Преображенский Е. Н

Преображенский Евгений Николаевич родился 22.06.09 г. в селе Благовещенье Вологодской области, в семье сельского учителя. Русский. Окончил три курса Череповецкого педагогического техникума.
В РККА с 1927 г. В декабре 1927 г. поступил в Ленинградскую военно-теоретическую школу ВВС, которую окончил в марте 1929 г. Сразу же поступил в Севастопольскую высшую школу красных морских лётчиков. В первый самостоятельный полет его выпустил командир отряда авиашколы Молоков В.М.
После окончания авиашколы с июля 1930 г. служил младшим летчиком 62-й отдельной авиационной эскадрильи, а с декабря 1931 г. исполнял обязанности командира воздушного корабля.
В июне 1932 - июне 1933 гг. учился на Курсах усовершенствования командного состава при ВВА им. Жуковского.
С июня 1933 г. - командир авиаотряда 121-й авиационной эскадрильи, с июня 1936 г. - командир 25-й авиационной эскадрильи, с апреля 1938 г. - помощник командира 1-го мтап.
Участвовал в советско-финской войне. Был помощником командира 1-го мтап, а с декабря 1939 г. - командиром 57-го бап ВВС БФ. Награжден орденом Ленина.
Член ВКП(б) с 1940 года.
Участвовал в Великой Отечественной войне с июня 1941 г. Был командиром 57-го бомбардировочного авиаполка 8-й бомбардировочной авиабригады ВВС Балтийского флота.
Ранним утром 24.06.41 г. на выполнение первой боевой задачи - уничтожение немецкого морского десанта, обнаруженного в двадцати милях севернее Либавы, в полном составе вылетели 1-й мтап и 57-й бап. К сожалению, разведданные оказались не точными, морской десант противника летчиками обнаружен не был, и тогда все семьдесят бомбардировщиков и торпедоносцев нанесли удар по запасной цели - порту Мемель, где базировались немецкие корабли. На аэродром не вернулись два самолета.
С 26.06.41 г. и до конца месяца 57-й бап наносил бомбардировочные удары по аэродромам Финляндии, на которых базировались самолеты 5-го воздушного флота Люфтваффе, бомбил пушечный завод в Турку.
30.06.41 г. участвовал в уничтожении немецкой переправы через Даугаву[1].
В первой половине июля в интересах Северо-Западного фронта 57-й бап наносил бомбовые удары по танковым и механизированным войскам противника в районе Луги, Осьмино, Кингисеппа, Гдова, озера Самро.
13.07.41 г. полк участвовал в разгроме вражеского конвоя в составе сорока вымпелов, идущего с войсками, вооружением и боеприпасами из Лиепаи в Ригу. Шесть транспортов были потоплены и четыре повреждены.
22.7.41 г. полковник Преображенский был назначен командиром 1-го минно-торпедного авиаполка 8-й баб ВВС БФ.
Преображенский очень быстро освоился со своей новой должностью - его в полку еще не забыли. Личный состав верил своему у командиру, который, в отличие от прежнего, сам успешно водил эскадрильи на бомбардировки боевых порядков немецких войск, рвущихся к Ленинграду. Под его командованием 1-й мтап наносил бомбовые удары в интересах сухопутных частей главным образом по боевым порядкам противника в районах Пскова, Порхова, Гдова и Луги. Бомбил танковые колонны, артиллерию и скопления немецких войск на крупных магистралях.
29.07.41 г. по приказу Ставки ВГК на базе 1-го мтап ВВС БФ была создана авиагруппа особого назначения, командиром которой был назначен полковник Преображенский.
Двухдневные сборы по подготовке к новому заданию проводили в лесу, в трех километрах от аэродрома Беззаботное. Штаб авиагруппы особого назначения разместился в доме лесника, летчики и штурманы жили в палатках, по звеньям. Из Москвы, из штаба военно-воздушных сил ВМФ, прилетели флагманские специалисты для проведения занятий с летным составом.
2.08.41 г. тринадцать бомбардировщиков авиагруппы во главе с полковником Преображенским прибыли на аэродром Кагул на острове Сааремаа.
Летчики и штурманы готовились к удару по Берлину. Занятия проводили командир авиагруппы и флагманский штурман.
Особое внимание полковник Преображенский обратил на изучение целей. Каждому самолету он выделил военный объект, с тем, чтобы как можно шире рассредоточиться над Берлином и охватить бомбардировкой весь город.
5.07.41 г. авиагруппа особого назначения была полностью готова к выполнению боевой задачи. К этому времени из Беззаботного в Кагул прилетели оставшиеся семь самолетов.
В ночь с 5 на 6.08.41 г. пять бомбардировщиков во главе с капитаном Ефремовым совершили пробный полет по маршруту, который, в общем, закончился успешно, хотя один самолет и разбился во время посадки.
Первый удар по Берлину было решено нанести в ночь на восьмое августа.
7.08.41 гг. в 21.00 тринадцать советских бомбардировщиков взлетели с аэродрома Кагул на острове Саремаа и взяли курс на Берлин.
Вспоминает генерал-лейтенант авиации Хохлов: «Стрелки часов приближались к цифре «9». Я открыл астролюк и с ракетницей в руке поднялся над своей кабиной. Е.Н. Преображенский кивнул мне головой, что означало - давай сигнал. Зеленая ракета прочертила воздух в предвечерних сумерках...
Флагманский корабль, тяжело двигаясь по рулежной дорожке, вышел на простор аэродрома и подрулил к старту. Здесь с двумя флажками в руках стоял генерал Жаворонков. Помахав нам рукой, он протянул белый флажок вдоль взлетной полосы, это - разрешение на взлет. И я занес в бортовой журнал первую запись: «Взлет - в 21 час».
Самолет двинулся по взлетной дорожке. Пробежал почти все взлетное поле, перескочил мелкий кустарник и поднялся в воздух…
Через час полета мы пробили облачность. Высота 4500 метров. Пришлось надеть кислородные маски...
Я прошу Преображенского поточнее выдерживать заданный курс, зная, что выход на контрольный ориентир на южном берегу Балтийского моря будет трудным. Его придется проходить в темноте, на большой высоте и при наличии значительной облачности. Евгений Николаевич умел выдерживать навигационные элементы полета. И теперь я вновь убеждаюсь в этом. С удовлетворением смотрю на свой компас. Его магнитная стрелка колеблется всего на один два градуса вправо или влево от генерального курса полета.
Летим уже два с половиной часа. Высота 6000 метров. Температура в кабине 38 градусов ниже нуля. Появилась тяжесть в голове, в руках, апатия. Трудно лишний раз повернуться, сделать движение рукой. Это признак нехватки кислорода. Открываем полностью подачу кислорода. Сразу становится легче.
По расчету времени мы должны бы уже подлетать к южной береговой черте Балтийского моря. Облачность по-прежнему значительная, и очень трудно обнаружить береговую черту. Но неожиданно нам приходит на помощь... противовоздушная оборона противника. Через просветы облаков прорезались лучи прожекторов. Следовало ожидать разрывов зенитных снарядов, но их нет. Мы поняли, что пролетаем береговую черту и фашисты принимают нас за своих.
К нашему удовлетворению, мы точно вышли с моря на намеченный контрольный ориентир, опознали его и теперь взяли курс на Штеттин, от которого рукой подать до Берлина...
Над сушей облачность резко уменьшилась. Видимость - превосходная, Казалось бы, все благоприятствует нам.
Впереди по курсу замечаем действующий ночной аэродром. Так и есть, Штеттин. На летном поле то и дело вспыхивают и гаснут посадочные прожекторные огни. Вероятно, возвращаются из своих варварских полетов воздушные разбойники гитлеровского Люфтваффе.
Наши самолеты спокойно проходят над аэродромом. С высоты полета хорошо видны силуэты рулящих самолетов, движение автотранспорта. При нашем появлении над аэродромом замигали неоновые огни, засветились посадочные прожекторы. По всему видно, аэродромная служба приняла нас за своих.
Руки тянулись к бомбосбрасывателю. Так хотелось послать вниз десяток-другой авиабомб. Но нас ждала другая, еще более важная цель. И до нее оставалось только полчаса лету…
Погода совсем улучшилась. На небе ни облачка. И Берлин мы увидели издалека. Сначала на горизонте появилось светлое пятно. Оно с каждой минутой увеличивалось, разрасталось. Наконец превратилось в зарево на полнеба.
От неожиданности я оторопел - фашистская столица освещена. А мы у себя на Родине уже сколько времени не видели огней городов.
Передаю командиру полка:
- Перед нами - Берлин.
- Вижу, - взволнованно отвечает он. Аэронавигационными огнями Преображенский подает идущим за флагманом экипажам команду: рассредоточиться, выходить на цели самостоятельно.
Я вывожу флагманский самолет к Штеттинскому железнодорожному вокзалу. Конфигурация освещенных улиц, площадей четко различима с воздуха. Видно даже, как искрят дуги трамваев, скользящие по электрическим проводам. Отсвечивает в огнях гладь реки Шпрее. Тут не заблудишься, не перепутаешь выбранный объект.
Освещенный город молчит. Ни одного выстрела, ни одного прожекторного луча, устремленного в небо. Значит, противовоздушная оборона и здесь принимает наши самолеты за свои.
Цель! Теперь только цель. И вот она перед нами. Вот вокзал, опоясанный паутиной рельсовых путей, забитых железнодорожными составами.
- Так держать! - передаю я в микрофон командиру корабля. Открываю бомболюки. Снимаю бомбы с предохранителей. Берусь рукой за бомбосбрасыватель. И когда самолет подошел к цели на угол бомбосброса, я нажал кнопку. Бомбы, одна за другой, пошли вниз...
Вспоминаю о листовках. Спрашиваю в микрофон стрелка-радиста сержанта Кротенко:
- Листовки?
Он отвечает:
- Сброшены вместе с бомбами.
Вот уже сорок секунд как сброшен смертоносный груз. И тут мы видим внизу, на земле, огненные всплески. В одном, в другом месте. Во многих местах. Видим, как от них расползается пламя — где тонкими ручейками, где широкими полосами. В разных секторах города видим круги и квадраты огня.
Освещенный Берлин вдруг погружается во тьму ночи. Но при этом еще ярче видятся зажженные нами костры.
Наконец воздух пронизывают прожекторные лучи. Их множество. Они шарят по небу, пытаясь взять в свои щупальца наши самолеты. И среди лучей на разных высотах рвутся зенитные снаряды. Орудия выбрасывают их сотнями. Большое количество трассирующих снарядов оставляют за гобой разноцветные трассы, и по ним видно, как снаряды, достигнув определенной высоты, уходят вниз, оставляя за собой огненный след. Если бы не война, можно было бы подумать, что над Берлином гигантский фейерверк. Все небо в огнях. А город погружен во тьму…
Тридцать минут полета до Штеттина оказались для нас нелегкими. Фашистские истребители неистовствовали в воздухе, пытались во что бы то ни стало перехватить советские бомбардировщики. И, наверно, поэтому стрелок-радист флагмана Кротенко спешно передал на свой аэродром радиограмму с заранее условленным текстом: «Мое место Берлин. Задачу выполнил. Возвращаюсь». Она должна бы быть передана с нашим выходом в море. Но Кротенко рассудил так: а вдруг собьют самолет, и думай-гадай потом, были мы над Берлином или нет, сбили нас над целью или на подходе к ней?..
Судя по времени полета и остатку горючего в баках, как будто бы все нормально, и мы держали курс на Кагул. Заалел горизонт, забрезжил рассвет. Над морем стояла густая дымка. Стала беспокоить мысль, не закроет ли туман остров Сааремаа к нашему прилету?
По радио запрашиваем метеосводку и разрешение на посадку. Через несколько минут нам отвечают: «Над аэродромом густая дымка. Видимость 600–800 метров. Посадку разрешаю». Все с облегчением вздохнули. Хотя и трудно будет, но сядем дома.
Через шесть часов пятьдесят минут после нашего взлета Евгений Николаевич Преображенский с первого захода отлично посадил флагманский самолет[2]».
Из тринадцати советских бомбардировщиков к Берлину прорвались пять, остальные отбомбились по Штеттину.
На следующий день по Берлину был нанесен второй удар[3]. Его, как и все последующие, возглавлял полковник Преображенский.
10.08.41 г. в целях распространения опыта первых полетов были проведены занятия с летным и техническим составом авиагруппы на темы: «Взлет самолета с большой нагрузкой» (полковник Преображенский), «Ориентировка в сложных метеоусловиях и вождение самолета по приборам» (капитан Хохлов), «Маневрирование в зоне зенитного огня» (капитан Ефремов), «Эксплуатация самолета и мотора в дальних полетах» (военинженер 2-го ранга Баранов).
13.08.41 г. полковнику Преображенскому Евгению Николаевичу было присвоено звание Герой Советского Союза. Ему была вручена медаль «Золотая Звезда» № 530.
 5.09.41 г. состоялся последний, девятый налет морской авиагруппы особого назначения на Берлин.
Рассказывает писатель Виноградов: «К этому времени инженеры, техники и мотористы отремонтировали двигатели на всех самолетах. Половина из них брала на внешнюю подвеску по одной ФАБ-500, другие - по ФАБ-250, а зажигательные пятидесятки и фугасные сотки загружали в бомболюки.
Взлетали за полчаса до темноты, опасаясь появления вражеской авиации. Два звена «чаек» поднялись заблаговременно в воздух, достигли Рижского залива. От них поступило сообщение: «Немецких истребителей и бомбардировщиков не обнаружено. Можно взлетать».
На взлет шли звеньями с промежутками в двадцать минут - с тем чтобы как можно дольше воздействовать на Берлин...
- Иду на Берлин! - сообщили по радио с флагманской машины, и первое звено взяло курс на юго-запад.
Взлетело второе звено и быстро скрылось в сгущающихся сумерках...
Все было как и при прежних налетах на Берлин. Противовоздушная оборона немцев находилась в полной готовности и шквалом огня дальнобойной зенитной артиллерии встретила советские самолеты, едва те оказались в воздушном пространстве над территорией Германии. Особенно доставалось флагманскому дальнему бомбардировщику. Именно по нему был сосредоточен главный удар. Полчаса полета от Штеттина до Берлина самолет как будто не летел в воздухе, а мчался с бешеной скоростью по ухабистой дороге. Его беспрестанно трясло и бросало то вверх, то в стороны взрывными волнами от густо и часто рвущихся поблизости от фюзеляжа и плоскостей зенитных снарядов. Серые шапки разрывов, подсвеченные с земли лучами прожекторов, были хорошо видны... Гораздо опаснее для него была встреча с немецкими ночными истребителями-перехватчиками, которые, словно быстрокрылые осы, сновали вокруг бомбардировщика, лучами фар-прожекторов нащупывая в темноте свою жертву. И на этот раз не удалось миновать их заслоны. Зенитная артиллерия вдруг одновременно прекратила вести огонь, боясь поразить свои истребители, и от стрелка-радиста сержанта Кротенко и воздушного стрелка старшего сержанта Рудакова тут же поступили доклады:
- Ночник справа в верхней полусфере!
- Немецкий истребитель слева в нижней полусфере!..
В иссиня-темном небе немецких ночных истребителей было легко обнаружить по движущимся длинным полоскам яркого света: они летали в поисках советских бомбардировщиков с включенными фарами-прожекторами. Таких полосок оказалось много, видимо, немецким летчикам был дан строгий приказ во что бы то ни стало преградить путь советским самолетам к Берлину и особенно не пропустить идущий головным бомбардировщик.
- Командир, Евгений Николаевич, да ночников сегодня тьма-тьмущая! - воскликнул удивленный Хохлов.
Преображенский и сам понимал, что проскочить незамеченным среди барражирующих на высоте ДБ-3 немецких ночных истребителей едва ли удастся. Слишком их много. Достаточно одному нащупать своим лучом дальний бомбардировщик, как остальные увидят цель и вцепятся в нее со всех сторон.
- Попробуем проскочить под ночниками, - произнес Преображенский, что означало снижение до пяти с половиной тысяч метров. Ниже опускаться нельзя - напорешься на поднятые немцами аэростаты заграждения. Истребители на такую высоту не пойдут, опасаясь столкновения с собственным заграждением. На это и рассчитывал Преображенский, хотя и сам рисковал быть зацепленным аэростатом...
Флагманский дальний бомбардировщик резко пошел на снижение. Маневр удался, ночные истребители роем продолжали кружить на прежней высоте. Однако как только ночники остались далеко позади, с притаившейся земли часто-часто замигали точки огней: открыли огонь зенитные батареи. Преображенский тут же начал набирать спасительную высоту - семь тысяч метров, на которой вероятность попадания в самолет сравнительно не велика.
И на этот раз маневр удался, немецким летчикам и зенитчикам трудно было разгадать замысел советского пилота.
- Подходим к Берлину! - повеселел Хохлов, радуясь, что так удачно Преображенский преодолел заградительную зону, выставленную немецкой противовоздушной обороной на подступах к своей столице.
- Поточнее бы теперь, Петр Ильич, - попросил Преображенский. - Ни одна бомба не должна лечь в стороне от цели…
Цель флагманскому ДБ-3, как и раньше, предназначалась особо важная - правительственный квартал с резиденцией Гитлера. Задание Сталина Преображенский обязан был выполнить...
Слишком сложны условия для бомбардировки, ведь фактически бомбометание по резиденции Гитлера производится вслепую. Прежние бомбардировки правительственного квартала, скорее всего, результатов никаких не дали. Может быть, повезет сегодня, и ФАБ-500 взорвется среди зданий?
- Под нами Берлин! - весело, с задором сообщил Хохлов.
Последние минуты до подхода к цели... Хохлов весь внимание, от него одного зависел вывод ДБ-3 точно на цель. Преображенский мгновенно выполнял передаваемые им коррективы; сейчас строжайше надо выдержать рассчитанные штурманом курс, скорость и высоту полета.
- Боевой!
- Есть боевой!
- Так держать!
Полминуты боевого курса, невольно хочется не шевелиться, затаить дыхание, словно от этого бомбы точнее лягут на цель.
- Цель! - донесся строгий голос Хохлова, и бомбардировщик вздрогнул, подпрыгнул вверх, освободившись от тяжелого груза. Одна ФАБ-500 и четыре ЗАБ-50 понеслись к скрытой темнотой земле.
Еще сорок секунд напряженного ожидания, и вздох облегчения невольно вырвался из груди каждого члена экипажа.
- Есть цель! Есть! - крикнул Хохлов, увидев на черной земле пять оранжевых точек-взрывов. - Командир, Евгений Николаевич, можно ложиться и на обратный курс...
Приятное чувство радости, гордости и полного удовлетворения охватило Преображенского. Боевое задание выполнено, это главное, а уж до аэродрома Кагул теперь они обязаны дойти, хотя их дальний бомбардировщик и будет еще подстерегать опасность[4]».
За месяц авиагруппа особого назначения совершила девять налетов на Берлин. Тридцать три советских бомбардировщика достигли цели, пятьдесят три - нанесли удары по военным объектам в глубоком тылу противника. Погибло восемь экипажей.
6.09.41 г. оставшиеся самолеты авиагруппы вернулись на аэродром Беззаботное.
Вскоре 1-й минно-торпедный авиаполк, пополненный техникой и людьми, включился в боевую работу по защите Ленинграда.
Летные экипажи наносили удары по обстреливавшим город артиллерийским батареям противника, уничтожали его живую силу и технику на линии фронта, топили боевые корабли и транспорты в Финском заливе и Балтийском море, ставили мины на морских фарватерах.
16.09.41 г. воздушная разведка полка донесла, что на станции Кириши обнаружено большое скопление войск и техники противника. На выполнение боевого задания вылетело шесть бомбардировщиков 1-го мтап. Отбомбились они удачно, но на отходе от цели были атакованы истребителями противника и были сбиты все, один за другим. Из-за линии фронта сумел вырваться лишь экипаж капитана Борзова.
24.10.41 г. «огненный» таран совершил Герой Советского Союза капитан Гречишников[5].
 9.01.42 г. во время бомбардировки Луги самолет полковника Преображенского был поврежден зенитным огнем, и ему пришлось идти на вынужденную посадку. Их искали трое суток и уже потеряли надежду…
Вспоминает генерал-лейтенант авиации Хохлов: «Шел январь 1942 года. Трудное время для Ленинграда. В городе не хватало хлеба, воды, топлива. Все, что доставлялось по ледовой трассе через Ладожское озеро и самолетами, не могло хотя бы в минимальной степени обеспечить нужды населения и фронта. Ленинградцы переживали тяжелые дни блокады.
Наш 1-й минно-торпедный авиаполк вел напряженные боевые действия на Ленинградском фронте и в Балтийском море. Но сильно сказывалась нехватка топлива и боеприпасов на аэродроме Ленинграда. В результате часть экипажей иногда была вынуждена перелетать на тыловой аэродром, где самолеты заправлялись бензином, снаряжались бомбами и оттуда шли на выполнение боевых задач.
В связи с большими трудностями доставки продовольствия в блокированный врагом город, в полку был установлен такой порядок, что ни один самолет не улетал на тыловой аэродром, не сдав бортовой продуктовый неприкосновенный запас…
Отсутствие НЗ на борту самолета, вскоре дорого обошлось нам.
Взлетели нормально. Разницы в работе моторов не чувствовалось... Летим с набором высоты. Скорость небольшая - 230–240 километров в час. Температура в кабинах падает. На высоте 3000 метров термометр показывает 38 градусов ниже нуля.
В 20 часов пересекли линию фронта - она проходила по реке Волхов. Впереди по курсу появилась сплошная облачность с высотой нижнего края 2500 метров. Решили идти к цели под облаками.
В 20 часов 20 минут подошли к Луге. Наш самолет попал в лучи зенитных прожекторов и не смог выбраться из них, пока не сбросили бомбы на цель. Экипажи выполнили задачу. Внизу пылали вражеские эшелоны.
Уходить от Луги оказалось делом нелегким. С земли к самолетам тянулись разноцветные трассы. Возможно, от стального осколка или по другой причине в самолете отказал мотор. Но не левый, на который мы не возлагали больших надежд, а правый. Причем отказал сразу и полностью. Правый винт вращался вхолостую, а левый не давал полных оборотов. Мы не летели, а медленно скользили по воздуху, непрерывно теряя высоту.
Беда, как говорится, не приходит в одиночку. На высоте примерно 600 метров самолет попал в густой туман. Пилотировать стало очень трудно. Самолет не выдерживал ни скорости, ни высоты, ни направления полета. Обстановка создалась опасная.
- Можем продержаться в воздухе от силы десять - двенадцать минут, - сообщает Преображенский. - Давайте, Петр Ильич, вместе со стрелком и радистом, пока есть высота, покидайте самолет на парашютах. Я потяну машину один. Меньше риска.
Я ответил за всех:
- Никто не покинет самолет!
Преображенский продолжал настаивать. Я возражал:
- Куда прыгать? На территорию, занятую противником. В лютый мороз. Прыгать в глубокий снег, ночью. Мы же не найдем друг друга! Нет, будем вместе до конца, что бы там ни было.
Преображенский замолчал. Началась борьба за каждый метр высоты. Затем он поминутно стал спрашивать:
- Скоро ли линия фронта?.. Где линия фронта? Я еле удерживаю самолет... Видно ли что-нибудь внизу?
С высоты 50 метров, напрягая зрение, в разрывах между клочьями тумана я различил белую полоску реки.
- Под нами Волхов, линия фронта, - крикнул я командиру. В ответ услышал:
- Продержимся в воздухе не больше минуты. Высматривай место для посадки.
Но что высматривать, если под нами сплошной лес, а идет последняя минута. К счастью, лесной массив внизу прервался, появилась белая поляна. Я мгновенно передал об этом Преображенскому. Он сразу же убрал газ еле работающего мотора, и самолет стал задевать плоскостями низкорослый сухостой. Затем последовал сильный удар и еще несколько толчков. Потом все стихло.
В кабине ничего не видно. Снег залепил глаза, все лицо. В первое мгновение я подумал, что самолет взорвался и меня выбросило наружу. Но нет. Развел руки в стороны и почувствовал, что нахожусь в кабине. На ощупь нашел астролюк и открыл его. Выбрался наверх, спрыгнул - и погрузился по грудь в рыхлый сугроб. Я не мог двинуться с места, не то что вылезти на поверхность. Наоборот, оседал все ниже.
Слышу голос Преображенского:
- Жив, Петр Ильич? Где ты?
- Нахожусь у передней кабины, - отвечаю, - но не могу выбраться из снега.
Евгений Николаевич помог мне вылезти из сугроба и взобраться на плоскость. Со стрелком-радистом и стрелком дело обстояло хуже — они не могли выйти из своей кабины, нижняя дверь осела глубоко в снег. Верхнюю часть кабины, где установлена турель с пулеметами, заклинило при посадке. Пришлось разбить стекло кабины и таким образом высвободить оставшийся экипаж.
Вчетвером на плоскости самолета стали осматриваться...
Преображенский спросил меня, где мы произвели посадку. Я доложил, что линию фронта перетянули и настоящее наше местонахождение - Спасские болота, в 10–12 километрах севернее Малой Вишеры.
Стрелок-радист сержант Логинов, не ожидая вопроса командира о состоянии связи, доложил, что с остановкой правого мотора вышла из строя и самолетная радиостанция и он ничего не мог передать на землю ни о полете, ни о вынужденной посадке. Его сообщение было для всех нас как гром среди ясного неба. Это, сказал Преображенский, самое неприятное в сложившейся обстановке.
- Нас будут искать в обширном районе и могут не найти. Тем более что над землей - густая морозная дымка.
Часы показывали 21.30. Темно. Безветренно. Трескучий мороз.
Побывав в сугробе, я понял, что снег лежит на гнилом теплом болоте и не твердеет. Идти по такому покрову вряд ли удастся.
На нас меховые комбинезоны, унты, шлемы, перчатки. У всех - пистолеты, финские ножи, ручные компасы и карты с нанесенным на них маршрутом полета. У меня, кроме того, - тюбик с мазью от обморожения. Плохо, что ничего нет из продуктов питания, даже куска хлеба. К тому же на четверых единственный спичечный коробок и в нем семнадцать спичек.
Учитывая, что пробираться так или иначе придется по глубокому снегу, мы обрезаем стропы от парашютов и крепко обвязываем ими унты, перчатки, воротники комбинезонов. Часть строп и полотнищ берем про запас. Решаем - двигаться на восток: больше уверенности, что не попадем к гитлеровцам.
Командир приказал прихватить один из турельных пулеметов, ленту с патронами, ракетницу с набором разноцветных ракет...
Сползли с плоскости и сразу погрузились по пояс в снег. Пулемет и патроны тут же опустили в сугроб. Движение начали ползком, но из этого ничего не получилось... Оставалось одно - перекатываться по снегу всем корпусом, след в след. Установили очередность. Ведущий (первый) перекатывался с боку на бок примерно десять метров, а затем откатывался в сторону и ведущим становился второй, а первый - четвертым (последним) и т. д.
Пробивать след переднему неимоверно трудно. Но иного выхода не было.
С 21 часа 30 минут до 9 часов утра мы удалились от самолета не более чем на километр. Все сильно устали, выдохлись. Несмотря на тридцатиградусный мороз, от нас шел пар...
Евгений Николаевич забрался на одиноко стоявшее дерево. С пятиметровой высоты сообщил нам, что на восток, насколько хватает глаз, тянется заснеженное болото и никаких признаков жизни.
Решили вернуться к самолету и от него двигаться в южном направлении, чтобы выйти на железную дорогу Москва - Ленинград... Кроме того, двигаясь на юг, мы должны увидеть Спасский монастырь.
Обратный путь к самолету был легче: мы катились по укатанной уже тропе и преодолели ее за два часа.
Невдалеке от самолета развели костер. Для этого пробили один из бензобаков, намочили в горючем несколько парашютных полотнищ, с помощью строп наломали дров из сухостоя. Делали это так: один из четверых подкатывался к засохшему дереву, накидывал на его верхушку конец стропы, закреплял его, а трое тянули стропу на себя. Отламывалась либо верхушка, либо все дерево. Предварительно на месте будущего костра разгребли снег. Получилась большая снежная яма, в которой могли разместиться и костер и - вокруг него - мы, четверо неудачников. Экономя спички, расщепляли их на две половинки. Одну из них с большой осторожностью зажигали, пламя переносили на бумагу, затем поджигали древесную стружку, обрывки намоченных в самолетном топливе полотнищ, после чего клали дрова.
Чтобы вскипятить воду из снега, нужна была какая-нибудь посудина. Мы сняли дюралюминиевую крышку с самолетной аптечки, приладили к ней ручку, и «чайник» готов. Эту посудину крепко набивали снегом, держали над огнем, пока не закипала вода. Потом крышка ходила по кругу. Каждый делал три-четыре глотка и передавал соседу. Согрелись. Утолили жажду. Кипяток стал и нашей едой...
Обогревшись, мы снова двинулись в путь. Только теперь на юг. Способ передвижения оставался прежним — катились один за другим по снегу. Примерно в 16 часов услышали гул самолета, затем увидели и сам самолет. Это был ИЛ-4, безусловно из нашего полка. Он явно искал нас. Я выстрелил три красные ракеты, но, как видно, экипаж не заметил их - уж очень густая дымка висела в воздухе. К нашему огорчению, самолет ушел курсом на запад.
В 19 часов стали готовиться к ночлегу. Как и в первый раз, развели костер, вскипятили снежную воду. Каждый жался ближе к костру. Чтобы не загорелась одежда во время сна, установили дежурство - по кругу, по часу на каждого члена экипажа. Так и скоротали ночь. А ранним утром, еле разгибая окоченевшие от холода спины и ноги, снова двинулись перекатами.
Примерно в 14 часов второго дня нашего снежного единоборства, катясь впереди товарищей, я увидел слева, на удалении полутора-двух километров, церковь с двумя куполами и сейчас же спросил Преображенского, что он видит впереди слева? Он поднял голову, посмотрел и ответил: «Церковь с двумя куполами». Радист и стрелок видели то же самое. И все мы подумали, что, вероятно, это и есть Спасский собор. Изменили направление движения - левее на 30 градусов. В течение часа впереди виднелась церковь. Но вот она внезапно исчезла с горизонта и больше не появлялась. Настроение испортилось.
Ночь у костра провели тревожно. У меня прогорел комбинезон на коленях, у Преображенского - на спине. Пришлось прогоревшие места обвернуть парашютными полотнищами и обвязать стропами.
С рассветом снова начали перекаты...
К исходу третьих суток… в коробке оставалось три спички… Третья ночь у костра оказалась для нас сплошным мучением. Все обмундирование обледенело. Сидишь лицом к огню, одежда спереди начинает оттаивать, но стоит повернуться спиной к костру, как мерзнет грудь и образуется лед.
Мы уже совсем ослабли. Днем разгребали снег в надежде отыскать клюкву, но все напрасно, под снегом только мокрый мох. Пропадала уверенность, что мы доберемся до железной дороги или населенного пункта. Появилась вялость и жалость к себе. Страшно обидно было сознавать, что придется так бессмысленно погибнуть - в снегу...
Утром на четвертые сутки мы обнаружили, что снега на болоте стало меньше. Он доходил чуть выше колен. Можно шагать, а не катиться. Но, к несчастью, на пути попался незамерзающий ручей с красноватой, гнилой водой. Ширина-то всего два метра, но никто из нас не был в состоянии перепрыгнуть это узкое русло, а обойти - не обойдешь. Выход один - просто перейти ручей. И мы по грудь в воде, один за другим перешли эту водную преграду. Сразу же облипли снегом. На подошвах унтов образовались пудовые ледяные колоды. Одежда превратилась в ледяной панцирь. Идти невозможно.
В полдень на горизонте обозначилась большая церковь...
Солнце клонилось к закату, до собора оставалось 250, от силы 300 метров. Но силы покидали нас. Страшно клонило в сон. Стоило на секунду закрыть глаза - и ты погружался в блаженное тепло, в радужные грезы.
Я открыл глаза от сильных толчков. Меня тряс Преображенский и смачно ругался.
- Если сейчас же не подойдем к собору, то погибнем. Понимаешь?!
Я безразлично отвечал: больше не могу двигаться, буду ночевать здесь. Радист и стрелок тоже отказывались идти.
Евгений Николаевич, сам еле державшийся на ногах, взывал к нашему чувству и разуму:
- Вот он, собор. Там - наше спасение. Иначе бесславная гибель...
С огромным трудом мы начали кое-как переставлять ноги. Шаг, другой, третий...
К собору подошли, когда на землю ложились сумерки. Внутри увидели погасший костер с тлевшими кое-где угольками. Вокруг разбросанные банки из-под консервов с этикетками на немецком языке, бутылки из-под шнапса, окурки и прочий мусор. Все это говорило о том, что днем здесь находились гитлеровцы...
На дороге отчетливо вырисовывался след автомобильных шин. Снег не успел запорошить его. Значит, не более как полчаса назад здесь прошла автомашина…
Зову своих товарищей. Вместе заходим в стоящий у обочины деревянный сарай с сорванными дверями...
Прошло минут двадцать. Мороз крепчал. А чем развести костер? Становилось невыносимо от страшного холода...
Послышался шум мотора - с запада шел грузовик, покрытый брезентом, поверх которого дымила труба. Значит, в кузове – люди... Метров за пятьдесят от нас она сама остановилась перед встречной машиной. Им трудно было разминуться на узкой проезжей полоске между сугробами. Кому-то из шоферов надо было уступать дорогу, но, видно, ни тот, ни другой не хотел дать задний ход…
Мы решились подойти к машине с крытым кузовом. При нашем появлении спор шоферов прекратился. На нас с нескрываемой подозрительностью смотрели человек пять военных, среди которых два офицера.
- Кто вы и откуда? - резко спросил один из них.
- Мы - советские летчики с Ленинградского фронта, - ответил Преображенский. - Совершили вынужденную посадку в Спасских болотах. Оттуда и выбираемся уже четвертые сутки.
- Документы! - потребовал офицер…
Но как их достать из кармана?.. Все наше обмундирование насквозь обледенело, и мы ничего не могли поделать.
Тем временем один из солдат поспешил подбросить фразу сомнения:
- Как знать, а может, они парашютисты-диверсанты?
Действительно, вид у нас был ужасный. Обросшие и опухшие лица, покрытые копотью костров. Изорванное и прожженное обмундирование. Все четверо еле держались на ногах.
Евгений Николаевич Преображенский, оставив тщетные попытки достать из кармана документы, твердо и властно заявил офицерам:
- Вам не ясно, кто мы? Повторяю - летчики Ленинградского фронта. Двое из нас - Герои Советского Союза. Нас разыскивает командование. Прошу иметь в виду, вы лично отвечаете за доставку нас по назначению.
После этих слов отношение к нам офицеров и солдат резко изменилось.
- Можете забираться в кузов машины, - распорядился, как видно, старший по званию офицер.
Но подняться в кузов самостоятельно никто из нас не мог. Тогда помогли солдаты. И мы разом оказались в тепле. В кузове излучала жар чугунная печурка. Нам налили по два-три глотка спирту, дали по кусочку хлеба. И мы погрузились в глубокий сон.
В первом встретившемся на пути населенном пункте под названием Спас офицеры затащили нас в один из уцелевших домиков. Попросили хозяйку-старушку топить печь до тех пор, пока мы не проснемся. А сами уехали по своему заданию, пообещав утром заехать за нами.
Ничего этого мы сами не видели и не слышали. Даже не почувствовали, как нас снимали с машины и укладывали в домике на русскую печь. Все это нам рассказали на другой день...
Кое-как мы привели себя в порядок... Знакомые нам офицеры и солдаты быстро сварили гороховый суп из концентратов. Налили каждому из нас по три столовые ложки - не больше. В просьбе о добавке категорически отказали: «Нельзя. Может стать худо».
Мы вновь облачились в свои летные «доспехи» и поехали в Малую Вишеру, где находился штаб одной из армий. Там нас первым делом направили в баню, выдав чистое белье, побрили и накормили, устроили на отдых.
К исходу дня за нами прилетел боевой самолет из нашего полка...
Трое суток подряд нас искали шесть экипажей полка. Командование Ленинградского фронта дало задание партизанам, чтобы те помогли нам выйти с территории, занятой противником. О нас были оповещены все войска фронта. Все эти меры не дали никаких результатов, и к исходу третьих суток в полку потеряли надежду на наше возвращение. Погоревали о нас, помянули добрым словом. И вот на четвертые сутки в полк пришло сообщение: флагманский экипаж жив...
Из своего печального случая мы сделали серьезный вывод. Бортовой паек НЗ теперь не снимался с борта самолетов, а только заменялся. В каждый самолет положили по четыре пары лыж. Дополнительно упаковали спички, алюминиевую кружку, мазь от обморожения. Мы, кроме того, положили в самолет топор и металлическую лопату,
Е.Н. Преображенский принял решение поднять из снега Спасских болот наш флагманский бомбардировщик, отремонтировать его и перегнать на постоянный аэродром под Ленинградом.
В тяжелейших условиях технический состав под руководством замечательного специалиста своего дела старшины Колесниченко выполнил эту задачу. К самолету были доставлены и установлены на нем новые моторы. Колеса заменили на лыжи. С помощью населения ближайших деревень бригада Колесниченко подготовила небольшую снежную полосу для взлета. И вот 19 февраля 1942 года наш максимально облегченный самолет поднялся с заснеженных Спасских болот и перелетел на аэродром полка. Флагманский экипаж еще долго летал на нем на выполнение боевых задач.
Вынужденная посадка, о которой я рассказал, дорого обошлась флагманскому экипажу. Наш боевой товарищ замечательный стрелок-радист сержант Логинов заболел крупозным воспалением легких и спустя десять дней после возвращения в полк скончался. Остальные члены экипажа благодаря заботам товарищей и медиков вскоре поправились и вернулись в строй[6]».
Приказом наркома ВМФ № 10 от 18.01.42 г. 1-й мтап был преобразован в 1-й гвардейский минно-торпедный авиаполк Балтийского флота. Поэт Н. Браун и композитор В. Витлин в честь первогвардейцев написали строевую песню:

«Горит ли полдень над землею,
Взойдут ли звезды в небосвод,
Идут крылатые герои,
Выходят соколы в полет.

Нет в мире нашей доли краше,
У нас в моторах — стук сердец,
Преображенский — гордость наша,
И Оганезов — наш отец.

Для внуков сказкой станут были,
Споют о славе тех годин,
Как в море мы врага громили
 И как бомбили мы Берлин.

Нас именами дорогими
 К победе Родина зовет,
Зовет Гречишникова имя,
И доблесть Плоткина ведет.

Как Игашев, в бою суровом
 Тараном бей из облаков!
Сияй нам мужество Хохлова,
Веди в полет нас, Челноков!

Смелей вперед, крылатых стая,
Твори геройские дела,
Чтоб снова Родина до края
 В цветах Победы зацвела!»[7]

Летчикам 1-го гмтап иногда приходилось сбрасывать в глубоком тылу врага не только бомбы, но и диверсионные разведгруппы.
Генерал-лейтенант авиации Хохлов вспоминает: «Эта задача, как наиболее сложная и ответственная, чаще всего возлагалась на флагманский экипаж. Обычно из разведотдела штаба флоту предписывалось: «Особое задание выполнить экипажу Преображенского». Доверие оказывали нам и сами разведчики, которым предстояло действовать далеко, подчас за многие сотни километров от линии фронта. Они верили, что именно флагманский экипаж доставит их с наибольшей скрытностью и сбросит с максимальной точностью в заданный район.
Наши дальние рейсы с разведчиками на борту осуществлялись по сложному профилю - от самых больших высот до бреющего полета. Мы имели перед собой задачу - максимально скрытно и идеально точно выйти в район сбрасывания разведчика, ибо даже незначительная ошибка в таком деле может оказаться чреватой серьезными последствиями - приведет к провалу особого задания, поставит под удар тех, на кого оно возложено. И Преображенский вместе с представителями разведотдела с особой тщательностью готовил себя и экипаж к каждому такому полету. Обычно он, в предвидении изменения погоды или иных обстоятельств, предусматривал несколько вариантов и всегда напоминал нам:
- Если нет полной уверенности в абсолютной точности выхода в район сбрасывания, то лучше не сбрасывать разведчика, а вернуться с ним на аэродром. Рисковать жизнью доверившихся нам смелых людей, подвергать их смертельной опасности - преступно[8]».
Обстановка на Балтике в 1942 г. сложилась таким образом, что наши корабли фактически не могли проходить в Балтийское море. Враг густо минировал фарватеры Финского залива, оказывал яростное противодействие своей авиацией, боевыми кораблями. Лишь немногим нашим подводным лодкам удавалось с большими трудностями проникать в открытое море.
В этих условиях основной ударной силой против кораблей и транспортов противника, его конвоев, следовавших в порты Прибалтики, становилась минно-торпедная авиация флота, а основным способом ее действий - крейсерские полеты одиночных самолетов-торпедоносцев. Они заняли главное место в боевых действиях полка. Низкая авиационная торпеда стала основным средством поражения вражеских кораблей, транспортов и иных морских целей.
Весной 1942 г. полковник Преображенский был награжден орденом Красного Знамени.
10.08.42 он был назначен командиром 8-й бомбардировочной авиабригады ВВС Балтийского флота (1-й гмтап, 51-й мтап, 73-й бап, 21-й иап).
Возглавив крупное авиасоединение, полковник Преображенский продолжал совершать боевые вылеты, показывая подчиненным командирам, всему личному составу пример крейсерских полетов.
В его характеристике указывалось: «Командуя полком, Преображенский лично сам произвел 70 вылетов и первый летел на Берлин. В своей личной боевой работе показал образцы в выполнении боевой задачи, проявляя мужество и храбрость. Заслуженно пользуется хорошим боевым авторитетом… Как командир бригады подготовлен хорошо… Техника пилотирования хорошая, летать любит. Сообразителен… Боевую работу организовать умеет хорошо. Обстановку оценивает правильно… Боевой подготовке уделяет внимания достаточно[9]».
В апреле 1943 г. полковник Преображенский был назначен начальником штаба ВВС Северного флота.
24.07.43 г. ему было присвоено воинское звание генерал-майор авиации.
В 1943 г. он был награжден вторым орденом Красного Знамени, а в 1944 г. - третьим орденом Красного Знамени и орденом Красной Звезды.
В сентябре 1944 г. генерал-майор авиации Преображенский был назначен исполняющим обязанности командующего ВВС СФ. Внес большой вклад в организацию боевой деятельности авиации Северного флота при защите своих и союзных морских коммуникаций, а также в ходе Петсамо-Киркенесской наступательной операции[10].
В ходе этой операции ВВС СФ произвели 8900 самолетовылетов и потопили 197 плавединиц, в том числе 20 транспортов и более 20 боевых кораблей, сбили в воздушных боях над конвоями 56 самолетов противника. Бомбоштурмовыми ударами они уничтожили 138 автомашин, 50 повозок, более 2000 фашистских солдат и офицеров, 14 складов, подавили огонь 10 артиллерийских, 3 минометных, 36 зенитных батарей.
5.11.44 г. генерал-майору авиации Преображенскому было присвоено воинское звание генерал-лейтенант авиации. За умелое руководство ВВС СФ в ходе Петсамо-Киркенесской операции он был награжден орденом Суворова 2-й степени.
В ноябре 1944 г. наступательные действия советских войск в Заполярье на сухопутном фронте закончились. Но борьба с врагом на морских коммуникациях Севера, главным образом борьба с фашистскими подводными лодками, продолжалась до конца войны. Только за четыре месяца 1945 г. авиаторы Северного флота 460 раз вылетали на поиск и уничтожение вражеских подлодок.
В апреле 1945 г. генерал-лейтенант авиации Преображенский был назначен заместителем командующего ВВС Тихоокеанского флота.
Участвовал в советско-японской войне.
25.08.41 г. воздушно-десантная группа под командованием Преображенского приводнилась в одной из бухт Порт-Артура (Люйшунь) и водрузила над городом советский флаг.
Осенью 1945 г. генерал-лейтенант авиации Преображенский был награжден четвертым орденом Красного Знамени.
С февраля 1946 г. - командующий ВВС ТОФ, с мая 1947 г. – командующий ВВС 5-го ВМФ.
В 1948 г. он был награжден пятым орденом Красного Знамени и орденом «Государственное Знамя» 1-й степени КНДР.
С февраля 1950 г. - командующий авиацией ВМФ СССР.
27.01.51 г. ему было присвоено воинское звание генерал-полковник авиации.
В 1953 г. награжден третьим орденом Ленина.
С июля 1955 г. - заместитель главкома ВМФ - командующий авиацией ВМФ СССР, с мая 1962 г. - в распоряжении главкома ВМФ, с августа 1962 г. - военный консультант группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР.
29.10.63 г. умер. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
Имя Героя присвоено 33-му Центру боевого применения и переучивания лётного состава морской авиации и рыболовецкому траулеру.
Герой Советского Союза (13.08.41). Награждён тремя орденами Ленина, пятью орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2-й степени, Красной Звезды и медалями, орденом «Государственное Знамя» 1-й степени КНДР.

Литература:
1. Виноградов Ю.А. Операция «Б». - М.: Патриот, 1992.
 2. Федин И.Д. Крылья над морем // Морской сборник, 2001, № 7, с. 30-37.

Примечания:
 [2] Хохлов П.И. Указ. соч. С. 69.
 [4] Виноградов Ю.А. Указ. соч. С. 270.
 [6] Хохлов П.И. Указ. соч. С. 130.
 [7] Хохлов П.И. Указ. соч. С. 133.
 [8] Хохлов П.И. Указ. соч. С. 151.
 [9] Лурье В.М. Указ. соч. С. 179.