Мы

Более четверти столетия прошло с тех пор, как мы с
другом стояли на этом самом месте. Мы оба уже поседели, а здесь
ничего не изменилось - та же небольшая ущелистая долина,
греющая свои склоны под октябрьским солнцем. В глубине ее ровно
и неуклонно течет и течет темная речка. Нет в ней ни равнинной
лени, ни горной ярости.
 
То один, то другой охряный листок кривобоко качается в
голубом воздухе и, словно подстреленный, болезненными рывками
снижается к плывучей воде, касается ее и вот уже успокоенно и
безвольно скользит к Черному морю.
 
Речку зовут по-домашнему - Уша. Над ней уступами
возлежат бегемотоподобные глыбы - то ли побуревшие граниты, то
ли базальты, дремотно грозные посланцы огромнейшего скалистого
массива, уходящего глубоко-глубоко, к самому ядру земного шара.
Это головокружительные миллионы лет геологической древности. И
что для бесформенного преджизненного Архея наши Флора и Фауна?
Не более чем взявшиеся за руки трехлетние шалуньи.
 
Противоположный берег так высок и обрывист, что
редеющий лес не решается подойти к его краю. Некогда там
буйствовали ночами языческие костры и грубо перекрикивались
дружинники княгини Ольги. Здесь была отчизна древлян, земля,
породившая деревья, деревни и само понятие древности.
 
Этот скалистый уголок, уютный и вместе с тем потаенно
могучий, существует среди современности, не обращая на нее ни
малейшего внимания. Пусть грохочут через железнодорожный мост
тяжеленные составы - каменный массив и не дрогнет, а Уша ничуть
не ускорит и ничуть не замедлит течения.
 
Еще не закосневшие сердца неисповедимо влекутся сюда.
Казалось бы, разве не уютней беседовать в домашних стенах?
Разве не приятней прогуляться по городскому парку? Но нет!
Здесь, как нигде, тихо насыщается душа.
 
Приплелся одинокий алкоголик, потаращился на воду и,
пошатываясь, ушел восвояси. Появились две молоденьких подружки,
похожие на деревенских ласточек. Они охотно с нами
расщебетались. Ни им, ни нам никак не хотелось отсюда уходить:
подставив лицо слепой и слабой ласке солнца, сидеть и сидеть бы
так на камнях, глядеть на тяжелые глыбы, на плавноструйную
речку и слушать возникающий под ветерком шорох дубовой рощи.
 
Этот уголок привораживает, завораживает, преображает.
Здесь, в прадавнем каменном лоне, становишься кротче, чище,
мудрее. Слова как слова, а за ними молчит иное. Молчание как
молчание, а говорит оно о чем-то несказанном. Сладко нам здесь
и подолгу молчать, и неспешно беседовать.
 
Мы не сразу заметили, что в наши разговоры вслушивается
стоящий поодаль странноватый парнишка: фигура тонкая,
болезненно изгибистая; лицо приятное, но словно угасшее.
Парнишке не больше девятнадцати. Он кричаще несчастен. Чем
обидела его судьба? Похоже, нет у него ни любящей девушки, ни
любимой работы, ни лада в семье, ни понимающего друга.
Один-одинешенек. Мы отвернулись, а минут через десять увидели
его уже лежащим на диване из двух грубых глыб. Вернее, увидели
только вытянувшиеся из-за камня ноги - без башмаков, в
полосатых носках. Эти ноги напоминали прижавшихся друг к другу
беспомощных зверьков.
 
Бедный! От кого и от чего укрываешься ты здесь? Твое
сломленное естество ищет приюта и просит силы у нерушимых
гранитных недр. Для тебя, наверное, камни теплее людей.

 
Когда мы уходили, мой друг нежданно остановился:
взгляни! Я поднял глаза: на темной грани треугольного валуна
кто-то безымянный вывел белой краской две большие детские
буквы.
 
МЫ?
 
И беспредельный вопросительный знак.
 
Ноябрь 1987