Сирано де Бержерак

У «гражданских» - людей далеких от медицины - бытует мнение, что медики - люди безнравственные и сексуально раскрепощенные. Что ж… логика понятна. Стационар. Тишина спящего отделения.  Диван в ординаторской или свободная койка в палате. Цинизм профессии и долгие часы ночного дежурства…. Как в таких условиях удержаться от грехопадения? Бойкий ум обывателя рисует красочные картинки оргий в духе времен императора Нерона. Этому вторит талант «немецких кинематографистов», заставляющих длинноногих фрау засовывать свои килограммы силикона в белые лифчики с красным крестом и приставать к больным, у которых по замыслу сценаристов болят все органы, кроме мочеполовой системы. Плюс народное творчество бабушек – этих духовных лидеров и столпов нравственности нашего общества.
Наверное, старик Зигмунд радостно потирал бы руки и долго рассуждал о подавляемых комплексах и нереализованных сексуальных фантазиях, если бы кто-нибудь спросил его о причинах таких домыслов. Но я - не Фрэйд. Я скажу просто  - завидуют.
Работа  на скорой помощи, на первый взгляд, особо  способствуют моральному разложению. Тесное общение в течение суток в узком кругу бригады, интимность салона автомобиля, отсутствие посторонних глаз и эмоциональное напряжение, казалось бы, должны рождать желание любовных утех. Опять же, терминология -  «пороли всю ночь…», «натрахались мы с этой бабушкой…», «в приемнике все мозги высосали…» - говорит сама за себя. Но….  Рассуждать так может лишь тот, кто ни разу на скорой не был и, что это за работа представления не имеет. Если бы ему удалось, единожды  испытать на себе, что значит «сутки пороли»,  думаю все его фантазии, вызванные тестостероно-эстрагенновыми всплесками, улетучились бы без  следа.
Я ни в коем случае не берусь утверждать, что на рабочем месте медики сексом не занимаются. Бывает всякое. Но профессия здесь никакой роли не играет. В конце концов, у токаря завода «Серп и молот» столько же возможностей, как и у анестезиолога, а шоколадница фабрики «Рот фронт» может так же отдаться грузчику в подсобке, как и медсестра терапевтического отделения,  врачу в ординаторской. Дело не в антураже, а в уровне половых гормонов и в воспитании.
Вовчик был очень воспитанный молодой человек. Он три года отработал на скорой, заканчивал мед училище и в развратных действиях замечен не был.
Тихий, неглупый интеллигент с добрыми лучистыми глазами за стеклами очков-велосипедов – он был похож на студента «шестидесятника». Не толстый, но какой-то круглый, невысокого роста, всегда чисто выбритый  и аккуратно одетый, Вовчик  выглядел  безобидным  существом. Чем-то вроде коалы - такой же плюшевый и милый. Ко всем эти добродетелям у него  была двухкомнатная квартира. Родители уехали  работать на север, оставив в его распоряжение полнометражные хоромы.  Будучи человеком во всех смыслах чистоплотным, он поддерживал в ней идеальный порядок, не позволяя завестись пыли, мусору, тараканам и женщинам, способным  взять часть хлопот  на себя.
По всем параметром, в свои двадцать пять, Вовчик был весьма выгодным женихом, но оставался холостым.
Столь  трепетное отношение к жилищу и личной жизни, не могло не радовать друзей, с кем Вовчик трудился на скорой помощи. Этими  друзьями  были  Наиль  и  я. Примерно раз в месяц, наполнив пару трехлитровых банок пивом и прихватив водки, мы собирались на «вовчиковой» кухне и вели  долгие нескончаемые споры. Темы дискуссий были разные, благо со времен перестройки, руководители нашей страны не дают гражданам скучать, но чаще всего мы с Наилем рассуждали о литературе. Как правило, к тому моменту Вовчик был уже в «кондиции» и мирно дремал сидя на корточках у стены,  между дверью и мойкой, рядом с мусорным ведром.
- Виталька, - перегнувшись через стол и щуря свои татарские глаза, пьяно блестевшие над сдвинутыми на нос очками, вещал Наиль. - Не принимал Блок революции. Не принимал. Он не мог ее принять!
- А я и не говорю, что он ее принимал, - вяло отвечал я.
- Не принимал! – упорствовал Наиль и откидывался на спинку стула, одной рукой поправляя очки другой, сжимая  стакан с пивом. – Забудь все, что вам говорили в школе.  Он был жалкий интеллигентишка. Революция была не для него.
- Наиль. Я не говорю, что он ее принимал, - спорил я. – Но он был настоящий поэт, и она его волновала. Она его вдохновляла.
- «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос!», - с издевкой декламировал оппонент. – Это стеб! Виталька, поверь мне. Это стеб. Я тебя на восемь лет старше. И не спорь со мной. Вовчик! Вовчик?!
Вовчик поднимал тяжелую голову и старался сфокусировать на нас взгляд. На губах играла застенчивая улыбка.
- Вовчик, ты живой? – спрашивал Наиль. – Вот скажи, этому молодому, принимал Блок революцию или не принимал?
Бедный Вовчик кивал и вновь ронял голову на грудь. С чем он соглашался  – с тем, что живой или с тем, что поэт принимал революцию – сказать было сложно.
Иногда Наиль приводил с собой какую-нибудь барышню, которая весь вечер слушала наши разговоры и глупо хихихакала.  Когда спиртное подходило к концу, он, если был в состоянии,  уединялся с ней в комнате хозяина и приватно объяснял те моменты дискуссии, которые были для нее не ясны.  Утолив ее жажду знаний, он быстро собирался и шел домой к жене, не зависимо от того, сколько было времени.  Я, предварительно уложив Вовчика в гостиной на диван, уходил немного раньше - меня тоже ждала супруга, а я еще был молод и верен. Дамочка, набравшись впечатлений и пива, оставалась ночевать в хозяйской  комнате, но это ничего не меняло в его холостяцкой жизни.
Как-то раз, мы дежурили в одну смену. Он работал  на педиатрии, помогая Валентине – моей супруге – лечить деток, а я на кардиобригаде спасал бабушек. Когда ближе к полуночи наплыв вызовов схлынул, мы, наконец, собрались на кухне поужинать.
Не знаю, кем был тот чиновник, который посчитал, что бригадам скорой помощи достаточно сорока минут в сутки, для принятия пищи, видимо гением административной работы. С мудростью такого решения спорить сложно. Очевидно, что  сытый врач становится, вял и мягкотел. Разомлевшие мозги начинают медленно соображать, и это негативно сказывается на общем  уровне оказания помощи населению.  В идеале, медики на дежурстве есть вообще не должны  и, если судить по ситуации с выплатами зарплаты в девяностых, работы в этом направлении велись, но завершить их что-то помешало.  Как бы то ни было - сорок минут на обед полагается, а вот ужин…. Ужин – не бояре, можно потерпеть.
Наскоро перекусив содержимым баночек и коробочек, принесенных из дома, и миновав опасность быть выхваченным из-за стола срочным вызовом, мы вальяжно развалились на стульях, и закурили. В общем-то, курить на кухне не разрешалось, но после полуночи и некоторым – было можно.  Наслаждаясь  покоем, сигаретным дымом и неспешно попивая чай, мы мирно беседовали и шутили, как вдруг  Вовчик дождавшись, когда Валентина пойдет мыть посуду, сказал:
- Виталь,  у меня есть к тебе серьезный разговор.
- Валяй, - продолжая блаженствовать, разрешил я.
- Тут такое дело, - он огляделся, не может ли кто его услышать. – Не знаю, как сказать…
- Говори как есть.  На суде зачтется.
- Виталя… - укоризненный взгляд на меня. – Давай только без шуток.
Я изобразил на лице мину, с которой обычно подходил к пациенту, что бы сделать укол.
- Я весь - внимание.
Вовчик еще немного помялся, и наконец, выдал:
- Я  влюбился.
Дымящаяся сигарета в моей руке застыла на полпути ко рту. Тон, с которым прозвучало  это заявление, был таким торжественным и печальным, таким пафосным, что я едва сдержал улыбку.
- Как такое могло случиться? – с напускной озабоченностью спросил я.
Вовчик удрученно хмыкнул и промолчал.
- Дааа, брат! Неприятность, - улыбка-таки прорвалась наружу. – И чем я тебе могу быть полезен? Надеюсь, ты не в меня влюбился?
- Совет твой нужен. – Вовчик  проигнорировал мой второй вопрос.
- Вот тебе здрасте! Ты с дуба рухнул? – я удивился по-настоящему. – Я-то тебе, что могу посоветовать? Ты меня на три года старше. Тебе не меня, а Наиля спрашивать надо. Он у нас по этой части.
- Наиль – это Наиль. У меня все серьезно, поэтому у тебя и спрашиваю. Ты же вон смог Валентину очаровать.
- Так ты жениться хочешь?!
- Не знаю. Наверное, – он снова замялся. – Скорее всего, да. Хочу.
В этот момент вернулась Валентина, и Вовчик замолчал.  Я тоже не стал при супружнице развивать эту тему. Хочет  человек, что бы об этом не знали – его право. А потом им дали вызов, и мы с ним снова встретились уже на пересменке, когда втроем с Наилем, пришедшим на смену, пили чай.
Видимо за ночь, Вовчик пришел к выводу, что совет старшего товарища не помешает и все с той же печальной торжественностью, еще раз завил о посетившем его чувстве.
- Кто? – в вопросе Наиля угадывался немалый жизненный опыт.
- Валя, - вздохнул Вовчик и, взглянув на мою изогнутую удивлением бровь, поспешил добавить. - Не твоя.
Дама вовчикова сердца пришла на подстанцию полгода назад и работала фельдшером. Двадцатилетняя, стройная девушка, она была весьма симпатична и приятна в общении. Ничем особо не выделялась среди молодых фельдшеров, она не давала поводов для сплетен и пересудов. Известно было, что она собирается замуж за своего одноклассника, большого любителя выпить.
- И чего ты паришься?  - полюбопытствовал Наиль. -  Пригласи в кино, потом домой. И все дела.
- У него все серьезней, - с поддельной строгостью заметил я.
- А-ааа. Это все меняет, - Наиль подхватил мои интонации. – Тогда театр. Потом кафе и цветы. Потом постель.
Вовчик грустно улыбался.  Было заметно, что ему не очень нравятся, наши шуточки, но вслух ничего не говорил. 
- Нет. Не пойдет, - заявил  я. – Не исключена возможность законного брака.
- Да ты что? – со смехом воскликнул Наиль и, выдержав паузу, трагично добавил. – Мы его теряем!
- Какой брак?!  - начал оправдываться наш Ромео. – Она замуж выходить собирается. И вообще….
- Да не обижайся, ты, - примирительно сказал я. – Мы же шутим. Ты лучше вечером ко мне приходи, чего-нибудь придумаем.
За сим, мы расстались. Вовчик отправился на занятия в училище, а я в институт - отсыпаться на лекциях.
Лучше студентов Омской медицинской академии, город знают только таксисты и те, кто трудится на скорой. Кафедры раскиданы по всем крупным стационарам и шести корпусам во всех концах города. Перерывы между парами по часу и больше, потому как добираться на общественном транспорте в мегаполисе с населением больше миллиона, проблематично, тем более, когда нет метро. Естественно, что переезжая весь день с места на место, я забыл о проблемах Вовчика. Напомнил о них часов в семь раздавшийся в дверях звонок. Открыла Валентина. На пороге с бутылкой домашнего вина и какими-то печенюшками стоял Вовчик.
Мы расположились на кухне. По началу, наш влюбленный герой стеснялся мое жены, но после того, как я убедил его, что она нам может помочь - озвучить, так сказать, женский взгляд на проблему – он согласился. Понятно что, рассказ о муках любящего сердца, вдохновил Валентину, и она стала предлагать разные варианты, как лучше Вовчику признаться в своих чувствах. Эти способы были настолько же романтичны, насколько не приемлемы, ибо не учитывали мужского менталитета. Вовчик, однако, вдохновленный таким пониманием и заботой, живо начал обсуждать этот сладко-розовый бред. Моего терпения хватило минут на пятнадцать.
- Короче, - прервал я их игру воображения. - Все это так… сказки для нищих духом. Будем писать письмо.
- Какое письмо? – опешил Ромео.
- В прокуратуру, - съязвил я. – Любовное, естественно.
- Хорошая идея, - восторженно согласилась Валентина. - Ты напишешь о своей любви и отдашь ей. В письме проще признаться.
Вовчик недоуменно хлопал глазами за стеклами своих велосипедов.
- Ни кому, отдавать не надо, - сказал я. – Ты напишешь письмо. Подписывать не будешь. Вручать его тоже не нужно. Ты его подсунешь ей в сумку на дежурстве и будешь делать вид, что ничего не знаешь.
- Да ну, - возмутилась моя дражайшая. – Как она поймет от кого? Что за детский сад?
- Именно, - согласился я. – Именно, детский сад. Барышня молода и, пока, склонна к романтике. Поэтому, пишешь письмо. Подбрасываешь. Через неделю процедуру повторяешь. А вот после третьего признаешься, что это ты.
- Ты думаешь, сработает? – Вовчик был озадачен. – Я не умею писать писем.
- Должно сработать. Хуже, по крайней мере, не будет.
- И что потом? – в его голосе слышалось сомнение.
- Посмотрим, – заявил я. – Главное начать.
- Но я никогда не писал таких вещей. Даже не знаю, как это делается.
- Классику надо было читать в детстве, - мой тон был строг и назидателен. – А не Стругацких с Вайнерами.
- Может откуда-нибудь образец взять?  Из книжки какой-нибудь? – посоветовала Валентина.
- Сами разберемся, - отверг я это предложение. – Я тебе надиктую одно письмо, а ты уже остальные сам напишешь.
- Можно попробовать, - в голосе Вовчика прозвучало облегчение.
Я принес бумагу и ручку, положил перед ним на стол и сказал: «Пиши».
- Валя, - начал я, откинувшись на стену и глядя в потолок сквозь дым сигареты. - Я долго размышлял над тем, каким эпитетом сопроводить, столь милое для меня имя….
Вовчик с сомнением посмотрел на меня.
- Пиши-пиши, - подстегнул я его. – … Но не смог подобрать ни одного слова, способного передать весь тот трепет и восторг, который я испытываю, произнося его каждый вечер, когда сидя за письменным столом, вспоминаю, твой дивный облик. Твои….  Какого цвета у нее глаза?
- Не знаю, - Вовчик был явно удивлен.  – Голубые, кажется.
- Креститься надо. Так. … твой дивный облик. Твои волшебные, чарующие глаза. Твои волосы, в которые хочется зарыться лицом, как в осеннюю листву. Твои трепетные пальцы, которые я готов с нежностью и волнением перецеловать…
Валентина пристально посмотрела на меня. Нервно затушила сигарету и вышла в комнату. Я проводил ее невидящим взглядом и продолжил диктовать. Меня, как Остапа, понесло. Минут через тридцать, исписав лист бумаги с двух сторон, Вовчик поставил точку.
- Что теперь? – спросил он, задорно поблескивая стеклами очков.
- Запечатаешь и незаметно положишь ей в сумку, - ответил я. – Потом посмотрим.
- Хорошо, - наш Ромео встал и засобирался домой. – Ладненько. Мне пора.
Когда он ушел. Валентина устроила мне сцену ревности. Суть ее претензий сводилось к тому, что я сволочь, потому что сам запал на ее тезку. Если бы она мне не нравилась, я не написал бы такого послания. Пришлось ее долго успокаивать, объясняя, что когда диктовал, представлял только ее одну, мою Валентину. Не мог же я признаться, что в ее словах доля истины присутствует.
Через неделю, Вовчик опять пришел ко мне домой. Наступило время для второго письма. Он принес мне на рецензию свой вариант. Понаблюдав, как по мере чтения, мое лицо приобретает все более кислое выражение, он закручинился.
- Плохо? – в голосе не было  слышно никакой надежды.
- Хуже, - отрезал я. – Это полный отстой. Так в любви объясниться можно только пьяной доярке.
Пришлось опять нести бумагу и диктовать.
После второго письма у них закрутилось. Сначала робко, но потом все сильней и сильней. Я надиктовал ему еще четыре письма, и на станции заговорили о необычайной романтичности Вовчика. Валентине стали завидовать некоторые ее подруги. А Наиль, который был в курсе всей подноготной этой истории, однажды мне сказал:
- Виталька, ну ты даешь. Сирано де Бержерак, твою мать. Вовчик, ведь и вправду так женится. У кого пьянствовать тогда будем?
Как он узнал про письма и, что за всем этим маячила моя кудрявая башка – я не знаю. Впрочем, предполагаю, что Вовчик ему поведал. Мужики, вообще существа своеобразные. Они могут не выдать и под пытками тайну устройства секретной гайки БМП, но растрезвонят о своих амурных похождениях. Виной всему то, что для многих мужчин любовные дела менее важны, чем государственные заботы. Хотя государству до них дела нет, а их избранницам есть. Сердечные тайны, сильный пол хранит только в одном случае – если есть законная супруга.
Роман Вовчика и Валентины длился около года. Они вместе съездили в Москву. На повестке дня встал вопрос о женитьбе. Но внезапно все прекратилось. Что произошло, я не знаю, только в один не самый прекрасный день, Вовчик придя ко мне, домой сказал, что уезжает на север, к родителям. А еще месяца через два или три, Валентина вышла замуж за своего одноклассника-пьяницу. Потом она ушла в декрет и два года на станции не появлялась. А когда вернулась на работу – это была уже взрослая, серьезная женщина, но все также хороша и очаровательна.
Однажды, лет пять спустя, после отъезда Вовчика на север, на подстанции отмечали какой-то праздник.  Как это часто случается застолье продолжилось в кафе, где я оказался рядом с Валей. К тому моменту я был свободен, как ветер, а она устала биться с пьянством своего законного супруга. Пригласив ее на танец, кружа в узком пространстве прокуренного зала, мы разговаривали о каких-то глупостях, когда она неожиданно спросила:
- А ты, что-нибудь слышал о Вовчике?
- Нет, - ответил я. – Он не звонит, не пишет.
- Не пишет, - грустно повторила она.
- Угу. Это же он тебе писал, а мне зачем?
Она  замерла на месте и напряглась. Пристально посмотрела в мои не очень трезвые глаза.
- Откуда ты знаешь? – спросила она, вновь начиная танец. – Он рассказывал?
- Нет, – я размышлял сказать или нет.
- Тогда откуда?
- Понимаешь, - я решился. – Их я писал.
Я ждал ее реакции. Она продолжала кружиться, смотря куда-то через мое плечо. Потом немного отстранилась и вновь внимательно посмотрела на меня.
- А ты их от чистого сердца писал?
- Ну а как иначе?
Вечер обещал быть упоительным….