Неблагодарность

Что ни говори, а люди - существа не благодарные и короткопамятливые.  Не умеем мы ценить то, что имеем. Вот, например, когда приезжаю на дайвинг, куда-нибудь, где есть теплое море, набрасываюсь на морепродукты. Обожаю всякие креветки, мидии, осьминогов и прочих кальмаров. Оно и понятно: на севере из всех этих роскошеств - в свежем виде - только личинки комаров можно найти. Дня три я уплетаю всю эту плавуче-ползучую живность, которую при погружении наблюдаю в естественных условиях, а потом….  Потом начинает хотеться картошки с селедкой.  Не потому, что их там нет. Есть. Только  это не наша селедка.
И ведь, что интересно? Я и дома-то не ем картошку. Жена - отличный кулинар, не хуже Юли Высоцкой, только готовит гораздо аккуратней. Но там почему-то тарелка с золотистыми, рассыпчатыми клубнями, под прозрачным, обволакивающим маслицем да с кусочками жирной, нежной рыбки в кудряшках аппетитно хрустящего лука – это просто наваждение. Манит и волнует, как тень отца Гамлета. А на родине нет. Видимо, все дело в человеческой неблагодарности. Дома-то, только оторви корму от дивана, и будет тебе праздник немудреной пищи. А там…. Или картошку в кокосовом молоке сварят, или в селедку травы напихают, которую у нас наркоманы курят, когда на дозу не хватает.
А взять, к примеру, женщин. Живет какая-нибудь фея терапии с мужем, менеджером среднего звена. Десять лет живет. И, вроде, знает все его «трещенки», и слышала все его  «песенки»,  и устраивает ее все….
Но нет-нет, да и размечтается  о каком-нибудь  Бреде Питте или – если поинтеллигентней – о Джоне Деппе. А зачем? Почему? Ну и что, что у твоего менеджера звено среднее, достоинства  обычные и в остальном ничего выдающегося. Зато он вот, рядом. И его уютное брюшко, и милая лысинка и кривоватые ноги – только руку протяни. А Питт этот? Ну да - актер и знаменитость. Но, наверняка, подлец, крышку унитаза за собой не опускает и носки по всему дому разбрасывает. А ты своего за десять лет уже мало-мальски приучила.
Не ценим! Просто не ценим то, что нам дарит жизнь и преподносит судьба.
Первое время после того, как ушел со скорой,  я очень сильно хотел научиться спать, как делают все нормальные люди. Ложиться  вечером, насмотревшись телевизора и вставать утром, когда затрещит будильник.  Просыпаться, не подрываясь так, словно началась вражеская бомбардировка, а неспешно, почесываясь и зевая шлепать в ванную, на ходу продирая глаза. Давалась эта наука с трудом.
За двенадцать лет мой организм приспособился засыпать утром, часов в десять и вставать после обеда, спать урывками по часу – два, а то и вовсе не спать сутками  и постоянно быть в состоянии полной боевой готовности. Кому-то может показаться, что в этом нет ничего особенного…. Пожалуй.  Если ты работаешь резидентом внешней разведки или обуреваем пубертатными всплесками половых гормонов и юношеской дурью в голове. Когда же становишься старше – это мешает. Сложно договариваться о встречах и заниматься какими-то серьезными делами.  Все потому,  что пик твоей работоспособности приходится на то время, когда порядочные люди, исполнив супружеский долг, отворачиваются к стене, чтобы пустить слюни в честь Анжелины Джоли или Антонио Бандераса – в зависимости от пола и ориентации.
В таком режиме работы есть только один плюс – бережное отношение к возможности отдохнуть.

Стрелки часов на приборной доске нашей кареты скорой помощи подбираются к трем. В лучах фонаря над дверями приемного покоя кардиореанимационного отделения лучисто сверкают редкие снежинки. Тишина зимней ночи. Олег,  расставив широко ноги,  сполз в фельдшерском кресле, втянул голову в плечи и  пытается дремать. Ему-то хорошо, с его метр шестьдесят пять – есть куда ноги приткнуть. Мне сложнее. Пока вытаскивали носилки с больным, выстудили салон. Я накидываю капюшон куртки, кутаюсь поплотней  и приваливаюсь к холодному стеклу. Леня сдает больного - нужно пользоваться моментом и постараться уснуть. Потом, на ходу,  будет сложнее. Можно, конечно, лечь на носилки – они мягкие и удобные – но замерзнут ноги.
Я уже проваливаюсь в сон, когда возвращается врач. Хлопает дверца, машина «клюет» под весом его грузного тела.
- Ну что? Все? – Сашка – наш водитель, развернувшись на своем сидении, заглядывает к нам в салон.
- Ехай, -  произносит Олег свое коронное словцо.
Машина мягко скатывается с пандуса и едет к воротам больницы. Это наш пятнадцатый вызов. Последние три мы взяли по рации.
- Отзваниваться будем? – спрашивает Леня.
- Нет, поехали на станцию, - отвечает фельдшер.
Я безнадежно пытаюсь зацепиться за сон, но терплю фиаско, когда в воротах машину встряхивает на кочке. Олег недовольно крякает, выпрямляется в кресле  и открывает глаза.
- Что-то задолбала меня это работа, - недовольно ворчит он и достает сигарету. - Спать хочу.
- Сегодня хрен поспишь, - вяло замечаю я и тоже закуриваю. – Светик в нашей фельдшерской спит.
- Хоть бы она на вызове была.
Светик – благодушное  создание необъятных размеров и столь же необъятной доброты. Спокойная и размеренная, как самоходная гаубица на марше. Любительница посплетничать и посудачить, с самым невинным выражением на лице.  Она совершенно не обращала внимания на выпады в свой адрес, не смущалась своей полноты и, вообще, прибывала в полной гармонии с собой и с окружающим миром. Днем она была – сотню с лишним  килограмм чистейшего золота, а ночью столько же – кромешного ада. Светик храпела  так, что былинные богатыри, в сравнении с ней,  казались безобидней ежика в тумане. Спать с ней в одной комнате – все равно, что на Байконуре в момент запуска ракетоносителя «Прогресс».
- А что в маленькой фельдшерской мест нет? – с надеждой в голосе спрашивает Олег.
- Не знаю. Она в ночь вышла. Наверное, нет.
Машина плавно покачивается на неровностях дороги. За окнами мелькают  сонные улицы, укутанные холодной сверкающей ватой. Звезды в морозном ночном небе, пробивают  желтое марево уличных фонарей. В салоне снова тепло. Олег  начинает  клевать носом. Я расслабился и безразлично гляжу на спящий город. Мыслей нет, лишь усталое оцепенение.
Тишину на подстанции нарушают  только раскатистые рулады Светиного храпа. Закрытая дверь фельдшерской и десять метров коридора слегка приглушают его, но победить не в силах. Диспетчер спит, уронив голову на стол. Все бригады на месте. Изредка бывает и такое.
- Ложняк ей, что ли сделать? – в глазах Олега мелькает озорной огонек. – Хоть уснем, пока ездить будет.
Я пожимаю плечами. Он уже было открыл дверь диспетчерской, но передумал.
- Ладно, пусть спит. Пойду рецепты повыписываю, может, отправят эту трубу Иерихонскую.
Олег садится за стол рядом с Леней, заполняющим карточку. Я обреченно тащусь в фельдшерскую.
Уставшие, накатавшиеся за дежурство сотрудники спят. Свободны лишь наши с Олегом кушетки. В углу бесформенная, накрытая простыней гора добродушия и флегмы соревнуется в громкости с железнодорожным составом, груженым щебнем.
- Счастливчики, - завидую я спящим, зарываясь в скудный поролон подушки и натягивая одеяло на голову. -  Успели.
Не знаю, сколько времени я балансирую на грани сна. Раскатистый рык, переходящий в мелкий треск катящейся гальки заканчивается булькающим всхлипыванием – затем секунд пять влажной тишины. Потом все начинается снова. В эти короткие промежутки я пытаюсь уснуть, вгоняя себя все глубже в сон, короткими толчками, словно ввожу иглу при послойной инъекции. И вот, когда, кажется, осталось последнее усилие, что бы раствориться в блаженном забытьи, особенно громкая рулада, отбрасывает меня назад. Это не отдых, это, какая-то борьба за выживание. Даже вертеться надоело. Все равно не поможет.
Открылась дверь. Надеюсь, это диспетчер идет будить Светку на вызов. Нет. Олег. Матерясь в полголоса, ложится на соседней кушетке. Ну-ну, удачи тебе дружище.
Минут десять он героически пытается уснуть.  Раздраженно ворочается. Накрывает голову подушкой. Натягивает сверху одеяло. Все бесполезно. Богатырский храп не победить детскими методами. Олег садится на кушетки, пытаясь ногами нащупать ботинки.
 - Твою мать, - в полный голос  ревет он. – Когда уже этой суке купят глушитель?
Половина фельдшерской взрывается хохотом.
- Пошли в задницу, - невозмутимо отвечает Светик и в следующее мгновение, начинает храпеть с новой силой.
Теперь уже ржет вся фельдшерская. Я тихо всхлипываю в подушку, не в силах удержать смех. Все это время, кроме Светки не спал никто. А я им, дурак, завидовал. Я встаю, и мы с Олегом идем на кухню. Спать сегодня уже не придется. И ведь вызовов нет.

Нынче я сплю как все. В час ночи, выползая из-за компьютера, ставлю на утро будильник и отправляюсь  ложиться. Проснувшись в семь, зевая и почесываясь, иду бриться и умываться.  Неспешно пью кофе и собираюсь на работу. Все плавно и размеренно. Но бывают моменты, когда нужно поработать ночью и тогда я проклинаю этот выработанный сытой жизнью регламент. Тогда я завидую себе молодому, работавщему на скорой и могущему спать урывками или не спать вовсе.
Все потому, что люди существа не благодарные и короткопамятливые.