Апология субъективности

Молодой одаренный человек - назовем его Эдуардом -
интересовался русскими иконами. В один прекрасный день он
увидел некую закономерность в их композиции и дал ей
оригинальное истолкование. Однако, наш открыватель не торопился
крикнуть миру "Эврика"! Он стремился к основательности.
Началось кропотливое изучение специальной литературы; были
предприняты глубокие подкопы в смежные области знания и
закладка философского фундамента. Эдуард превращал свое
открытие в угрюмую цитадель, стены которой были бы способны
выдержать любую критическую осаду. Его постройка не завершена и
до сих пор, поскольку совершенствование - процесс бесконечный.
 
У меня возник и не давал покоя вопрос: "Зачем? Зачем
ему эта нудная полумеханическая работа?" Столь основательный
подход к открытию необходим в естественно-математических науках
и технике. Там ради превращения гипотезы в теорию проходят
неизбежный в науке путь. Доказанная естественнонаучная теория в
конце концов становится одним из инструментов воздействия на
материальный мир.
 
Что же касается догадки Эдуарда, то как ни облекай ее в
броню ссылок и формул, она вряд ли может сыграть подобную роль.
Впрочем, не об этом сейчас речь. Меня задело за живое
стремление превратить мгновенный свет озарения в тяжеловесный
научный кирпич. Прежде всего здесь чувствуется молчаливое
пренебрежение к самоценности творческой интуиции, не прошедшей
через испытательные стенды. Подобное пренебрежение характерно
для умов научно-систематического склада. Все, что не поддается
измерению, эксперименту и доказательству, они отбрасывают как
ничего не стоящую ветошь. Второй и, пожалуй, основной возможный
мотив фундаментальности - это завуалированное, косвенно
выраженное властолюбие. Еще Николай Бердяев писал о
принудительном характере естественнонаучных истин. Я сильно
подозреваю, что эдуарды стремятся к общеобязательности, видя в
ней средство утвердить власть своей идеи, а через нее -
собственное "Я". В жажде общеобязательности есть не столько
желание общаться посредством творческой мысли, сколько желание
одержать с ее помощью интеллектуальную победу над людьми,
завоевать позицию "сверху".
 
Наука состоит из целых систем определенностей, а это
значит, что она состоит из целой системы запретов. Наука
указует и воспрещает. Человечество подчинилось ей, чтобы
выжить. Властолюбцы пользуются ею, чтобы властвовать.
 
Но здание научно-исследовательского института слишком
мало для безграничного человеческого духа. Здесь ему запрещено
самое увлекательное - свободная игра. Научное здание похоже на
исправительно-трудовое заведение: никаких вольностей для
субъективности! В этом-то и заключается основная причина
настороженности, неприязни, а то и ненависти художественных
натур к науке. И чем строже, чем развитее наука, тем глубже их
антипатии к ней. Они испытывают подсознательный страх
распространения научно-монастырских уставов на все человеческое
бытие. Они страшатся, что их всех принудят исповедовать одну
общеобязательную веру и бубнить одни и те же догматы.
Представьте, что все человеческое общение свелось бы к
установлению объективных истин и усвоению оных. Произошло бы
катастрофическое обеднение интеллектуальной и душевной жизни.
 
Пока, славу Богу, умственно-душевная деятельность людей
не сводится к абстрактному мышлению. И общаются люди не только
на научных конференциях и говорят не только о закономерностях
объективного мира. То, что ученые считают субъективной чепухой,
переполняет человеческое сознание. В нем с избытком хватает
всякой всячины - недоказанного, неверного и попросту нелепого.
В наших беседах так и бурлит варево домыслов, суеверий,
верований, догадок и благоглупостей. О чем только мы не толкуем
по-профански, по-домашнему: о погоде и политике, об искусстве и
космосе, о сексе и рыночных ценах, о летающих тарелках и
собственных болезнях! Много ли здесь объективно-научных истин?
Можно предположить, что в таких разговорах люди восполняют
недостаток научных знаний. Но почему же тогда малообразованные
идут куда охотнее в гости, чем на научно-популярные лекции?
Вековечная живучесть субъективных высказываний наводит на мысль
об их жизненной необходимости, об органической потребности в
них.
 
Чтобы не пропасть в материальном мире, мы отдаем нашу
психику в подчинение объективной науке. Она ходит туда, как на
службу, претерпевая необходимость научной дисциплины. Но ждет
не дождется возможности сбросить с себя ярмо безликости,
безэмоциональности, над-индивидуальности. Наша душа, придя с
работы, всякого может захотеть - то завалиться на уютный диван,
то постоять на голове. По всей очевидности, она не может
обойтись без свободной игры, без обогащения и обновления. Если
и нашей субъективности предписать общеобязательность и
одинаковость, исчезнет разность психических полюсов и ток
душевной жизни прекратится. К счастью, осуществить во всей
полноте подобную меру не так-то просто. Само общение мы не
представляем без субъективности, без нее это называлось бы
обменом научно-технической информацией.
 
Чего же, собственно, мы ищем в общении? Прежде всего,
это способ взаимно засвидетельствовать свое существование. Всем
хочется и на людей посмотреть и себя показать (кстати, это
неплохая формула любопытства и тщеславия). Но этого мало.
Общение - это обмен жизненным опытом, и в первую очередь -
душевным опытом. Ты даешь мне то, чего у меня нет, - и
наоборот. Разумеется, такой обмен основан на общности
потребностей и интересов, и происходит он на самом различном
интеллектуальном уровне. Мне интересно твое новое истолкование
"Гамлета", но и твои жалобы на желудочные колики я не оставлю
без внимания: ведь они могут приключиться и со мной. В любом
случае беседа предполагает взаимное обогащение внутреннего
мира. Если ты не будешь давать мне ничего нового, я стану
избегать общения с тобой: ты будешь мне скучен. Скучен любой
человек, не способный оживить, обновить нашу душевную
деятельность (даже если причина этого кроется в нашей
собственной бездарности*). Именно такого душевного обновления
мы ждем и от искусства. Ведь мы постоянно стремимся
преодолевать, разрушать наше постоянно твердеющее, постепенно
коснеющее мировосприятие с тем, чтобы вернуть ему свежесть.
 
Человек познает всем своим существом, при любых
обстоятельствах и в любом состоянии, пока живо его сознание.
Познают его руки и его воображение, его небо и его интуиция,
его уши и его ум. Человек беспрерывно воспринимает, а это
значит, что он беспрерывно познает. Это познание потому нам так
дорого, что проистекает из нашего собственного "Я" и питает
его. Субъективность - наше интимное достояние, но оно заключает
в себе и нечто общее, присущее так же и другим. Благодаря
общему мы способны понять друг друга, благодаря своеобразному
мы можем друг друга обогатить.
 
В субъективном сознании можно выделить те же элементы,
те же уровни обобщения, что и в познании объективном. Одаренный
умом человек не только проживает свою жизнь, но и осмысливает
ее, обобщает свои переживания и наблюдения, делает из них более
или менее далеко идущие выводы. Он может видеть, вернее,
прозревать закономерности, не прибегая к научным методам. В его
личности объединены и прибор, и наблюдатель, и обобщитесь. Его
мысль убеждена в своей правоте без измерений и доказательств.
Истинность такой мысли, ее ценность определяются творческими
способностями ее создателя.**
 
Чтобы оценить, насколько чужое интуитивное обобщение
верно, ново, существенно и близко нам, мы обращаемся к
собственным чувствам, знаниям, памяти, интуиции. Чтобы понять
другого, мы вслушиваемся в самих себя. Приводится в движение
весь наш чувственно-духовный мир. Возможны приятие и неприятие
личностных суждений, сомнение и уверенность, радость и скорбь.
В этой слитной деятельности наших умственных, чувственных и
душевных сил мы обретаем полноту свободы и ощущение собственной
ценности. Здесь не за нас решают - здесь мы решаем сами. Это
подлинная человеческая самодеятельность. Ее результаты - наши
выводы и взгляды - проблематичны. А основанное на них поведение
- рискованно. Но только в этой самостоятельности, в этом
жизненном риске личность может взрастить самое себя.
 
Субъективное сознание не исключает и не отрицает
объективного. Они дополняют друг друга, хотя трудно добиться их
мирного, а тем более гармоничного сосуществования. Эти два
способа жизнеосмысления существенно отличны: один -
сверхиндивидуальный, второй - личностный. Типичный
представитель объективного познания - ученый в области
естественно-математических наук, типичный представитель
субъективного познания - эссеист. Один - дисциплинированный
солдат регулярной армии науки, другой - франтирер того вольного
духа, который веет, где хочет.
 
Они по-разному убеждают в своей правоте: ученый
доказывает, эссеист показывает.
 
Приемы научного исследования эссеист может использовать
как вспомогательное средство в своем творчестве. Что же
касается приятия его утверждений и его толкований, то - имеющий
глаза да увидит, имеющий уши да услышит. Эссеист обращается к
индивидуальной психической конституции человека, к его
душевному опыту. В отличие от научной, субъективная мысль ищет
не рабского повиновения, а дружеского отклика.
 
Объективная мысль должна быть обоснована постольку,
поскольку она претендует на общеобязательность Субъективная
мысль на это не претендует. Она надеется на понимание хотя бы
одной родственной души. Субъективная мысль - это подарок тому,
кто способен его оценить. Было бы глупо научно обосновывать
ценность вненаучного подарка. Рассмотрите его сами вашим
собственным духовным оком. Если считаете бесполезным - не
принимайте.
 
Все давно знакомое и надоевшее личностная мысль может
повернуть к нам незнакомой, волнующей стороной. Ведь наш
ограниченный душевно-духовный кругозор расширяется только за
счет других, тоже, но по-иному ограниченных кругозоров. Один
обогащается за счет внутренних запасов другого, не уменьшая их
при этом. Таким образом, создается мировое душевно-духовное
взаимообогащение людей. Оно столь же необходимо, как хлеб
насущный: без постоянного взаимообмена нашу внутреннюю жизнь
постигнет застой, косность и опустошение, нестерпимые для
человека. Обновление возможно только при условии свободы духа,
т.е. в области субъективного. Человек обладает естественным
правом на личный поиск своих жизненных истин, а это
предполагает возможность блужданий и заблуждений. Верная или
неверная, простая или парадоксальная, ценна любая мысль,
которая сдвинет с места вашу собственную, впавшую в
неподвижность.
 
Переживать и осмысливать, переживая! Без первого мы
превратимся в роботов, без второго - в полуживотных.

 
Если наука и техника дают человеку средства для
существования, то искусство, да и все душевно-духовное
творчество в целом дают ему то, ради чего стоит существовать,
без чего существование становится невыносимым.
 
6.5.1977
 
-----------------------
 
* Одаренный человек может даже в самом убогом типе
обнаружить нечто любопытное для себя, но бездарный не увидит
ничего интересного даже в гении. Самый ничтожный чиновник
интересен Гоголю, но Гоголь, сам по себе, безвестный, без
ярлыка, ему не интересен.
 
** Конечно, здесь возможны всякого рода
интеллектуальные подтасовки, подлоги и просто глупости и
ошибки. Но избавлена ли от этих недугов наука? В конце концов
каждый волен отвергнуть любую мысль. Вступаем же мы в деловые
отношения, опираясь только на общепринятые принципы честности,
хотя от ее нарушений никто не застрахован. Так и в области
мыслетворчества мы вынуждены полагаться на интеллектуальную
совесть других.