ещё придумал этот непутёвый второклашка.
- Ага, ииреем. А родился я когда, в каком веке? В девятнадцатом? - Продолжал спрашивать Савва, старательно записывая за сестрой.
- Да не ии-, а иереем. Что ты там про год рождения сказал? Когда ты родился? - Переспросила у него Клавдия.
- Так ведь я когда родился? В одна тысяча девятьсот девяносто девятом году, а это значит, в девятнадцатом веке, - стал объяснять Савва.
Растерявшаяся поначалу Клава зашлась в хохоте.
В комнату заглянул Семён и следом за ним Маша, а между ними втиснула голову самая младшая в семье четырёхлетняя Ксюша.
- Что тут у вас? - Спросил Семён, пропуская вперёд Машу.
- Да вот, Савва в девятнадцатом веке родился, так что он у нас тут самый старший, старше бабушки, - радостно поделилась с ними своим открытием Клавдия, - а по национальности ты кто? - Спросила она у Саввы.
- Ну, карел, - мальчик насупился, чувствуя, что старшая сестра предвкушает ещё один повод для смеха.
- Да почему же карел? - Добродушно усмехнулся Семён.
- Мы в Карелии живём, поэтому. - Савва отвечал нехотя, опустив низко голову.
- Иди ко мне, родственник, - улыбаясь, проговорил старший брат, -  Савва встал из-за стола и под дружный хохот прошел неуверенно несколько метров до Семёна, который подхватил его на руки, прижал к себе и с высоты своего ста восьмидесятиметрового роста громогласно объявил:
- Постановляется всех, родившихся в Карелии, считать карелами, родившихся в Англии - англичанами, родившихся в России - россиянами.
- Мы с матушкой русские, как же это вы у нас вдруг все карелами стали? - Дети не заметили, как в комнате появился отец, вернувшийся с вечерней службы, а это он внёс в разговор разумное зерно. Отец Кирилл, высокий худощавый русобородый мужчина средних лет, стоял в дверном проёме и радушно улыбался.
- Папочка, а Савва карел, он вчера родился, раньше всех, - кинулась к отцу Ксюша.
- Ладно, ладно, будет вам смеяться над братом. Давайте ужинать… - начал было говорить отец Кирилл, как Клава быстро спросила:
- Маму не будем ждать?
- У мамы сегодня занятия до… - Отец Кирилл не успел договорить закашлялся, и тут же вышел из комнаты, чтобы как можно скорее прервать кашель, пока не начался приступ астмы. Он прошёл в свою спальню, отыскал на прикроватной тумбочке флакончик с аэрозолем и прыснул в рот пару раз. Затем аккуратно снял с себя рясу и, оставшись в подряснике, вышел к столу, который накрывали Клава и Маша.
На ужин девочки приготовили макароны по-флотски. То есть кашеварила Маша, а Клава крутилась возле неё, потому что кухня была территорией её бытования. В запечье отец Кирилл почти десять лет назад соорудил просторные двухэтажные полати, на которых за весёлыми цветастыми занавесками матушка рожала и Савву и Ксюшу. Теперь здесь была женская община. Для Клавы это была ещё и собственная художественная мастерская, а во время постов к дочке на полати перебиралась матушка.
Как только в кухню вошёл отец Кирилл, Маша позвала мальчиков из комнаты Семёна, дверь которой также выходила в кухню. Трижды пропели хором, стоя перед иконами: «Христос, воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав», затем чинно расселись и неспешно стали есть. За столом разговаривать не полагалось, поэтому на кухне было тихо, лишь изредка кто-нибудь шёпотом просил передать хлеб или налить чай. Чувствовалось, что в этом маленьком домике все знают, что нужно делать и у каждого здесь есть своё место.
Отец Кирилл ел и посматривал на своих домочадцев.
Вот Семён, сидящий справа, старший сын, который, несмотря на слабое здоровье (родился недоношенный и растёт больше вверх, чем вширь), каждое утро обливается холодной водой - характер воспитывает. И одевается всегда легко. Носит демисезонную куртку даже в сорокаградусные морозы. Семён закончил недавно курсы плотников при храме, и его бригада уже строила свой первый деревянный шедевр. В бригаду подобрались одни крепыши, и Семён старался не отставать от ребят: в перерывы всегда находил минутку подтянуться на перекладине. В армию Семёна не берут из-за того же здоровья, так он сам хочет проситься на альтернативную службу санитаром в местную больницу. Через месяц Семёну восемнадцать исполняется. Не об этом ли он шепчется с Машей, жившей раньше в соседнем доме.
То, что по соседству несколько лет назад находился детский дом, никто давно не вспоминал. Да и Маша уже год была прописана в университетском общежитии, в трехместной комнате с девочками из Медвежьегорского района, где её видели редко, потому что она пропадала по вечерам, праздникам и на каникулах здесь, в семье отца Кирилла, где все давно полюбили эту уравновешенную, аккуратную, молчаливую девушку.
Рядом с Машей Ксюша уплетала за обе щёки свои любимые макароны и запивала молоком. Две туго заплетенные косички (наверно, Маша перед ужином заново заплела) непослушно торчали в разные стороны, напоминая о неугомонном характере их хозяйки, которая в свои неполные пять лет умудрялась по любому поводу иметь своё мнение. Отец Кирилл улыбнулся в бороду, видя, как Сюся (так он ласково поддразнивал дочку) старательно ест, поглядывая по сторонам и явно рассчитывая на добавку. Сегодняшняя вечерняя трапеза, как и обеденная, была праздничной. Ксюша тоже старалась поститься во время Великого поста, но ей приходилось есть молочные каши. А тут любимые «матросики», как и удержаться от лишней порции. Вся по комплекции в матушку, Сюся росла кругляшом, и ей очень шли полосатые штанишки и кофточки, в которых она напоминала пушистого котёнка. Отец Кирилл, бывая в хорошем поднятии духа, расставлял в разные стороны руки и пытался поймать дочку, говоря:
- Колобок, колобок, я тебя съем!
А Ксюша, заливаясь от смеха, старалась убежать от папы, но когда он всё-таки её ловил, сквозь хохот, выговаривала:
- Не ешь меня, я тебе песенку спою! - и начинала петь песенку Колобка. Из этой песенки и взялось Ксюшино домашнее имя. Девочка не выговаривала слово «сусеки», у нее получалось: «по сюсе скебен». Отца Кирилла забавляло дочкино словцо, так оно к ней и прилипло. Правда, Ксения иногда сердилась и важно говорила, что она не Сюся, а Сюся. Но тогда начинали смеяться все, кто ничего не знал о песенке Колобка, потому что имя свое девочка выговорить тоже тогда не могла.
Слева от отца Кирилла сидел Савва. Это место он занимал первый год, с тех пор, как пошёл в школу, а раньше он сидел рядом с мамой. Савва любил, когда в гости приезжала бабушка Елена Марковна, папина мама, потому что тогда он уступал ей свое место, а сам уговаривал Клаву пересесть к бабушке, чтобы опять оказаться рядом с мамой. Сейчас слева Савва и Клава сидели вдвоём, а бабушкин стул был отставлен в угол. Напротив отца Кирилла на другом конце стола стоял самовар, возле которого обычно хозяйничала матушка. Сегодня чай разливала Клава, а Ксюше велено было не крутиться, чтобы ненароком не задеть за горячий латунный самоварный бок.
Ксюша тут же похвасталась, что сегодня на занятиях в воскресной школе одна девочка из старшей группы читала им книжку про Муху-цокотуху. В ней тоже было про самовар, и когда она, Ксюша, вырастет и станет из мухи цокотухой, то купит самовар, чтобы жениться. Все сидящие за столом засмеялись, но отец Кирилл не стал делать замечания: светлая седмица началась, пусть радуются. Даже в тропаре поётся: «Люди, веселитеся!».
Этот самовар был куплен, после того как будущий отец Кирилл повенчался со своей будущей матушкой. Отец Кирилл помнил, как они гуляли по Питеру, рассматривая витрины магазинов, и он придумывал о продававшихся там вещах разные истории, которые как будто приключились с ними. А про самовар он рассказал не в прошлом, а в будущем времени: что он будет стоять на столе, за которым сидит большая счастливая семья, и эта семья - его собственная. У той витрины отец Кирилл и предложение руки и сердца будущей матушке сделал. На Литейном проспекте это было, кажется. Тем летом он семинарию заканчивал, а Нитка на регентское отделение приехала поступать, но не поступила, и потом всё отшучивалась, что не поступать ездила, а за мужем.
Самовар, конечно же, не тот, про который была придумана семейная история, но именно из-за «самоварной» истории они с женой и купили этот. Купили странным образом. Сосед-алкоголик принес, слёзно просил на бутылку. Матушка дома одна была, не знала, что и делать, вот и дала соседу денег. Потом отец Кирилл ходил к соседке, хотел вернуть им самовар, но соседям было неудобно, от самовара они отказывались. Тогда отец Кирилл во время поездки в епархию, находившейся в столичном городе, узнал в антикварном магазине красную цену самовара и всё до копеечки выплатил соседям.
Отец Кирилл оторвался от своих воспоминаний из-за того, что за столом стало тихо: все поели и сидели, ожидая, когда встанет батюшка. Отец Кирилл поднялся из-за стола, повернулся к иконам, все хором поблагодарили Господа за трапезу и попросили не лишить их пищи духовной.
- Папа, - обратился к отцу Кириллу Семён, - можно с тобой поговорить?
Отец Кирилл внимательно посмотрел на него, потом на девочек, убирающих со стола и на Савву, уныло глядящего на входную дверь в ожидании мамы, и спросил:
- А это не может подождать до прихода мамы?
- Маша тоже так говорила, но мама так поздно приходит… - Семён замялся, и отец Кирилл, не дожидаясь от сына дальнейшего объяснения, пригласил его в свою комнату, попутно обратившись к Савве:
- Сынок, посмотри, не нужно ли почистить чью-нибудь обувь.
Савка радостно побежал в коридор, весь светясь: папа доверил чистить обувь ему одному, а раньше они всегда делали это вместе с ним, и самое главное, он, Савва, теперь самый первый встретит маму!
Отец Кирилл посмотрел, как сын расставил в ряд ботинки его, Семёна и свои, потом в другом углу поставил сапожки Маши, Клавы и Ксюши, но тут же вытащил из ряда Ксюшины красные сапожки и отставил их в сторону, а следом свои коричневые ботинки. Отец Кирилл улыбнулся: молодец сын, помнит, что эту обувь нужно чистить бесцветным кремом, а остальные - чёрным. И проследив, как Савка полез в тумбочку под телефоном, где хранились баночки с кремом, щётки и другие сапожные принадлежности, отец Кирилл пошёл в детскую, через которую они с матушкой проходили к себе в спальню.
***
- Пап, - Семён еле дождался отца, и как только тот зашёл следом и закрыл дверь в комнату, выдохнул: - мы с Машей хотим пожениться.
Отец Кирилл посмотрел на сына: вырос как, жениться собирается. Ну что ж, хорошие хлопоты… Он вспомнил своё венчание, Нитка была такой же молодой, как сейчас Маша. После венчания поехали в дальний приход, небольшой карельский поселок недалеко от границы с Финляндией, где только выстроили небольшой деревянный храм. До этого там не было православных приходов. Когда отец Кирилл спросил, поедет ли жена в лесную глушь, молодая матушка весело сказала: «Куда иголка, туда и нитка». С тех пор он шутливо называл жену своей ниточкой, а иногда и нитью путеводной. Там, в Лесном, родился Сёма, а когда должна была родиться Клавушка, матушка почти полгода пролежала в столичном роддоме. После рождения дочки его перевели служить в столичный храм… Отец Кирилл рассеянно заулыбался, он совсем забыл о том, что сын ждёт его ответа.
- Так надо, чтобы мы с матушкой благословляли, - добродушно проговорил он и неожиданно закашлялся сухим кашлем.
- Папа, ничего не случилось? Ты не заболел? - Семён явно ждал, что отец расскажет о таинстве венчания и как к нему готовиться. И ещё про первую брачную ночь… А вместо этого… вечный папин астматический кашель.
- Нет, нет, - поспешил ответить отец Кирилл, увидев расстроенное лицо сына. - Это весеннее обострение, ты же знаешь, что весной у меня всегда кашель. Сейчас, сейчас… - отец Кирилл никак не мог нащупать в кармане подрясника флакончик с лекарственным аэрозолем. Наконец нашёл, прыснул в рот и сел на стул напротив сына. - Видишь, всё уже в порядке. Сейчас поговорим. Ну вот, где вы жить собираетесь и на какие деньги? Маше ведь еще четыре года учиться. И со Стасиком что решили? - Отец Кирилл торопился говорить, чтобы сын не видел его слабости. Но если бы он посмотрел на себя глазами старшего сына, то увидел бы деда, как будто ему не сорок лет, а все шестьдесят: осунувшегося, похудевшего, плоти в нём почти не осталось, одни ходячие мощи. (Но ничего, - храбрился он, - Ниточка выучится на медсестру, и в доме будет свой медик, нужно только потерпеть до лета, когда она защитится).
- Папа, мы собираемся сначала квартиру снимать и ждать разрешения взять Стасика.
Стасик, шестилетний Машин брат, жил в детском приюте доме для малышей. Когда Маше разрешили брать Стасика на выходные, она стала приводить его сюда, и поначалу Стасик хвостиком ходил за сестрой. Отец Кирилл не раз замечал, как присутствие малыша стесняло Семёна в общении с Машей. Но потом всё изменилось, и теперь Стасик, скорее Сёмин хвостик, чем Машин. Вся семья привыкла к его присутствию, а Ксюша начинала теребить старших уже со среды, чтобы не забыли взять на выходные Стасика, иначе она завтра в садик не пойдет.
Семён продолжал:
- А потом, может быть, накопим денег и построим свой дом где-нибудь в посёлке. Но это после того, как Маша получит диплом. Пап, ты же знаешь, что в поселковых детских садах работников не хватает, а она не только воспитателем, но и музыкальным работником может быть.
- Хорошо, это всё правильно, а Маша как хочет? - спросил отец Кирилл.
- Мы с Машей вместе решали. - Семён явно обиделся. Неужели отец думает, что он без Маши всё придумал?
- Значит, уйти от нас собираешься? Ну-ну, не ерепенься, понимаю, что свободы от родителей хотите. - Отцу Кириллу становилось тяжело дышать, но он не хотел опять при сыне доставать лекарство и поэтому сводил разговор к шутке. - Давай договоримся вот о чём: пока с мамой не обсудим, ты младшим ничего не рассказывай. А сейчас ты не мог бы проверить у Саввушки уроки? Матушка что-то задерживается, придёт усталая, ей не до того будет.
Семён явно был растерян, но ничего не сказал, просто кивнул отцу и пошёл заниматься с братом. А отец Кирилл сделал несколько глубоких вздохов, прислушался к себе и потянулся за баллончиком с лекарством.
Через несколько минут отец Кирилл уже стоял у икон, раскрывая на молитвенном столике молитвослов и псалтирь. Он подготавливался к завтрашнему служению и собирался начать с чтения вечернего правила, а затем уже приступить к вычитке канонов и последования ко святому причащению. На это уходило обычно более двух часов, но в дни Пасхи достаточно было прочитать с вечера пасхальный канон вместо канона Иисусу Сладчайшему, канон ко святому причащению и вечерние молитвы, а утром канон и молитвы ко святому причащению, поэтому отец Кирилл рассчитывал управиться к одиннадцати часам вечера. Отец Кирилл поднял голову к иконам, и его лицо осветилось тихим светом благоговения.
Матушка в этот вечер пришла почти в полночь, когда в доме спали все, кроме отца Кирилла. А отец Кирилл лежал и думал о том, как объяснить сыну, что венчание - это день рождения семьи, который будет навсегда записан в книге небесной. Можно объяснить, что значат разные предметы, например, фата - это символ непорочности невесты и прочности союза. Но как объяснить сыну, что такое любовь? Или что такое семья?
Отец Кирилл слышал, как матушка прошла по коридору в кухню, потом ненадолго стало тихо, а затем послышалось скрипение полатей.
- Решила меня не беспокоить, знает, что завтра мне рано вставать на службу, к Клаве на полати легла спать, - понял он и добродушно улыбнулся, радуясь заботливости жены.

Неделя вторая по Пасхе

Отец Кирилл заканчивал читать утренние молитвы, когда услышал негромкие удары первых падающих каплей. Дочитав правило, он выглянул в окно, увидел множество бегущих по стеклу дождевых бисерин, словно перед окном кто-то подвесил блестящую прозрачную водяную занавесь, и растрогался:
- Господи, как же хорошо жить в мире Твоём!
Отец Кирилл давно заметил, что когда утром просыпаешься, то все краски кажутся слишком яркими, а звуки все - резкими, грохочущими… Во время молитвы как куполом каким накрывает, тогда ничего не видишь и не слышишь, кроме молитвы. А после исполнения утреннего правила весь мир предстаёт в гармонии: цвета, формы, звуки… - всё гармонично и всё радует. И именно таким, радующим не только глаз, но и душу, увиделся отцу Кириллу мир в начале второй недели по Пасхе. В первое воскресенье после Пасхи празднуется Антипасха. Для неверующего Антипасха воспринимается как праздник атеистов, но на самом деле - это праздник некоего восполнения, это еще одна радость встречи. Радость встречи апостола Фомы и воскресшего Христа. Это праздник человека, жаждущего по-настоящему пережить встречу с Богом, восполнить Пасху радостью о Христе. Ещё это воскресенье в народе называли Красной горкой и считали счастливым днем для вступления в брак. Но Красная горка - это языческий праздник.
Об этом и собирался говорить сегодня на проповеди отец Кирилл. О том, что народ совместил апостола Фому с неверующими и получил некоего Фому неверующего. А апостол не был неверующим, он просто хотел убедиться в воскрешении Христа, потому что его, апостола Фомы, не было вместе с другими апостолами во время первого пришествия Христа.
Литургия в Антипасху очень радостная, нарядная. После причащения весь приход поёт хором трижды «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ, и сущим во гробе живот даровав» и выходит из храма крестным ходом с хоругвями и иконами. Красный цвет одеяний и хоругвей придает процессии некую царственность. Такая лёгкая окрыляющая радость вспыхивала в душе отца Кирилла, когда красный поток выплёскивался на крыльцо собора и растекался по площади. Матушка как-то сказала, что это похоже на демонстрации, на которые ещё во времена советской власти они ходили с красными флагами и транспарантами. Но отцу Кириллу не были знакомы эти ощущения, наверное, потому что в их маленьком посёлке, где он провёл своё детство, никаких демонстраций не проходило.
Воскресные песнопения: стихиры на Господи воззвах, стиховные стихиры вечерни, отпустительный тропарь, ипакои, канон, хвалитные и стиховные стихиры утрени, которые поются вместе с песнопениями Антипасхи; нисколько не напоминали отцу Кириллу советскую эпоху. Напротив, воскресные степенные антифоны, утренний прокимен, Всякое дыхание и оканчивающее утреню великое славословие, казалось, уводили звуками своими прямо на небеса. Даже обычные кафизмы звучали для отца Кирилла, как ангельские призывы покаяться и вознестись ко Господу.
Отцу Кириллу не приходило в голову сравнивать прикровенность служб во время поста и радостные, взлетающие ввысь гласы служб праздничных, а тем более вспоминать при этом непонятно что демонстрирующие первомайские или ноябрьские шествия. А крестный ход вокруг храма означал крепость нерушимую духовную, возводимую паствой, о чём знали все православные.
Любые церковные послушания отец Кирилл исполнял с усердием старательного школяра, только что вчера закончившего семинарию и торжественно приступающего к первому своему служению в храме.
Даже после чина исповедания, когда отец Кирилл только выслушивал кающихся прихожан и почти ничего не говорил сам, он тихо радовался тому, что столько людей очистило свои души. А во время совершения им Божественной литургии он, казалось, парил в алтаре и всю службу пел. Пел один, пел с хором певчих, подпевал чтецам. Его голос был везде. В пасхальные дни, когда пели не только на клиросе, но и всем приходом, отцу Кириллу нравилось петь больше всего. Но сегодня после того, как все вернулись в храм с крестного хода, отец Кирилл старался петь вполголоса из-за усиливающегося кашля. Он также продолжал улыбаться одними глазами и покачивать головой в знак согласия с чем-то, только ему понятным, только губы почти шептали Христос воскресе из мертвых…
Отец Кирилл в этот день почти ничего не ел, только пил тёплый отвар из еловых шишек, а вечером долго стоял на коленях перед домашним иконостасом и тихим голосом молил Бога:
- Господи, помоги мне! Дай мне выдержать все испытания, ниспосылаемые Тобой!
***
На следующий день у отца Кирилла не было службы, к вечеру он уже чувствовал себя лучше и даже взялся за проверку подготовленных Саввой уроков, ожидая возвращения матушки из училища.
- Папа, нам сегодня рассказали на уроке естествознания про то, как произошёл мир. - Подошедшая со спины Клава заговорила так неожиданно, что отец Кирилл вздрогнул. - В общем, сначала мир взорвался и тут же стал целым, а теперь он медленно распадается, и это называется энтропией.
- Это что, значит, если я сейчас всё подзорву, то, по-твоему, Клава, родится новый мир, с компьютерами, космическими системами и супер-Интернетом? - Савва, сидевший рядом с отцом Кириллом, расхохотался. - Вот уж дудки. Если я устрою большой «бум», то тут ничего не будет живого. И папа мне задаст… - Савва покосился на отца и тут же свернул разговор в другую сторону: - Не, никто мне этого не докажет, пока я сам не увижу, как из взрыва получается живой человек.
- Ты ничего не понимаешь. Энтропия, это… другими словами, мир был молодой, а теперь старый, он устал и умирает. - Чувствовалось, что Клавдия повторяла чужие слова.
Отец Кирилл вздохнул и, как само собой разумеющееся, проговорил:
- Это человек сотворен по образу и подобию Божию, а не мир по модели человеческой.
- Па, но Библия не научна. - Клава упрямо опустила голову.
- А что, кто-то уже доказал, что научное и истинное это синонимы? И что мы знаем об истине? - Отец Кирилл внимательно посмотрел на дочку, которая упорно отворачивалась от него. - Клавдия, ты что-нибудь слышала о теории разумного дизайна?
- Что это такое? - Клава услышала слово «теория», и вместо прячущихся глаз дочки отец Кирилл увидел сгорающий от любопытства взгляд.
 -Концепция «разумного дизайна» основывается на предположении, что теория эволюции Дарвина не в состоянии объяснить происхождение жизни на Земле и возникновение ряда необыкновенно сложных ее форм. Ни эволюция, ни энтропия не объясняют появления таких сложнейших биологических механизмов, как, например, человеческий глаз. Другое дело, что дарвинисты не хотят признавать конкурирующую теорию, поэтому и обвиняют её в ненаучности. Что касается Библии… - отец Кирилл задумался на минуту и продолжил: - Вот подумай, Клава, и ты, Саввушка, почему современная наука родилась и развивалась в христианской цивилизации, а не в китайской или индийской? Бруно был доминиканцем, Галилей - преданным католиком, Коперник был священником. И Библия совсем не мешала им в научных изысканиях. Напротив, именно библейское откровение о разумном устроении мира делало возможным их научные исследования.
- Па, а почему тогда их сожгли, если они не против Библии были? - Спросил растерянно Савва.
- В этом-то и заключается парадокс: не они были против Библии, а церковники были против научного толкования библейской истины. - Отец Кирилл вспомнил о реферате на тему «Научное и творческое начала мира», который он писал в семинарии. - И ещё, Клавдия, хочу поинтересоваться у тебя, можешь ли ты объяснить с точки зрения науки, почему у тебя одни картины получаются, а другие нет?
Клава уставилась на отца.
- Па, причём здесь наука? Ты сравнил, это же искусство, тут действуют законы творчества.
- А Библия - это книга Творца, объясняющая как законы творчества, так и научные, да и любые другие законы, по которым сотворён мир. - Отец Кирилл был непреклонен.
- Ладно, завтра гляну в Интернете про эту теорию, как ты сказал? - Клавдии явно не хотелось оставаться побеждённой в споре, пусть это был собственный отец, и она поспешила ретироваться.
- Концепция «разумного дизайна» или креационизм, - ответил отец Кирилл и опять погрузился в Савкину тетрадь по математике.

Неделя третья по Пасхе

Наступила третья неделя по Пасхе. Воскресным днём после литургии, на которой вспоминали жен-мироносиц, отец Кирилл возвращался вместе с Ксюшей домой. Обычно дети после литургии шли домой с матушкой, но сегодня у Нитки была консультация перед экзаменом. Семён с Машей пошли отводить Савву на занятия в воскресную школу. Клавдия простудилась и на службе не была. Поэтому Ксюша послушно дожидалась папу в привратницкой, где был телевизор. Он показывал людей, которые входят в храм и выходят из него. Все эти люди проходили мимо Ксюши. До них даже можно было дотронуться рукой. Оттого так интересно было смотреть на них в соборный телевизор.
Об этом «настоящем» телевизоре, показывающем настоящих людей, и рассказывала Ксюша по дороге домой, вприпрыжку поспешая за отцом, шагающим широким шагом. Отец Кирилл рассеянно слушал дочку и отмечал изменения вокруг: под мостом в низине реки появились летние павильоны, откуда доносился слабый запах пива и табака.
Мост возле Онежского завода неожиданно оказался затоплен. Видимо, кто-то перекинул гибкий шланг от стадиона под мост к пивной палатке. Но шланг на сгибе перетёрся, и теперь из отверстия бил фонтан. С утра, когда отец Кирилл шёл по этому мосту в храм, ещё ничего не было, а теперь растеклась такая огромная лужа, что он еле через неё перебрался, приподняв под мышки дочку. Ксюша потрогала нос отца и спросила:
- Папуля, возле мостика дождик поселился?
- Он не сам, - грустно ответил отец Кирилл, - видишь зелёные палаточные домики под мостком? Там теперь этот дождик украденный живёт.
И отец Кирилл завернул на стадион, чтобы кому-нибудь сказать об аварии. Там всё было закрыто; тогда отец Кирилл с Ксюшей отправились восвояси к себе домой. Дома отец Кирилл сразу же стал звонить в водоканал, потом ещё куда-то и ещё, пока не выяснил, что никакого водоотведения от стадиона не существует. Ксюша наблюдала, как папа потёр переносицу, хмыкнул, потом сказал кому-то в трубку, что даже незаконный отвод может протекать. Когда отец Кирилл положил трубку, он огляделся с рассеянным видом и наткнулся на настороженный ожидающий взгляд Ксюши, которая сидела перед ним на стуле в коридорчике и ждала, чем кончится папин разговор.
- Папочка, мы спасли дождик? - Спросила Ксюша.
 - Спасли, спасли. - Рассеянно ответил отец Кирилл, но потом улыбнулся и спросил: - А ты, доченька, почему на стол не накрываешь? - Трапезу воскресную пока никто не отменял, мироносица моя! - И ушёл переодеваться.

***
Во вторник Семён с Машей ходили на вокзал встречать деревенскую бабушку. Ещё у детей были финские бабушка и дедушка - родители матушки, они уехали жить в Финляндию, куда вышла замуж их младшая дочь. Финские бабушка с дедушкой приезжали как-то несколько лет назад, а потом у них появились финские внуки, двойняшки Марк и Фил, и финские бабушка и дедушка перестали приезжать совсем.
Бабушка Елена Марковна и дедушка Егор Федорович жили в деревне под Белгородом, поэтому ребята называли их деревенскими. У Егора Федоровича постоянно болела голова. То есть боли дедушка не ощущал, только от шума у него начинались приступы. Как объясняла бабушка, лопались сосуды.
Из-за болезни деда Егора дети ездили в деревню по одному. Этим летом подходила очередь Ксюши, которая еще ни разу не была у бабушки с дедушкой. Она любила, когда братья рассказывали о своих деревенских приключениях, и сидела в этих случаях, как завороженная. Ксюша предвкушала бабушкин приезд и просилась с братом на вокзал, но Семён с Машей её не взяли.
Ксюша еле дождалась их возвращения и крутилась у них под ногами, приставая к бабушке с расспросами. Елене Марковне самой не терпелось посидеть вместе со своей самой младшей внучкой. И после вечернего чая они расположились на лавке в кухне.
- Ну, рассказывай, бабушка, какая у тебя жизнь? - По-взрослому обратилась к бабушке Ксюша.
- Про мою жизнь рассказывать неинтересно. А вот если бы можно было начать жить заново, то я хотела быть стрелочником на глухом железнодорожном полустанке в самом отдалённом районе России. Я бы сидела в своей сторожке и писала истории о людях, проезжающих мимо на поездах, о природе, о соразмерностях в мире и о многом другом. На моем столе стояли бы часы, а на стене висело расписание поездов, чтобы встречать очередной поезд и вовремя помахать ему флажком. По утрам я бы растапливала печурку и ставила самовар, а потом пила липовый чай с пышными оладышками. - Елена Марковна посмотрела на внучку: слушает ли. Ксюша слушала бабушку во все уши, и та продолжила:
- Весной в хорошую погоду я бы работала на небольшом огородике возле сторожки. Летом ходила бы в лес за грибами и ягодами. А в дождливую осеннюю погоду и зимой сидела бы возле растопленной печки и, сочиняя истории, смотрела на огонь, который также безжалостен, как и милосерден, и думала о разных вещах, существующих на свете.
Толстая добрая Сима, проводница пригородного поезда, проходящего в семнадцать двадцать, привозила бы литровую банку парного молока от моих соседей, смотрителей Бабушкиных, живущих в двадцати семи километрах от меня. И я пила бы это молоко перед сном, как будто это соки земли, словно это матушка-земля поит меня своею любовью. - Бабушка ненадолго замолчала, словно что-то припоминала, а потом вдруг сказала:
- У меня была бы умная собака с добрыми глазами. А я была бы мужчиной и прожила бы так целую жизнь.
- Бабуля, а как бы ты была мужчиной, это что ли дяденькой? Тебя ведь Бог тётенькой сделал. Ты бы Его попросила, чтобы Он тебя переделал, да? - Спросила Ксюша.
- Мам, ну что ты опять свои небылицы затеяла. Знаешь ведь, что ребёнок всё прямо понимает, без экивоков, -  проговорил заглянувший в комнату отец Кирилл, укоризненно качая головой.
Елена Марковна только молча улыбалась.
- А что такое экивоки? Это они из тётенек делают дяденек? - любопытство Ксюши разгоралось сильней, и в её глазах заблестели искорки.
- Ксюша, - с напором начал отец Кирилл, но, увидев умоляющие глаза дочки, вздохнул и проговорил уже спокойнее: - экивоки - это двунаправленные явления, как палка о двух концах, поняла? - Ксюша согласно закивала головой, - ты представь такую очень-очень длинную палку, у которой виден только один конец, а на самом деле их два.
- А где другой, у экивоки? - спросила девочка.
- Вот, видишь. - Отец Кирилл повернулся к Елене Марковне, - видишь, что ты наделала. Как расхлёбывать теперь? А ты, - отец Кирилл развернулся в сторону Ксюши, - марш спать. Сказка закончилась.
- Нет, не закончилась, расскажи, где другой конец палки? -  закапризничала девочка.
- Это уже не сказка, это начались твои отговорки. Быстро в постель. - Отец Кирилл уже не шутил, и Ксюша поплелась в детскую, на ходу проговаривая:
- Бабулечка, ты поскорее приходи, я тебе тоже расскажу свою историю.
Елене Марковне постелили в детской, и Ксюша ждала бабушку, пока та наговорится с взрослыми внуками. Через несколько минут после бабушкиного ухода в детскую, отец Кирилл услышал, как Ксюша с жаром объявила: «Бабуля, слушай, я расскажу тебе сказку о ворованном дождике». Сквозь неплотно закрытую дверь было очень хорошо слышно, и отец Кирилл с интересом выслушал сказку, которая Ксюша взяла из жизни.
- Жил-был один маленький дождик, который помещался в кранике. - Рассказывала Ксюша. - Только он не любил там сидеть, и добрые люди, - это такие спортсмены, которые просыпаются раньше всех, - выпускали его поиграть с ними. И он брызгался и негромко хохотал вместе с этими детками, то есть спортсменами. Но однажды плохие люди, - это такие человеки, которые хотят много денег и всех обманывают, - и они украли дождик. Они сняли краник, а вместо него прикрепили к нему во-от такую длинную трубу, - Ксюша развела руками, наверное, чтобы показать размеры трубы, потом отрицательно замотала головой: - не-ет, не такую, а совсем-совсем длинную, совсем-совсем, чтобы дождик до краника бежал долго-долго. А краник был приделан на другом конце трубы в зелёной палатке, - Ксюша зашептала угрожающе: - это такой ненастоящий домик, туда приходят пить, чтобы их никто не видел. - Так вот эти плохие люди спрятали дождик от хороших людей и заставили его мыть грязные стаканы, из которых очень плохо пахло. - Ксюша передохнула и строго посмотрела на бабушку: слушает ли? И продолжила: - Дождику было очень грустно мыть грязные стаканы, а ещё дождик очень скучал без хороших людей, и тогда он решил убежать. Но дождик выключали только утром, потому что плохие люди не спали по ночам. И когда дождик опять выключили, он потыкался в стенки трубы: вдруг найдётся дырочка. И она нашлась. - Ксюша от радости подпрыгнула. - А потом мы с папой возвращались из храма и его увидели и спасли, вот! - Ксюша гордо посмотрела на бабушку, но та укоризненно закачала головой, и Ксюша быстренько сказала: - Ладно, бабуль, я сейчас по-другому расскажу. Вот так: дождик увидели хорошие люди, они догадались, что он в опасности, и спасли его!
- Значит ты, Ксюша, хорошая девочка, вовремя ложишься спать и не капризничаешь, когда утром тебя будят? - спросила её бабушка.
- Бабуля, я больше не буду хвастаться! И буду всегда вовремя ложиться! - Ксюша бросилась обнимать бабушку.
- Хорошо, хорошо. Неси молитвослов, будем готовиться ко сну.
Ксюша залезла на стул, чтобы снять с полки детский молитвослов: книжку с яркими картинками и самыми удивительно простыми и понятными словами, которые сами шептались, если вдруг подступал страх. И что удивительно, страхи съёживались от таких звонких добрых слов и исчезали. Вот.
***
Уже неделю в городе установилась не по-весеннему тёплая погода. Елена Марковна ходила в садик за Ксюшей и не переставала охать, что настают последние времена. Даже то, что Семёна с Машей включили в молодёжную группу, она приписывала этим временам, чем пугала отца Кирилла и Савву. Ксюша никаких времён не боялась, тем более что никто ей не мог объяснить, что это такое. А разве можно бояться того, чего ты не понимаешь? Ксюша, как губка, впитывала всё, что рассказывала ей бабушка, и даже ревновала её к Стасику, которому тоже было интересно слушать Елену Марковну, но так ничего и не поняла про эти последние времена, зато она сразу же поняла, что такое времена церковные.
По средам молодёжная группа проводила в приходском доме для детей и подростков православные занятия. Но в эту среду они ходили в детский дом, а после всей группой пришли в дом отца Кирилла.
Отец Кирилл пригласил ребят на кухню, и когда они расселись, поинтересовался о цели их визита. Ребята посмотрели на Семёна. Это он вычитал у Сергея Булгакова в настольной книге священнослужителя о временах церковных а, когда стал спрашивать про них у ребят, то оказалось, что в молодёжной группе никто об этих временах ничего не знал.
- Итак, церковные времена. И что, совсем никаких предположений? - Спросил отец Кирилл.
 - Девочки предлагали версию, что это православный календарь, то есть, как в церкви празднуются христианские события. - Ответила Маша.
- А что это за христианские события празднуются? - Опять спросил отец Кирилл.
Ребята ответили почти хором:
- Жизнь Христа.
- Вот-вот. А это разве церковные времена? Церковь-то когда образовалась?-  Отец Кирилл оглядел ребят. - Кто знает?
- Уже после того, как распяли Христа, - кто-то из ребят негромко проговорил из дальнего угла, и отец Кирилл не успел разглядеть, кто.
- Верно. И со времени образования христианской Церкви начались церковные времена, как это упоминается у Булгакова.
- Так просто? - Ребята явно не ожидали такой быстрой развязки их интриги.
- А что надо делать, чтобы так много знать и во всем разбираться, как вы? - Спросил щуплый темноволосый парнишка среднего роста.
- Читать надо много. Молиться, поститься, а ещё просить у Бога вразумления, иначе никакие знания не принесут вам пользы. - Отец Кирилл задумался, потом посмотрел по сторонам и увидел счастливое Ксюшино лицо. - Чего такое? Давай рассказывай, - обратился к дочери отец Кирилл, но та в смущении закачала головой, как это бывает со школьниками, которые всё поняли, но объяснить ничего не могут. А ребята из молодёжной группы, услышав, как вошедшая на кухню Елена Марковна загремела посудой, поднялись и подошли к отцу Кириллу за благословением, после чего тихо покинули дом, словно их было не десяток человек, а всего один или два.
Отец Кирилл так и сидел за кухонным столом, не замечая течения времени, пока не хлопнула входная дверь.
- Па, а ты был прав, - Клава, как всегда, прямо с порога кинулась к отцу.
- Это ты про что? - Отец Кирилл, для которого Клавдия, с одной стороны, своей неожиданностью была непредсказуема, а с другой стороны, этой же неожиданностью его подкупала, старался держаться невозмутимо.
- Про теорию, о которой ты мне совсем недавно говорил. Оказывается, в отличие от эволюции, креационизм удовлетворяет научным критериям, в частности, второму закону термодинамики, а эволюционная теория этому закону противоречит. - Клавдия выпаливала фразу за фразой с таким жаром, как будто она сама выдумала эту теорию. - И еще есть научный, а есть библейский креационизм. Папка, а знаешь, оба этих направления доказывают сотворённость материи. Представляешь, и научно и по Библии!
- Представляю, и ещё как. - Отец Кирилл улыбнулся в усы, но так, чтобы дочка не заметила.

Неделя четвертая по Пасхе, о расслабленном. День памяти свт. Николая, архиепископа Мир Ликийских

День рождения Семёна, а ему исполнялось восемнадцать, в этом году пришелся на день памяти святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских.
Но за три дня до этого, в ночь с четверга на пятницу, когда православные вспоминали явление на небе креста Господня, Семёну приснился сон, в котором измождённый, закопанный по грудь в землю человек просил его помощи.
На следующую ночь Семён проснулся в поту: ему опять приснился закопанный, молящий о помощи. Но в этом сне из пустыни на несчастного нёсся в облаке пыли конский табун. От страха Семён проснулся и сел на кровати, вытирая со лба холодные бисерины выступившего пота. Перед глазами четко отпечаталась картинка несущегося табуна: лоснящиеся от пота спины, шелковистые конские гривы и хвосты, развевающиеся на ветру. Семён даже замотал головой, чтобы избавиться от такого явного наваждения. Он встал, повернулся к иконе Вседержителя, висящей в изголовье, и прошептал:
- Избави мя, Господи от помыслов всяких, и плохих, и хороших, и помилуй мя!
Потом взял молитвослов с полки под иконой, открыл его на заложенном месте и стал дочитывать покаянные каноны, оставленные было на утро.

***
Утром Семён отправился на службу в храм Александра Невского. Он знал, что исповедовать будет его крёстный отец Климент, и приготовился не только к исповеди, но и к духовному собеседованию, если позволит время. Семён надеялся, что крёстный поможет обнаружить грех, из-за которого снятся такие страхи.
Крёстный внимательно выслушал Семёна, покряхтывая время от времени от обильных его высказываний, потом сказал коротко:
- Под кровать загляни. Там он, - и, накрыв Семёна епитрахилью, прочёл над ним разрешительную молитву. Кто «он», Семён не понял, но переспрашивать не стал: в очереди на исповедь стояло ещё несколько прихожан, а до службы оставалось всего полчаса. Отец Климент сам принимал исповедь до службы. А перед выносом чаши принимать исповедь выходил один из сослуживших ему священников. Но у отца Климента было много духовных чад, которые стремились исповедаться у своего батюшки. Поэтому Семён решил сначала посмотреть, что там под кроватью, а потом уже обсудить это с крёстным.
С первых же минут службы Семён позабыл обо всём, в том числе о своём страшном сне. Он пел вместе с паствой Символ веры и Отче наш, а потом во время причащения пел Тело Христово примите, источника бессмертнаго вкусите …
По возвращении домой Семён первым делом заглянул под кровать и увидел лежащий там образок Симона Персидского, который как-то крёстный привёз ему в подарок. А после обеда позвонил отцу Клименту
- Крёстный, а как ты догадался, что под кроватью образок лежит? - спросил его Сёма.
- Так я же в твоей комнате был и видел, где у тебя иконки находятся, - пояснил отец Климент, - а образок Симона Персидского у тебя на краю полочки был поставлен. Иконка бумажная, лёгкая. Постель расправлял, видно, вот она от ветра и слетела. И святой тебе напоминал во сне, чтобы ты образок поднял, значит. А у меня по молодости образочки бумажные, бывало, за комод западали. Теперь-то на домашний иконостас я их сразу креплю.
- Спаси тебя Господи, крёстный. Ты придёшь к нам в воскресенье на обед? - Сёма не стал напоминать о дне своего Ангела: отец Климент и сам об этом знал.
- Позовёшь, так приду, - отшутился отец Климент. - А ты на день Ангела причащаться собираешься?
- Так я сегодня причащался.
- Тебя твой крёстный отец благословляет. - Голос отца Климента зазвучал еле слышно, хотя он только что звенел в трубке. И Семёну ничего не оставалось, как ответить:
- Спаси Господи, батюшка. Буду готовиться.
***
Совместная трапеза по поводу дня рождения Семёна, на которую он и приглашал крёстного, не была постной. Отец Климент ласково поглядывал на Семёна, сидевшего с ним рядом, и не мог нарадоваться на послушного крестника, старательно обходившего рифы скоромных блюд, хотя бабушка то и дело потчевала его ими. А Елена Марковна удивлялась, почему Сёма не ест своих любимых пирожков с ливером.
- Бабуля, я лучше съем с капустой. Они у тебя сегодня такие вкусные получились, что сами в рот прыгают. - Отговаривался Семён и брал очередной пирожок с капустой.
За столом кроме Сёминого крёстного собралась вся семья. Не было только матушки. Она позвонила и сказала, чтобы праздновали без неё: консультацию перенесли в клинику, из-за чего она не успевает к столу, но целует Сёмушку и желает счастья.
К телефону подходил отец Кирилл. Клавдия, которая выскочила из-за стола следом, весь разговор крутилась рядом с ним, и как только отец положил трубку, накинулась на него с упрёками:
- Ну что, какая теперь у неё отговорка?
- Не всегда получается выполнить обещанное, - начал объяснять отец. Но Клава уже рванулась на кухню, где был накрыт праздничный стол, и сердито плюхнулась на своё место. Отец Кирилл тоже вернулся к столу.
- Пап, а ты говорил, что не нужно обещать, если знаешь, что не сможешь сделать. - Савка упёрся локтями в стол и уставился на отца.
- У неё всегда не получается. - Проворчала Клава.
- Не у неё, а у мамы, Клава, поправься. - Остановил её отец, чувствуя в то же время свою неубедительность, потому что матушка в последнее время только обещала, но не делала, и даже перестала извиняться перед детьми: - Савва, убери со стола локти.
- Хорошо, у мамы, только я ей не верю. Мы должны были с ней ещё час назад быть в художке. - Клава кроме обычной школы посещала художественную, рисовала самозабвенно и как-то не по-детски дерзко. Отец Кирилл вспомнил, что сегодня открытие выставки выпускных работ Клавиного класса и матушка как председатель родительского комитета должна была сходить с дочкой на торжественную часть. А сам он идти не мог, так как сегодня суббота, а значит, всенощная служба. И не просто служба, а его служение.
- Почему ты на открытие не пошла одна? - спросил у Клавы отец Кирилл.
- Ага, чтобы извиняться там за неё. Она пирог обещала яблочный, на собрании родительском хвасталась: испеку, мол, чаю попьем все вместе. - Клава кричала, выплевывая вместе с брызгами слюны накопившуюся злость.
- Клава, что ты говоришь! Сейчас же извинись. - Стал увещевать отец.
- Перед кем? Мамы-то нет, перед кем мне извиняться? - Клава выкрикнула с обидой и вдруг расплакалась. Отец Кирилл подумал по привычке, что нужно поговорить с матушкой при случае обо всём этом, и тут же с сожалением отметил про себя, что она так занята в последние три месяца. Мыслями вся в дипломной работе. О чём ни скажи, отмахивается, мол, после защиты разберёмся.
- Клава, что на тебя нашло? А пирог, в конце концов, могла сама испечь. Вот и бабушка помогла бы тебе. - Отец Кирилл, увидев дочкины слёзы, совсем растерялся. Да и отцу Клименту явно было не по себе.
- Вот ещё чего, реветь вздумала, - хмыкнула бабушка, - это в праздник-то. Лучше я вам сейчас историю одну расскажу, о том, как Сёма с зайцами повстречался, а было ему тогда целых пять лет.
- С зайцами? С настоящими зайцами? - Изумлённая Ксюша переводила взгляд с бабушки на брата и обратно: - Сём, а почему ты нам про зайчиков не рассказывал? - Расскажи, бабулечка! - Ксюша стала умолять бабушку, а та, добродушно усмехаясь, налила себе в чашку чая, отлила чуток на блюдце, взяла блюдце на ладошку и подняла его, а потом глянула на внучку. Ксюша не сводила с бабушки глаз, а бабушка поймала её взгляд, улыбнулась и утвердительно кивнула: допью, мол, сейчас и расскажу.
- Так вот, как-то гостили вы вчетвером у нас. Вчетвером, потому что Клавдя только народилась, а Саввушки и тебя, Оксанка, ещё и в проекте не было. А у нас с дедом был тогда летний хутор. Дед с Кириллом, папой вашим и Сёмой отправились за яблоками, которые всю зиму хранились в подвале дома на хуторе, - устройство такое дед придумал, чтобы и яблоки хранились, и на случай войны бомбоубежище семейное было. От автобусной остановки на хутор можно было идти двумя путями: поверху и понизу, — и так и так выходило два километра. Они решили идти поверху: там дорога суше. И если идти вдоль полей, через овраг, потом через лес; собирая подснежники (а дело было ранней весной), можно к нашему домику спуститься.
Сёма носился по дороге, забегая вперёд и радостно бросаясь навстречу отцу и деду, взбудораженный солнечным весенним утром и душистым воздухом оттаивающей природы.
Мужчины мирно шагали по дороге, рассуждая о яблоньках, чьи стволы были обмотаны на зиму от зайцев: как-то деревья зиму перезимовали. Шли они так, шли и вдруг слышат в нескольких метрах впереди от себя вопль ошалелого Сёмы. В два прыжка Кирилл оказался рядом с Сёмой, только успев подумать про него «добегался». Оказался рядом и замер от увиденной картины. С полянки в овраг убегали три зайца, чьи задние ноги так и мелькали перед глазами, а в метре от ошарашенного Сёмы стоял столбиком не менее ошарашенный заяц, который только при виде Кирилла пришел в себя и показал им свой заячий хвостик.
Сёма, задыхаясь от восторга, повернулся к отцу:
- Ты видел? Они меня ждали!
Тот в ответ кивнул, а подоспевший следом дед понимающе усмехнулся:
- Как же, как же, ждали они. Ну-ну.
А Сёма всю оставшуюся дорогу шёл рядом с ними и, собирая подснежники для меня, представлял, как я обрадуюсь его встрече с зайцем.
«Я ведь не ожидал, что с ним встречусь. Знаешь, как я перепугался», — доверительно сказал он мне на ушко вечером перед сном, когда я пришла читать ему сказку.
- Сём, а какие они, зайцы? - Савва заворожено следил за рассказом, и когда бабушка закончила говорить, повернулся с этим вопросом к старшему брату.
- У зайцев задние лапы мощные, как у кенгуру, а передние лапки, совсем как руки. - Семён говорил смущённо: надо же, он забыл об этой встрече, а бабушка помнит, как будто это вчера случилось. - Любой перепугается от неожиданности, не часто сталкиваешься нос к носу с зайцем.
- Бабушка, а ты ещё чего-нибудь помнишь про Сёму? - Клава хитро посмотрела на старшего брата: вот тебе, будешь задаваться?
Елена Марковна улыбнулась, налила в чашку чая и ответила Клаве:
- Помню, только эта история про тебя, как ты в зоопарке протестовала и требовала, чтобы зебр тут же помыли и больше никогда не мучили лошадок.
- Ой, бабушка, тоже нашла, что вспомнить, я же не знала, что это такая порода, - Клавдия засмущалась и стала оправдываться, - с кем не бывает. Мне тогда ещё меньше было, чем Сёмке.
- Погоди, погоди, сколько же тебе было? - Бабушка прищурилась, будто вспоминала эту историю, а Клава повернулась к бабушке и закрыла ей рот ладошкой:
- Всё, не надо больше про зебр, ну, пожалуйста, - Клава умоляюще смотрела на бабушку, потому что вдруг вспомнила, как хотела написать письмо президенту в защиту бедных лошадей. Она тогда посмотрела на DVD фильм про Электроника, там была история о мальчике, покрашенном под скульптуру, который чуть не умер от ядовитых паров краски, и Клава решила, что этих лошадок тоже покрасили.
- Бабуль, а про меня ты что-нибудь помнишь, какую-нибудь историю? - Вежливо спросила Ксюша, - я что-то совсем ничего не могу про себя вспомнить, потеряла, наверное, где-нибудь.
- Что потеряла? - Спросила её Елена Марковна.
- Свои истории. Такая неинтересная жизнь без них стала, просто беда, - Ксюша для наглядности даже всплеснула руками, совсем, как мама.
Все, кроме Саввы, весело рассмеялись. Отец Кирилл заметил, что сын наоборот погрустнел, опять, видно, про маму вспомнил. Елена Марковна тоже это заметила и после того, как смех стих, обратилась к сыну:
 -Кирилл, помнишь, как Савва искал клад?
Отец Кирилл улыбнулся и кивнул в знак согласия головой:
- Мы ходили втроём за грибами, бабушка ушла вперёд, а мы с Саввой задержались в лесу и догоняли её уже по тропинке, но когда мы дошли до того места, где нашу тропинку пересекала другая, то Савва увидел крест, получившийся от пересечения тропок. Он воскликнул: «Папа, смотри, крест!». «Да, и, правда, крест, - ответил я, - и что бы это значило?» А Савва тут же ответил: «Это значит, что тут кто-то клад закопал».
 -Ой, Савва карел-кладоискатель! - Захихикала Клава.
 -Клава, ну что ты ко всем цепляешься? - Не выдержал Семён.
- А, правда, Сёмин святой был апостолом, который с животными разговаривал? - Спросил Савва, самозабвенно любивший брата и во всем ему по-детски подражавший. Ему не нравилось, что Клава подшучивает над старшим братом.
- Это святой Серафим Саровский язык зверей знал. - Ответил ему отец Климент. - А Семёна нарекли в честь апостола Симона. Сегодня в храме будут читать главу из Евангелия о свадьбе в Кане галилейской. Так этот жених, на браке которого Иисус обратил воду в вино, и есть Симон.
- Сёма жених! Сёма жених! - Начала дразнить брата Клава. А Маша вдруг покраснела и отвернулась от Семёна.
Отец Кирилл поднялся из-за стола и вышел из кухни. Совсем не хотелось уходить от такой веселой компании, но ему пора было идти в храм, готовиться к службе.
Вечерние службы в пасхальные дни были короткими и преисполненными радости. Отец Кирилл переполнялся светлыми чувствами, когда выходил на амвон и провозглашал «Христос воскресе!», а в ответ слышал от паствы дружное радостное восклицание «Воистину воскресе!». В этих словах было столько смысла, что они сами понимались как воплощение Христа.
Отец Климент вышел вслед за отцом Кириллом в коридор, чтобы попрощаться с ним по-братски. Батюшки трижды приложились друг к другу, произнося «Христос воскресе!» и «Воистину воскресе!», и отец Кирилл отправился в храм, вспоминая по дороге смущённое лицо Семёна, хитрую рожицу Клавдии, серьёзную физиономию Саввы и шушукающихся за столом бойкую Ксюшу и тихоню Стасика. Отец Кирилл шёл своей привычной дорогой, вдоль одной стороны которой тянулась глухая стена Онежского тракторного завода, а с другой стороны за чашей стадиона простиралось южное крыло города с новостройками высоток замысловатой архитектуры. И вдруг отец Кирилл виновато вздрогнул: он совсем перестал вспоминать Нитку, а ей тяжело без семьи в круговерти зачётов и экзаменов. Отец Кирилл решил обязательно отслужить завтра после литургии молебен в помощь и духовное укрепление своей матушки.

Неделя пятая по Пасхе: о самарянине

Утром, только отец Кирилл успел дочитать правило, принесли телеграмму от соседей деда Егора. Его в очередной раз прихватило, соседи вызвали скорую, и деда увезли в больницу. Матушка, выбежавшая на звонок и принявшая телеграмму от почтальона, всплеснула руками, тут же передала листок с текстом подошедшей Елене Марковне, а сама побежала собираться в училище.
Елена Марковна, укоризненно качая головой, хлопотала возле Ксюши, заплетала ей косички и ворчала о безалаберном нынешнем поколении, которому собственные дети обузой становятся. Матушка ничего ей не отвечала, а, может быть, и не слышала, что говорила свекровь. Она металась из кухни в коридор или в ванную комнату, хватаясь то за расчёску, то за тарелку с кукурузными хлопьями, на ходу запивая их холодным молоком из стакана, и успевая при этом перекрикиваться с Клавдией. Клава, как всегда с утра, была не в духе и вымещала на матери своё плохое настроение.
Ксюша не обращала на бегающую маму никакого внимания. Она сидела на низенькой табуретке перед бабушкой и мурлыкала от удовольствия, потому что мягкие бабушкины руки ловко расчесывали её волосы и делили на пробор, ни разу не потянув ни за одну волосинку.
Сначала убежала матушка, хлопнув дверью. Потом бабушка, отводя Ксюшу в детский сад, аккуратно прикрыла дверь и замкнула её ключом. И в доме наступила благоговейная тишина. Только из комнаты Семёна слышно было бормотание: он читал утренние молитвы вместе с Саввой, который в нужном месте произносил: Господи, помилуй. Да в ванной комнате журчала вода из-под крана: там умывалась Клавдия.
Отец Кирилл вышел в кухню, поправил фитиль в лампадке перед иконой Божией Матери, именуемой «Спорительница хлебов», и затеплил в ней огонёчек.
Тут из ванны подошла Клавдия и стала накрывать на стол. Трапезничали овсяной кашей-пятиминуткой, запивая горячим душистым чаем. А мальчики съели ещё и по бутерброду с маслом.
Когда вернулась Елена Марковна, с порога начавшая рассказывать о нововведении в садике: мол, в их время такого не было, чтобы с родителей деньги на подарки ко дню рождения воспитательницам собирать, Клава с Саввой уже ушли в школу, а по пути с ними отправился и Семён. Их плотницкая бригада работала как раз неподалёку от школы.
- Ну что, сыночек, уезжаю я сегодня. Вышло моё время тут у вас пребывать, пора к деду отправляться. Тяжело тебе тут приходится. Хозяйство на глазах разваливается, - продолжала причитать Елена Марковна, по дороге на кухню прибирая на свои места то расчёску, то полотенце, оставленные невесткой. На кухне отец Кирилл собирался мыть после завтрака посуду.
– Отойди, не дело при жене и дочках мужику посудой греметь. - Увидев сына в фартуке, зашумела Елена Марковна. - Сама помою. Без меня тут хоть на голове стойте. А сейчас слушайся мать.
Отец Кирилл отошёл от раковины, но только и успел дойти до середины кухни, как Елена Марковна строго произнесла:
- Что, совсем нет времени с матерью поговорить?
- Мама, что ты, - отец Кирилл присел на лавку и положил руки на колени.
- Клавка-то у вас дерганная какая стала. На мать кричит, на старших кидается. Ты хоть знаешь, что с ней творится?
- Мам, это переходный возраст, ей скоро четырнадцать, вот она… - Отец Кирилл собрался было рассказать матери о своих наблюдениях за Клавой и сделанных из этого выводах, но Елена Марковна перебила его:
- Да не вот она, не вот. Если б всё так просто было. Ты бы в школу сам, что ли сходил, если матери некогда. Совсем задразнили там девку. Она все переменки просиживает в библиотеке, где её приютила библиотекарша, Галиной зовут, а по батюшке не упомнила. У Клавди там даже чашка своя заведена.
- Мама, а ты откуда всё это знаешь? Классный руководитель из школы приходила? - Отец Кирилл от неожиданности оторопел.
- Как же, дождёшься, чтобы эти молоденькие учительницы по домам ходили. Им и в школе-то до детей дела нет. Я уж Клавде говорила: ты, дева, сказала бы классной, что они тебя обзывают.
- Кто обзывает? - Отец Кирилл терялся в потоках материнских словопрений.
- Да одноклассники родимые, одноклассники. То поповской дочкой, то бабой Клавой дразнят. Вот она такая шальная и стала. А кто мне сказал? Да Клавдя и сказала. С дитём говорить надо, а у родителей времени нет. Заведут мал-мала, а глаза за детьми нет. - Елена Марковна не говорила, а словно выстреливала словами в сына, который даже дар речи потерял. А Елену Марковну было уже не остановить: - Девка от рук отбивается, а матери и дела до неё нет, всё с конспектами обнимается. Где это видано, чтобы матушки учеными были. Как бы беды какой не вышло.
- Мама, - попытался было вставить слово отец Кирилл.
- А ты всё своё, да не обижу я никого твоих. Чай, они и мои тоже… Ох, упустите девку. Локти потом кусать будете. Смотри, Сёма перед рождением и перед Ангелом своим ходил причащаться. А Клава? У неё-то ведь перед Сёминым Ангел был, 18 мая. Ведь говорила я вам, чего таким именем дите называть. Вот она у вас и хромает, всё норовит в какую ни сторону свернуть. Никак ровно ходить не может.
- Мама, да у Клавы ещё будет день Ангела. Ты путаешь. По-твоему, и мой день Ангела на восемнадцатое число января приходится - а это по старому стилю. И 18 мая по старому стилю. А по новому у неё день Ангела ещё только будет. - Отец Кирилл стал считать, когда же будет день Клавиного святого, но почему-то вспомнились Четьи на этот день: о Феодоте и семь девах - в том числе Клавдии. Девы были взяты за отказ омыть идолов и преданы страшным мучениям, после которых их бросили в озеро с камнями на шее. В 303 году это было… У всех святых кончина мученическая: за Христа умирали ведь. - Отец Кирилл не заметил, что последние слова он произносил вслух.
- Вот, не на радость, а на мучение детей нарожали. - Елена Марковна домыла посуду и уже готовилась было налить себе из самовара чаю, но вдруг зашмыгала носом, полезла в карман фартука за носовым платком и засморкалась.
- Мамочка,  что же ты себя заводишь, - отец Кирилл подошел к матери и обнял ее за плечи. - У нас всё будет в порядке. Не беспокойся. Я схожу в школу, обязательно схожу и библиотекаря поблагодарю за то, что Клавушку приютила. Вот прямо сейчас и пойду. - И он вышел в коридор.
А Елена Марковна налила себе чаю, хлебнула пару раз и отставила в сторону, проворчав, что некогда рассиживаться, когда в доме беспорядок. Поезд вечером ждать не будет. Она встала и начала убирать на полатях Клавину постель.
- Потом стирать, пылесосить и гладить… - Слышал отец Кирилл материнское ворчание, когда выходил из дома. На улице вовсю старалось майское солнце. На деревьях блестели клейкие ярко-зелёные листья, разросшиеся так буйно и весело, что даже не верилось, что они ещё неделю назад только робко выпрастывались из почек. И отец Кирилл, сам пару часов назад расстраивавшийся из-за болезни отца, почувствовал в груди такой распирающий его восторг, что в порыве нахлынувшего чувства любви подмигнул то ли солнцу, то ли всему этому безбрежному, радостно расплескавшемуся миру.
***
Провожали Елену Марковну все вместе. Ксюша и Савва вертелись возле бабушки, а Семён с Машей пошли в здание вокзала, там, на втором этаж, в зале ожидания висело электронное табло, на котором можно было узнать платформу прибывающего поезда.
Вечерний вокзал казался брошенным, одинокого пассажира здесь преследовало ощущение тоски и потерянности. Здание фундаментальной сталинской архитектуры было продолговатым прямоугольником, сложенным из большого бледно-жёлтого камня, в центре которого возвышался высокий цилиндр, заканчивающийся шпилем. Внутри зала над входом висели квадратные часы. Такие были модны лет сорок назад. Да и сама обстановка претендовала скорее на музейное помещение, чем на вокзал начала XXI века. Семён взялся за ничем не привлекательные поручни и тут же одёрнул руку: они, покрытые серебрянкой, - специальной краской, которой обычно в деревнях покрывают печи, - с виду были холодные, а при прикосновении оказались удивительно живыми, тёплыми. Тогда Семён внимательно присмотрелся к балюстрадам с чёрными чугунными решётками. А интерьер вокзала был украшен станинами: такие рёшетки в виде стилизованных, тоже покрытых серебрянкой ёлок, заканчивающихся сверху шишками. И вся эта красота оправлена деревянными плашками тёмно-коричневого цвета. Балясины, украшающие станины по бокам, - это орнамент, составленный из еловых венков и шишек - такой же есть и на гербе Карелии. И балясины и шары на перилах выкрашены серебрянкой, оттого они при первом прикосновении кажутся тёплыми, совсем не чугунными.
- Прибытие поезда № 225 сообщением «Мурманск - Адлер» ожидается на вторую платформу; нумерация с конца поезда… - Прозвучало из динамика.
- Надо идти через тоннель. Спускаемся. - Это был уже голос Маши.
- Маша, потрогай, - Семён показал на шар в конце перил.
- Ой, какой теплый! А выглядит, как бронзовый или как там такой белый металл называется. Сём, хорошо-то как! Они такие тёплые, как живые. - Маша спускалась по лестнице и старалась прикоснуться к каждому шару.
- Теперь я знаю, как будет выглядеть наш будущий дом, в нём будут перила с такими вот тёплыми балясинами и шариками… - Задумчиво произнёс Сема.
- Как на вокзале? - И Маша расхохоталась так весело, что вслед за ней рассмеялся и Сёма.
***
Дня матушкиной защиты ждали давно, и все в доме обрадовались, когда, наконец, этот долгожданный день настал. Отец Кирилл пытался помочь девочкам накрывать на стол, или хотя бы картошку чистить, только Маша с Клавой вежливо, но настойчиво отказывались от его помощи. И Савва, насильно назначенный Семёном на сегодня поваренком, счищал с варёных овощей склизкую кожицу, жалостливо поглядывая на дверь, потому что, кроме как от папы, помощи ждать больше было не от кого.
И вот они сидели впятером за празднично накрытым столом и ждали маминого возвращения. Через час решили поужинать без мамы, а когда она придёт, пить всем вместе чай с «Шарлоткой», который испекли девочки. Когда же мама не пришла и в десять вечера, отец Кирилл уложил детей спать, а сам пошёл в училище, чтобы узнать, что там могло случиться.
По дороге в училище, находящемся на улице Советской, отец Кирилл поглядывал по сторонам на случай, если вдруг матушка идёт ему навстречу. В училище всё было закрыто, а сторож сказал, что уже в два часа дня никого в корпусе не было.
На обратном пути отец Кирилл шёл, как пьяный. Холодный воздух сдавливал грудь, а из горла вместо кашля вылетали обрывки звуков, чем-то напоминающих тявканье собаки. Но, несмотря на начинающийся приступ астмы, отцу Кириллу впервые совсем не хотелось возвращаться домой. Он не представлял, что сказать детям и где вообще могла быть Нитка. Отец Кирилл запоздало подумал, что не знает телефонов матушкиных однокурсниц, да и самих однокурсниц тоже, потому что они редко приходили в их дом. Матушка всегда звонила сама и теперь, наверное, что-то случилось, раз она не позвонила.
Ветер усиливался и мешал идти, а тополя на аллее скрипели и склоняли над отцом Кириллом свои ветви, как будто прогоняли его прочь. Отец Кирилл не помнил, как попал на проспект Невского, но, узнав здание епархиального управления, не свернул к храму Александра Невского, а пошёл почему-то прямо по проспекту, пока не уткнулся в ворота Крестовоздвиженского собора. Собор выглядел неказистым и приземистым… Отец Кирилл не ожидал, что он окажется таким убогим, и стал вспоминать, каким же собор предстал перед ними, когда они с матушкой переехали в этот город. И собор на глазах начал приосаниваться, как будто с него сползала шелуха прошедших лет.
- Вот так бы сбросить сегодняшний кошмар, или не дожить до этого дня, - подумал с горечью отец Кирилл, и ему показалось, что это он, а не собор, стоит здесь согбенный, с непосильным грузом сотен лет на плечах. - Выше сил Бог не даёт, - напомнил себе отец Кирилл и побрёл по проспекту обратно, на этот раз сворачивая в нужном месте к храму Александра Невского. Два жёлтых фонаря в начале и в конце аллеи дрожали под ветром и бросали на листву отсветы своих искусственных глаз, расстреливая мертвенным светом запоздалых прохожих.
Когда отец Кирилл вернулся домой и тихонечко вошёл в прихожую, из спальни родителей выглянул дожидавшийся их Семён, внимательно посмотрел на отца и встревожено спросил:
- Папа?..
В вопросе было столько горечи, боли, страха и нежелания согласиться с любым доводом отсутствия мамы, что у отца Кирилла защемило в груди, и он не смог, как ни в чём не бывало, посмотреть сыну в глаза, будто это он обманул и Семёна и всех остальных.
- Спать, спать, всё, сейчас спать, - устало бормотал отец Кирилл. Семён молча ушёл в свою комнату. А отец Кирилл сел, не раздеваясь, на стул в коридоре возле тумбочки с телефоном и смотрел на аппарат, будто тот знал, куда нужно звонить в таких случаях: в больницу, морг или ещё неведомо куда…
Только в полночь матушка позвонила и сказала, что встретила очень хорошего человека, с которым они решили никогда не расставаться. Матушка что-то долго говорила о том, что давно хотела всё рассказать, да не могла собраться с духом, потом она что-то упомянула о доброте и милосердии, которое есть у священников. Но отец Кирилл ничего не понимал, а просто держал трубку возле уха и смотрел на стену ничего невидящими глазами.
Семён никак не мог заснуть и несколько раз за ночь заглядывал в родительскую спальню: отец всё стоял на коленях и молился о спасении всех заблудших душ.

Неделя шестая по Пасхе: о слепом

Когда отец Кирилл в воскресенье пришёл на службу, к нему подошёл настоятель и сообщил, что из епархиального управления приходил помощник Владыки, чтобы пригласить отца Кирилла для конфиденциального разговора. Клирики зашушукались было, но отец Кирилл вёл себя, как обычно, и все успокоились.
После литургии отец Кирилл отправился в епархиальное управление. Он пошёл пешком, чтобы после закрытого помещения его астма получила немного свежего воздуха. Отец Кирилл не хотел думать о том, что за разговор предстоит с Владыкой, он понимал, что рано или поздно он должен был произойти, и теперь не было разницы в том, кто этот разговор начнёт.
На улице было намного холоднее, чем вчера, как будто колесо времени повернулось вспять, и весна сменилась зимою, - такой ледяной задул ветер. Отец Кирилл поправил шарф, вздохнул и осторожно выпустил воздух из лёгких, чтобы они не взорвались от кашля. На минуту ему представилось, а если бы и впрямь случилось так, что сейчас была бы зима.
Иисус ответил Фоме неверующему «Блажен невидящий и верящий… ты поверил, потому что увидел Меня». Отец Кирилл подумал: «А если не видел, потому что не хотел видеть, то тоже блажен?» Подумал и тут же невесело усмехнулся: «Да, вот так началась неделя о слепом. Он, слепец, прозрел, но хочет оставаться в тёмной пещере, чтобы и дальше не видеть истины».
Отец Кирилл шёл вдоль ограды собора Александра Невского, до епархиального управления оставалось совсем немного; и вдруг отец Кирилл остолбенел: прямо перед ним стояло заснеженное дерево. Он наложил крест, закрыл глаза и опять открыл: заснеженное дерево не исчезло.
- Не может быть. Неужели я так сильно хотел зимы, что у меня начались видения? - Отец Кирилл уставился на дерево, будто его взгляд мог растопить иней на ветвях, и в какой-то миг всё изменилось. Отец Кирилл с облегчением выдохнул и заулыбался смущённо: это же черёмуха зацвела… вот и холодно так поэтому. И то, что естественный круг природы не нарушен, обрадовало его. Он шёл и думал о том, что самое большое чудо - это жизнь. Из всего живого на земле только Иисусу удалось воскреснуть, а деревья каждый год умирают и воскресают, умирают и воскресают…
***
Вернувшись из епархиального управления домой, отец Кирилл застал в коридоре Семёна, который собирался идти к Маше.
- Сынок, - обратился к нему отец Кирилл, - задержись ненадолго.
Семён посмотрел внимательно на отца и, сняв ботинки, послушно прошёл в кухню, куда следом за ним вошёл отец Кирилл.
- Семён, ты уже взрослый. Сам скоро женишься, поэтому пойми меня правильно. Так вот, - отец Кирилл перевёл дух и продолжил: - Сегодня Владыка подписал нам с матушкой церковный развод. - Отец Кирилл опять замолчал, а потом вдруг добавил:  - Мне тоже нужно будет уйти.
- Куда? - Спросил Семён и тут же догадался, - в монастырь?
Отец Кирилл молча кивнул.
- А как с ребятнёй? Их тоже куда-то определят. - Семён представил лица сестёр и брата.
- Кто определит? - Отец внимательно посмотрел на Семёна.
- Ну, вы с мамой. - У Семёна было растерянное лицо, чувствовалось, что это не укладывается у него в голове. Отец молчал, и это ещё больше сбивало его с толку. Привычный мир рушился на глазах Семёна, язык его заплетался. - Или… когда у Маши мама умерла, то их с братом тётка в детдом сдала… но у тётки своих детей маленьких было трое…
- Когда мы с мамой венчались, я думал, что брак нужен для продолжения рода, и мы с мамой молились, чтобы Господь послал нам вас… - Голос отца дрогнул, он замолчал, но уже через минуту твёрдым голосом произнёс: - В семье главное любовь и доверие. Семейная жизнь не может сводиться только к воспитанию детей. - Отцу Кириллу было трудно говорить, но он понимал, что должен это сделать, чтобы как-то уберечь сына от той ошибки, которая разрушила брак его родителей.
- Пап, - разволновался Семён, - ты против того, чтобы мы с Машей поженились? Это из-за мамы?
- Нет, Семён, что ты, родной, как я могу быть против того, чего хочет Бог. - На юношу смотрели глаза, в которых было столько любви и столько света, что этот взгляд показался нестерпимым, Семён даже зажмурился.
- Пап, а может, попросить Владыку, чтобы тебя оставили служить в храме? - спросил Семён, - Может быть, он разрешит?
Отец Кирилл промолчал, да и как он мог объяснить сыну, что Владыка для того и вызывал его, чтобы оставить в храме, дать послабление. Но для отца Кирилла это было нарушением церковного устава, а, значит, преступлением. Он стал искать какое-то объяснение, и вдруг вспомнил, как обманулся сегодня.
- … Знаешь, Семён, я недавно видел заснеженное дерево, а потом это оказалась цветущая черёмуха. И тогда я подумал, что мы обманываем сами себя: видим то, что хотим видеть, а не то, что есть на самом деле. Думаем, что так, как мы хотим, будет лучше, а на самом деле, так только всем хуже. И ещё я почувствовал, что деревья тоже умирают. Мы их рубим, строгаем, делаем мебель, кромсаем на дрова, а они всё терпят… а потом … воскресают.
- Пап, - возразил Семён, - дерево всегда живое, даже срубленное. Я это чувствую.
- Да, Семён, да… Но ты шёл к Маше, извини. - Вспомнил вдруг отец Кирилл.
- Папа, ты что,  - Семёну стало неловко, - всё в порядке. То есть… ты не расстраивайся… - Семён и сам понимал, что все слова, которые он сейчас произносил, совершенно никуда не годились, и от этого терялся ещё больше.
- Ты иди, иди, Маша ждёт. - Отец Кирилл говорил откуда-то издалека, но не кашлял. И Семён, кивнув отцу головой, выскочил в прихожую.
***
В этот вечер Семён с Машей долго бродили по городу.
- А ты не думаешь, что это может быть заразно? - спросила Маша.
- Как это? - Семён явно не понимал, о чем она говорит.
- Вот наша со Стасиком мама, - Маша торопилась объяснить, - это ведь её подружка, то есть папа к маминой подруге ушёл… А я, то есть вы… меня взяли, - Маша повела плечами, словно ей неожиданно стало зябко, - приняли из детского дома, а теперь твои брат и сестры… - она не договорила и испуганно глянула на Семёна.
- Что ещё за цыганские страсти? Ты что, всерьёз в это веришь? - Семён хмыкнул. - Это же от человека зависит. Вот ведь что надумала, заразное несчастье. По-твоему, получается, что можно несчастьем заразить счастье и его не будет?.. Это уже химический процесс, а не Божий промысел… - Семён покачал укоризненно головой, то ли не соглашаясь с Машиной оценкой, то ли отказываясь от представления мира таким упрощённым. - А, по-моему, ты путаешь искушение и грех. Искушением может быть всё, что угодно, окружающее человека. А грех всегда внутри. Он не в объекте искушения, а в душе искусившегося.
- Честно говоря, Сёма, всё это просто у меня в голове не укладывается. Почему матушка так поступила? Почему твой папа не поговорил с ней, не остановил её? Знаешь, когда мой отец бросил нас, я думала, что мама сама была виновата. Слишком она мягкая была, всё прощала… и ещё - Маша посмотрела на Семёна, наверное, пытаясь понять, как тот отнесётся к её словам. - Ещё… Разве в семье священника так бывает? Ведь это не просто семья, а… - Маша замолчала, - это же не обычная семья, а самая… настоящая. И если и она… Получается, что настоящих семей не бывает… - и тут Маша заплакала.
- Ну-ну, Маш, - Семён подсел ближе, обнял её за плечи, а она уткнулась ему в грудь. - Ну, успокойся. Мои родители - самые обыкновенные люди, и мы: я, Клава, Савва, Ксюша - самые обыкновенные, - Семён неловко похлопал Машу по спине. Так обычно делал отец, чтобы подбодрить Семена. Маша вздохнула и села ровно, стараясь не смотреть на Семёна.
- Манюша, папа всегда доверял маме. - Семён помолчал и повторил недавно сказанные ему отцом слова: - любви без доверия не бывает, отец любит маму и верит, что… - Семён запнулся, вспомнил о мамином уходе, помолчал и неожиданно сказал: - После драки кулаками не машут. Мышка, это ведь моя мама. Я не хочу и не буду думать, почему так получилось.
- Так же ведь нельзя. У меня внутри будто всё умерло. - Маша тёрла глаза кончиками пальцев.
- Конечно же, я понимаю, что ты имеешь право не любить кого-либо, но не требуй этого же от меня. Здесь мы на разных берегах. - Чувствовалось, что Семёну было тяжело говорить. - Знаешь, что сказал мне крёстный, давно ещё, когда я его спросил: «Почему нужно любить людей? Папу, маму и родных, это понятно. С ними живёшь, а без любви никак не прожить. Но посторонние… Особенно, когда с первой же встречи чувствуешь, что человек тебя недолюбливает»? И крёстный мне ответил, что это самое трудное, потому что иначе получается по отношению к родителям и родным - это не любовь, а долг. А любовь… Тогда я не понял крёстного, только внутри меня что-то ёкнуло, как будто это самое главное, что я должен понять… - Семён опять помолчал, а потом проговорил, вздохнув: - Я молюсь, чтобы Господь помог нам всем.
- А знаешь, Сём, вот мы с тобой сейчас так хорошо, откровенно говорим. А мне страшно, что так ведь не будет всегда…
- Маша, конечно, ничего не остается неизменным. Но ты помнишь слова апостола Павла о том, что любовь не перестаёт, помнишь: говорить об этом и предсказывать это перестанут, знание упразднится, а любовь никогда не перестанет… И знаешь, если бы не ты, Маша, если бы я тебя не встретил, то я бы на Афон в тот же миг уехал, как узнал… - Семён запнулся, потянулся к Маше и приобнял её, а она уткнулась ему в плечо.
И так они долго сидели на скамейке недалеко от Драматического театра, а перед ними расстилалась панорама поймы реки Лососинки с её извилистыми рукавами притоков и арочными ажурными мостиками, перекинутыми через них. Солнце светило менее ярко, сем днём, но ему помогала луна. В Карелии наступало время, когда между днём и ночью был коротенький промежуток в полчаса. Эти белые ночи стремились запечатлеть художники и фотографы. А Семён с Машей смотрели вперёд, в своё будущее, и, как ни странно, увидеть его им помогала прозрачная кисея воздушной карельской стихии.
***
Из всех детей отец Кирилл больше всего беспокоился о Клавдии. У неё трудно складывались взаимоотношения со сверстниками. Сначала в школе её дразнили Клушей, так как Клава, - девочка домашняя и послушная, - также вела себя и в младших классах. А потом, узнав о том, из какой она семьи, старшеклассники, а вслед за ними и сверстники обзывали ее поповской дочкой. Второе прозвище появилось одновременно с пополнением в их школе из семей чеченских беженцев. Тогда казалось, что воздух в школе был заражён какой-то ничем не оправданной злобой. Разговоры учителей в классах с детьми и с родителями на собраниях, угрозы и увещевания ни к чему не приводили, - всё было тщетным.
Травля Клавы в школе закончилась также неожиданно, как и началась. Сёмин крёстный собрался со своей женой-иконописицей в паломничество по Италии, и матушка уговорила отца Климента взять с собой восьмилетнюю Клаву, которая тогда училась у неё рисунку. Поездка совпала с зимними каникулами. За итальянскую неделю Клава вытянулась, стала спокойнее, а по возвращении подолгу сидела за мольбертом. Рисовала она то покосившийся деревянный забор, стоящий почему-то в голом заснеженном поле, над которым в призрачной дымке парил Капитолий; то полуразвалившийся сарай, внутри которого через приоткрытую дверь виднелся удивительной красоты мир, а сквозь щели в стенах и в крыше из этого сарая струился неземной свет.
Клава стала носить коротенькую белую плиссированную юбку, как у теннисисток, а на блузке прикрепила значок с изображением теннисной ракетки. Её подразнили было Клаудио Шиффер, но, скорее, по привычке приставать. А потом из Италии на школу пришло письмо с благодарностью от самого Папы римского Иоанна Павла II. Так получилось, что Папа римский не смог принять русскую делегацию по причине своей болезни, но ему передали Клавин этюд, который тронул его настолько, что Папа поручил секретарям написать в далекую Россию незнакомой девочке Клаве. Директору школы прислали из Москвы уже переведенный на русский язык экземпляр письма. Иоанн Павел II писал, что почувствовал себя тем самым ребёнком, стоящим на большом шаре, которого нарисовала Клава: одновременно беспомощным и любимым Богом.
По карельскому телевидению тогда показали сюжет, а в школе Клаву стали звать звездой. И дразнить её никому уже не приходило в голову.
Да, с тех пор прошло три года. Отец Кирилл чувствовал, что с дочкой в последние месяцы что-то происходит. Он как-то даже пробовал поговорить об этом с женой, но матушка тогда опаздывала на занятия, и больше разговора как-то не получалось. А сам отец Кирилл боялся поранить девичью душу своей неловкостью.
Теперь же после матушкиного ухода и выговора Елены Марковны отец Кирилл не мог больше откладывать разговор с дочкой, которую к тому же хотел поддержать на самостоятельном пути взросления.
По вторникам, четвергам и субботам у Клавы были занятия в художественной школе, а по средам Сёма водил на ипподром Савву, где Савка занимался иподинамией. Обычно Маша проводила эти вечера с мальчиками, а Клава забирала из садика Ксюшу. Но сегодня Клавдия собралась идти вечером на день рождения к знакомому мальчику и попросила Машу заняться Ксюшей.
На дни рождения семейным советом решили ходить только по выходным, но Клавдия в последнее время всё чаще нарушала установленные в доме порядки. И когда отец Кирилл вернулся из храма, то застал дома одну Клаву, ничего не подозревая о её походе в гости.
- А где Ксюша? Ты за ней ещё не ходила? - Удивился отец Кирилл.
- Нет, за ней Маша пошла. - Клава ответила резко и тут же ушла из коридора. Отец Кирилл расшнуровал полуботинки, переоделся в тапочки и прошёл на кухню вслед за Клавой, но не найдя там дочки, заглянул в комнату Семёна. Клава сидела за компьютером, как будто она была одна в квартире.
- Как у тебя дела в школе? - спросил отец Кирилл.
Клава, не оборачиваясь, односложно ответила:
- Хорошо.
- А в художественной школе что интересного? - Отец Кирилл не знал, как преодолеть стену равнодушия, за которой спряталась дочь.
- Я бросила художку. - Спокойно сказала Клава.
- Что бросила? Художку бросила? - Дочкин творческий мир всегда казался отцу Кириллу настолько нерушимым, что с Клавой должно было случиться что-то очень страшное, если самое дорогое она бросила. Он никак не мог собраться с мыслями, найти нужные слова, а Клава всё так же продолжала сидеть за компьютером, гоняя по экрану спортивные машинки.
 - А какой последний рисунок ты нарисовала? - Отец Кирилл подумал, может быть, это подскажет, как ему говорить с Клавой.
Клавдия нехотя сходила на кухню, достала из-за печи брезентовый чехол, вытащила из него натянутый на картон холст, вернулась в комнату и поставила перед отцом свою последнюю картину, на которой красные и чёрные цвета в виде извивающихся змей отвоёвывали друг у друга искривленное пространство.
- О чём эта картина, дочка? - Совсем растерялся отец Кирилл.
- Ой, пап, давай, не будем. Все эти разговоры ничего теперь не изменят. - Клава выцеживала слова, опять плюхаясь перед компьютером.
Отец Кирилл пошёл в свою спальню, снял со стены один из самых ранних дочкиных этюдов, на котором в раме распахнутого окна был изображён живописный берег Онего, запечатлённый ранним утром, когда разноцветье луговых трав тонет в дымке тумана, а весь мир кажется накрытым вуалью сна. Отец Кирилл посмотрел на картину, как будто увидел что-то давно забытое, и вернулся обратно в комнату к дочери. Он поставил Клавин этюд рядом с её последней картиной и сказал, показывая на раннюю дочкину работу:
- О чём вот этот этюд, я знаю; знаю, но каждое утро, взглянув на неё, нахожу для себя что-то новое.
- Па, ты ничего не понимаешь в современном искусстве, а эта картинка - Клава небрежно махнула рукой в сторону этюда: - прошлое, никому не нужное и всеми забытое прошлое. А тут, - она так же небрежно ткнула пальцем в чёрно-красных «змей», - совсем другая техника.
- Тут другая душа. - Закачал головой отец Кирилл.
- Да пошёл ты со своей душой! - Клавдия осеклась, разозлилась от этого ещё сильнее и, скривившись в ухмылке, процедила: - Ну и что ты мне теперь сделаешь? Выпорешь, да? Или будешь читать морали о добре и зле?
Отец Кирилл встретился с жёстким злым взглядом Клавы, посмотрел на неё внимательно и строго и молча вышел из комнаты.
Клавдия всё так же продолжала сидеть за компьютером, механически дёргая рукой вслед за бегущими машинками, но потом она встала из-за стола, подошла к своим работам, стоящим на столе, где Савва делал уроки, посмотрела на них и вздохнула. Постояв так недолго, Клава ушла в свой закуток, достала из рюкзачка зеркальце, проверила, не потекла ли тушь с ресниц, но глаза были колючие, выдавали только чуть припухлые складки в уголках.
- Зачем я это сделала? - Спросила у своего изображения Клава, но тут же вздёрнула нос кверху: - Пусть, а то я всех слушаю, за всех переживаю. А он ушёл, не захотел меня слушать. А у меня проблем во, - Клава провела ладонью, - по горло. И никому нет до них дела. Нет, я заставлю меня выслушать, - бормотала она, - заставлю.
Когда Клавдия вошла в родительскую спальню, отец стоял к ней спиной, опершись над столиком около иконостаса. Его плечи были высоко вздёрнуты, словно это был не человек, а ангел со сложенными крыльями. От этого внезапно пришедшего в голову сравнения Клава разозлилась ещё сильнее.
- Ну, ну, молись. Ни фига Он тебе не поможет, - Клавдия, решив, что отец, как всегда, прибегнул к молитвам, издевалась над ним, чтобы вывести его из себя, но когда отец медленно повернулся к ней, она увидела удушливое синюшное какое-то незнакомое лицо, и ей стало страшно.
- Пап, тебе плохо? Сейчас я скорую вызову. Я сейчас. Господи, помилуй! Помоги, Господи! Папочка, прости меня. Я просто хотела… - Клавдия замолчала, потому что она не знала, чего хотела. Она опустила голову, потом повернулась и побежала звонить.
***
Маша с Ксюшей возвращались из садика и уже подходили к дому, когда на повороте их обогнала машина скорой помощи с включенной сиреной. Потом из подъезда их дома вынесли носилки.
- Папа, - крикнула Ксюша, узнав в лежащем на носилках человеке своего отца, и хотела побежать к нему, но Маша удержала её за руку. Девушка видела, что глаза у отца Кирилла закрыты, а лицо было мертвенно синего цвета.
- Пусть папу полечат, Ксюшенька, а мы к нему в больницу пойдём и навестим. А сейчас папа устал.
***
Эту ночь Маша впервые ночевала в доме отца Кирилла. Она весь вечер просидела с плачущей Ксюшей. Клавдия ходила по дому, как неприкаянная, и что-то бормотала себе под нос. Когда Маша спросила у неё, почему та не пошла на день рождения, Клава сильно удивилась, о чём это Маша говорит?
Семён с Саввой по возвращении с ипподрома застали дома одинокую девичью команду, находящуюся в какой-то прострации. Но как только Семён спросил, где папа, Ксюша начала реветь, размазывая слёзы по щекам, и басить, что папочка уехал на белой машине. Маша рассказала, что могла, а Клавдия отмолчалась. Пробубнила только, что папе стало плохо, и она вызвала «Скорую». Больше из неё ничего нельзя было вытянуть. В девять вечера сразу же после вечернего чая Клавдия сказала, что очень устала, хочет спать, потом забралась на свои полати и задёрнула занавеску. Семён пошёл проверять Савины уроки, а Маша укладывала Ксюшу, пела ей колыбельную, да так с ней рядом и заснула. Когда Семён заглянул в детскую, чтобы позвать Машу повечерять, то увидел, что девочки крепко спят, прижавшись друг к другу. Он улыбнулся и накрыл Машу одеялом, чтобы не замерзла.
Семён долго сидел в этот вечер на кухне. Всё, что он представлял, внезапно куда-то исчезло. И вот он уже самый старший в доме. Ненадолго, пока папа в больнице. Ну что ж, нужно попробовать, сможет ли он взять ответственность на себя. С Ксюшей, положим, забот меньше всего и со Стасиком тоже. А вот с Саввой и Клавой… Савва ни одного решения без мамы не принимает, во всём её слушается. Клавдия же, наоборот, пока с мамой, как следует, не повздорит, не заставит маму согласиться с ней, не успокоится.
Семён прошёл в свою комнату и, взяв свой молитвослов, встал на вечернюю молитву. О многом нужно было сегодня помолиться. И о папином выздоровлении телесном, и о духовном мамином здравии, о здоровье домочадцев и о вразумлении Господом его, Семёна, на несение семейного подвига.

***
Утром за завтраком оказалось, что Клавдии нет дома. Никто не слышал, когда она ушла. Но Семён осмотрел Клавины вещи и успокоился: сумку с учебниками взяла, значит, в школу пойдёт.
А Клава полночи прокрутилась, виня себя в случившемся с отцом. То ей казалось, что чем она хуже других девчонок, которые одеваются, как хотят, и заигрывают с парнями, то становилось стыдно за такие мысли. И чуть свет она пошла к отцу Клименту, с которым привыкла советоваться в сомнительных случаях.
Отец Климент, несмотря на раннее время, оказался в храме и радушно встретил свою любимицу.
- Отец Климент, мне бы исповедаться надо, - взмолилась Клавдия.
- Ну, раз надо, почему же не исповедать? - Отец Климент пригласил Клаву к аналою.
- Почему если у женщины муж или отец священник… - Клава запнулась, - почему ей нельзя жить, как другим женщинам, чем она хуже?
- Не хуже она, матушка, она должна быть примером подражания для прихожан. И не запрет создаёт соблазн. Это враг действует: один раз человек обманется, пойдёт на поводу собственных желаний, а дальше легче пойдёт.
- Пойдёт что? - Не поняла Клава.
- Человек пойдёт, пойдёт на поводу врага, потому что если не по воле Божией, то по чьей? - Отец Климент посмотрел на свою любимицу: вот ведь как выросла, такие вопросы её интересуют.
- Ну, как по чьей воле, ты же сам сказал, батюшка, что по собственному желанию человек делает, то есть по воле человеческой. - Клаве казалось странным, что отец Климент этого не знает, но тут она вспомнила свой ночной кошмар.
– Отец Климент, я вчера с папой поругалась. Я смеялась над ним, а он… Его в больницу увезли. - Клава опустила вниз голову и замолчала.
– Грехи наши тяжкие, - Вздохнул отец Климент.
- Каюсь, - опомнилась Клава и вдруг спросила: - Это из-за меня папа в больницу попал?
– Вот, вот, кайся, дочка. - Отец Климент опять тяжело вздохнул. - А я было подумал, что ты к дню Ангела готовишься.
- К какому дню? Ах, ко дню Ангела? - Видно было по смущённому Клавиному лицу, что она совсем об этом забыла.
- Поздравляю… Причащаться-то готовилась? - Проговорил отец Климент, накрывая Клавдию епитрахилью.
Клавдия помотала отрицательно головой. Она благословилась у отца Климента и побежала в школу, чтобы не опоздать и чтобы папе после выхода из больницы не пришлось выслушивать ещё и от классной руководительницы про нерадивую дочку. Уже у самой школы Клава приостановилась и пошла медленным шагом.
- Клав, - окликнула её со спины одноклассница, - ты откуда такая быстрая, как электростанция, неслась. Я видела.
Клава, услышав про электростанцию, вспомнила, как отец Климент говорил ей сегодня: «Любовь… она как свет внутренний, всегда видно, есть она у человека или нет её».
- Да уж, пора включать лампочку для всего человечества, - отшутилась Клава, а сама отошла в сторонку, чтобы позвонить Маше.
- Алло, Маш, да всё в порядке. Я в храме была. Ага, спасибо за поздравление. Ты мне поможешь сегодня днём пирог испечь? Я к папе хочу сходить. Поможешь?.. Спасибо! Ну, давай, договорились.

***
В больничной палате, где лежал отец Кирилл, кроме него, находилось ещё трое человек. Они все были ходячие и по причине тёплой погоды целыми днями пропадали в скверике. Отцу Кириллу в наследство от предыдущего больного достался сборник стихов «Время жить», лежавший на тумбочке. Стихи отец Кирилл читал редко, больше нравилось слушать романсы или песни. Но от нечего делать отец Кирилл полистал неприметную чёрно-белую книжицу, и ему кое-что показалось не просто интересно, а будто про него самого написано.
*****
Вчерашний день прошёл незаметно, как и другие,
хотя ничто не предвещало его конца,
и та же самая зеленеет трава, и имя
то же самое произносится у крыльца.

Но день — другой, и уже нет силы прежней,
с которой вчера - от калитки и, прямо — в небо,
и стали седыми белые крылья надежды,
и мякиш спекается чёрствою коркою хлеба.

Сегодняшний день очень скуп на белёсое солнце,
прячет его в бездонных карманах небесных
между стираных платков облаков куцых…
Душе моей пасмурно, а бедному сердцу тесно.

Точно также пасмурно душе и тесно сердцу было для отца Кирилла. Он вчитался в последние строки, потом пробежал глазами строфу выше: точно про него: стали седыми белые крылья… Что же такое знает этот парень? Интересно, какой он, видно, молодой ещё совсем? Отец Кирилл посмотрел на обложку, с которой на него смотрело серьёзное лицо, но имя ни о чем не говорило. Поэт чем-то похож на Сёму. Отец Кирилл хмыкнул и продолжил листать книжицу:

*****
Вчерашний день, - как видишь, не судьба, -
Растаял, словно не было его.
Площадкою для выгула собак
Прошел, как снег, как прошлое снегов.

Нет памяти о нем в моей руке.
Вчерашний день, - пропажа ноября.
И мне не плыть опять в его реке
И не неметь под тенью фонаря.

Вчерашний день, - как видишь, нет как нет, -
А завтра и сегодняшний - «вчера».
И я уйду… быть может, только свет
Чуть потускнеет в этот день с утра…

Да, как точно сказал. Сравнил человека с днём. Человек ушёл, как вчерашний день. Отец Кирилл вдруг почувствовал, как отступает боль, словно что-то тяжёлое сняли с груди. Не стихи, а прямо-таки терапия. А вот замечательные строки:

Вновь лик безвременья мерцает,
и циферблат давно усат,
а я вчерашний день считаю
уснувшим век тому назад.

Отец Кирилл представил усатый циферблат и улыбнулся. Он решил, что непременно расскажет про этого необычного усача Ксюше и Савве. И в голове сама собой стала складываться сказка о злом волшебнике, укравшем время и заточившем его в свою башню, а вместо часов этот волшебник везде развесил свои усатые портреты. Осталось только сочинить счастливый конец. Но это Ксюша сама придумает. И отец Кирилл заснул. Впервые он спал днём, и ему снился усатый циферблат, говоривший дребезжащим трусливым голосом.
А потом пришли дети, и Савва спросил, когда придёт мама. И отец Кирилл ответил, что она обязательно придёт. Потом, когда-нибудь. Но обязательно придёт…
***
Когда Семён с братом и сёстрами вернулись домой из больницы, куда они всем семейством ходили проведывать отца, под дверью их квартиры сидел рыжий котёнок с всколоченной шерсткой и жалобно мяукал. Ксюша тут же схватила его в охапку и сказала, что это домашнее солнышко, и она теперь будет с ним спать. После такого ультиматума пришлось впустить в дом орущее рыжее чудовище. Ксюша сразу же налила в блюдце молока и поставила на пол перед котёнком:
- Пей, мой сладенький, пей, мой Шуры-мурычка. Вот, какой хороший, пей, я тебе каждый день своё молоко отдавать буду. Оно такое противное.
Савва приглядывался к котёнку и слушал Ксюшино приговариванье, и когда он услышал, как сестра называет котёнка, хмыкнул и повторил:
- Шуры-мурычка.
- Кто это шуры-мурычка? - поинтересовался входящий в кухню Семён.
- Да это Ксюша так котёнка назвала,. - ответил Савва.
- Уж лучше тогда Шурой звать, а то какое-то длинное имя для кота. Кстати, а кто он, кот или кошка? - Семён приподнял котёнка, осмотрел его и вынес вердикт: - кот. Тогда Шуриком звать будем этого найдёныша.
И тут Савва как-то особенно посмотрел на Семёна и попросил:
- Сёма, а давай другую маму найдём. И папа на ней женится. Вон соседская тётя Катя Ксюше конфетки даёт и по головке гладит.
- У тёти Кати муж есть и дети, куда она их-то денет? Да и что с тех конфеток. По головке погладить каждый может, это ещё не значит, что любит. -  Семён замолчал в раздумье.
- Сема, что, мама нас теперь не любит? Но ведь она всегда нам говорила, что любит. - Семён видел, что Савва начинает нюнить, и спросил у него:
- А ты-то сам маму любишь?
- Но она сама первая нас не любит. - Савва обиженно поджал губы.
- Откуда ты знаешь?
- Раз она с нами не хочет жить…
- Кто тебе это сказал? - Семён спокойно наблюдал за тем, как Савва подбирает слова.
- Тогда почему мама не живет с нами? - Спросил у брата Савва.
- Так надо.
- Кому надо? Ей? Нам? Мне не надо! - Савва почти кричал.
- Откуда ты знаешь, что тебе надо? - настойчиво продолжал спрашивать брата Семён. - Тебе кажется, что нужно именно это, а на самом деле совсем иное нужно, как было уже не раз. Помнишь, как в прошлом году ты просил у папы с мамой, чтобы они купили тебе футбольный мяч? Ты ныл несколько недель, обещал вести себя хорошо и принести за четверть табель без троек. И тебе этот мяч купили. Сколько дней ты с ним играл? Один или два? Где этот мяч теперь?
- Вспомнил мяч. Я не про мяч, я про маму. - Чувствовалось, что Савва сдаётся, голос его становился тише: - Мама - это совсем другое. Мамы своих детей любят, а почему наша мама нас больше не любит?
- Почему же не любит? Любит. Но не может сейчас быть с нами. - Семён говорил уверенно, словно повторяя хорошо усвоенный урок.
- Нет, она нас не любит, если бы любила, то была бы с нами. - Савва еле сдерживался, чтобы не расплакаться: губы его уже сжались в тонкие ниточки.
- Согласно твоей логике, ты тоже маму не любишь. - Семён укоризненно смотрел на брата.
- Почему не люблю? Я люблю. - Оторопел Савва.
- Тогда почему не с ней рядом? - Загонял его в угол Семён.
- Я не могу.
- Вот и она не может. Но это не значит, что не любит. - Семён потрепал Савву по макушке.
Савва собирался было возразить брату, но промолчал, только слабая улыбка промелькнула по его губам, и он, опустив низко голову, стал разглядывать рисунок клеенки на кухонном столе. А Семён, убедившись, что брат не собирается реветь, отправился к себе в комнату. Там Семёна ждал ещё один собеседник. За компьютером сидела Клава. При появлении в комнате старшего брата она тут же повернулась к нему и спросила:
- А мама возьмёт компьютер?
- Да, он нужен маме для работы... А тебе жалко? - Семён хмыкнул.
- А вот мне для мамочки ничего не жалко, пусть берет всё, что пожелает. - В комнату вслед за братом вошёл Савва.
- Не надо ей ничего отдавать. - Клава, не найдя поддержки, сердито отвернулась от братьев и стала играть в морской бой.
- Клава, не ей, а маме. - Семён вспомнил о своей ответственности за сестёр и брата.
- Она мне теперь не мама. - Клавдия была непреклонна и резка.
- Мама всегда есть мама. - Примирительно произнёс Семёну и посмотрел на Савву, который закивал согласно и прижался к старшему брату.
- Матери детей не бросают, они умирают, а не бросают своих детей. А мы ей как приёмные. Ксюшка и то добрее её: чужого котёнка блохастого подобрала. - Клава выскочила из-за компьютера и убежала в свой укромный уголок.
Семён пошёл в детскую, потому что вспомнил про Ксюшу, которая молчала всю дорогу и сейчас что-то не попадалась на глаза. В детской Ксюши не было. Она отыскалась в родительской спальне. Ксюша лежала на кровати, свернувшись калачиком и прижав к животу маленькую рыжеватую подушечку с мордочкой кошки, которую папа подарил маме на день рождения. Мама в шутку называла подушку своим приданым, которое она подарит Ксюше, когда та выйдет замуж. А рядом возле Ксюши мурлыкал живой тёплый рыжий клубочек-найдёныш.
***
Отец Кирилл, позвонил домой из больницы, когда все, кроме Семёна, уже спали. После телефонного разговора со старшим сыном отец Кирилл задумался о том, как дети по-разному отнеслись к маминому отсутствию. Семён больше за младших переживает, Клавушка обозлилась на маму. Ксюша, казалось бы, как самая маленькая должна бы скучать по маме, а она даже не заметила: переключилась на Машу, затем на приехавшую бабушку, а теперь на котёнка, - практичная растёт малышка. Вот только Савве очень не хватает мамы. Он об этом не говорит, но, когда вспоминают маму, замыкается, а по ночам плачет. Это заметил Семён, потому что Савва теперь спит в комнате брата, а в детской с Ксюшей спит Маша.
«Завтра соберётся детский консилиум. Что-то они решат?» - Отец Кирилл старался не вспоминать о Нитке, которую не видел уже неделю. Каждый раз, вспоминая её, он вздрагивал, и губы сами начинали шептать молитву покаянного канона: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти мя от беззакония моего…

Неделя седьмая по Пасхе: прп. Исаакия, игумена обители Далматской
***
Вечером дети с нетерпением ждали прихода Сёмы с работы. После ужина предстоял семейный совет, на котором дети собирались обсуждать возникшее положение. Поэтому после еды все уставились на Семёна: что-то он скажет? Ведь, он сегодня разговаривал с папиным лечащим врачом.
- Папа после больницы поедет в санаторий… - Семён не стал пока говорить о том, что отец уходит в монастырь. Для остальных достаточно того, что отец болен. - Мама тоже… - Семён замолчал, собираясь с мыслями, чтобы объяснить без лишних слов и без осуждения мамино отсутствие. - Мамы тоже с нами теперь не будет. У мамы теперь будет новый муж.
- А он красивый? У него много денег? - Поинтересовался Савка.
- Какая разница теперь. - Вздохнул Семён.
- Ну, как какая. Вот папа тебя про Машу спрашивал, помнишь? Из какой она семьи, кем родители были. И я хочу знать, хорошо маме с ним будет жить. - Савва искренно не понимал почему, то есть разница, а то её нет.
- Плохо, конечно. Чего тут хорошего, в таком браке душу погубишь, а не спасёшь. - Вспомнила Клава слова крёстного.
- А у меня теперь Маша мама. Она меня из садика забирает. Мы с ней в парк ходим гулять. Она добрая... - Ксюша скривила губы.
- А давайте попросим маму, и пусть она обратно к нам вернется. - Обратился к брату и сестрам Савва. Но они молчали.
- Что, мама к нам совсем не будет приходить? - Савва испугался. - Я так не хочу, пусть мы будем жить все вместе, с мамой и папой. Почему они не хотят с нами жить? Почему они так делают? Я не хочу, я так не буду! Мама! Я к маме хочу! - Савва ревел и размазывал по щекам слёзы и откуда-то взявшиеся сопли. Семён повернулся к столику около плиты, оторвал от рулона несколько бумажных полотенец и подошёл к брату.
- Сейчас Сушка поймёт, чего ты тут разнюнился, и тоже заревёт, ну-ка держи себя в руках. - Семён сам готов был разразиться тирадами, метать молнии угроз в защиту справедливости, но присутствие девочек заставляло держать себя в руках. Да и разве поможешь криками? И поэтому он деловито вытирал мокрое лицо брата и говорил спокойно. - Давай-ка, брат, будем мужчинами.
- Сёма, почему они нас не спросили? Говорили же, что всё вместе будем решать на семейном совете, а сами… Как же, они не могут жить друг с другом. Они, большие, не могут, а мы можем?.. - Савва не хотел смириться с маминым уходом.
- Да, Савва, вот к чему может привести только один необдуманный поступок. - Семён увидел, что брат прислушивается к его словам, и перешёл к следующему пункту собрания: - Но мы не должны судить родителей, надо думать, как нам жить дальше? - Семён посмотрел на сестёр, которые сидели тихо, пока плакал Савка.
- М-да, была семья и нету ее. - Подвела черту Клава.
- А мы разве не семья? - Ксюша не понимала, почему они пятеро не были семьей.
- Понимаешь, Сушка, семья, это когда есть родители и дети, а когда одни только дети… - Семён вдруг замолчал и посмотрел на Машу. Она тоже смотрела на Семёна, не замечала своих повлажневших щёк, а только кивала, соглашаясь с Семёном, заранее соглашаясь с ним. - А когда не только дети… По-моему, я знаю, что делать… Сушка, Клава, Савушка! Мы - семья! Мы с Машей собирались осенью пожениться. Собирались сказать вам на семейном совете после защиты… да вот теперь… - Семён запнулся один раз, потом другой, остановился было, но собрался с духом и быстро проговорил: - То есть теперь мы поженимся через месяц, а жить будем все вместе… - Он оглядел детей и дополнил: - Только если вы согласны и будете слушаться нас с Машей как старших в доме.
- Сёма, можно я не буду молоко пить? - Ксюша вопросительно посмотрела на старшего брата, потом вдруг испуганно ойкнула и выпучив глаза, проговорила, задыхаясь от волнения: - А я к бабушке поеду? - Она так ждала этой поездки в деревню, что это стало какой-то заветной мечтой..
- Поедешь. Мы с Машей тебя отвезём. - Успокоил Ксюшу Семён. Так подсказал ему отец: чтобы Маша узнала дорогу к бабушке, потому что потом ему некогда будет разъезжать, кому-то семью кормить надо, а Маша обратно Ксюшу привезёт.
- Я вот слушался, слушался папу и маму. - Вдруг заговорил Савва. - Теперь вот вас слушаться… - Савва замолчал, а потом спросил: - Маша, а ты нас потом не бросишь?
Тут все посмотрели на Машу и увидели, что у неё по щекам текут слёзы. А Ксюша подошла к ней, залезла на колени и, достав из карманчика свой носовой платочек, стала тереть Машины щёки и приговаривать:
 - Ну, вот ещё, чего мою новую маму обижаете? Маша, а ты будешь мне косички по утрам заплетать? Ты только потуже заплетай, а то Клава слабо заплетает, и резиночки после тихого часа из волос выпадают.
- Да, заплетёшь тебе их потуже, стоит только потянуть, как ты в крик. - Клава не выдержала и вступила в перепалку с младшей сестрой.
- Это потому, что я утром ещё неразбуженная бываю. - Ксюша, как всегда, была невозмутима. Но тут Семён разом оборвал начинающийся спор:
-- Чтобы завтра все были утром в разбуженном состоянии, сейчас быстренько всем чистить зубы и становиться на молитву. Сегодня Клавина очередь, так? - Он посмотрел на сестру, которая кивнула ему в ответ и пошла за своим молитвословом в кухню.

***
После того, как из дома внезапно исчезли все взрослые, Клава несколько растерялась: не с кем спорить и отстаивать свою точку зрения. Но раз некому противостоять, то упираться стало неинтересно. И в последнюю неделю, пока отец лежал в больнице, Клава несколько раз мысленно возвращалась к последнему разговору с ним. Папка точно подметил взаимосвязь её внутреннего состояния и красок, которыми она рисует. У неё и вправду сложились две контрастные палитры. И однажды, когда дома никого не было, Клавдия вытащила свои этюды и наброски, развесила их по периметру кухни и стала ходить и рассматривать их. Было интересно вспоминать, когда работа была выполнена и в какой возрастной период. Клава ходила и рассматривала и вдруг остановилась, как вкопанная.
- Точно, надо выбрать какую-нибудь из работ маме на память. - Теперь критерии отбора изменились. Клава видела, что ни одна из уже написанных картин не подходит. - Что ж, а я возьму и напишу! Вот только что? - Клава продолжала блуждать взглядом по кухне, но тут её привлек вид из окна. - Папа как-то пошутил, что во дворе у нас растёт барометр, - Клава не заметила, как стала проборматывать свои мысли вслух. - Да, да, барометр, так он назвал этот куст калины. Помнится, ей ещё в третьем классе задали по ботанике описать приметы весны, и папка указал ей на ветви калины, которые светлеют, когда по ним начинают ходить соки. Тогда-то она узнала и про барометр.
Клава взяла кусок картона и восковыми мелками стала набрасывать контуры будущей картины, расположив на ней куст калины чуть левее композиционного центра. На заднем фоне стал вырисовываться край дровяного сарая и торец соседнего дома с резным балкончиком на втором этаже. Клава использовала, в основном, зелёно-коричневые оттенки, но глубокое весеннее синее небо, разлитое на одну треть по полотну, не контрастировало ни с домом, ни с сараем, а, наоборот, придавало цветовой гамме законченность…
- Как похоже! Клава, ты умница! - Клавдия не заметила, как пришли Маша с Ксюшей, и застыли у неё за спиной.  Первой, конечно же, не выдержала Ксюша. Это она всплёскивала руками, расхваливая картину и сестру.  - Ой, как ты здорово придумала! Нарисовать для папы такую картинку. Он в санатории будет смотреть на неё и представлять, будто тоже с нами вместе сидит и смотрит на улицу из окошка. А ещё Шурика нашего рыжего нарисуй под кустиком, ну, Клава, ну нарисуй!
Клава не стала говорить, что собиралась подарить эту работу маме, потому что … Потому что Ксюша очень здорово придумала. Это папа будет скучать, а мама… - Клава услышала, как Ксюша ноет и просит нарисовать кота, и замотала отрицательно головой, отгоняя одновременно дурные мысли:
- Шуряку-муряку я тебе отдельно нарисую. И на твой день рождения подарю.
- Честно? А ты не обманешь? - Подозревающая с недавних пор всех взрослых в заговоре, Ксюша зачастила задавать этот вопрос.
- Честно. А знаешь, я всю нашу семью нарисую. Все портреты! - воодушевленная сестрой Клава уже разговаривала не с Ксюшей, а сама с собой, накладывая мазок за мазком.
- Пойдём, Ксюша, ужин готовить, не будем мешать Клаве. - Маша позвала с собой малышку, - а то мальчики придут, а у нас и конь не валялся.
- А почему конь? - Ксюша пошла за Машей, с неподдельным интересом слушая её объяснение, о том, что конь здесь не при чём, это просто поговорка такая… - Ой, Маша, как интересно! Вот каждое слово понятное, а вместе они непонятные. Сколько же ещё таких интересных непонятностей есть! Я когда вырасту, обязательно пойду в словари.
 - В словари? Это как? - не поняла Маша.
- Я буду из понятных слов разные говорки складывать. - Гордо сказала Ксюша.
- Поговорки? - переспросила Маша.
- Да, поговорки. - Ксюша была очень довольна новым словом. - Я поговорю, поговорю, научусь, как следует, и стану словарем работать
- Ксюша, словарь - это книга такая, - стала объяснять Маша.
- А тогда как человек, который слова складывает, называется? - Задумалась Ксюша.
- Не знаю, есть разные профессии: литератор, писатель, филолог, а ещё есть поэт.
- Про поэта я знаю. Это когда мы говорим поэтому. - Ксюша не отставала от Маши.
- Ксюша, ты мне голову сейчас заморочишь, а у нас еще ужин не готов. Давай, приготовим, а потом поговорим? - Маша упрашивала Ксюшу заняться работой по дому.
- А ты, Маша, мне рассказывай и вари, рассказывай и вари. Тогда мы с тобой всё успеем. - Убеждала её Ксюша.
Клавдия слушала разговоры девочек за своей спиной и улыбалась, и куст калины на картине уже не выглядел чахлым и бледным.

Неделя первая по Пятидесятнице

- Ребята, завтра утром папу выписывают из больницы, а на следующий день Ксюша отправится в первое свое путешествие в деревню к бабушке. - Обратился после ужина Семён к своим домочадцам. - Поэтому сейчас все приводят в порядок свои личные вещи, чтобы папа не пришёл в ужас от нашего бардака, а через полчаса вечерние молитвы.
Вечером Семён читал вслух 53 главу из Исайи. Обычно Евангелие читал отец, поэтому Семён старался говорить торжественно, чтобы было похоже на то, как Евангелие читали в храме: «…Он был презрен и умален пред людьми. Муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи, и понес наши болезни, и мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом…»
- Это про нашего папу? - Спросил Савка, который после Сёминого сообщения, только про отца и думал.
- Это про нашего Отца небесного. - Проговорил Семён уже своим обычным голосом… и неожиданно расхохотался: - Савка, ты выдумщик, замечательный выдумщик. Как же здорово, что ты у нас такой есть! - И подхватил брата на руки.
- А я? А я, хорошо, что есть? - Ксюша надула губы, собираясь обидеться на Семёна, но тот уже повернулся к сестрёнке и, пересадив Савку на левую руку, подхватил её правой рукой. Брат с сестрой тут же прижались к Семёну, только носы торчали из-под обруча Сёминых рук, да поблёскивали карие бусины глаз.
- Савва, Ксюша, слезайте. А если Семён не удержит вас двоих? Вы ведь тяжёлые. - Маша попыталась перехватить Ксюшу.
- Он удержит. Семён сильный. Ой, я боюсь щекотки - Ксюша отбивалась от Маши. Клавдия бросилась на помощь сестре. А Семён донёс свой живой груз до родительской кровати, сзади на Семёна навалились Маша с Клавой, и образовалась куча мала. Ксюша выбралась первой, выскочила на середину спальни и закружилась, радостно вопя:
- А я к бабушке поеду!!!
И до того она была похожа на колобок, такой румяный и счастливый, хотя косички расплелись и растрёпанные волосы торчали в разные стороны, что все остальные, словно по команде, рассмеялись.

Октябрь 2008 - январь 2009





эта повесть напечатана в журнале "Север" 7-8 номер 2009 года под другим названием - "Семья"