Шекспир

Любовь – это сила! Я бы даже сказал – страшная сила! Ей не могут противостоять ни возраст, ни пол, ни социальное положение.  Ревущим ураганом подхватывает она  твое сердце, рвет, кромсает, гнет и, истерзанное, забрасывает на недосягаемую высоту.  Туда, где в сверкающей пустоте блаженства раскрываются пышные цветы таланта, до этого дремавшего в дальних уголках души. А наш человек талантлив. 
Не там родился Шекспир.  Эх, не там! Живи он не на «туманном Альбионе», а в Комсомольском городке в Омске, никто бы сейчас и не вспоминал Гамлета или короля Лира. Столкнувшись с бездонными глубинами талантливой русской души, стал бы он писать про каких-то там мавров или веронских малолеток?
Комсомольский городок – район, каких много в каждом городе. Неофициально, он делится на две зоны – старый и новый. «Новый Комсомол» - это  типовые девятиэтажки, слегка разбавленные пятиэтажными кирпичными коробками. Место обитания, когда-то передового, а ныне забытого рабочего класса с рядом расположенного завода «Полет». Раньше они не знали, что такое демократия и собирали космические спутники, сейчас знают и поэтому варят гаражные ворота и оградки для могил.
«Старый Комсомол» - совсем другая песня. В обшарпанные общаги и малосемейки по вечерам, устав от борьбы друг с другом, возвращаются менты, алкаши и жулики. По выходным они вместе пьют пиво или водочку, играют в волейбол или гоняют мяч на школьном стадионе. В общем,  серьезный район для суровых парней.
Летним, воскресным утром я, Леня и Сашок, отправляясь на вызов в двухэтажный барак на «Старом Комсомоле», даже не догадывались, что попадем на урок «изящной» словесности. Повод был – «не просыпается».
Около подъезда нас встретил мальчишка лет четырнадцати, одетый в свободном стиле беспризорника.
- Матери плохо, – без всяких эмоций сказал пацан. – Туда, на второй этаж.
Махнув рукой в сторону темного подъезда он, потеряв к нам интерес, развернулся и, не спеша, отправился по своим  делам. Мы поднялись, нашли нужную дверь и вошли.
Судя по внешнему виду, плохо женщине было часов пять-шесть назад. Сейчас ей было хорошо, точнее никак. На лице, руках и груди были заметны ссадины и синяки.  Их было не много, но не заметить их было нельзя, как и трупные пятна. Она лежала на грязной кровати, нацелив в потолок заострившийся нос и неприятно белея полосками не плотно прикрытых глаз. Тут же рядом, в ее ногах, сидел всклокоченный мужичок лет пятидесяти, мучимый извечным русским вопросом: «Опохмелиться или сблюю?»
- И чего ты нас вызвал? – спросил Леня страдальца.
- Да вот, - кивнув в сторону женщины, проскрипел тот.  – Не просыпается. Я ее уже час бужу. А эта сука дрыхнет. Может ей плохо?
- Тебе не скорую нужно было вызывать, - сказал врач, усаживаясь за покрытый липкой клеенкой стол – Тебе милицию нужно.
- Зачем? – не понял мужичок и недоуменно посмотрел на женщину.
Леня развернулся на стуле всем своим большим телом и наклонился в его сторону.
- Де-душ-ка, -  сказал он. – Умерла твоя ба-буш-ка.
  Я невольно улыбнулся и поймал на себе осуждающий взгляд Сашка.
Сашок работал фельдшером уже давно и пользовался уважением. Хороший специалист, участник многих коллективных «встреч без галстука», надежный и неспесивый, он, тем не менее, никогда не был душой компании. Пытаясь быть «настоящим мужиком», он старался и поступать, как настоящий мужик. Когда, в 84-м, в Омском аэропорту упал пассажирский Ту-154, он мужественно лез вместе с пожарными в еще горящий самолет доставать раненых. И все же… не хватало Сашку какой-то бесшабашности, легкости, какого-то разухабистого цинизма, без которых трудно быть заводилой.
- Мужчина, эта ваша жена? – строго спросил Сашок.
- Ага. А что с ней? – растерянно спросил мужичок.
- Сказали же тебе, умерла она, – фельдшер подошел и попытался закрыть женщине глаза. – Леня. Я в машину, ментов вызывать.
- Давай, – откликнулся врач и Сашек ушел.
Я поставил на, с виду чистый, кусок клеенки сумку и пододвинул к столу колченогий табурет.
На, не обезображенном печатью интеллекта, лице мужика отразилась битва просыпающихся зачатков разума и темных сил тяжелого похмелья. Битва была не долгой, но безжалостной.  Как всегда победило желание выпить.
- Валька, - жалобно позвал мужик женщину и потрепал ее за нос. – Валька, ты чего сука? Ты чего, сволочь, умерла что ли?
Он встал, сделал круг по комнате и остановился у холодильника.
- Бля… ты такая, кусок проститутки, – со слезой в голосе посетовал страдалец и полез в холодное нутро старенького «ЗИЛа». Покопавшись, он извлек молочную бутылку с жидкостью подозрительного желтого цвета. Налив себе в грязный граненый стакан граммов сто с шумом выпил. По тому, как дергался его кадык, было видно, что напитку пришлось преодолевать серьезное сопротивление организма.
- Ты чего, бля…  еб…ая удумала? – мужик снова повернулся к телу женщины. – А сына я один должен воспитывать? Пи…ка ты конченая. Ты чего же шалава делаешь? Я же тебя так люблю.
Внезапно убитого горем посетила какая-то мысль. Он повернулся к нам и, протянув в нашу сторону бутылку, трагическим голосом сказал
- Мужики, давайте помянем мою ненаглядную. У нее вчера день рождения был. Сорок пять стукнуло.
- Нет, - ответил Леня – Ты уж как-нибудь сам.
- Ну, нет, так нет – обрадовался мужик и налил по новой.
- А избил-то ее по случаю праздника? – полюбопытствовал врач.
- Кто я? – удивился вдовец.– Да ты что, начальник. Я ее знаешь, как любил? Знаешь как? Да мы с ней душа в душу! Как два голубя!
Он подошел к кровати и поцеловал труп куда-то в область рта. Подорванный неравной борьбой с зеленым змием организм не мог долго оставаться в вертикальном положении, и он плюхнулся на постель, чуть не на голову женщине.
- Заметно, – прокомментировал Леня.
- Я ей Санюшка, а она мне Митюнюшка, - вполголоса сказал я врачу. Он иронично кивнул.
- Валька, проститутка, ты чего же померла, тварь ты недоеб…ая? – продолжил свой «плач Ярославны» безутешный вдовец. Он то теребил ее за нос, то начинал гладить холодную руку, то хватал за грудь. Периодически вскакивал, наливал себе новую порцию и выпивал. Каждый раз после очередного стакана мужик не закусывал, а целовал тело женщины.
На пороге двери появился встречавший нас мальчишка. Он, молча стоял, исподлобья глядя на кровать, где продолжал свой спектакль захмелевший папаша.
- Вот, сынок, - театрально воздев руку над телом, торжественно произнес вдовец. – Мать твоя проститутка. Умерла курва. Одних нас с тобой оставила, бля…ща. Сироты мы с тобой.
Он попытался заплакать. С первого раза не получилось. Бутылка была пуста, пришлось доставать еще одну. Выпив, он снова постарался выдавить, полагающуюся по такому случаю слезу. Мальчишка равнодушно смотрел на его попытки, потом развернулся и скрылся в коридоре.
Мимо открытой все это время двери,  хлопотливо сновали обитатели барака спеша по своим делам. В комнату никто даже не заглянул.
Мы просидели до приезда милиции в компании безутешного вдовца часа два. Все это время он кружил по комнате, делая короткие остановки у холодильника и тела женщины. Наш словарный запас сильно обогатился матерными словами и оборотами. Я никогда до этого не думал, что используя бранные, по сути своей, слова можно так глубоко передать скорбь и объясниться в любви. Все дело в интонациях и, естественно, чувствах в эти слова облаченных. А чувств и эмоций было много. От нежной любви до жгучего презрения и ненависти. Жаль, что этого не видел Смоктуновский или Безруков. Они бросили бы сцену,  и ушли работать стрелочниками на железную дорогу.
А еще жаль, что Шекспир умер. Он бы такую  трагедию написал!