Корни славолюбия и тщеславия

Людмиле Багмет


I. Быть замеченным

Обратите внимание на мое существование!
 
Опереточная фраза выдает одну из самых потаенных
потребностей человека. Но мы ее почти никогда не осознаем
именно потому, что она - потаенная.
 
В повседневной жизни всегда кто-то да обращает на нас
внимание. Но, не дай Бог, знакомые перестанут с вами
здороваться, перестанут смотреть на вас и говорить с вами -
словом, будут держать себя так, как будто вы не существуете!
Ведь вы и вправду перестанете существовать!
 
Скажите, кто замечает безропотных сереньких старушек,
которые то и дело путаются под ногами при штурме троллейбусов и
день-деньской ходят из магазина в магазин? Летом они одеты в
стиранные-перестиранные платья, а зимой - в пальто
тридцатилетней изношенности с изъеденным молью воротником. На
головах - теплые темные платки, на ногах черные войлочные
валенки. В семье такую бабулю терпят как приживалку, прячут от
гостей, но самые нудные работы взваливают на нее. И чем меньше
со старушкой считаются, тем слабее у нее чувство собственного
существования. И все же это еще не самые обделенные бытием
человечки: в их работящих руках нуждаются, с ними пикируются
внучата - в общем, они еще не выпали окончательно из сети
человеческих отношений.
 
Бывает куда хуже! Среди доживающих свой век есть такие,
у кого не осталось ни одного близкого друга - да что там! - ни
одного знакомого. Им пойти не к кому и к ним никто не приходит,
никто не замечает, что они есть на свете.
 
Вот он, девятый круг в аду одиночества! Джанни Родари
где-то написал об одном старике, нарочно выходившем на середину
оживленной автомагистрали и дожидавшемся там, чтобы
какой-нибудь разъяренный водитель набросился на него с грубой
бранью. Затем он уходил утешенный и довольный: его заметили,
его вырвали из гибельной трясины забвения!
 
Такой простейший способ быть замеченным - сыграть роль
колоды на дороге. А еще эффективнее - превратиться в цербера у
любых ворот, у любых дверей. Этим успешно занимается социальная
мелкота - всякого рода дежурные, вахтеры, контролеры, служащие.
Их девиз: Я мешаю - значит, я существую!
 
Удиви взор, порази слух - тоже заметят! Выдай
что-нибудь этакое, не как у людей! Только отпетый флегматик
останется безучастным, увидев женскую обритую голову, или
брюки, увешанные брелоками, или поросенка на поводке. Все эти
отважные выходки - гарантия того, что уж внимание-то на вас
обратят. Одна беда - ненадолго. Копировать и тиражировать
нововведения подобного рода - пара пустяков. Сегодня я
единственный вышел на центральную улицу в матрацных брюках,
сегодня все изумленные взоры обращены на меня, а завтра я снова
затеряюсь в полосатой толпе моих подражателей. И куда же
девалась моя индивидуальность? И как теперь меня заметить?
 
Человек настолько не воспринимает себя как самоценное
существо, что живым и чего-то стоящим ощущает себя только
тогда, когда запечатлевается в сознании другого. Замеченность
для нас - все равно что вода для комнатных растений. Не этим ли
объясняется наша чувствительность к самому факту разного рода
поздравлений? Поздравил, значит, помнишь, значит, я для тебя
существую, и, значит, я более ощутимо существую и для себя.
Забыв обо мне, ты как бы отнимаешь у меня долю моего бытия.
 
В этом же усилении чувства собственного бытия коренится
жажда славы. Можно сказать, что родаринский старичок добивался
скандальной славы в миниатюре. Чем больше людей пишет мне
письма, говорит обо мне и оборачивается мне вслед, тем
ощутимей, тем реальней я становлюсь сам для себя. Каждый
помнящий обо мне как бы удостоверяет действительность моего
"я". Выделяя меня из безличия, каждый одаряет меня долей
социального существования и, разумеется, чем больше дарующих,
тем оно весомей. Не так уж важно, хорошая у меня или дурная
слава: и каждый восхищенный взгляд, и каждая ругательная статья
равно убеждают меня в том, что я воистину есмь. Естественно, я
хочу славы все более и более широкой - всемирной, в конце
концов. Как там у Северянина?
 
Я повсеградно обэкранен,
 
И повсесердно утвержден.
 
Повсесердно утвержден - вот в чем вся соль!


II. Быть одобренным

Задаю такой вопрос: было ли нечто общее в поведении
Хлестакова и Наполеона? Думаю, было: тайная душевная пружина
всей жизненной стратегии. Речь идет о стремлении к тому, чтобы
тебя одобрили, чтобы тебя почитали, чтобы тобой восхищались.
Жалкий пьяница, вопрошающий у собутыльника: "А ты меня
уважаешь?", хочет того же, что и великий Бонапарт.
 
Вот что я вычитал у Шибутани*: человек, годами не
слышащий похвал в свой адрес, психически заболевает, и
заболевает неизбежно.
 
Удивительно, как прошло незамеченным это важнейшее
открытие - открытие одного из коренных и судьбоносных свойств
социального существа. Не было, нет и не будет человека,
абсолютно безразличного к похвале! Исключение - только
сумасшедшие. Одобрения! Одобрения! Хотя бы из одних уст, хотя
бы воображаемое одобрение.- А мудрецы! А отшельники!- скажете
вы.- А что мудрецы? И они не ушли от общечеловеческой участи:
мудреца поддерживает вера, что его одобрили бы другие мудрецы
(так сказать, мысленная референтная группа). Что же касается
отшельника, разве он не нуждается в одобрении Бога? Потребность
в одобрении изначально присуща каждому. Это социальный
инстинкт, еще более живучий, чем половой. С ним упорно борются
в себе натуры гордые и независимые. И упорство в этой борьбе -
верный показатель силы и самодостаточности духа. Но здесь
полная и окончательная победа невозможна. Вспомним Шопенгауэра.
Его, уже написавшего "Мир как воля...", принижали всюду и
всячески. Он знал себе цену, но ему пришлось рекламировать
самого себя. То есть он сыграл роль Другого, который высоко
оценил труды безвестного автора Артура Шопенгауэра. Думаю,
немало поддержало уязвленного философа и воспоминание о
поощрительном дружелюбии Гете.
 
Но сколько же талантов гибло и гибнет, ни в ком не
найдя поощрения, нигде не встретив признания! Часто и от многих
я слышу: если талант настоящий, он не пропадет, он обязательно
пробьет себе дорогу! Недомыслие или же отвратительная
демагогия, скрывающая равнодушие к судьбе таланта! Если, мол,
человек не утонет в бурной реке, значит, он прав! Такова эта
логика! Да ведь талант живучести - талант совсем иного рода,
чем, скажем, живописный! Более того, художественный дар нередко
сопряжен с чувствительной, хрупкой, уязвимой психикой, что
прямо противоположно живучести!
 
Итак, каждый живущий среди людей нуждается в одобрении
другого, а гораздо чаще - в одобрении других.
 
Какие же средства пускаются в ход, чтобы достичь этой
общечеловеческой цели?

 ------------------------
 * Шибутани, Социальная психология. М. 1969 г.

 
III. Социальное блефование

 
Есть средства честные и нечестные, простые и сложные.
Это общеизвестно. Но есть еще средства шулерские. Вот тут я и
подошел к самой сути тщеславия. Тщеславие - это род социального
блефования. Тщеславие невольно сопоставляешь с честолюбием,
поскольку и в том, и в другом есть жажда социального успеха. Но
если честолюбие - это стремление добиваться власти и почестей
благодаря собственным достоинствам и заслугам, то тщеславие
есть не что иное, как жажда произвести внешний эффект, увидеть
восхищенные взгляды, услышать похвалы, не отказываясь ради
этого ни от подтасовок, ни от бесчестных уловок. Тщеславный
человек - это не столько плоть, сколько одежды, яркие и часто
меняющиеся. Важно, чтобы одеяния бросались в глаза. Если
подлинность и честолюбие окрашены трагически, то тщеславие чаще
всего воспринимается комически. Подлинный человек - лик,
тщеславный - личина. Тщеславный - это бедняк духа, который
всячески добивается, чтобы его приняли за богача. Не уважение,
а восхищение, верней, замеченность необходима ему в первую
очередь. И чем серее тщеславная натура, тем пестрее ее
внешность. Главное - привлечь внимание.
 
От людей, целиком поглощенных тщеславием, существенно
отличаются люди, просто не лишенные маленьких тщеславных
слабостей: настоящий лирик хочет прослыть большим знатоком
футбола, а профессиональный политик - первоклассным игроком в
гольф.
 
Многое говорит приставка тще- - говорит о суетности,
мелкости, эфемерности, дешевизне, ничтожности и тщетности
славы, построенной на внешних эффектах.
 
Тут мне приходит в голову вопрос: а у Герострата что
было - тщеславие или славолюбие? Думаю, была и жажда
бессмертия, и тщеславный, дешевый способ его завоевания -
паразитирование на чужой славе. Сожги он какой-нибудь античный
сарай, кто бы помнил имя Герострата? Его слава - отраженный
свет легендарной красоты сожженного им храма.
 
Ну вот, мы подошли к той главе, которая в диссертации
именовалась бы

 
IV. Запретительство

 Есть люди, которые убеждены:
 Чем чаще произносишь "Нет!",
 Тем выше твой авторитет!

 Опасное заблуждение! Оно приводит к результату, прямо
противоположному цели. Этой иллюзией тешатся все, кто по
природе своей не соответствует занимаемой должности. В
запретительство неизбежно впадают бездарные педагоги, родители
и начальники. На любую просьбу у них один ответ - "Нельзя!" А
почему? Да потому что - нельзя! И весь сказ! Этим ответственным
товарищам мерещится, что каждое нельзя - это еще один кирпич в
фундаменте их авторитета. Блажен, кто верует!

 
V. Вещь - мера всех человеков

 
В отличие от предыдущего, этот способ произвести
благоприятное впечатление и вызвать интерес к своей особе почти
никогда не дает осечек. Ведь он обыгрывает врожденную
способность человека к ассоциациям и далее - к подмене
ассоциируемых предметов. В данном случае ценность вещи в нашем
представлении переносится на ее владельца и приписывается ему.
Разумеется, происходит это неосознанно.
 
В годы книжного бума я был знаком с безграмотным хамом,
матершинником и Собакевичем, который благодаря деньгам и
усердию собрал 10 дореволюционных томов Валишевского. И вот его
уже выделяют из массы, на него поглядывают с почтением:
"Знаешь, он собрал все 10 томов Валишевского!" Владелец же этих
редких и ныне книг без обиняков заявил, что скорее всего ни
одну из них он не прочтет. Держался же он с важностью, какая,
наверное, не снилась и самому Валишевскому.
 
Я бы назвал это явление переносом значительности. Тень
значительности может падать и от вещи, и от события, и от
человека. Очевидец великих исторических дел может быть сам по
себе просто нулем, но мы смотрим на него, по-детски распахнув
глаза.
 
А кто не слышал хвастунов, которые вхожи в дом
такого-то известного писателя, которые отдыхали в одном доме
творчества вместе со знаменитым актером, которые на закрытом
концерте сидели рядом знаете с кем?
 
Тщеславие активно и неутомимо. Оно - нередко с
подлинной любовью - принимает живейшее участие в
коллекционировании славных голосов и почерков, в организации
сенсационных музеев, концертов и выставок.

 Так по-лакейски на запятках
 Проехать во славу тщитесь вы!

 Причастность к большому человеку - это увеличительная
линза, под которую так и рвется попасть человек маленький,
обычно - гуманитарный сноб.
 
Есть упрощенная, а потому более массовая разновидность
этого способа. Это фальсификация причастности уже не к
отдельному человеку, а к целому сословию - разумеется, более
высокому, чем реальное сословие фальсификатора.
 
Мелкий чиновник разобьется, но купит на зиму шапку, а
на лето костюм, которые принято носить у чиновничьих бонз.
Нувориш едет только на тот курорт, где лечатся аристократы.
Дамы полусвета полупародируют манеры, принятые в высшем
обществе. Домохозяйки посещают парикмахерские, облюбованные
актрисами. Жить, как в лучших домах Лондона, - тайный и явный
движущий мотив бесчисленных мещан.
 
Приобретать знаки престижа, принадлежащие более
высокому сословию, и тем самым создавать видимость
принадлежности к нему - таков нехитрый секрет этих
дорогостоящих затей. Сами же такого рода затейники напоминают
мне мальчишек, с гордостью щеголяющих в отцовских кителях и
офицерских фуражках.

 
VI. Подделка интеллекта
 
Подделывается все, что ценится в данную историческую
минуту. Это относится и к интеллекту.
 
Самый несложный способ его фальсифицирования - это
парадоксальные до дикости, намеренно неожиданные суждения,
весьма независимые... от истины. Они особенно впечатляют, когда
их высказывает человек, завоевавший авторитет каким-нибудь
взаправдашним талантом. Почему-то люди убеждены, что индивид,
замечательно делающий одно дело, может столь же замечательно
творить и другие дела. Этой верой и пользуется нахальное
тщеславие. Помню, молодой сноб, восходящее светило, спросил
собеседников: "Как вы думаете, кто лучший поэт нашего времени?"
 
Я с интересом следил за ними: все прикусили языки,
опасаясь брякнуть что-то невпопад и оказаться в дураках. А наш
юный гений не боялся; он со всей прямотой и откровенностью
объявил заветное имя - "Виктор Боков!" Разумеется, немая сцена;
только в ошарашенных лицах пульсирует мысль: "Эх, я!
Проглядел... А вот он - проник!" Все тут же уменьшились, а
торжествующий парадоксалист соответственно вырос - и в чужих, и
в собственных глазах.
 
Завоевать почтение интеллигентных простофиль можно не
только возвеличивая ничтожное, но и умаляя великое. Бестрепетно
развенчивайте всяких там микеланджелов - и в глазах изумленных
слушателей вы превратитесь в юного героя Давида.
 
За праздничными столами и в дымных курилках действуют
"пулеметчики", строчащие очередями малоизвестных, но
перспективных фамилий, названиями книг и фильмов, только-только
входящих в моду. Тут же беспощадно расстреливаются устаревшие
авторитеты. Потрясенная шквалом информации, публика внимает,
затаив дыхание. Как же! Ведь перед ней - пророк нового в
искусстве и науке, Иоанн-предтеча архисовременных великих
людей. И поскольку новое возникает всегда, "пулеметчик" всегда
вооружен до зубов новехонькими именами и названиями*.
 
Так что девиз таких хитрецов: "Чужие имена - вместо
собственных мыслей!"
 
Не менее легко и доходно воровать чужие идеи, выдавая
их за собственные. Подначитайся малоизвестных мыслителей (а
многие ли у нас широко известны?), наслушайся умных людей - и -
с Богом! - неси свои идеи в массы, скромно умолчав об
источнике.

 ------------------------
 * Люди редко различают знание и творчество; они
испытывают к эрудиции такое же почтительное восхищение, какое
вызывает богатая библиотека, большая коллекция и большие
деньги.

 
Под занавес

 
У слабых, грешных и неумных людей есть одна врожденная
способность, столь же алогичная, сколь и спасительная: свое
преимущество в чем-либо, притом отнюдь неличностное, они
воспринимают как тотальное превосходство над любым, кто оного
преимущества лишен. Самая вздорная бабенка, облачившись в
роскошное платье и увешавшись драгоценностями, пребывает в
глубоком убеждении, что она теперь - пуп земли и центр
всеобщего внимания. Она едва удостаивает надменного взгляда
тех, кто одет не столь богато, будь-то Диоген или Франциск
Ассизский. Но для этого, разумеется, необходимо, чтобы хоть
один чужой взгляд выразил восхищение ее нарядом.
 
Без посторонней подсказки никто не бывает до конца
уверен в своей значительности. Никто не знает, велико ли
сотворенное им, пока оно не будет сопоставлено с достижениями
других - предшественников или современников.
 
Осознание собственной малости может причинить человеку
немалую боль.
 
Малость, великость - это все относительно. Относительно
- чего? Или кого? Относительно другого человека. Комплекс
неполноценности возможен только в социуме. Два человека - это
уже социум, а значит, вполне благодатная почва для тщеславия.
Робинзон не ведал ни чувства ущербности, ни тщеславия. Почему?
Если я один, мне не с кем себя сравнивать, и, каков бы я ни
был, некому меня уязвить. А в обществе? Как только на моем
горизонте появился кто-то другой, в его лице появился и предмет
для сравнения. Обнаруживаются неравенства самого различного
рода, начинается борьба, а кто в борьбе сохранит ангельскую
невинность? В социуме неизбежно произрастают различные грехи, в
том числе и тщеславие.
 
Все смертные правдами и неправдами хотят что-то
значить. Но в том-то и разница - правдами или неправдами.
 
Тщеславие избегает остаться наедине с собой, опасливо
предчувствуя, что окажется ни с кем и ни с чем.
 
1987