Птицы

Birds   

     Воробьи, вороны,  сороки, дятлы, любимые синички, жаворонки, трясогузки, соловьи,
совы,  филины, цапли, снегири, кукушки, ласточки, куропатки, скворцы, голуби. Они живут рядом с нами, поют каждый на свой лад, объявляют нам о новой весне, о новом годе природы, о новом витке жизни, в котором не каждый из нас будет слушать их пение,
гомон, чириканье.

 А им то что, им до нас и дела нет: оторвать бумажный огрызок и к себе в гнёздышко, веточками устлать, соломкой, плести клювиками как умелыми  руками, суетиться, спешить, яйца в чужие гнёзда подкладывать, наказывать воришек, любить и оповещать на всю округу “ I want to you” или вывалиться в детстве из гнезда и ходить всю жизнь хромоножкой со сломанным крылом, а то и вовсе голеньким тельцем бездыханным валяться на асфальте, пугая чувствительных дам и трусливых детишек. Дамы перекрестятся мелко, детишки за их спину спрячутся. Едва подлетит птица к окну, дамы на неё руками замашут, “кыш, кыш” – это они так несчастье от дома отводят. Беда с ними.
 Небось, уж забыли, как радовались воробьиному гомону из узкого прямоугольника форточки с кусочком голубого неба и запахом весны, подтаявшего снега, которые врывались в какую-нибудь детскую болезнь, чтобы вылечить, вытащить на солнышко, в эти лужи с голубым небом и весельем пташек под ногами, которые отыскивали какие-то крошки, просыпавшиеся из кормушки, приделанной к окну.

 Воробьи – главные птицы городского детства, голуби, вороны – уже потом, а сначала были воробушки. Если сядешь на Миусcах на спинку скамейки, сама-то скамейка вся в снегу, в воде ли, а они тут как тут.

Чирикают, веселят, а плод, что внутри, им отзывается, и живот у будущей мамки начинает медленно переливаться. Это ли ни блаженство.

Воробьи были в городе вездесущи. Стучат машинистки за решетками открытых в лето окон, а те вторят им, подлетают, напоминают,
что время к обеду. Пожилые женщины поднимают уставшие глаза и вот в них уже – улыбка. “Всюду жизнь” , - вторит им, вошедшая в комнату начальница, вспомнив ту картинку, что легла на нашу, и опять трелью понеслась машинная дробь, словно извиняясь за паузу, за взгляд от бумаг.

 Но и у воробьёв, весёлых, смелых случаются беды.
Вот заволокло глазик плёнкой, нахохлился, плохи твои дела. Прохожий паренёк сунул тебя за пазуху: возьму-ка я тебя с собой на дачу, там, на свежем воздухе ты быстро поправишься. Чудные люди, ей богу. И что же, промаявшись в кармане пиджака, отогревшись человеческим теплом, вдохнув свежего лесного воздуха, чирикнув на прощанье, бедолага полетел куда-то в жизнь ли, в смерть…

Потом в городе появились голуби. Сначала это были голуби мира, белые, прекрасные, завезённые специально к Всемирному фестивалю молодёжи и студентов, что разноцветной ромашкой расцвёл в нашем городе.
 Они красовались на Манежной площади, собирая детей, стариков, фотолюбителей. Года через два они как-то все посизели, расплодились, вытеснили привычных воробьишек, которых старушки пытались подкармливать отдельно, прогоняя голубей, которых становилось всё больше и больше. По Москве стали ездить машины, похожие на поливалки, которые засасывали в себя слишком расплодившихся птиц…

 Вместе с голубями, а, может быть, немного позже, на Миуссах поселились вороны. В сырые зимние дни, особенно в оттепель, там стало вонять псиной, уже нельзя было посидеть на скамейке, потому что везде были их визитные карточки, а деревья, как листьями, были усеяны их особями. Потом и ворон стало мало. Некоторые любители пытались их лечить, притаскивали к себе домой, доставали откуда-то с чердака клетку и запихивали в неё несчастную птицу, пытались её лечить, но она, как правило, через день - два роняла головку, закатывала глазки и леденела тельцем. Тогда дети, проходя мимо клетки, отворачивали головы, особенно девчонки.

Птиц любили, а может быть и сейчас кто-нибудь любуется ими не только на природе, но и в городской квартире. Например, канарейки. Им создавали удобства. Делали какие-то купаленки, покупали гнёздышки, открывали клетки, чтобы жилось  им привольно и весело. Канарейкам всё это очень нравилось,  они садились на раму старинного во всю стену зеркала, которое висело над тёмным массивным комодом, чистили там свои перышки, щебетали, пели, откладывали в гнёзда яички, из них вылуплялись птенчики.
Они были здоровы и веселы. У некоторых жили попугайчики, которые любили садиться хозяевам на плечи. Но и это ещё не всё.

 Любовь к природе – у людей в генах. Не знаю как теперь, но раньше по весне в зоомагазине покупали цыплят, они отзывались на стук пальцем по блюдечку или полу и сбегались на кормёжку. Один детский писатель  даже книжку написал “Весёлая семейка”. Лапки у цыплят были холодные и колючие. Когда они вырастали, их, обычно, отдавали кому-нибудь, сами не ели.

 Родители с детства прививали детям любовь ко всему живому. Вот, например, утки. Известен случай, когда утка жила в сарае, а в воскресенье её приносили в комнату, чтобы та могла поплескаться в корыте, понежиться в тепле. Что было потом с уткой – не известно, может быть, её запекли с яблоками..

А ещё были орлики. Сиротками они ковыляли вдоль искорёженной колеями дороги, глотали воздух, задирая шейки, раскрывая клювики, один уже свалился замертво, задрыгал лапками, а двое всё брели и брели, палило солнце, налетал ветер, безводье коробило стебли, гремело далёкими грозами, которым не суждено пролить воды. Вот тут то и подхватил их наш сосед. В шапку – и к мамке, у неё и клетка, и прикорм и опыт.

Почти всё лето выхаживали их, отпаивали водой, откармливали мясом, червяками, мухами. Однажды даже пришлось делать массаж сердца – это когда ротвейлер в клетку нос сунул…
 В город уехали под Покров, когда уж лист опал, мухи белые полетели и перелётные птицы облюбовали себе новые места. А птичек выпустили, в машине и без них было тесно: мешки, корзинки, свои, чужие.…Прощайте, птахи!.. А ведь Ленка обещала их передать орнитологам на воспитание…
Не получилось…