Угль, пылающий огнем

(Заметки о творчестве Б.С. Отарова)


Чуть ли не с первой встречи я понял, что передо мною -
живопись природно-космических стихий и вместе с тем сама стихия
живописи.
 
Кто ее главные вдохновители и герои? Море и приморские
городки, горы и города, предстающие, как горы, множество цветов
и человеческих обликов, а иногда и вещи, издавна сопутствующие
человеку, - горшки, кувшины, свечи.
 
Тяги к жанру у Бориса Сергеевича нет. Впрочем, найдется
пять-шесть шаржированных житейских сценок, и чувствуется здесь
грустноватый юмор человека, наблюдающего наши житейские комедии
хоть и не без сочувствия, но откуда-то сверху.
 
На картинах Отарова чаще всего идет многокрасочная и
многозвучная жизнь природных сил - от неслышного произрастания
стебелька до бушующего вихря света, ветра и вод. Излюбленная
тема Отарова - это мечущийся хаос на самых разных стадиях его
превращения в стройный космос. Зрелище грозное, великое и
священное.
 
Отаровский пейзаж - это не так называемый "уголок
природы", а окно в огромные пространства.
 
Если принять теорию метемпсихоза, то наш живописец в
своем предыдущем существовании был, мне кажется, ненасытным и
неугомонным мореплавателем.
 
Замечу, что в его творчестве явственно проступает
мужское начало: в мазках - сосредоточенный, порой даже
агрессивный темперамент, фактура кое-где взвихренная и
бугристая. А в этой брутальной красочной массе - утонченнейшие,
изысканнейшие сочетания тонов. Случается и соседство ярких,
словно пытающихся перекричать друг друга красок. Но отойдешь
чуть подальше и - о чудо! - в них открывается неожиданный лад.
Это уже гармония контрапункта. У Отарова масляные краски
одновременно и грубы, и нежны. Но нежность эта - мужская,
нежность влюбленного мужчины и любящего отца. Это она вдыхает
жизнь в его картины, и они дышат, источая то вулканический жар,
то цветочную свежесть.
 
Некоторые из них словно вырываются из двухмерного
пространства в третье измерение, чтобы тем самым обрести больше
свойств живой материи. Отсюда - повышенная значимость фактуры.
Временами видишь не изображение вещества, но само реальное
вещество. Фактура - это светящаяся плоть любимых детищ Отарова,
которых он пестовал не один месяц и не один год.
 
Обычно враждующие, косная Материя и вечно переменчивый
Дух проникают здесь друг в друга с таким любовным пылом, что
разлучить их невозможно: преображенные, они сливаются в едином
пламени искусства. На некоторых картинах мне видится
творчески-эротический порыв Демиурга.
 
В живописи Отарова очертания предметов разглядеть очень
непросто - они едва уловимы... Нередко фигуры словно брезжат в
гармоническом хаосе красок, неясно сквозят в нем. Такие фигуры
постоянно преображаются, перерастают одна в другую, то
скрываясь, то возникая опять при каждом новом взгляде на них.
 
Такая прикровенная, но никогда не исчезающая
фигуративность необходима в качестве смыслового ориентира
восприятия и понимания. Эту существенную особенность
отаровского творчества можно истолковать как выражение
непостижимой многозначности и многосмысленности мира,
становления жизненных форм, перетекания их в друг друга, их
непредсказуемого роста.
 
Не воссозданы ли на некоторых полотнах самые первые дни
Творения?
 
В изобразительном искусстве одни художники
ориентируются на фотографию, другие строят свои картины
наподобие театральных мизансцен, а третьи ставят их как чисто
формальный эксперимент.
 
Борис Сергеевич лучшие свои работы компонует как музыку
цветовых пятен и форм. А ведь музыка, внушая небывалые волнения
души и духа, способна тем самым выводить человека за пределы
его обыденного опыта.
 
Именно эта сверхжитейская значимость особенно дорог в
живописной музыке отаровских композиций. Они никогда не бывают
бесстрастны. Ни одна из них никогда не повторяется.
 
Известно сколько угодно случаев, когда художник находит
свою тему, свои приемы, свое настроение и благополучно
эксплуатирует такую золотоносную жилу до окончания дней, ничуть
не стесняясь повторения пройденного.
 
Не та натура у Бориса Сергеевича! Ему присуща
неутолимая жажда художественного самообновления. Неугомонный
живописец из года в год взращивает себя и, чтобы поле не
истощалось, меняет состав почвы, засевает пашню семенами иных
замыслов и задач- духовных, композиционных, колористических.
Одна общая внутренняя тема варьируется в двух-трех, а то и
пяти-шести работах, пока не будут достигнуты полнота,
совершенство и сила выражения, и таким образом тема
исчерпывается, и вновь начинается поиск новых вдохновений.
 
В результате возникает собственная многокрасочная
вселенная Бориса Отарова, где на каждой планете процветает -
или доцветает - особая форма жизни.
 
В жанре натюрморта предметы обычно характеризуют быт,
культуру и пристрастия людей. У Отарова же предметы живут своей
собственной жизнью. Она независима от человека и вместе с тем
родственна загадочности его натуры.
 
У Отарова есть пейзажи и - чаще - натюрморты
одновременно и лирические, и метафизические, воплощающие и
мирочувствование, и целое миропонимание в их нераздельности. А
некоторые я определил бы как иносказательные изображения
человеческой души.
 
Портреты, выигрывая в ударной силе, уступают
натюрмортам в богатстве нюансов, в их потаенной музыкальной
игре. Есть и почти плакатные работы, одномоментно
выразительные, как взрыв ("Сталкер"), встречаются и чисто
знаковые портреты. Если здесь и наблюдается портретное
сходство, то оно, как правило, весьма отдаленное. И это потому,
что не внешнего, а сущностного сходства добивается художник. И
не конкретного характера, а характерного мировосприятия. Это
портреты-сущности, это портреты-символы. Это портреты
человеческого Духа. Таков надмирный профиль "Данте". Таков
голубовато-пепельный "Достоевский", чьи глаза с трудом
прожигают посеревшую от мук земную персть. Таков и обобщенный
портрет всех тех, у кого мировая война спалила вместе с телом и
душу. Здесь в считанные квадратные сантиметры втиснута
безмерная сострадательная боль.
 
Мелкое и сиюминутное в человеке Отарова не интересует.
Его видение - внебытовое. Его видение - бытийственное.
Художника захватывают экзистенциальные состояния - от юной
распахнутой радости до предсмертной застылости.
 
Жизнь на отаровских картинах - это праздник, то
потаенно интимный, то оргийно предгибельный (как в сюите
"Цирк"). Сквозь дионисийскую радость бытия художник мучительно
прозревает его неизбывный трагизм. Есть работы, где передана и
боль распада человеческой личности, боль ее разорванности, и
ужас небытия, и жуть темных инстинктов. А в совокупности своей
творчество Отарова являет собой своего рода модель
человеческого существования, в котором немыслимо сочетаются
самые противоречивые, разнородные и, казалось бы, несговорчивые
свойства и чувства.
 
Как художник большого масштаба, Отаров одержим
стремлением продолжать творение, продолжать дело великого
Творца, то есть некоей изначальной миросозидательной силы.
Вместе с тем настоящий художник есть соперник Создателя.
Творческий человек не может удовлетвориться только д а н н о с
т ь ю мира. Художником-творцом движет жажда менять, дополнять,
преображать его.

 
От многих работ Б.С. Отарова исходит художественное
биополе такой силы, что в близком соседстве они стремятся
оттеснить и вытеснить друг друга. Каждая из них претендует на
самодержавную власть над зрителем.
 
В самом начале я писал о стихийности отаровской
живописи. Хочу подчеркнуть, что речь здесь идет не только и не
столько о стихийном творческом порыве, сколько о стихиях,
играющих на самих его полотнах. А что касается импульсов к
творчеству, то они у Отарова могут быть самые различные. Этот
врожденный живописец - заядлый интеллектуал, запойный читатель
западных и восточных философов, покойных и ныне здравствующих
искусствоведов и критиков.
 
Я дружу с Борисом Сергеевичем более десятка лет, и за
это время успел узнать, что творческим толчком для него могут
послужить не только суриковские вороны и репинские янтарные
пятна на снегу, но и явления отнюдь не природного порядка -
метафизическая концепция, психологическое наблюдение, стихи,
чья-то исповедь или острая мысль. Эти невещественности
производят такое же действие, какое производит выстрел на
массивы горного снега - начинается лавина творчества. Она,
оставаясь настоящей стихией, не выходит из-под разумной власти
мастера.

 
Бывший физик, Б.С. Отаров досконально изучил любимое
дело, усвоил и духовный, и технологический опыт как признанных
мастеров прошлого, так и непризнанных мастеров настоящего
времени. Переплавлены в художественную содержательность и
находки самых ярых формалистов, и подобранные на улице куски
цветного стекла, и обнаруженная в домашнем скарбе всякая
всячина вплоть до пуговиц. Мастер убежден: стоит им найти
должное место в произведении - и они заиграют, они будут
работать на замысел. Новации в искусстве вовсе не обязательно
обновляют видение мира, но способствуют его обновлению. С
другой стороны, необычное видение может вдохнуть новую жизнь в
традиционные материалы и средства выразительности. В конце
концов виртуозное владение всеми возможностями ремесла есть
самое благоприятное условие для свободы и полноты выражения.

 
Когда видишь парчу, рубины или мозаики Равенны, остро
чувствуешь их самоценную красоту, их предназначенность для
тысячелетий. Их можно разрушить физически. Но в эстетическом
плане время не в силах обесценить их. Это же можно сказать о
лучших созданиях Бориса Сергеевича Отарова. Они завораживают
взгляд, потому что сквозь них мерцает некий невидимый мир,
поражающий мощью и полнотой бытия.

 
До предела раскаленная чувственность отаровского
искусства излучает духовность, как пылающий уголь излучает
свет.
 
Апрель 1978-апрель 1987