Эпизодец

Ну, слушай, расскажу тебе этот эпизодец. Мягкая зима.
Пятница. Вечер. Я возвращаюсь с работы, иду через дворы, ступая
по снегу не спеша, даже с наслаждением: никто от меня ничего не
требует и мне ни от кого ничего не нужно.

И тут на меня налетает собачонка - маленькое существо
какой-то там японской породы: шерстка такая низенькая и
гладенькая, что собачка кажется голой, тем более что вся она
дрожит. Мордочка - игрушечная, а в глазках черно мерцает
непримиримая злоба.
 
"Ну-ну, глупышка, бросай, - прошу я благодушно и
продолжаю путь. Но нет, не успокаивается, стерва: лает, лает,
лает. Останавливаюсь, поворачиваюсь к ней: "Слушай, а может
хватит? Я же тебе ничего плохого не делаю". Но эта карлица и не
думает угомониться: прыгает и лает, не сводя с меня ненавидящих
глаз. Я стою уже молча и не без любопытства гляжу на нее.
Иронически вспоминаю стихи: "Тут подошла ко мне собака с душой,
исполненной добра". У меня-то в эти минуты душа и вправду была
исполнена добра.
 
Краем глаза замечаю темную фигуру с поводком в руке -
хозяйка не вмешивается. А я все еще позой и взглядом пытаюсь
образумить собачонку: я, мол, тебе не враг, да и судьба у нас в
самом главном общая: рождение, существование, смерть. Да ты,
чертовка, еще счастлива, если не ведаешь о своем неизбежном
исчезновении!
 
Но крошечный уродец, аж захлебывается остервенелым
лаем. Не потому ли, что поблизости стоит всесильная, по
собачьему разумению, хозяйка?
 
- Ах ты, лакейская натура! Пшла вон!
 
Круто поворачиваюсь, иду дальше. Внезапная тишина
заставляет меня оглянуться. И что ты думаешь? Эта дрянь
подкралась и чуть не тяпнула меня за ногу.
 
Ну, гадина! Ну, гадина! За что она меня так ненавидит?
За что?
 
И тут у меня у самого помрачается в глазах от
накатившей духоты ненависти, сердце изнывает от приступа
темного вожделения, и, кажется, не будет большего
сладострастия, чем садануть ботинком эту злобную тварь, да так,
чтобы она с жалким взвизгом подлетела в воздух и шмякнулась на
землю мокрой тряпкой! Не знаю, как я с собой совладал. Через
минуту приступ ослабел, но в горле теплой жижей долго стояло
отвращение к самому себе, к этой собачонке, к ее хозяйке, к
издевательски устроенной жизни.
 
14.01.1981