На берегу. Рассказ

Кирилл Партыка
НА  БЕРЕГУ
рассказ
Я глубоко втянул густой, одуряющий кофейный запах и зажмурился.
Под невысоким обрывом берега плескалось теплое, мутное море. В прозрачной дымке залива маячили стоявшие на рейде корабли, а дальше, в совсем уж непроглядном жарком мареве высились горы, выраставшие из раскаленной плоскости пустыни.
На берегу, у самого его края, прилепилось открытое кафе: навес с длинными деревянными столами и такими же скамьями (так и тянуло сказать «лавками»). Рядом с навесом курилась дымком кухня, где жарили шашлыки, шаварму и другие здешние блюда. Оттуда тянуло пряным мясным духом. Но его плотно перекрывал могучий запах кофе, густой, терпкий и почти пьянящий. Удивляли две вещи. Первая: как это кривобокое сооружение держится на обрыве, и отчего на сползает в ленивые волны? Вторая: отчего здесь никогда не бывает посетителей?
Кафе, действительно, вечно пустовало. В паре сотен метров, на пляже, звенели голоса, плескалась вода, укрощенная волноломами, по прибрежным скалам носились полуголые мальчишки, тараторя на разных языках – от арабского до русского. Там бойко шла торговля мороженым, попкорном и напитками. Но прилепившееся к береговому скату кафе оставалось пустым и безмолвным. Из кухни иногда появлялся хозяин, сухощавый араб в белой футболке, с глубокими залысинами на коротко остриженном лбу и навечно прилипшей к щекам щетиной. Он обмахивал столы тряпкой и снова так же молча исчезал.
Залив просматривался отсюда насквозь, и горячая мгла, стоявшая над водой, не могла воспрепятствовать этому. Над волнами носились чайки. От всего этого тянуло покоем вечности, которую не могла бы поколебать никакая суета.
Недели три меня изводило довольно банальное желание: непреодолимо тянуло присесть за стол, заказать чашку того самого изумительного (а иначе и быть не могло) кофе, неторопливо отхлебнуть, закурить сигарету и смотреть на залив, вслушиваясь в звуки моря, которые не мог заглушить даже близкий людской гам. Я мог бы взять какой-нибудь листок и набрасывать карандашный эскиз морского пейзажа. Но мысль о рисовании вызывала у меня отвращение.
Заказать кофе я не мог. У меня не было денег. Вернее, их было в обрез, только чтобы как-то протянуть до перевода, который ожидался не сегодня – завтра. Я каждый день приходил к этому кафе, подолгу стоял у навеса, наслаждаясь кофейным запахом. Хозяин  будто не замечал меня. И это было прекрасно. Я был одинок и испытывал потребность в одиночестве. Не хватало только пустой болтовни на ломаном, полунепонятном и мне, и ему языке.
Наконец перевод пришел. Получив деньги, я устремился в кафе и немедленно осуществил свою мечту. Хозяин обслужил меня все также молча, хоть и без признаков недружелюбия. Он вообще был внешне бесстрастный человек.
Кофе, действительно, оказался превосходным. Я выпил подряд три чашки, закусывая солеными крекерами. Хозяин покосился на меня и впервые подал голос. Он сказал на приличном английском:
- Не пейте так много. С непривычки может плохо отразиться на здоровье.
Я усмехнулся.
- Привычка у меня есть.
Он пожал плечами, и вдруг добавил:
- И не надо спускаться к воде.
Я, признаться не понял. Чего ради я стал бы спускаться к воде по скользким валунам, если поблизости вполне благоустроенный пляж? Мне это и в голову не приходило. Но теперь, после его слов, - пришло! Мне ужасно захотелось соскользнуть по обомшелым горячим камням к мутным  волнам, которые, касаясь лодыжек, не ласкали, а будто хватали и норовили утащить вглубь. Местные жители говорили, что море здесь «жесткое».
- Там, что, глубоко? – спросил я.
- Да нет, как везде.
- А почему же нельзя спускаться?
- Я не сказал: нельзя. Я сказал: не надо, - ответил хозяин. И, бросив на меня оценивающий взгляд, добавил:  - Вам не надо.
Возможно, он был сумасшедшим, оттого его заведение и не пользовалось популярностью. А, может, хотел заинтриговать редкого посетителя – род неуклюжей рекламы.
…Я просидел за столом до темноты. Хозяин трижды убирал опустевшие чашки и приносил новые блюдца с крекерами. Когда с моря потянуло вечерней прохладой – если эту влажную духоту можно было назвать прохладой в любое время суток – я поднялся. Приумолкший пляж почти опустел. Только какая-то компания молодежи явилась для ночного купания и горланила вовсю.
Кофе не навредил моему здоровью. Но он мне и не помог. Мне требовалось что-нибудь покрепче. Через окно кухни я давно заметил блеск бутылок. Когда опять появился хозяин, я спросил виски.
Он будто замялся, не торопясь выполнить мой заказ. Это очень не походило на восточный услужливый сервис. Наконец, он ушел и вернулся с бутылкой «Клан Мак Грегор» и бумажными стаканчиками. Хозяин поставил все это передо мной и присел напротив. Я собрался свернуть пробку с бутылочного горлышка.
- Прошу вас, не торопитесь, - мягко сказал хозяин.
- У вас нет лицензии на торговлю спиртным?
- С лицензией у меня все в порядке. Но… не пейте здесь.
- Отчего же? А где еще выпить в такую восхитительную ночь?!
- Пойдите домой… и там сколько угодно.
Я представил свой номер в гостинице, которую впору было венчать не звездами, а крестами. Нет, пить в этом гадючнике, под визгливо-разноязыкие вопли горничных и уборщиц, для которых отдых постояльцев был пустой формальностью, я категорически не стану.
- Слушайте, - сказал я. – Чего вам от меня надо?
Он покачал головой.
- Тогда чего же ради вы лезете ко мне с какими-то советами и предостережениями. Я что, похож на младенца?
- Вы похожи на несчастного человека, - помолчав, ответил хозяин.
Я поперхнулся. Он оказался наблюдательным типом. Или для того, чтобы понять мое состояние, особой наблюдательности не требовалось?
- С чего вы взяли? – вяло возразил я.
- Вы появляетесь здесь уже три недели, притворяетесь, что любуетесь морем. Согласитесь достаточно времени, чтобы присмотреться.
- И что же такое вы узрели во мне, мой прозорливый друг? – поинтересовался я.
Он помолчал, а потом вдруг поднялся.
- Держитесь подальше от воды. Особенно в этом месте. И особенно, если выпьете.
И ушел, не оглядываясь. Он, точно, был не в себе.
Я встал, оставив стаканчики на столе, с хрустом свинтил пробку и отхлебнул прямо из горлышка. Я знал, что недорогое виски, которое я взял, – изрядная гадость. Но русской водки здесь не водилось, а коньяк был мне не по карману. Я не ощутил вкуса пойла, оно даже не обожгло гортань. Я знал, что дело не в виски, а во мне.
Прихлебывая и загребая сандалиями песок, я поплелся в сторону пляжа. Справа шуршал прибой, оттуда тянуло морскими запахами. Я шел у самой воды.  Вдруг неподалеку от берега мне почудился плеск. Это не походило на игру волн или кем-то брошенный камень. Я посмотрел в темноту. Там, над белеющей пеной, мне почудилось нечто… Я не понял, что. Это не был купальщик или лодка или аквапед. Странный силуэт, казалось, воздвигся над поверхностью моря, постоял несколько секунд, покачиваясь, а потом, будто снова беззвучно осел в волны.
Я потряс головой. Я давно не пил, а несколько глотков «Мак Грегора» не могли довести меня до состояния галлюцинаций. Впрочем, мне было наплевать, и я отправился дальше.
Вскоре грибки и навесы замаячили прямо передо мной в неярком свете фонарей, горевших поодаль, на набережной. Компания молодняка только что выбралась из воды и визжала на разные голоса. Дебелые юноши гонялись за дебелыми девами или боролись между собой. Рослый увалень, не вписавшись в поворот в погоне за своей подругой, сильно толкнул меня. Я едва удержался на ногах.
- Фак ю!!! – сказал я ему негромко, но отчетливо.
- Уотч?!
Я повторил и добавил ругательства, которые знал на местном языке.
Парень вызверился на меня, а его приятели мгновенно сомкнули круг у меня за спиной. Я усмехнулся. Я и сейчас ничего не чувствовал: ни страха, ни злости. Эмоция, как и спиртное, не способна была меня обжечь. Позади тяжело топали по песку мои противники. Всего их было человек шесть – рослые, спортивные, с накачанными мышцами, хоть большинству, пожалуй, еще не стукнуло и шестнадцати. Увалень, из-за которого разгорелся сыр-бор, что-то угрожающе крикнул мне, но я не понял его слов.
Сказавши «а», надо было говорить и «б». Справиться с ними я не надеялся. Но я рассчитывал, что то, мертвое, накрепко засевшее во мне, очнется в драке, затрепещет, и я снова почувствую себя живым. А если ребятки как следуют постараются… Ну, что ж, тогда вообще никаких проблем, кроме похорон, которые, скорее всего, лягут на плечи моего благодетеля Гоши. По отношению к нему это, конечно, свинство. Но, мне, если честно, было все равно.
Я отбросил бутылку и двинулся на столпившихся передо мной недорослей.
Но я кое-чего не учел. Это в родной России на пустынном пляже подвыпившая шпана в два счета сделала бы из меня кандидата в покойники. Здесь же мой план с треском провалился. Слегка возбужденные пивом  тинэйджеры, внешне отвязные, горластые и неуправляемые, поголовно готовились в скором будущем превратиться в добропорядочных обывателей. И связываться с пьяным, расхристанным иностранцем, который откровенно лезет на рожон, им было не к чему. Можно радикально испортить свою благополучную будущность. Да и по менталитету это были совсем не российские гопники. Лупить  человека за грубое слово здесь, оказалось, не принято.
Тинэйджеры еще потоптались в нерешительности и, влекомые подругами, не перестававшими умиротворяющее щебетать, гурьбой потащились по пляжу – подальше от опасного меня.
Я осмотрелся. Бутылка валялась неподалеку, и из нее, как выяснилось, вытекло совсем немного. Я подобрал своего «Мак Грегора» и основательно отхлебнул. Внутри у меня было пусто и будто затянуто паутиной.
Топиться в этом теплом море мне не хотелось. И вешаться тоже. Вываленный язык, выкаченные бельма, обтруханные плавки – тьфу! Если честно, мне не хотелось умирать. Но и жить мне тоже не хотелось.
…Около месяца назад, в России, я, как полоумный, метался по своему чердаку, гордо именуемому «мастерской», круша все вокруг. С треском ломались мольберты и подрамники, рвались холсты, о стены шмякали тюбики с краской, оставляя разноцветные, причудливые пятна, кляксы и потеки. Я топтал ногами листок бумаги, почти уже превратившийся в грязные клочки и ругался по-черному. Гоша бегал за мной, пытаясь ухватить за рукав и лопоча что-то вроде: «Ну, сука она, сука! Ну, успокойся!»
Я остановился и двинулся на него.
- Сука?! Сам ты сука! Она… - Я замахнулся и вдруг заплакал.
Дело было не в том, что Галка на сто процентов совпадала с моими сексуальными стереотипами. И не в том, что она была ироничная умница, умевшая в нужный момент превратиться в нежнейшее существо. Я не знаю, в чем было дело. Но я любил ее до безумия. До неприличия, как выражался мой «менеджер» Гоша.
У Галки не было шансов устоять против начинающего гения, которого прочили в знаменитые художники. Она и не устояла. А потом родился Валерка, и эта пара стала для меня самыми дорогими существами на свете. Гоша объяснил – по Фрейду – что любовь к жене я перенес на сына, и что хорошо, что у нас не дочка, а то мог бы случиться инцест. Я хотел дать ему по морде, но он при своей тучности ловко увернулся.
Постепенно всё становилось очень плохо. Ни гения, ни выдающегося художника из меня явно не получалось. В свои тридцать пять лет я не продал ни одной картины, меня не желали выставлять. Не приняли в Союз художников. Мне, как положено было в таких случаях, следовало запить горькую, побарагозить, изливая надрыв непонятой творческой души, успокоиться и найти нормальную работу. Это не составляло большой проблемы и сулило приличные заработки. Я же, запив-таки горькую, продолжал на последние гроши снимать в старом трехэтажном доме чердачную «мастерскую» и малевать свои полотна.
На меня все давно махнули рукой, не пускали (в пьяном виде) в приличные места, а при случайной встрече, норовили перейти на другую сторону улицы. Я вдруг с удивлением обнаружил, что мне никто не звонит и я, машинально сняв трубку телефона и задумчиво повертев ее в пальцах, клал ее на место. Буйные  компании, в недавнем прошлом оглашавшие громким весельем мой чердак, исчезли бесследно. Только Галка, поникшая и молчаливая, мелькала в закоулках моего художественного бардака, да Валерка нарушал гнетущую тишину капризным хныканьем.
Быстро наступило безденежье, смахивавшее на нищету. И только бывший сокурсник Гоша навещал нас постоянно – из альтруизма ли, из глупого чувства долга или по какой другой причине, не знаю. Я давно оставил попытки пристроить куда-то свои творения. Но Гоша упорствовал. Он называл себя моим менеджером, грозил светлым будущим, куда-то звонил и бегал, пытаясь гипнотизировать тех, от кого зависела судьба моих картин. Гипноз его оставался без последствий. Порой мне казалось, что он старается из-за Галки, к которой неровно дышит. Я начинал ревновать и злиться, догадываясь о собственном идиотизме.
Как выяснилось позже, ревновать Галку нужно было совсем не к Гоше. Записка, которую она мне оставила и которую я, как уже говорилось, с остервенением растоптал, заодно разнеся полмастерской, сообщала, что Галина не может больше терпеть ни моих творческих исканий, ни моего пьянства, ни меня, как индивидуума. В силу чего уезжает с порядочным и обеспеченным человеком в другой город. Даст бог, у Валерика появится нормальный отец, а не пьяная, амбициозная бездарь.
У Галки накипело. Слишком долго она молча выносила меня. Оттого и выплеснула в записке обжигающий яд на самые больные места.
Дальнейшее я помню смутно. Когда слегка приходил в себя, удивлялся количеству пустых бутылок, неуклонно заполнявших пространство мастерской. Странно было, что я способен влить в себя столько спиртного. Кажется, я пытался искать Галку и сына. Но – соответственно состоянию, а потому, ясное дело, безрезультатно. Но если бы я их и нашел, это вряд ли бы помогло. Я слишком хорошо знал Галку: решившись на что-то, она сжигала за собой мосты.
Гоша появлялся редко. Он повадился летать на историческую родину по делам бизнеса, который не сделал его богачом, но обеспечил вполне приличную жизнь. В одно из его появлений меня пришли выселять из мастерской за неуплату. Выслушав приказ очистить помещение, оглядев не без отвращения мою персону и интерьер, Гоша  махнул рукой: решим проблему! Он в очередной раз оплатил мои долги.
Вечером того же дня пожарники и сотрудники МЧС сняли меня с крыши 16-этажного дома, откуда я как бы намеревался прыгнуть. Не знаю, решился бы я прыгать или нет? Учитывая мое душевное состояние, не исключено, что и решился бы. Но со стороны весь этот «суицид» выглядел как постыдная показуха, попытка привлечь к себе внимание и вызвать жалость. Протрезвев и осознав весь позор своих поступков, я решил непременно довести дело до конца. 
Гоша был в городе. Узнав о случившемся, он приехал.
У меня имелся заграничный паспорт. Кажется, получая его в недавнем прошлом, я надеялся на зарубежные турне по вернисажам. Гоша пытался со мной поговорить, но лишь нажил головную боль. Тогда он через турфирму с невероятной скоростью оформил мне визу и прочие документы, а потом затолкал самолет.
- Я тебе не багаж! – заплетающимся языком орал я. – Куда ты меня трелюешь?!
- К чертовой матери подальше отсюда. Пока ты, действительно, не натворил глупостей.
- А я не хочу.
- А тебя не спрашивают. Таких, как ты, вообще не спрашивают.
- Зачем ты со мной возишься? Я бездарь, алкаш и вообще жалкая мразь!
- У тебя нет терпенья, - подумав, сказал Гоша. – Ты истинный русский художник.
- А ты еврейский ростовщик, который... – я хотел добавить что-нибудь особенно едкое, но Гоша прервал нашу беседу.
От раскаленного солнцем аэропорта автобус часа за четыре домчал меня до приморского города, уступами спускавшегося с горной гряды к полосе прибоя. Здесь оказалось не многим прохладней, хотя уже почти стемнело. Изъясняясь главным образом по-русски – выходцев из России здесь было, хоть отбавляй – я добрался до блошиного отеля, в котором Гоша забронировал для меня номер. Первые недели он вообще держал меня на голодном пайке, предоставив самому себе. Он по-прежнему оставался в России. Деньги прислал лишь тогда, когда, я стал приходить к прибрежному кафе и втайне наслаждаться кофейным запахом. Не думаю, что у Гоши были шпионы. Он просто слишком хорошо знал меня, чтобы просчитать последовательность моих жизненных циклов. И все же я не мог взять в толк, на кой черт я ему сдался – лишняя, расходная и довольно отталкивающая обуза?!
…Мне кажется, я догадывался, в чем причина моих неудач. Со зрением у меня всё было в порядке. Я видел мир таким, каков он есть. На холст, естественно, я переносил собственное впечатление от увиденного, эмоцию, игру цвета и формы, которую, как я самонадеянно полагал, не замечают остальные. Вот тут-то и крылась заковыка. Кисть выписывала совсем не то, что  создавало мое творческое «эго». И это «не то» ни в какую не желало подчиняться моей воле и мастерству. Обычно картины, которые я писал, я ненавидел. И почти не удивлялся, что они не имеют успеха. Я не был последним профаном по части теории и психологии творчества. То, что происходило со мной, смахивало не то на творческую несостоятельность, не то вообще на психопатологию. Картины писали сами себя, и я ничего не мог с этим поделать. И я был уверен, что в своей самостоятельности писались они гораздо хуже, чем это могло выйти при участии моей творческой составляющей.
Но ничем иным я заниматься не хотел. Я, как будто, старался доказать кому-то и самому себе, что могу справиться с непослушной кистью и предательской рукой. Это стремление захватило меня целиком, превратившись в наваждение, в психоз. Я не мог остановиться на полдороге. Я должен был дойти до конца, каким бы он ни оказался. Мне нужен был итог: победа или бесповоротное осознание поражения. Тогда можно было что-то решать. Но до итога мне было, кажется, еще далеко. Единственное изменение, которое я обнаружил в себе, попав на берег теплого моря, - это физическое, до рвоты, отвращение к рисованию. Стоило мне взять в руки карандаш и занести его над бумагой, я испытывал острую дурноту.
Я оказался в занятном положении: в совершенном одиночестве (Гоша обещал прилететь недели через три), в совершенно чужом городе совершенно чужой страны, на берегу равнодушного моря; никому на свете не нужный, не знающий, чем себя занять; неспособный к рисованию и проявляющий довольно отчетливые суицидальные наклонности. Нет, я еще не свихнулся окончательно и не жаждал кончины, как избавления. Но я больше ничего не хотел в этой жизни. Ничего и никого. Мне стало на всё наплевать. Даже пить мне не хотелось, и сейчас я прихлебывал виски скорее по привычке, чем по необходимости.
…Я добрел до другого края пляжа, вскарабкался по валунам волнолома, присел на один из них. Камень был теплым, душная ночь не остудила его. Вода казалась темной, она не фосфоресцировала. Она шелестела прибрежным песком, мощно вздыхала далекой волной, поднятой корабельным винтом. Она жила своей жизнью, вечной и равнодушной.
Позади себя я услышал шлепанье шагов – мокрыми босыми ступнями по камню. Я оглянулся. По гребню волнолома ко мне двигалась женская фигура. Я поморщился. Гости мне были не к чему. Но незнакомка уже приблизилась на столько, что ее стало можно рассмотреть в полумраке. Стройное, упитанное тело благополучной дочери благополучной страны. Слипшиеся мокрые волосы. Пестрое бикини. Остальное скрывала темень.
Девушка бесцеремонно уселась напротив меня.
- Зажигалка есть, - спросила она на чистом русском. (Репатриантка? Туристка?)
- А сигареты? – ответил я вопросом на вопрос.
Она похлопала себя по мокрым голым бокам.
- Не-а!
- Тогда зачем вам зажигалка?
- А может у вас и сигаретка найдется?
Я молча протянул ей пачку, дал прикурить. Она с удовольствием затянулась.
- Почему не купаетесь? Вода замечательная.
- У меня водобоязнь.
Она помолчала.
- Не хотите разговаривать?
Я пожал плечами. Она была симпатичная и приветливая. Хамить ей было грешно.
Она вдруг наклонилась ко мне.
- Что с вами? Я видела, как вы там, на пляже… Вы ведь хотели драки, да? Чтоб они вас избили или вы их?
- Послушайте, - сказал я как можно мягче, - какое вам дело до незнакомого пьяного мужчины, который ищет ночью приключений на свою задницу? И что вы здесь делаете одна?
- Я часто прихожу ночью искупаться. Особый кайф.
- Вот и купайтесь на здоровье.
- Знаете, - сказала она серьезно, - из-за вас купаться как-то не хочется.
- Это почему же?
Она замялась.
- От вас становится тревожно.
- А, ну понятно: плохая карма. Сейчас я очищу пространство. – Я хотел встать, но она удержала меня за руку.
- Я, что, такая непривлекательная?
- С чего вы взяли?
- Неужели вам не хочется… поговорить со мной. Ну, там, о всяких пустяках, как мужчина с девушкой.
Я прислушался к себе, вздохнул. Мне по-прежнему ничего не хотелось. Но… Что-то было в этой незнакомой девчонке, что-то все-таки было, что мешало просто встать и уйти, не оглядываясь.
- Откуда вы, такая? – выдавил я.
Она отмахнулась.
- Это неинтересно.  А вот откуда вы, такой? Здесь все суетятся, мельтешат, обустраиваются – в том числе и на пляже. Здесь все ищут местечко. А вы ничего не ищете... Кроме, кажется, смерти.
Я вздрогнул. Странные люди попадались мне сплошь и рядом: хозяин безлюдного кафе, трусливая шпана, теперь эта особа.
- С чего вы взяли? – нехотя спросил я.
- Я же говорю: от вас исходит тревога, предвестие беды.
- Вы экстрасенс?
- Как вам сказать?..
- Да так прямо и сказать. В экстрасенсов я все равно не верю.
- А я и не утверждаю.
- Знаете, - сказал я, - создается впечатление, что вам скучно. А оттого хочется залезть мне в душу… или еще куда-нибудь. Уверяю вас: вы выбрали абсолютно неподходящий объект.
Это было вульгарно, но она вдруг рассмеялась.
- А я не верю в существование душ.
- Вы очень странный экстрасенс.
- Я же сказала, что не утверждаю. Но вы напрасно все время думаете о смерти. Смерть не выход. Она тупик, ничто.
- Кто вам сказал… - начал я и осекся. Неужели я дошел до такого скверного состояния, что всё мое нутро оказалось наружу, на общее обозрение? И достаточно короткого общения, чтобы понять все мое неблагополучие, которое я пытался прятать под неуклюжим хамством и иронией. Конечно, если она видела стычку на пляже… Но, по большому счету, эта дурость ни о чем не говорила, кроме пьяного куража. Без сомнения, она была странной особой. Для меня наступила ночь странных людей, и с этим следовало примириться.
- Хотите, скажу, что с вами происходит? – спросила девушка. – Самое страшное – это одиночество. Оно порождает пустоту. Пока пустота только снаружи, это еще туда-сюда. Но когда она заберется вовнутрь…
- Что вы можете знать про одиночество и пустоту? – с нескрываемым раздражением перебил я.
- Может быть, что-то и знаю. Одиноки те, кто непохож на остальных.
- Очень свежая мысль.
- В вашем случае она имеет особый смысл.
- В моем случае? – удивился я. – Госпожа доктор, когда вы успели провести обследование и поставить диагноз?
 - Вы ведь художник?
Я лихорадочно соображал, по каким признакам в полутьме можно определить мою профессиональную принадлежность? Следов краски на пальцах у меня, точно, не оставалось. А и оставались бы, заметить их вряд ли было возможно.
- И вы неудачник. – Это прозвучало уже, как утверждение.
- Как вас зовут? – спросил я.
- Нола. А вас зовут Виталий.
- Черт, - сказал я. – Кто вы? Давно ли шпионите за мной и с какой целью?
- Я лучше расскажу вам о другом, - сказала Нола.
Я не успел ее остановить. Она, лишь слегка искажая детали, рассказала мне мою историю, от начала до конца, то есть, до того момента, как я пытался спровоцировать драку с тинэйджерами в дурацкой надежде, что они меня убьют. Я слушал, не перебивая. Сказать мне было нечего. Никто за мной не шпионил: во-первых, незачем, а во-вторых, никакой шпион не дознается твоих душевных переживаний с такой поразительной точностью. Эта древняя земля, родина трех великих религий, хранила много тайн. Быть может, одна из них сейчас приоткрылась мне.
Я сидел молча. Потом повторил свой вопрос без надежды на ответ:
- Кто ты?
Она вдруг протянула руку, коснулась моей, и я почувствовал… Очень трудно объяснить словами, что именно я почувствовал. Мне показалось, что две одинаковые вибрации слились в одну, создавая странный резонанс; что два электроконтакта соединились, и по ним потек один и тот же ток; что…
Я не сразу понял главное. А когда понял, был почти потрясен. Рука Нолы передавала мне точно те же чувства и эмоции, что испытывал я сам: пустоту, бессилие, горечь, одиночество – на грани бездны, в которую тянет все сильнее и сильнее. Только острота ее переживааний многократно превосходила мою. Я понял, что это не психологический фокус, не какой-то опыт, проделываемый со мной. Нола транслировала мне собственную душу, в которую, по ее словам, она не верила. Иначе я это назвать не мог.
Она была бесконечно одинока в чуждой ей пустоте и страстно жаждала разрушить это одиночество, но, кажется, ей это было не под силу. Как и мне. Меня больше не волновало, как она просканировала мое сознание, как нашла меня на этом ночном пустынном пляже. Она была такая же, как и я, и я был ей для чего-то нужен.
- Что с тобой случилось? – спросил я, снова не слишком надеясь на ответ.
- Это не имеет значения... Ты понял?
- Понял. И что дальше?
- Ты ведь не можешь жить со всем этим.  Но ты не можешь и разом покончить с ним. Но ты хочешь смерти. И будешь искать ее.
- А ты?
- Я знаю другой способ.
- Черт! Мне кажется, я знаю много способов, как ты могла бы изменить себя и свою жизнь. Ты красивая женщина, кругом полно отличных мужиков. Что-то ты накрутила. Бери любого и уезжай из этого города, от этого моря, от того, что высосало тебя. Мои проблемы во мне самом – как раковая опухоль. А ты…
Она негромко рассмеялась и прикрыла мне рот ладошкой. Ладонь у нее была прохладная и чуть шершавая. Потом она обняла меня за шею и потянула к воде. Я, сбросив одежду, послушно ступал вслед за ней, пока вялый прибой не захлестнул мне щиколотки.
Мы почти сразу оказались в воде по плечи. Нола не прилагала никаких усилий, но мы быстро удалялись от берега, дно ушло у меня из-под ног. Вода будто сама собой держала нас на своей зыбкой поверхности. Нола крепко прижалась ко мне. Это было странное прикосновение: нежное, чувственное и какое-то чуждое: будто вовсе не девушка терлась об меня своими соблазнительными выпуклостями и щекотала пальчиками чувствительные места, а какое-то совсем иное существо… огромная бархатистая рыба или млекопитающее или… Я растворялся в этом удивительном, сладостном и слегка пугающем ощущении, ловя себя на том, что превращаюсь в руках Нолы в резиновую игрушку дельфина.
Впервые за последние месяцы я ощутил острое желание. Я хотел Нолу, здесь и сейчас, на зыбкой поверхности волн. Или под их поверхностью – все равно! Я хотел эту девушку, как никого никогда, разве, быть может, только Галину. Но о ней я сейчас почти забыл.
Я не заметил, когда Нола освободилась от бикини. Потом она мягко помогла мне избавиться от плавок. Ее тело было сильным, упругим и чуть-чуть шершавым. Я успел мельком подумать, что это от загара. Потом я жадно вошел в нее, и она толкнулась мне навстречу. Будто две гигантские рыбины мы сплелись воедино. Никогда прежде я не испытывал такого острого, всепоглощающего наслаждения.
…Когда всё кончилось, я вдруг сообразил, что мы находимся глубоко под водой и, похоже, довольно давно. Мгновенно слетевшую сладкую истому сменила паника. Я рванулся и бешено заколотил руками и ногами. Нола не пыталась меня удержать. Через несколько секунд я пробкой выскочил на поверхность, ловя воздух широко открытым ртом. Нола вынырнула рядом и расслабленно вытянулась на спине. Только тут до меня дошло, что я не чувствую никакого удушья, а влажный воздух глотаю рефлекторно, а вовсе не по необходимости. Выходило, что мое длительное ныряние не вызвало у меня ни малейшего недостатка кислорода. Это была какая-то ерунда. Мы не могли заниматься любовью всего несколько секунд, да и физические усилия заставили бы легкие работать. Но, как ни странно, как только я перестал паниковать, дыхание мое сделалось ровным. Нола лениво плескалась рядом.
- Мы могли бы быть вместе всегда, - сказала она. – Если захочешь. Что тебе терять?
- Я не верю в русалок, - сказал я. – Что это за фокусы?
- При чем тут русалки? Жизнь гораздо многообразнее, чем ты думаешь. На суше ты потерял все, ради чего жил. Попробуй начать сначала. У тебя есть шанс.
- Ты собираешься меня утопить?
- А на то похоже? Ты пробыл под водой минут пятнадцать и разве ты утонул?
- Я дышал, как рыба?
- У тебя же нет жабр. Ты дышал, но совсем по-другому, я не могу объяснить так, чтоб ты понял.
Я скривился.
- Вроде, не так уж много я выпил, чтобы вообразить себя Ихтиандром.
- Не надо никем себя воображать. Существует бескрайний, прекрасный, не знакомый тебе мир. Ты можешь уйти в него из того, постылого, в котором для тебя ничего не осталось. Ты можешь стать величайшим художником. Морское дно даст тебе для этого любые краски и материалы. Про вдохновение я просто не говорю. Таких пейзажей не видел ни один человек. 
- Если ты серьезно… Если я все еще в своем уме… Это же вообще невообразимое одиночество! Для кого, черт побери, я стану творить свои шедевры?!
- Я всегда буду рядом с тобой… до самого конца. А одиночество в глухой, раздраженной, вечно озабоченной и совершенно равнодушной толпе – оно дает тебе вдохновение и зрителей? Я понимаю, дело не в тщеславии. Тебе нужны не поклонники, а те, кто поймет и впитает твои идеи и находки. Но ведь ты так долго искал их и не нашел. И, быть может, никогда не найдешь, как многие, как большинство, подобных тебе. Зато потерял единственных людей, которых любил. Если ты откажешься, у тебя никогда не будет меня. Ты никогда и нигде не встретишь такую. Такую, с которой можно стать одним целым,  которая  почувствует каждый толчок крови в твоих жилах, каждый импульс твоего сознания.
- И что же произойдет, если я соглашусь? У меня вырастет хвост?
- Ничего лишнего у тебя не вырастет. Просто доверься мне. Расслабься, и всё случится само собой. Тебе будет хорошо. Как никогда не было. И вся скверна оттуда – она указала рукой в сторону суши, - больше не дотянется до тебя.
«Быть может, я сплю, - подумал я. – Нахлестался «Мак Грегора» и валяюсь под каким-нибудь тентом.  Тогда, если я соглашусь, мне предстоит лишь похмельное пробуждение. А если не сплю… И не сошел с ума… Действительно, что держит меня там, на земле?! Что я хочу и могу обрести хоть среди этих древних горячих камней, хоть в снегах далекой родины? Если это не бред, жизнь дает мне шанс на что-то новое, неизведанное. Со мной странное существо, соблазнительное, как гурия и загадочное, как Сфинкс. Передо мной – чудо, тайна и обещание приоткрыть ее покров. А я стану цепляться за свои несбыточные амбиции, за бесповоротно бросившую меня жену, пьянство и прочие губительные химеры?! Быть может, это моя дверь в стене. Стоит ли повторять ошибки героя знаменитого рассказа? Не лучше ли рискнуть и сделать шаг в чудо, оставив за спиной всю мишуру, которой дорожил, и которая оказалась лишь полосками бесполезной цветной бумаги?!»
Иногда мне казалось, что это не мои, а какие-то чужие, посторонние мысли, внушенные мне исподволь. Но они обволакивали меня покоем и предвкушением счастья, освобождали от душевного страдания, которое преследовало меня так долго.
Нола обнимала меня мягко, она не тянула вглубь, давая скользить по поверхности, будто для того, чтобы я, наконец, решился. Мы кружили, словно в медленном танце. Она была прекрасна, но мне казалось, что с каждым новым кругом она все меньше походит на человека. И еще я догадывался, что один из ближайших кругов окажется последним. Но страха не было. Мне было удивительно спокойно и хорошо.
Внезапно на берегу, в кармане моих брюк запел мобильник. Он все выводил и выводил такты популярной мелодии, и я будто просыпался под эти назойливые позывные. Наш с Нолой танец прервался, она еще раз прижалась ко мне, будто вслушиваясь в биение моего сердца. Пелена наваждения медленно таяла в моей голове, волны больше не казались такими ласковыми, а отсутствие дна под ногами вызвало невольное беспокойство. Нола негромко застонала, оттолкнула меня, скользнула в сторону и стала быстро удаляться. Она плыла, как змея, извиваясь в воде.
- Нола! – крикнул я. – Подожди!
Но она уже растворилась в темноте, будто слившись с волнами. Я повертел головой и поплыл к берегу.
В трубке надрывался Гоша.
- Виталя, мать твою!.. Да, я в России! Слушай сюда. Две твои мазни, ну, помнишь «Желтая река» и «Обновление», ушли! Ага! Я их пристроил. Каждую по полсотни… Ага, щас!.. Зеленых. Сотня тысяч баксов! Ну, мой процент… Ты, считай, богатый человек. Но это фигня! Еще три картины на старте. И цены предлагают… не хочу по телефону. В Питере тобой заинтересовались после первых продаж! А ты спрашивал, чего я с тобой вожусь! Я же чувствовал, я знал, кретин ты этакий! Давай, собирайся домой. Мы с тобой такое тут закрутим!!
Я не мог вставить ни слова. Гошу несло.
- Но и это фигня. Ты мне, блин, будешь по гроб жизни должен. Я нашел твою Галку. Я с ней побазарил. Дура, говорю. Он талант. Его время придет. А что с закидонами, так талантов без закидонов не бывает. Ты его убьешь, и прогрессивное человечество тебе этого не простит. Я говорю: он… Короче, она тормознулась уезжать со своим хахалем. И сын твой там истерики закатывает. Она сказала, будет ждать твоего возвращения, а потом с тобой поговорит, в смысле, вы с ней поговорите. В общем, разберешься, кто с кем!
Я все же перебил Гошу.
- Она это сказала до продажи картин или после?
- До!!! Конечно – до! Еще и наметок никаких не было, и знать она ничего не могла. Она тебя любит, просто ты раздолбай и…
Мы условились с Гошей о моем возвращении, и я дал отбой.
Все также шуршали волны о прибрежный песок и влажное, душное марево окутывало всё вокруг. На рейде трубно проревел теплоход, словно морское чудовище. Я вглядывался в темноту над водой, но только темноту и видел. Я смотрел, пока от напряжения в глазах не запрыгали искры. Я еще раз окликнул Нолу. Но я знал, что она не вернется.
Я зашвырнул подальше бутылку «Мак Грегора» и зашагал по пляжу в обратном направлении, к прибрежному кафе. Похоже, оно работало круглосуточно.
…Молчаливый хозяин поставил передо мной чашку кофе и блюдце с соленым печеньем. Кофе он готовил без сахара. Он собирался уйти, но я придержал его за полу футболки. Он с легким раздражением глянул на меня.
- Могу я попросить вас присесть? – спросил я по-английски.
- Зачем? – Его английский был, пожалуй, приличнее моего.
- Нужно поговорить?
- Какие у нас с вами общие темы? – Он все же опустился на скамью.
Я прикинул, с чего бы лучше начать. Но ничего особенного не придумал.
- Вы ее давно знаете?
- Кого?
- Не притворяйтесь. Она живет в воде.
- Вы, кажется, выпили лишнего. - Хозяин вознамерился встать.
- Послушайте, - сказал я. – Просто послушайте.
Я рассказал ему все, что со мной произошло – от начала до конца, ничего не утаивая. Терять мне было нечего, сумасшедшим пьяницей он, наверняка считал меня так и так.
Хозяин выслушал меня на удивление внимательно, потом долго молчал, куря сигарету. Он заметно колебался. Наконец, он сказал:
- Значит, она вас отпустила. Вам повезло.
- Она живет здесь, под берегом? Поэтому вы не советовали мне лезть в воду?
Хозяин пожал плечами и ничего не ответил.
- И по той же причине у вас так мало посетителей? Но почему вы не перенесете кафе в другое место? Она вам не позволяет? Кто она такая? Ни в какую чертовщину я не верю. И если она похищает людей, почему ею не займутся власти? Или они тоже не верят в ее существование?
Хозяин поскреб щетину на подбородке, испытующе глянул на меня.
- Вы абсолютно ничего не понимаете.
- А вы понимаете?
Он надолго замолчал. Потом встал и принес себе чашку кофе.
- Я бы не стал с вами разговаривать. Но раз так вышло… Вы теперь как бы причастны. От нее вернулись всего двое, вы третий. И вы, кажется, единственный, кто вернулся без последствий.
- Она их убивает?
- Я бы так не сказал.
- Хороший ответ.
- Я расскажу, а верить или нет, дело ваше. Года три назад в заливе, вроде, разбился самолет. Военный истребитель или что-то такое. Никто ничего толком не знал, но огни авиакатастрофы ночью видели многие. Военные суетились, но никакого самолета не нашли. И вообще ничего не нашли. Постепенно всё забылось. У меня тут кафе давно. Кофе я покупаю особый, не как везде. У меня есть свои поставщики. Посетителей мой кофе главным образом и привлекал. С некоторых пор возле берега стали замечать каких-то существ: походило на дельфинов, но это были не дельфины. Что они такое и сколько их, понять было трудно. Они почти не показывались, так, мелькнет темная спина над волнами.
А однажды поздно вечером, когда никого уже не было, в кафе заявился молодой человек: крепкий, загорелый, в одних плавках и… какой-то странноватый. Чем именно, объяснить не могу. Я сразу почувствовал в нем иностранца, хоть говорил он безо всякого акцента. Но он был чужой, понимаете? Парень заказал чашку кофе. То, что было дальше, меня удивило. Он не стал пить. Он сидел и нюхал. И пьянел на глазах. Но не это меня больше всего поразило. Чем сильнее он пьянел, тем страннее становился. Нет, никаких уродств или чего-то такого. Просто… он все меньше походил на человека. Не лицом, не формами тела. От него исходило… что-то чуждое, непонятное, чего не объяснишь словами. Я испугался. Он это, видимо, почувствовал, встал и ушел.
А спустя какое-то время, явилась девушка. Она ничуть не напоминала  прежнего посетителя. Но я догадался, что она как-то связана с ним. От них  исходила одна и та же аура… я не могу объяснить. Девушка тоже взяла кофе. Но она обращалась с ним как-то чересчур аккуратно, как с наркотиком, что ли. Или японским лакомством из ядовитой рыбы. Она делала вид, что прихлебывает, но я-то видел: она тоже нюхает, только гораздо осторожнее. Девушка тоже опьянела, но не так сильно. И изменения в ней проявились не столь отчетливо. Она ушла глубокой ночью, причем довольно странным способом: спустилась к воде и нырнула.
Потом приходили другие: парни и девушки, молодые, привлекательные, почти голые. Совершенно разные, они все были из одной стаи – теперь я это улавливал совершенно определенно. Являлись всегда поодиночке, никогда компанией, вели себя тихо: просто нюхали кофе, притворяясь, что они его пьют. Я уже тогда заподозрил, что здесь что-то не так. Но что, понять не мог. Хоть мороз меня подирал по коже от этих посещений.
А с некоторых пор на пляже стали пропадать люди. Как сейчас помню: первым исчез какой-то турист-норвежец. Говорили, что на родине в автокатастрофе у него погибла вся семья. По происхождению он еврей, родственники живут в городе. Вот он к ним и приехал. Как-то пошел ночью искупаться и пропал. Только одежда осталась на песке. Тело икали, но так и не нашли.
Потом пропала девушка. У нее был рак, она приехала лечиться. Потом было еще несколько случаев. Но трупы никогда не находили.
- Вы говорили, что двое все же вернулись.
- Да. Семнадцатилетняя девчонка. Ее накануне свадьбы бросил жених. Что уж у них там произошло – не знаю. Подруги сказали: она побежала топиться. Вскоре на пляже нашли ее одежду. У них с женихом просто глупость какая-то вышла. Он носился по городу, то в полицию, то в синагогу, рвал на себе волосы. Бегал по пляжу и звал утопленницу. Потом сам пытался отравиться. В общем, шума было много.
И вскоре девушка появилась. Утром ее увидели на пляже. Сидела, обняв колени и уставясь в одну точку. Сперва с ней вообще разговаривать было невозможно, она будто пребывала в каком-то трансе. Но постепенно отошла. И рассказала, что жила с каким-то парнем под водой. Потом, правда, парень стал кем-то другим, но тут она окончательно путалась и начинала рыдать. Ее обследовали, физически она оказалась совершенно здорова. Отправили в психолечебницу и всё.
Про второй случай я точно не знаю, тоже какая-то душераздирающая история.
- А что же полиция?
Хозяин отхлебнул кофе, затянулся сигаретой и какое-то время наблюдал, как причудливые клубы дыма растекаются в неподвижном воздухе.
- Полиция… А что полиция? Люди тонули, тонут и будут тонуть. А если иногда и случается что-то необычное, то в полиции на всякое насмотрелись, их не проймешь. Но был там один детектив. Довольно странный тип. Жил бобылем. Друзей у него не было. Он и работать предпочитал в одиночку, без напарников. Да, прямо скажем, с его характером в напарники к нему никто и не набивался. Говорили, что он очень хороший сыщик, и многого мог бы добиться, если бы не какой-то жизненный разлад, что-то такое, что делало его пренеприятным типом. К тому же он здорово пил.
Так вот, этот детектив вцепился в историю с утопленниками и стал копать. Что уж он там мечтал выкопать, не знаю. Но мерещилось ему за этими случаями нечто особенное… - Хозяин пошевелил в воздухе пальцами. – Он перетряс всех, кто хоть как-то мог быть связан с происшествиями. Но, похоже, ничего стоящего не узнал. Под конец его не раз видели ночью на пляже, хотя пристрастия к ночным купаниям за ним раньше не замечалось.
Ходили слухи, что однажды утром он явился на службу сам не свой. И, ни много, ни мало, объявил начальству: дескать, в заливе разбился вовсе не военный самолет, а инопланетный космический корабль, НЛО одним словом. Твари, которые были на нем, приспособлены к жизни в воде, на сушу выходят изредка, по необходимости. Они уцелели, поселились в заливе и воруют людей. Может, в пищу, может, еще для чего. Начальство детектива хоть и недолюбливало, но отнеслось по-человечески.. В сумасшедший дом его не отправили, а с почестями проводили в отставку.
- А вы верите в НЛО?
- Не знаю. Но те, кто ко мне приходят – они не люди. Я это чувствую.
- И они живут здесь, под берегом, потому что запах вашего кофе действует на них, как наркотик. И они порой являются сюда словить кайф.
- Ну, примерно так. Слухи об этом ходят по городу. В них мало кто верит. Но посетителей у меня все равно не стало.
- Так отчего не съедете?
- Я собирался. Я уже и новое место подыскал, подальше от воды. Но, я думаю, они умеют читать наши мысли. Буквально накануне, поздно вечером, ко мне заявился мокрый красавчик в плавках и с полиэтиленовым пакетом. Кофе он заказывать не стал, а сразу перешел к делу. Вежливо попросил, чтобы я ничего не менял, никуда не переезжал и оставил кафе на прежнем месте. Я поинтересовался, на какие средства он предлагает мне продолжать мой бизнес при отсутствии клиентов?
Он передал мне пакет, повернулся и ушел по пляжу. Было темно, куда он девался, голый, я не видел. Я заглянул в пакет. В нем оказался пластиковый сверток. А в свертке – жемчуг и золотые монеты. Этого могло хватить лет на тридцать, даже если ни один клиент не заглянет в мое заведение. Я догадался, откуда драгоценности. Монеты были старинные, обкатанные водой и песком. А жемчуг – только что со дна, я в этом разбираюсь. Я подумал и остался. Не из страха и не из-за денег. Хотя деньги были не лишними, а сказать, что я не побаивался своих гостей, значит, солгать. Просто я подумал: они есть и будут, видимо, еще долго. Никто не знает, что от них ждать. Пусть нюхают мой кофе, пусть плещутся здесь, под берегом, пусть все остается, как есть, чтобы не стало хуже. Кстати, я не уверен, что это они топили пропавших людей. Я заметил: все жертвы – люди несчастные, утратившие волю к жизни или вовсе обреченные. Как тот норвежец, потерявший семью, или девушка с онкологией. Могли покончить с собой безо всякого постороннего вмешательства. А если их и забирали эти морские твари… Получалось – как шакалы больных антилоп.
- Вы потому и мне не советовали приближаться к воде?
- Совершенно верно. У вас на лице было всё написано. А они не только читают мысли, но и улавливают наши чувства. Они хорошо их улавливают. Особенно, если человек пьян.
- Понятно. Алкоголь на определенной стадии обостряет эмоции. Как говорят психиатры, настроения он не улучшает, просто усиливает его.  Выходит, вы догадывались, что я встречусь с ними?
- Я не исключал такой возможности.
Не знаю, что бы я думал и делал дальше, будь я трезв. Но я успел порядочно набраться.  У меня в мозгу будто щелкнуло какое-то реле, замыкая цепь догадок. Ни одно существо из той стаи просто не могло быть столь одиноко, как это дала мне почувствовать Нола, прикоснувшись к моей руке. Хозяин еще что-то говорил, но я невежливо прервал его на полуслове и встал.
…На пляже не было ни одной живой души. Я пересек пространство песка и вскарабкался по валунам волнолома – на то место, где встретил Нолу. Я присел на камень. Он так и не остыл, несмотря на поздний час. Я знал, что кричать бессмысленно. Я собрал всю силу волю, сконцентрировал сознание, на сколько мог, даже напряг мышцы живота и послал мысленный зов: «Нола!»
Ничего не изменилось. Все также мерцали огни на уступах горной гряды, сбегавшей к морю, так же неподалеку проносились машины, и все мои мысли сейчас показались мне пьяным бредом психически сломленного человека. Захотелось встать и уйти отсюда без оглядки.
Но я снова изо всех сил мысленно воззвал: «Нола!! Нола!!!»
Я повторял свой призыв раз десять. Наконец, решил, что следующий раз будет последним.
И тут у меня за спиной шлепнули негромкие шаги босых, влажных ног. Я резко обернулся. Она стояла рядом, стройная, красивая, совсем как настоящая девушка-фотомодель. Но я знал, что она не была настоящей. Иначе просто бы не появилась сейчас.
Она, как и в прошлый раз, села против меня на камень. Мы молчали. Ее кожа отливала каким-то неестественным перламутром.
Наконец я спросил:
- Это правда, что ваш корабль разбился здесь, в заливе?
Она пожала плечами.
- Зачем тебе это.
- Просто я понял. Экипаж не спасся с вашего корабля. Спаслась только ты. Единственная. Ты умеешь изменять свои формы. Ты одинока.
Она вдруг резко рассмеялась.
- Тебе кажется, будто ты знаешь, что такое одиночество, отчаяние, безнадежность. Тебе показалось, что ты бездарен, что потерял любимую женщину, и ты готов был свести счеты с жизнью. Когда над тобой светит родное солнце, кругом столько женщин и занятий, которые могут стать твоими по первому твоему желанию. Теперь представь, что ты оказался на планете, где ни вода, ни воздух по-настоящему не подходят тебе для жизни. И ты вынужден, как земноводное, то нырять в ядовитую для тебя жидкость, то выбираться на сушу и вдыхать отвратительный газ атмосферы. Представь, что здешний солнечный свет вызывает у тебя глубокую депрессию, и ты предпочитаешь большую часть времени проводить под водой, а на сушу выходить лишь по ночам. Но, самое главное, на планете нет ни единого существа, хоть отдаленно родственного тебе по физическому строению, не говоря уже об интеллекте и эмоциях. И остается использовать свою возможность уподобления, чтоб не привлекать к себе внимания. А еще больше для того, чтобы хоть немного пожить чужой – вашей – жизнью, избавиться от чувства, что ты навеки потерялся в пустоте.
- Тебя не ищут? Ты не можешь подать сигнал своим?
- Магнитным вихрем нас выбросило в сектор галактики, где нас просто не станут искать. Наш корабль уничтожен и средства связи тоже. А ваши, самые совершенные, не способны мне помочь. Я знаю, что навечно обречена жить одна в этом чужом мире, и никто не придет мне на помощь. Здесь я и умру. Возможно, уже скоро.
- Извини, но ты как-то непохожа на умирающую.
Она усмехнулась.
- Я могу выглядеть, как труп, или… как мусорный бак, и при этом чувствовать себя превосходно. А здесь… Здесь есть лишь одно, что доставляет мне хоть какую-то радость: запах – она употребила совершенно не понятное слово, малопроизносимое на любом земном языке – который издает ваш кофе. И у меня есть еще одна счастливая возможность. Уподобляясь вам, меняясь внешне, я меняюсь и внутренне. Вы перестаете вызывать у меня физиологическое отвращение. Ваши эмоции резонируют с моими. Я на короткое время становлюсь почти человеком. Как ты заметил, могу даже заниматься сексом. Когда я парень, мне нравятся девушки и наоборот. Некоторые мне очень нравятся. С тобой, например, мне было просто замечательно.
- Почему же ты меня отпустила? Я ведь уже был готов на всё.
- Я услышала, что твоя судьба изменилась. Когда ты узнаешь об этом, ты снова захочешь жить и не пожелаешь следовать за мной. Я всегда отпускаю таких.
- Как ту девушку, которую чуть не бросил жених?
- Как ту девушку.
- Так, может, стоит попробовать с кем-то другим?
Она совершенно по-человечески пожала плечиками.
- Я же говорила: я не могу долго дышать вашим воздухом.
- И ты заманиваешь людей в свою стихию. Таких же одиноких и отчаявшихся, как ты сама. Чтобы они скрасили тебе твою пустоту. И которых не слишком жалко: они и так, по сути, обречены. Скажи, пожалуйста, ты их убиваешь, когда они тебе надоедают, или они, в конце концов, захлебываются сами?
- Они мне никогда не надоедают. Я была бы счастлива плавать в этом море с кем-то до своих последних минут. И они не захлебываются. Когда мы уходим под воду, я обычно принимаю свой естественный вид и меняю их. Физически они могут жить под водой сколь угодно долго. Но Ихтиандров на самом деле не бывает. Их убивает не вода, не удушье и, уж тем более, не инопланетный монстр. Их постепенно убивает шок чужого мира и тоска одиночества. Те самые, что я испытываю ежечасно на вашей планете. Но я гораздо прочнее вас во всех отношениях.
- Как ты выглядишь на самом деле?
- Что за детское любопытство?! Поверь, я другая, но не чудовище.  Разве я тебе не нравлюсь – такая?
- А как бы я выглядел рядом с тобой?
- Знаешь, - сказала Нола, - скорее всего, я не стала бы меняться и менять тебя. Мы остались бы прекрасной парой человекоподобных существ: Тритон и Нереида.
Я похлопал себя по не слишком крутым плечам.
- Вряд ли я способен составить прекрасную пару.
- Ты не понимаешь. Ты художник. Настоящий художник. Ты борешься с собственным даром – когда картины приходят к тебе не из твоего подсознания, а в виде волн ментальной энергии вселенной.
- От Бога?
- Быть может, на вашем языке это называется именно так. Я не знаю, что такое бог. Но я знаю, как творят истинные художники. Тебе крупно и очень своевременно повезло. Большинство так и остаются непонятыми, одинокими – обреченными.
- Нола, - сказал я почти неожиданно для самого себя. – Черт с ним, со всем. Я уплыву с тобой. Можешь менять нас или оставить Тритоном и Нереидой. Не знаю, откуда приходят мои картины, любит ли меня моя жена – она не пропадет - и нужен ли я кому-нибудь на этом свете. Но тебе я, точно, нужен. Имею нахальство заявить: ты не найдешь другого, который так же, как я,  понимал бы тебя.
Она рассмеялась.
- Я это знаю. Чтобы поверить и понять в данном случае нужно, по меньшей мере, быть художником. Но ты погибнешь через несколько недель, в лучшем случае, - месяцев.
- А вдруг нет. Ты же говоришь, что я другой. Быть может, шок не убьет меня? А тоска… Разве можно тосковать рядом с чудом?!
- Возможно, ты прав. Но пройдет время, чудо померкнет, одиночество вернется, но гораздо более страшное – в чужом мире. И оно заставит тебя возненавидеть меня. Но я уже не смогу тебя отпустить. По двум причинам. Во-первых: я слишком привыкну и не смогу обходиться без тебя. Во-вторых: человеческий организм не так пластичен, как наш. Пробыв со мной достаточно долго, ты не сумеешь вновь стать человеком.
- Но я не смогу жить, зная, что ты плаваешь где-то в этом проклятом море!
Она опять зажала мне рот своей шершавой ладошкой, будто покрытой мельчайшей рыбьей чешуей.
- Знаешь, парадокс в том, что ты можешь писать настоящие картины именно потому, что способен сделать то, о чем только что сказал. Для ментальных волн необходим соответствующий приемник. Ты по своему складу – такой и есть. Если бы не это, я бы не поручилась за твой дар. В нашем мире тоже есть художники, хоть и не такие, как ваши. И, поверь, я разбираюсь в их природе гораздо лучше, чем ты. Возвращайся к своим и живи той жизнью, которая тебе предназначена. У тебя есть шанс прожить ее не зря. Но если чуждое существо, обитающее в далеком море, не перестанет тревожить тебя, возвращайся иногда на этот волнорез ночью и позови. Ты знаешь, как. Я обязательно появлюсь, и мы опять сможем на время стать Тритоном и Нереидой. Но только на время. Наша раса очень не похожа на людей. Но у нас тоже есть чувства, а они-то как раз удивительно схожи. Не искушай меня. Отпусти. Мне пора.
Я обнял ее и прижал к себе. Видимо, на какое-то мгновение она (оно?) утратила над собой контроль. Мне показалось, что я обнимаю не девушку, а упругого, гладкого, сильного и грациозного зверя. Но это ощущение длилось всего миг.
Она оттолкнула меня и встала.
- Прощай!
- Прощай, - ответил я.
Ее ступни прошлепали по камням, она спустилась к воде и почти беззвучно скользнула в нее. Я долго смотрел на то место, где в мелких волнах растворились ее волосы. В голове беспорядочно роились мысли – бессвязные и почти безумные. Я испытывал страх. Я боялся, что утром все происшедшее покажется мне сном, наваждением, пьяным бредом – прощанием с моим горьким прошлым. И я никогда не решусь вернуться сюда, чтобы не вспоминать о том, о чем захочу забыть. А, водя кистью по холсту или по ночам  лежа в постели без сна, буду с болью думать о том, что талант доброты и сострадания превыше всякого иного таланта. Но дается он лишь немногим.