Искусство опасно ли оно?

Из века в век, из книги в книгу переходит дискуссия о
пользе и вреде искусства. Сама нескончаемость споров и
рассуждений на эту тему должна бы натолкнуть на мысль, что
единственного, однозначного и тем более общеобязательного
ответа здесь нет и быть не может.
 
Искусство и его преднамеренная утилитарность никак и
никогда не уживались. Тут "или-или": как только искусство
заставляли произносить громовые речи с идеологической трибуны
или же проповедовать постные добродетели, оно сразу же
исчезало, словно вода из кулака. В объятиях насильников над
искусством оставался только его окостеневший труп.
 
Со времен Платона искусство обвиняли в том, что оно
наносит ущерб нравственному здоровью общества и отдельного
человека. Исторический опыт показывает, что трогательные заботы
о душевном состоянии всех и каждого диктовались не гласом с
горних высот духа, а вполне земным сословным, групповым или
партийным эгоизмом, объявляющим себя выразителем интересов
всего общества. При этом неубедительность теоретических
обоснований восполнялась неоспоримой убедительностью
полицейской силы.
 
Зачем же тогда вообще эти эстетические выкладки? Думаю,
они призваны внушить любовь к официозному искусству, словно к
родному. Поначалу людям со страху кажется, что опасно не
любить, а тем более отвергать и порицать. Однако, с годами
страх становится обычным и привычным, мало-помалу теряя свою
остроту. Официальное псевдоискусство надоедает смертельно не
только публике, но и его творцам, и его высокопоставленным
заказчикам. Пропагандистское творчество по-прежнему насаждают,
но им уже никто не живет, его попросту уже никто не
воспринимает. Оно функционирует вхолостую. Таково
псевдосуществование псевдоискусства! Его держат только затем,
чтобы не дать места искусству настоящему, или иному
псевдоискусству, но, в отличие от официального, пользующегося
спросом, то есть рыночному.
 
Теперь поговорим об ущербе, который может причинить
искусство душевному состоянию читателя, слушателя, зрителя.
 
Сразу же возникает вопрос: а существует ли норма
душевного состояния, единая для людей всех веков и стран? Кто
имеет право предписывать ее мне, или тебе, или ему? Норма
предполагает некое постоянство своих границ, некую
количественно и качественно определенную меру, в то время как
душевное состояние есть нечто беспрестанно меняющееся,
способное переходить от одной крайности к другой. Нескончаемое
наслаждение, нескончаемое ликование бывают столь же нестерпимы,
как мгновенная радикулитная боль или затянувшиеся нравственные
страдания. Так что норма душевного состояния такой же
оксюморон, как "раскаленный лед".
 
Однако, следуя самым распространенным предрассудкам,
чисто условно в качестве психологической нормы примем душевный
покой.
 
Опять же согласно самым расхожим представлениям
подобной норме соответствуют книги или фильмы, где наличествует
выход из тяжелой ситуации, физическое спасение, духовное
просветление, короче говоря, какой угодно хэппи-энд, если не
для самого героя, так для его внуков и правнуков. (Ну как тут
не вспомнить никогда не унывающий и никогда не умирающий
соцреализм!) Антипод таких оптимистических творений - творения
пессимистические.
 
Люди простодушные, а им несть числа, пребывают в
глубоком убеждении, что "оптимистическая трагедия" даже самого
нехорошего человека делает хорошим, а вот пессимистическая даже
комедия портит и делает плохим даже самого хорошего человека.
 
Но, милые мои, в том-то и загвоздка, что далеко не
всегда все так просто и ясно! Человеческие характеры,
темпераменты и мировоззрения столь многообразны и внутренне
разноречивы, что даже теоретически неверно было бы ожидать от
людей однозначной, у всех одинаковой реакции.
 
А что говорит ваш собственный житейский опыт? Протерев
глаза, оглянитесь на своих родичей, друзей и приятелей. Все ли
они, прочитав "розовый" роман, светлели душой и принимались
лихорадочно творить богоугодные дела? Наверняка многие из вас
наслышаны о преступниках, обожающих сентиментальные историйки,
и об эсесовцах, страстно любивших возвышенную музыку.
 
И еще. Вообразите человека умного, по тем или иным
причинам впавшего в безысходно тяжкий душевный мрак. Очень и
очень вероятно, что всякий розовый оптимизм будет раздражать
его и злить как вранье и благоглупости. А вот какой-нибудь
"черный" опус может оказаться созвучным его состоянию и тем
самым способен дать выражение и исход его мукам. Человек видит
мир черным, а его уверяют, что он - розов. Ну не издевательство
ли это?! И наш мрачный человек готов набить морду бодренькому
автору, лишь бы тот убедился, что реальность не всегда так
сусальна, как он ее живописует. Тут впору вспомнить хрустальный
дворец у Достоевского и разрушительные порывания некоего
наглеца, порывания, никак не соответствующие представшему перед
ним светлому символу благоденствия.
 
Как правило, мысли о пагубности искусства подкрепляются
ссылками на убийства и самоубийства, якобы вызванные нехорошими
книгами (почему-то книгами в первую очередь). Это самый
сильный, самый последний довод ненавистников "черного"
искусства (а то и всего искусства без разбору). Люди
осведомленные вспоминают самоубийства некоторых молодых
современников Гете, последовавшие за чтением "Вертера". Так ли
убедителен этот самый ходовой аргумент? Во-первых, отнюдь не
все прочитавшие тогда сию свеженькую повесть действовали так же
радикально, как ее герой. Во-вторых, в течение уже двух
столетий не слышно, чтобы несчастный Вертер позвал на тот свет
еще кого-нибудь из числа познакомившихся с ним. Приходится
допустить, что сама по себе трогательная повесть великого
классика не являлась причиной тогдашних, так сказать,
литературных самоубийств. Многим причинам и поводам надо
сойтись в одной точке пространства и времени, чтобы несчастный
приставил к виску пистолетное дуло или полез в веревочную
петлю: тут важно и состояние общества, и личные обстоятельства,
и психологические особенности индивида. Скорее всего, для
некоторых "Вертер" оказался последней каплей, переполнившей
чашу их страданий. Но последней каплей может стать что угодно:
как сумрачное, так и солнечное небо, как последний
израсходованный грош, так и зрелище чужого счастья, как злое
слово, так и детский смех.
 
Искусство тоже включено в этот бесконечный перечень. И
не оно в целом, а каждое конкретное произведение может
оказаться как благотворным, так и вредоносным для кого-то
конкретно, для чего-то конкретно в конкретных обстоятельствах
места и времени.
 
Иными словами, оно опасно в такой же мере, как любой
иной предмет, явление, действие. Для человека может оказаться
гибельным не только ураган, но и легкий сквозняк, не только
чудовищное землятресение, но и случайный толчок, не только
девятый вал, но и сонный штиль.
 
Вообще жить опасно. Жизнь включает в себя опасность для
жизни, а искусство - одно из ее явлений. Так что хочешь - не
хочешь, а мы вынуждены и питаться искусством, и спасаться от
него. Одни, как черт ладана, боятся Чехова, другие же без конца
его перечитывают. В искусстве мы можем действовать по
собственному выбору, на свой страх и риск.
 
Платон предложил избавиться от этого страха и риска,
запретив художественное творчество: нет искусства - нет
проблемы. Можно пойти дальше: нет природы - и нет многих
проблем. Правда, в таком случае появится еще больше новых. И,
наконец, воистину кардинальное решение: нет ни одного человека
- и нет ни одной проблемы.
Так мы подошли к логическому выводу: существовать в абсолютной
безопасности означает абсолютно не существовать. Избавившись от
всех стихий жизни, мы окажемся в антистихии небытия.
 
Защититься от пагубного воздействия неприемлемых (для
всех) произведений искусства совсем не сложно: не читайте, не
смотрите, не слушайте. Но не запрещайте слушать, читать и
смотреть другим. Запрет, налагаемый на творчество одного
автора, дает власть имущим возможность навязать нам другого
автора, их автора.
 
"Дух веет, где хочет". И когда ему не дают веять, нам
труднее дышать.
 
1983-1997