Из местечкового мирка - в мистические миры

Впечатления от выставки Марка Шагала
 (Москва, 1978 г.)



 "Жизнь есть сон".
 
Не игрой чудовищной фантазии, как у Босха или Редона,
но именно странным сновидением предстает мир в живописи и
графике Марка Шагала.
 
Глубокая, нежная, врожденная любовь к обыденности, ко
всему "слишком человеческому", к его исконному, древнему,
домашнему теплу и вместе с тем такое же глубокое неприятие,
открытое нежелание пошлой реальности, тоскующее стремление
унестись из местечкового мирка в иную поднебесную жизнь - это и
есть нерв шагаловского творчества, его духовный источник.
 
Все художники-визионеры любили необычное,
экстраординарное, внебытовое. А Шагалу, тоже визионеру, снится,
мечтается, грезится обыденное, обыкновенное, житейское. Его
сюжет - это быт, и притом уездный, местечковый, застоявшийся.
Но заурядные сюжеты предстают у Шагала в нездешнем, нереальном,
неестеетвенном свете. Это цвет и свет мистики, проникающей все
обыкновенное, чтобы придать ему сверхобычную глубину и
сверхчеловеческий смысл. У Шагала бытовые предметы освящаются
красками и превращаются в символы.
 
С безоглядной отвагой художник воплощает мечту и жажду
религиозной души - сдвинуть обычный, подчиняющийся скучным
законам порядок и ход будничных вещей, столь унизительный для
божественной стороны человеческой природы. Это и есть жажда
преображения. Не только сам Шагал, но и его персонажи хотят
видеть мир иным, странным, отстраненным. Для этого-то они
как-то невероятно изгибаются, принимают немыслимые позы,
превращаются в двуликих Янусов, а то и в оторванные головы с
мучительным взглядом. На картинах Шагала может происходить что
угодно, как в сновидениях. Здесь он сам Господь-Бог, сам творец
мира. Как другие визионеры и сказочники, Шагал упивается в
творчестве полной свободой своей воли, упивается возможностью
мстительно попрать все физические законы реальности. При этом
все странное и неестественное на картинах Шагала - это отнюдь
не живописная какофония и бессмыслица. Ведь если художник - бог
- творец, а не разрушитель, то он создает свой мир по своему
замыслу и смыслу. Но только замысел витебского живописца не
вмещается в прокрустово ложе позитивистского разума. Ведь Шагал
изображает не объективный мир и даже не мир, увиденный
субъективно, как у каждого настоящего художника, - он
изображает мир своих единственных шагаловских ассоциаций.
Предметы предстают в соседстве с другими предметами; это
соседство и есть их ассоциативная связь, связь их в сознании
художника. Но ассоциации, как известно, прихотливо
иррациональны. Поэтому для восприятия Шагала рассудочная логика
противопоказана: здесь надо позволить себе пассивно
впечатляться и уже в этом впечатлении и через него находить
смысл.
 
На протяжении своей чуть ли не вековой жизни Шагал
остается верен двум-трем основным темам. Главную я уже назвал -
чувство неразрывного родства с реальным, теплым местечковым
мирком и непримиренность с его пошлостью и скудостью. Поэтому
на картинах Шагала люди или забиваются в уединенный угол, или
тоскующе глядят куда-то за пределы видимого, или уходят по
крышам ввысь - восходят, возносятся, улетают. Покидая дом или
городишко, они покидают и весь дольний мир.
 
Покидают почти всегда вдвоем, мужчина и женщина. Это
тоже любимый - с юности до старости - мотив Шагала. Поэт ищет
спасения от пошлого мира в любви к женщине и в союзе с ней. Но
обручение их безысходно трагическое, потому что они дают обет
вместе претерпеть несказанные муки, уготованные им реальностью.
Если возлюбленные и испытывают восторг, то это восторг не
плотский, не земной, хотя связует их плоть. Этот восторг они
испытывают лишь тогда, когда восходят или улетают к небу.
 
У Шагала любовь в высшей степени эротична, но в ней нет
и намека на секс, на физиологию. Его эротика насквозь мистична,
в ней для Шагала - высшая отрада и высшее блаженство.
 
В зарубежных картинах художника появился один
неизменный гость, неизменный свидетель событий, неизменный
спутник его героев - неведомый птенец. Там, где радость,
торжественность, ликование, этот птенец витает, словно
благословение небес, вестник блаженства и света. Там, где
сюжеты и краски трагичны, этот маленький гость зловещ - он
летает над людьми, словно воплощение Рока.
 
Замечательно то, что шагаловский птенец никогда не
бывает похож ни на одну известную орнитологии птицу. Он всегда
не-оперившийся, не-определившийся, не-сформировавшийся.
Неизвестно, в кого он превратится - в жестокого орла или
поэтическую ласточку. Этот птенец - символ несбывшегося,
становящегося, неведомого. Он - символ таинства судьбы,
ожидающей человека.
 
От юности и до своих последних лет Шагал заворожен
неразгаданностью жизни, тем таинственным ее смыслом, который
чудится во всем этому великому художнику.
 
Июль 1973