Великая Октябрьская

За что я люблю наш народ, так это за приверженность традициям. Есть, знаете ли, в нас этакий стержень, нечто несгибаемое и прочное, как железобетон. Это помогает выжить, практически в любых условиях. Не просто выжить, но еще и работать, и даже,  время от времени,  размножаться.  Когда в 1881 году венский хирург  Яромир Мунди организовал первую в истории станцию скорой медицинской помощи, он даже представить себе не мог, что через сто с лишним лет в Омске  его коллеги будут работать в таких же условиях, что и пионеры неотложки. Все потому, что не ведал  австрийский профессор ни силы нашего характера, ни адаптационных способностей российского организма, ни умения чтить традиции. В вопросах  приспособления к окружающим условиям, наши врачи уступают только тараканам.

Я пришел работать на октябрьскую подстанцию скорой помощи в восемьдесят восьмом году, месяца через три после своего восемнадцатилетия. И с того момента двенадцать лет носил гордое наименование  «октябренок».  Мои испорченные лживой советской пропагандой мозги были пропитаны романтикой профессии и желанием спасать людей.  Энтузиазма было столько, что если бы его можно было использовать, как топливо для генератора, я бы запросто обеспечил энергией пару областей в Сибири и частично Красноярский край.  Испытывая щенячий восторг от того, чем занимаюсь, я на радостях отработал пятнадцать месяцев до своего первого  отпуска и работал бы дальше, но старший фельдшер вспомнила о трудовом законодательстве.  Увлеченно изучая премудрости работы, от умения ставить уколы, капельницы и катетеры до игры в «секу» на деньги, в промежутках между вызовами, я как любой влюбленный юнец, совершенно не обращал внимания на условия, в которых работал.
В то время наша подстанция занимала семь небольших комнат с двумя автономными входами на первом этаже поликлиники.  В одной, отдельной, обитали водители, по одной были отведены врачам и фельдшерам. Кухня и три кабинета руководства. Санитары ютились в коридоре за дощатой перегородкой, а диспетчера  спасал от холода и сквозняка прихожей  барьер, отгораживающий кушетку и стол с телефоном.  Сказать, что места было мало – значит не сказать ничего.  Кушетки стояли плотными рядами по три-четыре штуки в ряд.  Учитывая, что не бывает отдельно  «мальчишеских» и «девчоночьих» смен, приходиться только удивляться, что в декреты ходили не часто.
Ни боксов, ни гаражей не было. Зимой и летом весь наш потрепанный парк машин стоял унылым рядком на улице, напротив высокого крыльца здания. Посадка в машину в тридцатиградусный мороз была веселым праздником и сопровождалась увлекательными комментариями, бодрыми возгласами и задорными эпитетами в адрес заботливого руководства городского здравоохранения.
Самым теплым местом на подстанции была кухня. Там постоянно работала электрическая  плита, на которой стояли большие кастрюли с кипятком. Следить за ними была святая обязанность дежурного санитара. На трех шатких столах ели, писали карточки и перебирали сумки, а по вечерам они превращались в поле битвы страстей, эмоций и азарта мужского контингента станции. Старенький холодильник и ветхий буфет дополняли убранство помещения.
Я не помню, какого цвета были стены, кажется серо-желтого, какой был линолеум, но точно прошарканый и рванный, зато хорошо помню женский визг, раздавшийся, когда при переезде сломали буфет. Крик этот вызвала массовая эвакуация тараканов, чьим местом обитания являлся разломанный раритет. Их было много. Жирные, упитанные твари, не ожидавшие такого варварства от тех с кем до этого мирно сосуществовали много лет,  печально разбегались в разные стороны.  Не все добрались до спасительных щелей, многие остались на грязном полу раздавленные обломками и каблуками злых медиков. У тараканов был траур, у нас праздник. Мы переезжали в новое помещение.
Новым его можно было назвать условно. На территории второй медсанчасти, на задворках роддома, буквой «Г» стояло старое одноэтажное строение с грязными серыми стенами, узкими окнами и такими же узкими дверями. Когда-то здесь размещалась не то котельная, не то прачечная, не то кухня. Весьма вероятно, что все сразу. Потом это хозяйство перевели, и оно съехало, оставив после себя небольшую разруху и полчища крыс.  Юркие зверьки безбедно жили в расположенном во внутреннем дворе хранилище.
В пустующее помещение вселили подстанцию «спецов» - тогда в Омске реанимация, токсики и неврология были собранны в одном месте, что неудобно для города с населением значительно  больше миллиона человек. »Спецы» какое-то время обитали там, ведя вялую борьбу с грызунами. Потом машины раздали по подстанциям, а здание слегка подреставрировав, отдали «октябрятам», видимо полагая, что рядом с такими головорезами крысы не выживут. В принципе оказались правы.
Борьбу с этой заразой мы начали до переезда. Применялись  все средства, какие были доступны, кроме напалма и ядерного оружия. Среди прочего  в недостроенное помещение на ПМЖ были вывезены несколько кошек, кои бесследно сгинули, кроме одной, чьи обгрызенные останки были обнаружены в строительном мусоре. Невзирая на наши усилия, к моменту переезда крысы чувствовали себя вполне уверенно.  Но с нашим появлением они сначала ушли в подполье, а потом и вовсе пропали. Тем самым доказав, что «октябрята» одним своим присутствием наносят непоправимый ущерб врагу и экологии.

Зная могучий дух и невероятную жизнестойкость нашего коллектива, над интерьером никто особо не задумывался, справедливо полагая, что сборище аскетов и стоиков не станет сильно придираться к убранству и удобствам нового здания. Мы и не придирались. Более того, радовались. Теперь у нас появилось два бокса, куда помещалось шесть из двенадцати машин, две врачебных (мужская и женская), две фельдшерских, комната для бригады реанимации, три кабинета руководства, диспетчерская, санитарская, кухня и гладильня. У водителей было отдельное крыло, в котором была спальня, кухня и кают-компания. Еще у них был маленький закуток, темными стенами и тусклым светом напоминавший карцер, но в действительности оказавшийся душем, который впрочем, почти никогда не работал. В последующие два года к этой роскоши добавилось еще два бокса, на шесть машин.
Да, душа у нас не было. Зато у нас была труба. Основательная, прокопченная, из темного кирпича, она сурово возвышалась метров на пятнадцать вверх, из угла, образованного двумя крылами здания. Ее тяжелая торжественность придавала зданию сходство сразу и с крематорием,  и с  концлагерем «Треблинка», и с  путиловским заводом из рассказов о революции. Медики ценят черный юмор. Это была, пожалуй, самая удачная шутка. Не просто веселая, но пропитанная глубоким философским смыслом. Машина скорой помощи на фоне трубы крематория, заставляет задуматься о бренности и тлене этого мира! Жаль, что ее снесли года через три-четыре.
Но даже сейчас, без трубы, здание похоже на казематы старой крепости. Высоченные коридоры, крашеные грязно-розовой краской, вздувшиеся, с черными пятнами плиты потолка, неровные стены и пол из мраморной крошки, напоминающий туалет железнодорожного вокзала, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Уборные с вмурованными в бетонные постаменты унитазами, отделаны местами отвалившейся крашеной плиткой. Такая же плитка, но  как и стены, и фанерный потолок в серо-жуткого цвета украшает угол с двумя допотопными электрическими плитами в довольно просторной кухне. Шкафчики для вещей, сооруженные из рассохшихся полированных плит ДСП. Кушетки - ровесницы суворовских походов, с матрасами, не знавшими чистки с момента появления на свет и купленные на собственные деньги сотрудников. Висящие провода селекторной связи с наплывами засохших белил. Все говорит о веселом  и твердом  характере людей здесь работающих. Потому, что только веселый человек сможет работать в этой роскоши.
Я уже давно не работаю на скорой и живу в другом городе, но приезжая в Омск, не могу не зайти на станцию. На территорию медсанчасти личные машины не пропускают.  На встречу с молодостью я иду пешком, каждый раз, в глубине души надеясь, что вдруг там что-то изменилось, например, заштукатурили обвалившийся угол здания. Но нет - все по-прежнему. Те же унылые стены. Та же старая лавочка, что, однажды, ночью  мы украли в парке, увезя ее на скорой. То же безрадостное убранство. Допотопный компьютер в темном кабинете  Игоря - старшего фельдшера подстанции – который он самостоятельно собрал. Те же кастрюли с кипятком, за которыми следят санитары. И все также бригады на вызовах спасают пьяных, битых, больных и немощных. Все по-прежнему. Герои не нуждаются в удобствах, комфорт им противопоказан. Мы умеем чтить традиции. Жаль, только, что не те.