Исход

Исход

                I

Наверное, у каждого человека когда-то возникает ощущение, что от него одного зависит слишком многое, что стоит ему отвлечься и все пойдет прахом, что он, словно мифический Атлас, держит на своих плечах и голове небесный свод. Ни отойти, ни передохнуть.

Порой просыпается гордость — только я один могу это сделать… от меня зависит все… я незаменим…

К сожалению, этот восторг недолговечен. Он выгорает быстро и бесследно. Сперва он сменяется терпеливым равнодушием. Затем приходит мучительной ответственность. И, наконец, просыпается усталая отрешенность, насыщенная мрачной философией безысходности… Почему именно я?.. Да, я понимаю, что нет никого, кроме меня, но почему именно я?..

И если могучего титана Атласа держать небесный свод приговорили олимпийские боги за мятеж, то люди ответственные к тяжкой ноше приговаривают себя сами. И чем дольше они ее несут, тем сильнее растет ответственность. Бросить тяжкую ношу в начале пути не позволяет сила, в середине — гордость, в конце — совесть. В конце концов, ноша несется на плечах только из страха за других.

Я тяжело вздохнул и потер лицо руками, ощущая под ладонями морщинистую, грубую как дубовая кора кожу. Один человек, каким бы сильным он ни был, не может постоянно изменять порядок вещей. Когда-то наступает исход. И, похоже, я достиг своего предела и больше не мог нести ношу. Может когда-нибудь, в далеком-далеком будущем, когда я отдохну, наберусь сил и приведу мысли в порядок, но не сейчас. Я слишком устал.

Мне хотелось одиночества, тишины и покоя. Поэтому я и решил отойти от дел и исчезнуть из этого мира. Хотя бы временно…



…Встречный ветер трепал мои волосы. Жесткое тропическое солнце пробивалось сквозь дымку солнцезащитных очков, заставляя щуриться. Губы пересохли и растрескались от жары и витавшей в воздухе соли. Порой перед глазами пробегали зеленые круги недомогания, и мне казалось, что еще самую малость, еще пару крупных волн, качавших по килю яхту, пару градусов жары или капелька  усталости — и я неминуемо хлопнусь в обморок… Да уж, стар я стал для таких прогулок…

Конечно, проще всего было спуститься в свою кондиционируемую каюту, выпить бокал крюшона или, хотя бы, спрятаться под навес, а не торчать на верхней палубе под палящим солнцем, но мне не хотелось «проще всего». Там, куда я добирался, не будет ни кондиционеров, ни прохладительных напитков, ни навеса.

Среди бескрайнего зеркала океана медленно, словно капля вина, впитывающаяся в белую скатерть и расползающаяся по волокнам, проступал остров. Место моего добровольного изгнания.

Как я там собираюсь жить, если даже шесть часов путешествия на скоростной яхте выбивают меня из колеи? Ума не приложу…

Френк подошел совершенно бесшумно и остановился позади, стараясь не мешать моей медитации. Я невольно улыбнулся.

Я мог представить стоящего за спиной человека в самых мельчайших подробностях, нарисовать перед внутренним взором самую мелкую черточку его лица, телосложения, одежды. Я чувствовал, когда он был рядом, когда отсутствовал, когда ему было плохо, когда он злился, когда что-то хотел сказать… Он был словно часть меня самого. Мое доверенное лицо. Один из немногих моих приближенных, знавших, кто я на самом деле и вникавший во все мои дела… Мой лучший друг, в конце концов.

Улыбка стала чуть горькой — сперва доверенное лицо, приближенный, а потом уже друг… Осталось ли во мне что-то человеческое?

Я неотрывно смотрел на остров, боясь обернуться. Мне было также больно расставаться с ним, как и ему — со мной.

Так мы и стояли, глядя на медленно вырастающий из океана клочок земли. И взгляды наши совершенно не совпадали. Френк взирал на остров, как на место моей возможной гибели. И там, за моим правым плечом, ничего кроме горечи и тоски не ощущалось.

Я пробежал взглядом по пологим склонам центральной горы, по зеленым мазкам тропического леса, по узенькой полоске пляжа. Прислушался к себе — просыпалось ли что-то подобное волнению или страху?.. Нет… Мне было безразлично. Я слишком сильно устал, чтобы бояться неизвестности.

— Милорд, остановитесь… — тихо проронил Френк, и эти слова едва донеслись до меня сквозь шум двигателя, ветра и волн. Тихий шелест. Не слова, а эхо отчаянных мыслей.

Конечно, человека, стоящего за моей спиной и готового умереть от тоски и недобрых предчувствий, звали совсем не Френк, а я был никакой не милорд. Простые условности, которые все упрощают.

Старое имя Френка? Зачем, если он изменился и стал совершенно иным человеком, не тем, что был когда-то. А что касается меня… Что касается меня, то с разными людьми, на разных уровнях, в разных ситуациях я обретал самые разнообразные официальные обращения. Я был многоликим и изменчивым, словно призрак. Вряд ли обычный человек смог бы разобраться в каскаде титулов и должностей, которые обрушивались на меня из чужих уст.

На неофициальном уровне все сложилось по-другому. Я не был настолько самодовольным, чтобы позволить в обращении ко мне отражать настоящую мою суть. Такое глупое чувство как тщеславие давным-давно выгорело, и я наслаждался тенью и неизвестностью… Милорд?.. Пусть будет милорд…

— Френк, не надо, — вздохнул я и предостерегающе поднял правую руку.

Я понимал, Френк долго крепился перед этими словами. Два месяца назад, выслушав мое решение, он промолчал, понимая, что переубеждать меня бесполезно. И словом не обмолвился.

Но сейчас, когда показался остров, когда мой поступок стал неотвратим, обычное хладнокровие изменило ему. Наверняка где-то в душе он целыми днями вел мысленные диалоги со мной, подыскивал наиболее убедительные доводы, пытался придумать полумеры, когда я смогу передохнуть, но не отойду от дел.

В том-то и дело — полумерами обойтись я не мог. Или я уйду, или я останусь.

— Не стоит, Френк, — прервал я его, вернее, не дал начать, и моя рука безвольно повисла. — Пожалуйста…

Френк кивнул, соглашаясь. Мы все еще не смотрели друг на друга, он стоял за моей спиной, но я чувствовал этот кивок, словно движение собственного тела. Затем он, смирившись с неизбежным, собрался спуститься в каюту.

— Подожди, Френк.

Он замер. Я приподнял солнцезащитные очки и, сощурив глаза, разглядывал приближающийся остров… Да, не смотря на многочисленные операции, зрение уже не то. Ни черта не вижу!..

— Френк, ты ведь сделаешь все так, как я захотел? Без всяких попыток обойти мои слова и что-то придумать? Так?

Коротенькое «Да!» Френка заставило меня улыбнуться. Он уже что-то придумал! Я слишком хорошо его знал.

— Френк, ты… обещаешь ничего не делать?

Это было бесчестным с моей стороны. Уходить, оставляя все, и даже забирать надежду, в случае чего, помочь мне. Но я хотел увериться, что никто не помешает мне в моем одиночестве, что все будет идти своим чередом.

Френк молчал целую минуту, может больше. Он был против. Он не хотел меня отпускать. Он не мог пообещать ничего не делать, если моей жизни будет угрожать опасность. Подозреваю, в эту долгую минуту он проклинал меня, ненавидел, готов был разорвать на куски… прощался со мной… Минута молчания…

Я терпеливо ждал, пока мой друг, мой помощник и доверенное лицо похоронит меня на этом чертовом острове. Молчание становилось невыносимым.

— Френк… — не выдержал я.

— Хорошо, милорд, — тяжело проронил он. — Я обещаю.

После чего молча развернулся и спустился в каюту. Прощаться со мной он не вышел, за что я ему очень благодарен.

Еще около двух часов мы кружились вокруг острова. Как я понимаю, капитан действовал в соответствии с инструкциями Френка и на все мои недоуменные и нетерпеливые взгляды отвечал взглядом абсолютно невозмутимым. Вслух он хладнокровно пояснял, что необходимо выбрать хорошее место, где можно причалить, а также он давал мне возможность, по его словам, «рассмотреть остров поближе и со всех сторон».

— Если вы собираетесь здесь жить, сэр, — спокойно отвечал он, — то вам просто необходимо ознакомиться с островом. Вы ведь не захотели брать с собой карту?

Я многое не захотел брать. Уходя от цивилизации, я постарался отказаться и от всех ее благ. От всех тех удобств, к которым человек незаметно привыкает за свою жизнь.

Замысел Френка был понятен — демонстрируя во всех ракурсах суровый остров, он тянул время и давал мне возможность образумиться. И еще Френк умел находить хороших людей. Капитан был непробиваем, поэтому мне оставалось только ждать…



…В тропиках солнце садится быстро, без сумерек. Высаживался я уже в полной темноте. Ни с кем не прощался. Не давал никаких напутствий. Только кивнул на неразборчиво-одобрительное бормотание капитана и сошел по сходням в плескавшийся прибой — ближе к берегу яхта забраться не смогла. В белоснежном костюме, в фетровой шляпе и с легкой тросточкой. Больше у меня ничего не было.

В тот момент мои спутники и все те люди, которые меня знали, предполагали, что это своеобразная попытка самоубийства. Как они ошибались. Для меня это был всего лишь отдых, попытка побыть одному. Пусть даже это одиночество продлится несколько лет.

Спустя минут десять я, мокрый и взъерошенный, выбрался на берег, узкую песчаную косу, за которой сразу же начинался тропический лес. Из темноты, сквозь шелест прибоя, доносилось урчание отплывающей яхты. Я отчетливо услышал человеческие голоса — Френка и капитана. Наверное, они обсуждали мою глупость. Может, восхищались.

Я долго стоял на берегу, а из темноты все еще доносился гул двигателей. Казалось, яхта уходит самым малым ходом, медленно-медленно, словно давая мне возможность передумать и криками вернуть обратно людей.

Не смотря на искушение, не смотря на начавший пробуждаться во мне непонятный страх, я оставался тверд в свом безумии. Проще всего было бы уйти в глубь острова, чтобы не подвергаться искушению, но я оставался на берегу, на слух провожая яхту.

Затем я любовался морем, хотя мои глаза, кроме темноты, мало что разбирали. Я наслаждался бездельем, хотя поднявшийся ветерок и мокрая одежда ненавязчиво побуждали к какой-то деятельности. Я предвкушал сладкий вкус одиночества, хотя отчетливо осознавал, что привкус будет достаточно горьким, что и двух недель на острове мне хватит, чтобы взвыть волком.

Итак, без средств связи, без инструментов, без снаряжения и прочих вещей, которые обычно никогда и не попадаются в руки настоящего робинзона, я один-одинешенек по собственному желанию очутился на необитаемом острове, далеком от торговых путей и так надоевшей мне цивилизации денег.

Еще постояв на берегу, я развернулся и пошел в глубь острова.

Низвергнутый с высот финансовый император пошел изучать остатки своих владений…




                II

Одной из причин моей усталости было громаднейшее богатство.

Богатство не только развращает и портит человека. Богатство — если оно в самом деле громадно — требует слишком много усилий: сперва собрать, потом приумножить, потом сохранить, потом… Потом все по кругу. Слишком устаешь. Ну, и развращаешься тоже.

Погладив себя по животу, я мог обнаружить едва заметные шрамы.

Конечно, пластическая хирургия, помноженная на мои финансовые возможности, была способна на любые чудеса. Возникни у меня желание, участки с зарубцевавшейся кожей, благодаря стараниям кудесников в халатах, стали бы куда лучше, чем вся остальная моя внешняя оболочка. Я этого не захотел.

Шрамы остались на моем теле, как зарубки, как напоминание о моей глупости и безрассудстве. За шрамами скрывалась операция, за операцией — пересадка печени. В какой-то момент я слишком увлекся вседозволенностью и переоценил свое здоровье.

К счастью, мои ошибки отчасти помогли и всем остальным. Меня грела мысль, что только из-за моей болезни многие биологические, в частности генетические, исследования значительно продвинулись вперед. Мой капитал был настолько весомым, что его вмешательство в данную сферу незамедлительно принесло желаемые результаты. 

Мысль, что во мне будет частица другого мне всегда была неприятна, поэтому мне пересадили искусственно выращенную «экологически чистую» печень, а не взятую у другого человека.

Были и другие незначительные вмешательства. Что делать, человеческий организм — система совершенная, но недолговечная. А когда тебе семьдесят два, трудно оставаться неизменным и здоровым, не смотря на тщательный уход.

Наверное, из-за моего преклонного возраста Френк переживал больше всего. Где там седому немощному старцу выжить на безлюдном острове? Все они плохо меня знали…


…Первый раз меня потревожили через полтора месяца. Визитеров было трое. Двое из них, судя по одежде и манере поведения, являлись государственными представителями: то ли полицейскими, то ли военными. В третьем я сразу признал переводчика, слишком уж характерно он оглядывался на спутников.

Эх, Френк, Френк… Тебя-то и обвинить не в чем — многие из моего окружения знали о моем уходе, и появление слухов было делом времени. Но почему я так уверен, что прибытие этой троицы — твоих рук дело?.. Наверное, потому что очень хорошо тебя знаю…

Я прислушался к тихому разговору прибывших, когда они подходили. Ага!..

— Господа… — я церемонно кивнул полицейским.

— Можете не трудиться, я неплохо знаю малайский, — кивнул я переводчику.

— Итак? — это я всем троим, обводя их вопросительным взглядом.

Это в самом деле были представители закона. Мой остров являлся территорией их островной державы, и они хотели снять с себя всякую ответственность. Вежливо извинившись за вторжение, они полюбопытствовали, добровольно ли я нахожусь на острове, не удерживает ли меня кто-нибудь силой и не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Также они были столь любезны, что предложили помощь в возвращении на материк, в лоно цивилизации, если у меня такое желание возникло.

Неудивительно, что им пришло в голову предложить помощь. Их визит застал меня за рыбной ловлей. Удил я лианой, используя вместо крючков пуговицы от своего костюма. Был я в шортах, которые некогда были моими светлыми брюками, и вот уже полтора месяца не брился и не стригся. Есть чем испугать цивилизованных людей.

Семидесятидвухлетний старикашка, застрявший на клочке суши, был бы жалким зрелищем, если бы не одно «но» — я был счастлив и нисколько не жалел о своем уходе. Глаза мои горели, дышал я полной грудью и чувствовал себя лет на двадцать-тридцать моложе и, будь я и в самом деле моложе хотя бы лет на десять, я бы показал этим молодчикам, прибывшим меня «спасать», что значит вторгаться на частную территорию. Скрутил, связал, а вечером разнообразил бы меню свежим мясом.

Увы, я был тем, кем был, опыт выбелил мои волосы, цивилизация вымыла из меня дикаря и даже шесть недель полуголодной жизни не полностью разбудили мой инстинкт самосохранения. Вместо того чтобы заняться добычей еды я приступил к вежливой светской беседе.

Я заверил пожаловавших ко мне молодых людей, что со мной все в порядке, здесь мне очень нравится, никуда уезжать я не собираюсь и желаю, чтобы меня оставили в покое и больше не беспокоили. Гости вежливо развели руками, мол, как хотите, ваше право.

Признаюсь, я наслаждался звуками человеческой речи, и если за это вторжение нес ответственность Френк, то я был ему благодарен. Мы быстро нашли общий язык, шутили, смеялись. Я с юмором рассказал им, чем я тут занимался в одиночестве и как «осваивал» первобытные территории острова. Гости даже не отказались отведать моей вяленой рыбы. Переводчика послали на катер за хлебом и пивом…

Любой нормальный островитянин средней одичалости наверняка бы попытался разделаться со спасательной партией и завладеть их драгоценным снаряжением. Я же, отличаясь миролюбивым характером, позволил себе напоследок перед их уходом выклянчить нож. Хороший металлический нож, которого мне так не хватало. Думаю, это было честным.

…Что ж, подобные визиты были неизбежным злом. Еще до своего ухода я отказался от мысли выставить охрану вокруг острова и патрулировать акваторию сторожевыми катерами. Частная собственность есть частная собственность, но я не хотел чувствовать себя в тюрьме…



                III

Фактически я оставался владельцем громадной финансовой империи. Только теперь мы существовали отдельно. Я спокойно отдыхал себе на острове, ни о чем не думая, и если меня что-то и тревожило, то это еда, вернее ее отсутствие временами, когда не удавалось ничего найти или словить, и непогода, с раздражающим постоянством разрушавшая мой чахлый шалашик, сколько бы я не потратил усилий на его укрепление.

Моя империя жила где-то там, за пределами моего острова и моих мыслей. Она действовала как тщательно отлаженный механизм, сотни и тысячи менеджеров выполняли свои повседневные задачи, капитал продолжал крутился, прибыли сменялись убытками, убытки — прибылями и единственное, что поменялось — пропал я. Думаю, это не слишком большая потеря, чтобы обращать на нее внимание. Случись какие-нибудь проблемы, и Френк, и моя команда руководителей должны были справиться. Мне оставалось побыть в сторонке.

Единственное, что я позволил себе напоследок, перед уходом, — это купить небольшой островок в Юго-Восточной Азии. Очень не хотелось наткнуться здесь на истинного владельца, который попросил бы меня подвинуться, а еще хуже, убраться куда подальше.

Ожидая пока будет заключена сделка, я боролся с соблазном построить на острове небольшую виллу со всеми удобствами… Ну хотя бы хижину!..

Еще больших усилий стоило убедить себя, что не надо завозить на остров припасы и необходимое снаряжение. И, наконец, самым страшным боем с самим собой стал отказ от спутникового телефона, подзаряжавшегося от солнечных лучей.

И вот я один и ни сколько об этом не жалел.

Я еще до конца не осознал, вернусь ли я назад, хочется ли мне вновь окунуться в океан земных страстей и финансовых махинаций? Может здесь состоится кратковременный отпуск, может я смогу отшельничать несколько лет, а, может, я проведу на острове остаток своих дней и умру со счастливой улыбкой. Не знаю…


Я слукавил только в одном: прежде, чем оказаться на тропическом острове, я сделал соответствующие прививки и тщательно изучил флору и фауну, с которой мог столкнуться. Все те опасности, которые подстерегали цивилизованного человека при встрече с дикой природой. Например, древовидная лапортея — внешне безобидное деревце и, пока не пощупаешь его, не скажешь, что это огромная крапива. Или куфия — маленькая зеленая змейка, аналог американской гремучей змеи. Хотя доверять змеям, особенно на тропических островах, — последнее дело.

К счастью, беглый осмотр доставшегося мне острова не выявил никаких особо страшных опасностей… Так, прибрежные мангровые заросли, нежившие свои воздушные корни в водах прилива, панданус, гибискус, немного диких бананов… Зверье?.. Зверье вело себя крайне осмотрительно и предпочитало убираться с дороги до моего появления, что наводило на мысли о его знакомстве с человеком.

На другой стороне Острова — я решил не маяться с его названием и не выдумывать ничего исключительного — я наткнулся на следы «разумной человеческой деятельности». Неподалеку от удобной песчаной бухты, незамеченной нами с воды, когда капитан кружился вокруг Острова,  нашелся просторный навес. Рядышком — следы потушенного костра и засыпанные песком пивные бутылки. «Bintang beer» — прочитал я на сохранившейся этикетке… Затем нашел дату разлива… Тут кто-то был и был совсем недавно. Человек пять-шесть.

Остров был достаточно большим, я не мог (да и не хотел) должным образом патрулировать берега, поэтому очередное пришествие таинственных визитеров тоже пропустил.

Спустя три дня после их отбытия, изучая стоянку, я сделал вывод, что навес использовали как склад. Туда заносили тяжелые ящики, наверное, пряча от солнечных лучей. Затем выносили. Кое-где на песке остались глубокие борозды.

«Ага!» — стали зарождаться у меня догадки на сей счет.

По сути дела, заняться на Острове мне было нечем. Единственные мои развлечения состояли в добыче еды и размышлении о прошлом (мыслей о будущем я старательно избегал), поэтому я с удовольствием стал выслеживать своих гостей.

Спустя неделю мы встретились. Поздним вечером все в той же удобной бухте.

Выкрашенный в темные цвета катер выгрузил груз на берег, оставил сопровождавших его людей и медленно растворился в душной тропической ночи. Люди, дожидаясь, пока их заберут, ужинали возле невидимого с моря костра… В общем, как я и предполагал, это были контрабандисты…

И что мне оставалось делать? Попытаться доказать им, что остров является частной собственностью и это не место для перевалки незаконных грузов? Я только ухмыльнулся, почесывая свою седую бороду островитянина. Так они меня и послушали!..

Однако остров был моим, поэтому на правах хозяина я молча и деловито присоединился к их трапезе. В мою сторону настороженно повели оружием — еще бы, когда из зарослей безлюдного острова выныривает одичавший старик, похожий на смерть! — но постепенно они разобрались, что я крайне миролюбивый, угрозы не представляю, и успокоились.

Мало того, они знали о моем существовании. Я приметил среди них одного из «полицейских», который посещал меня вместе с переводчиком. То ли полиция тесно сотрудничала с контрабандистами, то ли сами контрабандисты решили прикинуться полицией, чтобы разведать, кто же это обосновался на «их» острове, — это меня мало интересовало. «Полицейский» меня «не узнавал» и мне ничего не оставалось, как «не заметить» его.

Дешевые консервированные эмульгаторы с легким привкусом мяса, разогретые на огне, я уплетал как самый вкуснейший деликатес моей жизни. Кислое пиво показалось мне изысканней и утонченней дорогого марочного вина. А человеческое общество, даже пускай контрабандистов, грубых и малообразованных… Вот с обществом не повезло.

Мне хотелось общения, но мои гости, неожиданно превратившиеся в гостеприимных хозяев, предпочли молчать. Говорил только я. Если они и знали русский, английский или какой-другой европейский язык, то виду не подавали. Я непринужденно перешел на языки Юго-Восточной Азии, но с тем же успехом. «Полицейский», как минимум знавший малайский, предпочел отодвинуться от света и делал вид, что происходящее его нисколько не касается.

Основательно размяв язык подзабытыми речами, я после мадурского сдался и больше не пытался установить контакт. Молча доев, я собрался уходить. Мне также молча дали две бутылки пива и кое-какой еды.

…После этого я частенько находил на их стоянке оставленные для меня припасы. А что? Дух острова надо кормить, иначе он может разгневаться…


                IV


Не думаю, что «полиция» или контрабандисты, распускали обо мне слухи. Это было им совершенно невыгодно. Однако своим появлением они словно разорвали мой пузырь одиночества и протоптали на Остров дорожку всем остальным. Спустя какое-то время меня стали одолевать — проклятье! — репортеры… Черт бы их всех побрал, барракуды желтых страничек!..


…Наверное, лучшим термином, характеризующим меня, как бизнесмена, станет словосочетание «теневой олигарх». Я обладал громадными финансовыми возможностями и, одновременно, я был никому неизвестен. Официально я был никем.

Императоры всегда делали непростительную ошибку — они возносились высь над народами и занимали крайне шаткое положение, одновременно привлекая и преклонение, и ненависть. И делом времени было, когда ненависть пересилит преклонение.

По-моему, лучший способ управлять империей — делать вид, что нет никакой империи, и, тем более, нет императора. Тогда у народа не появляется цели для излияния своего гнева. Подобное построение было невозможно в эпоху традиционных обществ, но сейчас, в век высоких технологий, электронной валюты и вооруженного до зубов международного права стало возможным все. Даже теневая империя, империя-призрак, сотканная из множества безликих транснациональных корпораций, прячущаяся в дымке третьих странах и укрытая непробиваемым оффшорным плащом.

И, когда пропадает никому неизвестный император несуществующей империи, ничто не изменяется. Мир продолжает вращаться в обычном режиме. Поэтому я думал, мне не станут мешать в моем одиночестве… Я на это наделся…



…На практике все оказалось чуточку иначе. Да, не было криков «Сенсация! Владелец одного из громаднейших состояний решил отойти от дел и теперь живет отшельником на необитаемом острове!». Этого не было. Но достаточно было возникнуть только слуху… не о миллиардере, бросившем все, а о человеке, оставшемся на острове в одиночестве. Робинзоны в наше время — явление редкое, а робинзоны добровольные — тем более. И хватает людей, которые ради сенсации будут рыть землю носом.

Через некоторые время я заскрипел зубами: сам того не желая, своим поступком я сделал себя известным. И оставалось только догадываться, какие усилия прилагал Френк, чтобы достоянием общественности не стало мое истинное положение и размеры моего состояния.

Масс-медиа были в восторге! Оказывается, жизнь бывает куда увлекательнее, чем те театральные шоу а ля «реалити», которыми изобилует телевиденье. Про меня быстро выяснили, что я все-таки достаточно богат, чтобы позволить себе купить остров. За мной установили наблюдение…

Охотились за мной, в основном, днем. Однако порой и по ночам над Островом лопотали винты вертолетов — папарацци, используя инфракрасную оптику, пытались застать меня на чем-нибудь «горяченьком». Чем может заниматься богатенький бедолага, после того как покинул цивилизованный мир, а вместе с ним и всех тех красоток, с которыми частенько встречался?.. Да-да, удивительно, но и в семьдесят два года я был еще ничего и на что-то годился. Сейчас же… Знали бы эти любители подглядывать в щелочки, как мне надоели все эти красотки!

Поползновения зарвавшейся прессы и обнаглевшего телевиденья можно было пресечь, но опять же я не хотел оказываться в изолированной тюрьме. И предоставил Френку разбираться с этим мягко и не спеша… Частная собственность, неприкосновенность личной жизни и всякое такое… Без судов и давления, а тонкими намеками и завуалированными угрозами. Мне оставалось только набраться терпения и ждать, пока сенсация «Добровольный робинзон!» не исчерпает себя и прибыли от ее эксплуатации не станут меньше, чем издержки на ее съемку и проталкивание в эфир…



Я сидел возле маленького костерка и разогревал банку консервированных бобов, доставшуюся мне от контрабандистов. Спички я отобрал у журналиста одного знаменитого таблоида, который слишком уж бесцеремонно пытался нарушить мой покой.

Дело было в сумерках. Я дремал, когда меня разбудил тихий гул моторной лодки. Затем раздались человеческие голоса. Говорили на английском. И появился этот чванливый фрукт, почти аристократ.

Отлично сложенный, с изысканными манерами и легким британский акцентом. Увы, климат накладывал свой отпечаток: к запаху дорогих духов примешивался запах пота, а хлопковая рубашка, созданная известнейшим дизайнером (к сожалению, я в них не разбираюсь) предательски липла к спине.

Я с ним особо не церемонился. Пока это дитя цивилизации искало меня в сумерках, звало в темноте, я подкрался сзади и приставил к его горлу нож. Эк, однако, быстро с меня слетел налет цивилизованности! Совсем чуть-чуть — и я уже опасный островитянин!

Ножа, конечно, у меня не было — тот, выпрошенный у «полицейских», я умудрился как-то сломать — но высадившийся на острове джентльмен этого не знал и, почувствовав у горла иглу ротанговой пальмы, предположил самое худшее.

Я действовал с прямолинейностью грабителя из темного переулка. Для начала я потребовал отдать содержимое его карманов, надеясь, что там могло заваляться что-нибудь ценное. Затем, осененный неплохой идеей, вообще отнял рубашку и брюки, так как моя одежда совсем изветшала и изорвалась.

Гость осторожно пробовал трепыхаться, пытался меня урезонить и упирал на мою былую цивилизованность… Где там! На всякий случай я тихим шепотом оповестил джентльмена, что я очень давно не ел мяса и, вообще, на острове не так много еды, а от голода теряют рассудок и более рассудительные люди. Порой я бываю очень убедительным — журналиста, несмотря на жару, затрясло.

Ограбив бедолагу, я растворился в темноте. Представляю, что обо мне после подобного инцидента написали в этом проклятом таблоиде!

Продолжая развлекаться, следующего интервьюера, таки решившегося высадиться на Острове, я встретил во всеоружии: с аккуратно подрезанной остатками ножа бородкой, в выстиранной и хорошо разглаженной одежде предыдущего гостя, а также в белоснежной фетровой шляпе и с тростью, которые я специально приберег для такого случая. Не франт, конечно, однако выглядел я достаточно прилично.

Беседа происходила исключительно вежливо и интеллигентно, что еще более контрастно смотрелось на фоне моего недавнего брутального поведения… Правда ли, что я напал на человека, прибывшего на мой остров?.. Да разве такое возможно?!. Вы посмотрите на меня!.. Уж кто-кто, а я не производил впечатление человека, способного напасть на другого, да еще и ножом при этом угрожать…

— Нет-нет, такого не было, — опроверг я все версии о нападении и покачал головой; в этот момент я олицетворял саму невинность (естественно — семидесятидвухлетний старикашка! какая уж тут угроза?). — Видите ли в чем дело… мм… в погоне за нездоровой сенсацией нечистые на руку газеты готовы на любые…

Смешать с грязью известный таблоид? Испортить репутацию журналиста, высадившегося на моем острове, выставив его грязным лжецом? Врать напропалую с самым чистосердечным видом? Скажете, это жестоко и цинично? Низко, подло и недостойно?

Я плевал на общественную мораль и общечеловеческие ценности. Я хотел лишь одного — чтобы меня оставили в покое…

В конце концов, я достиг желаемого и вновь остался один.

Казалось, Южный Крест, мерцавший на темном небосводе, улыбается вместе со мной.



                V



Когда-то мне снились кошмары.

Часто я не мог заснуть, мучаемый тяжелыми мыслями.

Я пытался думать и что-то решать даже сквозь глубокий сон, отчего просыпался утром разбитый и злой.

Сон не успокаивал меня — он ослаблял контроль над мыслями, и тогда в голову лезло самое дурное и неприятное.

Постепенно виртуально-финансовые страхи миллиардера сместились в область  дремуче-осязаемых страхов обычного человека.

По ночам, слушая непонятные уханья в кронах пальм, таинственные шорохи и звуки в мангровых зарослях, я никак не мог заснуть. Я боялся всего: что меня неожиданно ужалит змея; что я не смогу найти себе пропитания и буду умирать от голода, долго и мучительно; что подхвачу какую-нибудь экзотическую болезнь, пропущенную прививками, и опять же — долгая и мучительная смерть… А, вообще-то, меня пугала не сколько смерть. Скорее, беспомощность перед ней.

Постепенно страхи осталось позади. Я привык и успокоился.

Как, оказывается, удивительно просто попасть в рай — достаточно отказаться от огромных денег, оставить проблемы общества обществу и уединиться на необитаемом острове. Вот тогда и начнется беззаботное существование.

И все-таки кошмары мне иногда продолжали сниться. Редко-редко, как отголоски моей прошлой жизни. Например, такой кошмар, мой самый «любимый».

«Дядюшка! Дя-я-а-дюшка! Эгей!» — звал меня из небытия ненавистный голос.

Мой племянник. Один из тех незабываемых родственников, которые мухами слетаются на ваши похороны. Любящий вас всей душой, но при жизни ни разу не сунувший к вам нос и выражающий свою безграничную любовь только в моменты, когда надо выразить соболезнования по поводу вашей безвременной кончины. Что-то в этом роде. Гибрид низкого корыстного человека и великолепного актера. Профессиональный охотник за наследством.

Все осложнялось тем, что я души не чаял в своей сестре и, волей-неволей, мне приходилось общаться и с ее сынишкой.

С гибелью сестры я практически свернул все отношения с племянником, но последний в силу своего нахальства и самоуверенности (а также наивности),  полагал, что ему, как единственному родственнику, достанутся все мои сбережения. К счастью, он не располагал данными о фактических размерах финансовой империи дядюшки и предполагал (в силу своей узколобости и приземленности), что речь идет о паре корпораций и десятке-другом миллиардов долларов.  Сейчас он безуспешно пытался промотать  солидное состояние моей сестры и жадно поглядывал в мою сторону, на «бесхозные» деньги… Старику семьдесят два года, пора бы уже!..

И почему некоторые родственники бывают куда хуже посторонних людей?

«Дядюшка!» — не унимался племянничек.

Я стиснул зубы и простонал сквозь сон. Проклятые кошмары…

— Дядюшка! — послышалось громче и отчетливей.

Тряхнув головой, я приоткрыл глаза. Вновь застонал и принялся тереть заспанные глаза, в надежде, что наваждение пройдет.

Проклятье! Кошмарные сны обратились в кошмарную явь — надо мной стоял мой племянник. На его губах змеилась ехидная ухмылка, судя по всему, пытавшаяся стать радостной улыбкой.

Накануне я возился с заготовкой рыбного мяса, вымотался и спал дольше обычного. Поэтому племянник и застал меня врасплох, пока я нежился в постели. Ха! Постель… Раньше подобное сооружение из листьев я никогда бы не назвал постелью. Сейчас — другое дело.

Я закрыл глаза и застонал в третий раз.

— Вы не рады меня видеть, дядя? Не хотите обнять своего племянника?

Неразумное дитя моей сестры было настолько глупым, что до сих пор не могло понять, как я его ненавижу. А еще неосторожно ляпало всякие глупости.

Обнять своего племянника?

Иногда бывает: идешь-идешь по улице и вдруг из подворотни тебя окликает смутно знакомый голос. Глядишь, а там твой или друг, или хороший приятель, или даже дальний родственничек, в общем, тот хороший парень, который был-был хорошим, а потом неожиданно спился, опустился, куда-то пропал и считается что его и в живых-то нет давно. И теперь он собственной персоной пьяно что-то бурчит, призывно тянет к тебе руки, улыбается беззубым ртом и называет по имени. Вот так встреча!

Скопировав ехидную ухмылку племянника, я приподнялся из вороха пальмовых листьев и распростер объятия. Естественно, племяшку не тянуло обниматься — сейчас в роли непутевого человека, выглядывающего из подворотни, выступал я. Грязный замызганный старец, может, еще и больной чем-то, а выживший из ума — так это точно!

Вот только не просил я искать меня в подворотнях, а раз нашли, так играйте по моим правилам.

Племянник осознал, что я настаиваю, и осторожно положил мне руки на плечи, после чего поспешно отошел.

— Рад вам видеть в добром здравии, дядюшка!

— Угу.

Я скользнул взглядом по пляжу, видневшемуся за манграми… Оранжевая надувная лодка, затащенная на берег подальше от прибоя… Белоснежная яхта вдалеке, покачивающаяся на слабой волне… Застывшая изваяниями охрана… Племянник неплохо подготовился к визиту. Даже узнал, где именно на острове я проживаю, чтобы не шляться впустую.

Забавные у него телохранители, какие-то необычные, отметил я про себя. Новый вид — телохранители разумные. Этим умникам хватило ума не напялить обычные костюмы, и теперь они возвышались в легкомысленных шортах и рубахах. Непривычное зрелище.

Племянник украдкой проследил за моим взглядом, не нашел ничего смешного и вновь уставился на меня…

…От обеда «по-островному» племянник отказался, зато я носом крутить не стал и согласился отобедать вместе с ним. Ни мне, ни ему плыть на яхту не хотелось, и мы обосновались на пляже, под пальмами.

Да, отвык я от цивилизации. Распивая бокал дорогого красного вина (кажется, «Шато Мутон Ротшильд», если в американских долларах — семь-восемь тысяч бутылочка) я не мог отделаться от мысли, что это полное дермище. «Широчайшая гамма вкусовых оттенков» ни в какое сравнение не шла со вкусом воды моего островного родника.

Я посмотрел на племянника, отравленного цивилизацией и большими деньгами, я бы даже сказал, отравленного цивилизацией денег. Он был безнадежен.

Племянник смотрел на меня. На его лице было намалевано искреннее сочувствие. В его глазах безнадежным был я.

Кто из нас прав?

Догадаться, зачем прибыл сюда племянник, было несложно. Он и сам этого не скрывал. Спустя какое-то время он вручил мне бумагу (много бумаги!), писчие принадлежности и прочие атрибуты, необходимые для написания толкового… мм… завещания. А что? Ни для кого не секрет, что завещание я до сих пор не составил, а мало ли что со мной может приключиться на безлюдном острове. Племянник искренне надеялся, что большую часть состояния я отпишу ему. Он был настолько наглым и самонадеянным, что потрудился составить несколько вариантов приемлемого завещания (дабы я не утруждался), которое оставалось только подписать. Были и дарственные. Мало ли, вдруг я захочу все отписать сразу, не откладывая в долгий ящик.

Я улыбнулся, почему-то приходя в отличное расположение духа. Может, вино тому виной?

— Я подумаю над этим.

Племянник нисколько меня не торопил.

— Дядюшка, в мае я думаю отдыхать на Бали. Конечно же, навещу вас. Возможно, вы придете к какому-нибудь решению…

— В мае? — мне это ничего не говорило. — А что сейчас?

— Сентябрь.

Да, племянник меня и в самом деле не торопил. Семь-восемь месяцев.

— Где именно будешь отдыхать?

— Кута… Тубан… Легиан… Семиньяк… Еще не знаю.

Я благосклонно кивнул, то ли одобряя его вкус, то ли принимая к сведению.

— Бумаги оставь на столе, — махнул я в сторону глыбы, на которой я чистил рыбу и занимался стряпней. Глыба скорее напоминала могильную плиту, чем стол.

— Так вы подумаете над этим, дядюшка? — он обрадовано улыбнулся.

— Конечно, — улыбнулся и я.

Откровенно говоря, я уже думал… надолго ли мне хватит этой бумаги. В западной части острова я нашел нечто похожее на табак и теперь предвкушал, сколько я смогу накрутить из нее самокруток. А также разжигание костра, ведение дневника и прочие проявления естественных потребностей. Есть вещи, от которых очень трудно отказаться.

Да за такой подарок племянник заслужил самую мою искреннюю благодарность! Обнять его что ли?



…Вечерело. Я сидел на берегу, провожая взглядом белоснежную яхту молодого прожигателя жизни. Меня грызли сомнения. А, может, он прав? Может, именно так к жизни и надо относиться?

Я покосился в сторону одного из «проектов» моего завещания, любезно оставленного племянником. Итак, «…оставляю все имущество своему драгоценному и горячо любимому племяннику…» «…две корпорации… двадцать три миллиарда…»… Я прикинул, сколько притязания племянника составляли процентов от моего реального богатства. Смехотворная цифра!

Увы, мой племянник, как и большинство его современников, жили в прошлом веке. Они на полном серьезе использовали слова «богатство», «благосостояние», «миллиардер»… И не замечали, что финансово-экономический организм Земли продолжал неудержимо изменяться и эволюционировать.

Сперва придумали деньги, чтобы иметь возможность что-то копить. Затем совершенствовали способы их накопления. Неплохой всплеск — идея обращать деньги в еще большие деньги. А что же дальше? Верх эволюции — делать громадные деньги из пустоты?

Ни черта! Это тупиковая ветвь развития. Накопление денег и материальных ценностей — бесполезная трата времени, если не понимать их философию.

Порой у меня перед глазами появляются сюрреалистические картины. Например, такая: умирающий труп какого-нибудь государства и вьющиеся над ним вороньем страны побогаче и поумнее. Корсарство на уровне государств. Самое страшное, добытые с кровью деньги направлялись на бесполезнейшие дела — «высокий жизненный уровень населения» и «благосостояние нации», выражавшиеся в банальном, безудержном потребительстве.

Постепенно богатство приобретало совершенно иные черты, что не многие замечали. Не обладать огромными деньгами, а иметь возможность направлять громадные финансовые потоки в нужное тебе русло. Вот оно — богатство! Заставить не принадлежащие тебе деньги работать на себя. Имея триллион и ни одной мысли в голове, можно заработать сотню. Имея миллиард и цель перед собой, можно изменить мир. Если я и не нашел рычаг, способный перевернуть всю Землю, то точно находился на пути к нему.

Я вновь посмотрел на свое завещание. Капля в море. Подписал бы прямо сейчас, отдал бы просто так еще при жизни, лишь бы отвязаться от надоедливого племянничка. Не подписывал и не отдавал только из принципа.

Этой ночью я спал необычной спокойно, и кошмары мне не снились.



                VI



Мне всегда было интересно, насколько я влиятелен. Влиятелен не как бизнесмен, могущий купить ту или иную корпорацию, разрушить определенную отрасль в отдельно взятой стране или на некоторое время разжечь панику на фондовых рынках мира.

В общем-то, меня привлекал куда более абстрактный и праздный вопрос, эдакая легкая дымка уже сгоревшего, но еще не успевшего рассеяться тщеславия: насколько я влиятелен как часть мирового экономического механизма, как деталь, формирующая развитие отрасли «человек разумный»… Как сильно отражались на окружающем мире мои поступки… Насколько пагубными для общества в целом становились мои просчеты и ошибки… Может, я мельчайший шарик в одном из бесчисленных подшипников, а, может, громаднейших маховик, центр системы…

Глупо, да? Прямо мальчишка в семьдесят два года!.. Но очень отчаявшийся и постаревший мальчишка…

В зависимости от настроений — от радужно-оптимистичных до суицидально-депрессивных — эти мысли принимали разнообразнейшие направления. Не хотелось думать о худшем… Однако бы я с удовольствием посмотрел на человека, который никогда не думает о плохом, когда ему самому частенько бывает необъяснимо плохо.

…Сотни американских фермеров понесли громадные убытки из-за падения цен на сельскохозяйственную продукцию… Кстати, в тот день я слег с температурой и не смог должным образом скоординировать действия моих подчиненных на торговых площадках мира… Месяц спустя, имея свободное время (должен же я хоть когда-нибудь иметь свободное время?!), я перечитывал «Одиссею» Кларка… Начался небывалый прорыв в аэрокосмической промышленности США, России, ряде других стран… Китай на грани вооруженного конфликта с Тайванем, от последнего шага их удерживает только одно — выгода окружающих стран и корпораций, которые всячески, зримо и незримо, ускоряют или притормаживают этот процесс… Я в этом момент… Даже не хочется от этом вспоминать: тогда я пытался сохранить от разрушения созданную мной экономическую систему. С ее исчезновением ввергались в хаос целые регионы, поэтому приходилось чем-то жертвовать. Если исключить потери не удавалось, приходилось их минимизировать… Пусть уж это будет локальный скоротечный конфликт, чем затяжная экономическая депрессия…

…Война… Человечество давно осознало, что вкладывать деньги можно не только в новые продукты и строительство. С таким же успехом инвестиции можно направить на смерть и разрушение. Умело финансируемая война способна приносить невиданные сверхприбыли.

Когда я был на грани, мысли обретали совсем уж мрачные оттенки.

…Триста тысяч безработных… …Семнадцать с половиной тысяч погибших и пропавших без вести… Девять тысяч умирающих от голода детей… Миллионы отчаявшихся… Какой процент в этом кошмаре занимал я? Какова толщина в миллиметрах того слоя крови, который в аллегорическом смысле покрывал мои руки?

Болезненная мнительность? Мания величия? Пустые опасения? Называйте, как хотите. Это был мой персональный душевный ад: каждый день приходилось соизмерять, взвешивать и, наконец, на что-то решаться. Делать каждый последующий шаг становилось тяжелее, чем предыдущий. Да что тяжелее — страшнее!

Вот поэтому я и устал…



Целых полгода меня никто не трогал. Признаюсь, в какие-то моменты я даже беспокоился — а остался ли в целости цивилизованный мир? Не грянула ли какая-нибудь глобальная война, унесшая все человеческие жизни? Не разразился ли страшный вирус, передающийся денежно-валютным путем, или что-нибудь еще непредсказуемое, жуткое и абсолютно смертоносное?

Еще существовала такая вероятность, что я всегда был одним-единственным представителем человеческого вида, а все остальное — плод моего заскучавшего воображения…

Короче говоря, время от времени я сходил с ума. Самую малость, что и немудрено в такой изоляции. Все-таки, как ни крути, человек является стадным животным, и в одиночестве ему становиться тоскливо, пусть он и пытается обманывать сам себя.

И только потом, напрягшись, я осознавал, что, например, странный звук, раздававшийся раз в неделю высоко в ночном небе, — явный признак цивилизации.

Неудивительно. Живя вне общества, отвыкнув от его звуков, забыв, какой музыкальной бывает человеческая речь и, слыша только самого себя, когда вдруг захотелось поговорить, все эти звуки начинали восприниматься как природные. Шелест высоколетящего аэробуса и гул грома в грозовых тучах на горизонте стали для меня равнозначными…

К счастью (или к сожалению), цивилизация денег, как и бактерии плесени, была незыблемой и неуничтожимой. Я постепенно дичал, а она продолжала существовать и, подозреваю, умудрялась совершенствоваться. Когда я практически отвык от цивилизации, она продемонстрировала мне зубы, прислав ко мне лучших своих представителей.

Это стал некий итоговый визит, перевалочный. Он наглядно продемонстрировал, что Френк был прав, опасаясь за мою безопасность. И если опасность не подстерегала меня на Острове, то она легко могла прийти извне. Также я понял, что Френк сдержал слово и абсолютно не вмешивался в мое добровольное одиночество, в противном случае он не допустил бы подобного развития событий.

Пожаловавшие визитеры вобрали черты всех своих предшественников, посещавших Остров.

Для начала они были молчаливы, как контрабандисты, так как хотели остаться неузнанными. Беседу вел только один, все остальные (еще семеро) помалкивали. Со мной он решил почему-то общаться на английском. Возможно, общественность так и не выяснила моей национальности. Еще я допускал мысль, что собеседник просто не знал других языков и надеялся, что уж я-то, как личность образованная, смогу его понять, даже если английский и не мой родной язык. Говорившего выдавал чудовищный акцент, я с легкостью мог бы перейти на его родной язык, но я не стал открывать их национальное инкогнито. Ради своей же безопасности.

Затем визитеры были бесцеремонны, как осаждавшие меня репортеры. Разбудили они меня ночью и свою правоту доказали наличием оружия, мелькавшего у них в руках. Глядя на тусклый блеск автоматов, я заметно помрачнел. Радовало только одно — они были в масках, и, значит, просто так убивать меня не собирались.

И, наконец, визитеры были самонадеянны, как мой племянник. Они хотели денег. Вот тут я успокоился и начал улыбаться.

— Вы живете на острове один. У вас много денег. Они вам не нужны, — медленно вещал мой собеседник, подолгу подбирая слова. — Нам нужны деньги. Немного — один миллион долларов. Мы привезли телефон, ноутбук, связь и другое оборудование. Вы переведете деньги на наш счет, мы уплывем с острова. Подумайте.

Да, я как-то не предвидел такую возможность. Если пираты грабят корабли, требуют выкуп за груз и команду, то почему бы им и не попробовать разжиться миллионом, надавив на одинокого, но крайне богатого островитянина? Легкая нажива.

Подумать? Что там думать, если решение само пришло мне в голову, как только я понял, с кем имею дело. Это были обычные рыбаки, ремесленники, фермеры, просто моряки, отчаявшиеся заработать деньги легальным путем, и решившиеся на пиратство. Зла я на них не держал. Тех же сомалийских пиратов частенько использовали в своих целях всевозможные спецслужбы, чтобы «легально» перехватить или задержать какой-нибудь груз и не вина сомалийцев, что нужда заставляла их заниматься подобным промыслом.

Я медленно развел руками.

— Я сожалею, но вы опоздали… Посмотрите на столе…

Пираты проследили за взмахом моей руки и уставились на каменную глыбу, заменявшую мне стол. Там, в небольшом углублении, в свое время вымытом водой, лежала одна бумага, для сохранности завернутая в целлофановый пакет (даже не помню, где его достал).

Все бумаги моего племянника я использовал по назначению (самому разному). На чистых листах пробовал писать дневник, а затем, когда надоело, от нечего делать стал строчить любовные послания непонятно кому. В конечном итоге, исписанную бумагу ждала неизбежная участь — использование по назначению. Остался только один листик с убористым почерком племянника, где в полной мере раскрывался его меркантильный талант. Зачем я его оставил? Наверное, специально для такого события. Что поделаешь, интуиция.

— Теперь я не владею деньгами, о которых вы знаете, — пояснил я смысл бумаги. — Это дарственная моему племяннику.

Я умолчал о том, что, во-первых, она не подписана и, во-вторых, даже подпиши я ее тут, на острове, без соблюдения всевозможных юридических формальностей она не возымеет никакой законной силы.

Когда пираты поняли, о чем идет речь, их уныние нельзя было описать словами. Они так надеялись без особого риска разжиться деньгами и завязать с пиратским промыслом … Я сжалился.

— Примерно в сентябре. Остров Бали. Яхта «Ванди». Если постараетесь, то сможете его найти. Догадываюсь, он расстанется с одним миллионом без особой радости, но противиться не будет.

Недавнее уныние пиратов ни шло ни в какое сравнение с их нынешним торжеством! Я тоже коротко улыбнулся победоносной усмешкой, очень похожей на ехидную ухмылку своего племянника. А что? Мы же родственники и что-то сходное у нас было…

Теперь же, когда формальности были утрясены, я деловито перешел к обязанностям туземца.

— Спиртное, еда, спички, ножи — есть?

Если за душой ничего нет, кроме необитаемого острова, не зазорно просить даже мне, миллиардеру…



                VII



Вы пробовали смотреть на океан несколько часов подряд?

А несколько дней?

А неделю?

Смотреть на океан… Многие подумают, что это полнейший идиотизм, бесполезная трата времени и единственное убогое развлечение, которое может позволить себе островитянин, за неимением ничего лучшего. Соглашусь с этим только частично.

Сейчас я сожалел, что никогда не всматривался в океан тогда, в прошлой своей жизни. Лучшего успокаивающего средства не бывает. Живи тибетские монахи на берегу Тихого океана, их вероисповедания приобрели бы совершенно иные черты. Не берусь сказать, какие именно, но то, что это был бы не привычный нам буддизм — в этом я уверен.

Волны равномерно накатываются на песчаный пляж. Глаза без устали наблюдают, как заворачивается вода, как она сминается под собственным весом, покрывается белым покрывалом пены, растекается громадными лужицами по скату пляжа и ручейками сбегает вниз… Жирно блестит мокрый песок… Кричат чайки…

Единение человека и природы, растворение души в окружающем мире, состояние необычного просветления — все это бред… И все-таки в этом что-то есть. В любом случае, я смотрел на океан не потому что нечем было заняться. А потому что мне это нравилось.

Экономический ад цивилизованного мира? Моя должность приближенного сатаны в этом вертепе? Я об этом не вспоминал.

…Всему хорошему когда-то наступает конец — Френк нарушил свое обещание на четырнадцатый месяц моего отшельничества, в четыреста тринадцатый день. Я был рад его видеть, поэтому не сердился…



Разбудили меня лопотания винтов вертолета. Затем в полудрему ворвался гулкий свист турбин — машина не пролета мимо, а садилась на Остров. Я продрал глаза и сел на своей подстилке из листьев. Сердце мое забилось от недоброго предчувствия.

Пляж… Возвышающийся на нем ярко-красный с бордовыми разводами вертолет… Оседающий на землю песок… Выпрыгивающие из кабины люди… Френк…

Встреча вышла одновременно и холодной, и теплой. Мы не обменялись и словом, но вели себя так, словно расстались пару часов назад и ничего не случилось.

Стюард вынес раскладной белоснежный стол, стулья. Появился парикмахер. Все чинно, спокойно, без лишней суеты и слов. Как отлаженный механизм. Я подчинился неизбежному, занимая место за одним из стульев и позволяя парикмахеру накинуть на меня полотенце.

Френк маялся поблизости, на самом краю поля зрения. Что-то случилось, что-то достаточно серьезное, что заставило его нарушить обещание. Он даже не знал, как начать, и крутился возле меня, словно нерешительная акула вокруг барахтающегося пловца. В конце концов, он разрешил сомнения, подсунув мне ворох свежих, еще пахнущих типографской краской газет.

Я не удержался и, прикрыв глаза, вдохнул этот аромат новостей и событий.

Щелкали ножнички парикмахера, стряхивая личину островитянина на  песок. Расхаживал стюард, накрывая на стол холодные закуски. Френк терпеливо ждал, заняв позицию возле моего правого плеча.

Я отодрал от верхней газеты кусок и деловито принялся мастерить самокрутку. Табак у меня был давно, а вот бумага…

Раньше я в мгновение ока пробегал по первым полосам и заголовкам. Хватало одного взгляда, чтобы составить предварительное мнение. Определить, чему стоит уделить внимание, чему — нет. Сейчас я был увлечен совсем другим. Печатные символы цивилизации меня ни сколько не интересовали. Хочу я этого или не хочу, но столько времени отшельничества сделали из меня неандертальца.

Френк едва сдержал раздраженный стон. Он был на грани истерики. Я вздохнул.

— Ладно, что там у вас? Неужели все так плохо?

И тогда Френк начал рассказывать. По мере рассказа он успокоился и сел напротив меня. Я пытался его слушать и не мог. Слова ускользали от меня, их смысл не желал укладываться у меня в мозгу. Мне так не хотелось начинать все заново. Мне не хотелось возвращаться…

…В мое отсутствие они не пытались принимать какие-либо важные решения… Они сохраняли систему неприкосновенной, ожидая моего возвращения, и надеялись, что все будет работать, как хорошо налаженный механизм… Подозреваю, они просто боялись что-то поменять.

…К сожалению, если система не развивается, она начинает деградировать. Деградация была стремительной. Одна мелочь цепляла другую, увлекала за собой третью, все усугублялось бездействием или локальными решениями моей команды и постепенно началась лавина, сход которой продолжался до сих пор, и предсказать последствия не брался ни один эксперт.

…Они пытались бороться с симптомами, не видя первопричины… Спустя время, силились справить свои ошибки, удержать  все наплаву… Теперь они отчаялись и ждали меня… Тянуть дальше не имело смысла… Мир сбился со своего налаженного ритма… Крах кредитно-денежной системы… Угроза дефолта множества стран… Мировой финансовый кризис…

— Френк! — я в сердцах отбросил бокал с вином, который едва-едва пригубил (ч-черт, неужели опять «Шато Мутон Ротшильд»?); бокал покатился по пляжу, вино впитывалось в песок, словно кровь. — Да ты посмотри на меня! Я что, похож на бога?! Я не могу решать за весь мир! Я не могу его… постоянно спасать… Френк, дружище, пойми: я обычный человек, ничем не хуже и не лучше вас…

Френк молчал, склонив голову. Стюард и парикмахер двумя бестелесными тенями стояли где-то тут, рядом, были еще люди, прилетевшие на вертолете, я их не замечал — все они давили на меня своим присутствием.

Их молчание укоряло, словно кровь погибших людей, не вино, разлитое на песке, а живая человеческая кровь… Кровь тех, кто еще мог погибнуть, если ничего не предпринять. Укоряющее молчание, за которым скрывался плачь умирающих от голода детей, стоны раненных и стенания обреченных, крики стран-стервятников над трупами стран-жертв…

Я застонал, зажимая уши руками… Похоже, я постепенно сходил с ума…

— Френк…

— Да, милорд…

— Я… Неужели вы не можете справиться без меня?

— Нет, милорд. Мы пытались…

Я молчал целую минуту, может, больше. Никто меня не торопил… Панихида по гибнущему миру?

Я прислушался к себе. Моя голова склонилась.

— Пока я слишком устал. Я не могу вернуться сейчас. Это будет бесполезно.

— Сколько нам ждать? — обреченно спросил Френк, поняв, что спорить бесполезно.

— Год, может, два, — выдавил я из себя. Я осознавал, чем это может обернуться, но иначе не мог. — Простите…

— Хорошо, крупные цивилизованные страны мы постараемся…

Я не слушал Френка — я пристально смотрел на море. Мне было страшно. Я ведь не больной психопат, помешанный на власти, у меня нет мании величия. Я не хотел всего этого. Я простой обычный человек. Случайная жертва обстоятельств. Да, я стремился стать богатым, да, я желал ради блага овладеть всем, но, получив все, я стал самым несчастным…

— Френк, — прервал я его. — Интересно, а что будет с этим миром, когда я умру?

Мое доверенное лицо нервно дернулось.

— Но пусть даже так, — улыбнулся я. — С этим океаном ведь ничего не случится? Как думаешь?

Френк недоверчиво посмотрел на меня, оглянулся на прибой и только потом – после нескольких минут молчаливого созерцания – грустно улыбнулся мне в ответ.