Екатерининский канал

Как хорошо, что осенило меня пройти пешком вдоль всего
Екатерининского канал!
 
Я отправился в путь солнечным вечером позднего мая,
радуясь окрестному безлюдью.
 
Дома говорят о себе что-то новое, если находишь все
новые и новые места для их созерцания. Это как человеческое
лицо - профиль может восхитить, фас - разочаровать, а легкий
поворот головы - нежданно приоткрыть самую суть личности.
 
Место моей встречи с Екатерининским каналом - радостный
Никольский собор, в своем благородно-праздничном облике
сочетающий голубизну с умеренной позолотой.
 
Торопиться некуда, и я иду вдоль ритмичной чугунной
решетки, время от времени останавливаясь, чтобы постоять над
каналом.
 
Долго созерцая его поблескивающую гладь, впадаешь в
состояние печальной и сладкой вневременной завороженности.
Через все твое естество медленно перетекает вечность.
 
Трудно оторвать взгляд от воды. Там чуть покачиваются
зеркально блескучие выпуклые и вогнутые линзы. Омутно черные и
обманчиво светлые, они вытягиваются и вновь округляются, словно
стремясь поменяться местами. Четкого отражения собора нет и в
помине. Видишь только темные пилообразные формы, и при первом
слабейшем дуновении ветерка там, где они только что были,
пробегает мелкая серо-зеленая рябь.
 
Иду дальше, чтобы снова остановиться. До чего
притягательна угольно черная безукоризненная гладь застойной
воды, где чуть подрагивает фрагмент узорчатой решетки, дивно
обновленной и приобретшей некую нереальную красоту.
 
И не потому ли Петроград загадочнее Москвы, что
загадочна вода, всегда изменчивая и всегда неизменная? Даже
трудно понять, течет ли она или покоится в каналах. Во влажном
прихотливом зеркале фасады предстают то светлыми, то темными,
то угловато изломанными, то мягко расплывчатыми, то разбитыми
на красочные осколки, то законченно цельными. Вода все отражает
в себе, и, отражая, преображает без конца.
 
Однако, пора очнуться и продолжить путь.
 
Кажется, иду не я, а мимо меня неспешно и ровно плывут
почти сплошные ленты старинных домов, похожих друг на друга,
как близкие родственники в знатных фамилиях.
 
Это горизонтальная ровная длительность, долгая
архитектурная непрерывность.
 
Непогрешимые ряды окон - подобие исписанных нотных
линеек.
 
Канал тянется нескончаемой метафизической арией,
прекрасной до печали.
 
И неотвязной параллельной мелодией течет линия зданий.
 
В этот пространственный дуэт, в этот совершенный
горизонтальный вокализ вступает приподнятый хор современных
лип, высаженных вдоль решетки.
 
Люди нет-нет, да и прерывают мое мечтательное
оцепенение. Пока я предаюсь ему, не видя ничего, кроме влажного
лоска близкой воды, появляются невесть откуда двое подвыпивших
молодых людей. Они изредка, с ленцой переговариваются. Когда
мимо проходит запоздалая девушка, у вечерних бездельников
удивительно обостряется интерес к бегу времени: "Девушка,
который час? А, девушка?" Слышится торопливый ответ, отнюдь не
означающий поощрения. Ну и ладно! Свою неудачу выпивохи
принимают с чувством исполненного долга.
 
Они остаются в своем приятном ничегонеделании, а я
продолжаю прогулку. Ленивая вода канала и черные решетки,
зеленокудрые липы и коричневатые фасады сонно обласканы
предзакатным солнечным светом.
 
И вот канал свершает плавный поворот.
Гранитно-решетчатый изгиб являет взору такую красоту, что я
замираю в неожиданной полноте счастья. На этой абсолютной линии
почиет божественная благодать. Нечто подобное видел я лишь на
редкостных древнейший иконах. В музыке этому соответствует
только небесная ария Беллини.
 
Однако высшие состояния не могут длиться долго. Иду
дальше, пока не встречу черно-золотых грифонов Банковского
моста!
 
То и дело сворачиваю в боковые улицы и проспекты, чтобы
вновь и вновь возвращаться к парапетам канала. Небольшой
барочно-классицистский Петербург давно полузатерян в изобилии
позднейшего модерна. В этом стиле, некогда обвиненном в
эклектизме, я вижу игру воспоминаний о Европейском
Средневековье, Индии, Мавритании. Это и есть собственное лицо
архитектуры на рубеже веков, лицо, на котором запечатлена
зачарованность былой культуры, ее теплотой и колоритностью.
 
Возвращаюсь к Екатерининскому каналу, где меня вновь
касается веющий влагой незримый гений Петербурга. Узкий,
окропленный морем вымпел; длинный, струящийся на ветру шарф;
вытянутая вдаль женская рука - такие эмблемы выбрал бы я для
него.
 
Сей влажный гений уже касался меня в Венеции, состоящей
в давнем родстве с нашей отставной столицей.
 
По сути, здесь навек обручены два разнопородных города.
Один из них - каменный и кирпичный, устойчиво-определенный,
заселенный людьми. А у ног его лежит город, где людям жить не
дано. Он похож и не похож на первый. Он словно бы материальный,
но невещественный. Определенность черт - лишь одно из его
бесчисленных скоропреходящих состояний. Влажно зеркальный
двойник Петрограда вбирает недосягаемое небо и неустанно качает
его. И вся безграничность, вся непостижимость выси передается
воде.
 
На улицах идет наша обыденная, наша ограниченная жизнь.
А рядом, в каналах, она совсем не такая - зыбкая, многозначная,
сокровенная.
 
О Екатерининский канал! Ты любишь даль ради самой дали!
Куда ты заманиваешь душу? В какую иную жизнь уводит меня твоя
протяжная зеркальная кантилена?
 
25.06.1988