Дикие тюльпаны. Главы 70, 71 Москва. Мамаша Мария

Росла Галя сестрой непослушной, но и по-детски доверчивой. Зимней непогодой, когда приходилось сидеть чаще дома, брат от скуки верно, как-то говорит: «Хочешь, Москву покажу?!». Ещё бы, кто ж не хочет увидеть Москву? Покажи! О чём думала глупая Галя? Даже, чтоб увидеть дымящие трубы краснодарских заводов, надо, по меньшей мере, выйти из хаты, а уж Московские не углядишь, даже, если за совхоз выйдешь.


 А старший брат, между тем, деловито командовал: «Стань прямо!». Девочка подобно солдатику вытягивалась и замирала. Витька заходил со спины, накрывал своими широкими ладошками Галины лопоухие уши. С силой сдавливал детскую бесшабашную голову, словно желал проверить её на зрелость, как арбуз, и рывком отрывал её от пола! Это было не только неприятно, но и до невозможности больно. Повисший в воздухе ребёнок хватался за братовы руки, и кричал: «Отпусти, дурак, больно!»



 Надо полагать, что в эту минуту одураченной девочке было уже не до башен кремля.  Витька хохотал, а сестра, наконец-то, сообразив, что её попросту обманули, потирала покрасневшие уши. В следующий раз, если брат предлагал показать столицу нашей Родины, девочка отмахивалась, мол, не хочу, больно. А Витька заверял, что сегодня так не будет, как прошлый раз, обязательно увидишь Москву! Повторялось это до тех пор, пока Галя не выросла, да стала чуть поумней.


Но без всякого подвоха старший брат часто предлагал «выжать» сестру. Галя служила чем-то вроде штанги. Она также застывала, как при команде «смирно!», руки согнутые в локтях крепко прижимались к груди. Юный тяжеловес также заходил со спины и, собравшись с силами, подхватывал живой снаряд за локотки вверх. Это Гале нравилось, приземлялась она с улыбкой: «Выжми ещё раз!»


Оставшись вдвоём в доме с сестрой, Витька от безысходности звал её играть в карты, «в дурака». Играть Галя, хотя и не умела, но составить компанию соглашалась. При одном условии, что брат даст ей самые красивые карты. То есть это были – в первую очередь дамы, валеты и короли. О том, что это крупная карта девочка ещё не знала, она выбирала их, как красивые картинки.


 На выдвинутые условия приходилось соглашаться, а то маленькая дрянь откажется играть. Побить её, конечно, можно, но заставить играть силой, нельзя. Довольная Галя держит полный набор красивеньких карт и бестолково смотрит на карту, что выбросил перед ней брат, что надо делать?


 Бей, мол, поясняет бывалый игрок. Какой картой бить дебютантка не знает. Витька бесцеремонно заглядывает в веер родственницы и показывает, мол, вот этой картой можно. Гале не хочется расставаться с красавицей дамой, не дам! Брат тычет пальцем в другую карту, тогда, мол, этой бей. Неуступчивая сестра куксится ещё больше, ага, и эту жалко, не дам! Разъярённый катала замахивается на новичка: «Бей, я сказал, а то получишь по шее!». Малолетняя картёжница затихала, и в правду можно схлопотать. Она выбрала из двух картинок наименее привлекательную и отдала брату, то есть «ударила» лежащую в ожидании карту. Продолжать игру в таком духе брату не хватало нервов. Безнадёжно махнув рукой на сестру, он оставлял и её, и колоду в покое.


Самой защищённой девочкой в совхозе, в кругу сверстниц, скажем без преувеличения, была Галя. В силу Витькиных кулаков верили на слово, не искушая судьбу. Галька Чиликиди была чем-то неприкасаемым в хорошем смысле этого слова. Но, служа несокрушимым заслоном для младшей сестры от внешних обидчиков, лично сам заступник не гнушался отвешивать очередные порции воспитательных пилюль.


 Непослушание последнего ребёнка в семье заканчивалось тем, что разгневанный брат загонял зловредную девчонку в угол. Подставлял крепкий кулак к её челюсти, и с нескрываемым удовольствием крутил им из стороны в сторону, будто хотел просверлить детское личико, приговаривая: «Щщщас бы как дал тебе! Да жалко, рассыплешься!» Конечно, рассвирепевшего брата она боялась. Но такая уж уродилась до чрезвычайности упрямая, что и припёртая к стене, пыталась оказывать сопротивление.


 Финал был всегда один – горькие слёзы и отчаянное заверение, что обязательно она всё расскажет мамке! И тогда он узнает, как её бить! Рёв Галин был громким, нисколечко не притворным, ибо «пилюли» получала натуральные, такие, что горше не бывает. Вначале она плакала, исключительно от обиды. Что нет у неё силы, дать сдачи, что на данный момент нет мамки дома и вообще, всё плохо в её жизни.


Обильный поток слёз как-то незаметно смывал всю остроту нанесённого оскорбления. Плач ослабевал, Галя очень сожалела, что мать не наскочила в самый разгар случившегося побоища. Она ещё всхлипывала и противно тянула: «Ы-ы-ы…». Старший же брат, кидая на рёву-корову сердитый взгляд, терпеливо ждал, когда она заткнётся. Тоном, далеко не миролюбивым, предлагал ей замолчать: «Хватит, ты уже не хочешь плакать, ты нарочно ноешь!». Подобное утверждение не сдерживало, а приводило к новому всплеску рыданий. Сестра явно ждала мать.


 Казалось, что проплакала побитая девочка зря, видно, мамка надолго пропала из дому. Как Галя не напрягала слух, громкоголосой матушки не было слышно. И когда слёзы практически высохли, в комнате едва наступила тишина. Вдруг, где-то неподалёку она услышала родной голос! И Галя опять заскулила протяжно и жалостно и, как можно, громче, чтоб мамка скорей услышала: «Ы-ы-ы!»


Мари Трофимовна, понятное дело, залетала на плач дочери, накрученная на все обороты: «Это, что тут происходит? Ты опять её побил?! – набрасывалась от порога она на сына, – сколько раз я тебе говорила, чтоб ты не смел её бить!». Галя слово в слово знала, что будет говорить мать. Она как-то на удивление быстро успокаивалась и внимательно слушала обличительную речь в сторону брата и защитную в свой адрес.


 А строгая мать, стоя посреди хаты, негодующе продолжала: «Сколько тебе раз повторять, что тебя никто не обидит, потому, что ты – мужчина и сможешь за себя постоять! А она – женщина, её, – Мари Трофимовна показывала на дочь пальцем, – только тот не обидит, кто не захочет обидеть! Запомни это!» Витька запоминал, но не надолго, потому что дрались брат с сестрой чаще положенного. Но это всё ерунда, главное, чтоб с Витькой ничего не случилось.


Витька был ещё и не большим, но и не маленьким, то есть таким, когда мать уже могла отпустить его на взрослый сеанс. Если, проснувшись среди ночи, Галя, прислушавшись, не улавливала крупным ухом дыхание брата, она тормошила мамку и спрашивала: «Мам, а Витька пришёл?» Нет, Витька не пришёл. Тогда надо вставать и идти его искать.


Кажется, будто бы вчера маленькая Галя шла по улице спящего совхоза вместе с матерью. Нигде ни души, девочка тревожно водит глазами по темноте, прислушивается к ночному шороху, что обдавал детскую душу жутким холодом. Хочет обнаружить признаки Витькиного присутствия, никого не видно и не слышно. И только около любимого скверика, где памятник, доносится приглушённый разговор.


 Предусмотрительная мать, оставила дочку за деревом, мало ли что, а сама пошла на голоса. Вот она возвращается и говорит то, что Галя больше всего и хочет услышать: «Пойдём домой, Витька там с большими ребятами. Там Иван Маляр, Женька Шашков, Толик Нудной, они его приведут». Успокоенная матушкой девочка возвращалась до хаты самым счастливым человеком.


Юркины сверстники, которые в отличие от него обосновались не у Чёрного моря, а поближе к отчему дому, в Краснодаре, приезжали по воскресеньям к родителям и были Витькиными друзьями. Может быть, тоскуя за старшим братом, он неосознанно тянулся к взрослым парням, к старым Юркиным друганам? Так или иначе, если брат в этой компании, то ему, сестра верила свято, ничего не угрожает.


 Из тихой ночи исчезли все зловещие звуки, из тёмных углов Галя не ждала опасности. Девочка уже не хотела спать, и идти по безлюдному совхозу было не страшно, а приятно, оставалось только пожалеть, что так быстро дошли.


Однажды Витька приехал на чужом велосипеде, своего у Чиликидиных никогда не было, и сказал, что едет встречать на козетскую переправу Ивана Маляра. Это то место, куда девочка ходила с мамкой и с живым ещё отцом. Пусть едет, ей-то что? И Витька уехал.


 На тот момент, набиравший силу его авторитет, как непобедимого драчуна, нёс на ряду со славой и большую тревогу за брата. Галя, уверена что один на один, с сильным и смелым Хачиком, мало кто справится, да таких, наверное, и не было в районе. Но, если Витька один, а противников много, да к тому же им глубоко плевать, что лежачего не бьют? Вот здесь и зарождался страх, что пронесла сестра всю жизнь за любимого брата до самой его смерти.


 Ничего удивительного в том не было, что каждое новое подрастающее, мужское население ревниво охраняло территорию собственного проживания. Чужаков не любили, старались изгнать. Представлялось Гале, враждебно настроенные Козетские пацаны увидят Хачика возле своего аула, то непременно нападут на него кучей, побьют и бросят в Кубань!


В общем, Витька уехал и пока не стемнело, сестра не испытывала никакого беспокойства – приедет. Темнота накрыла двор, затаилась на огороде, и беспроглядной неизвестностью легла до самой переправы. Брат не возвращался.


 Галя в панике, зашла в хату, с деревянного уголка, где стояли иконки с лампадой, она сняла лампадку, зажгла её фитилек и вновь поставила на место. Девочка верила в Бога тайно от всех пионеров и подруг, она, не знавшая ни одной молитвы, молилась Господу своими словами. Что просила ещё безгрешная душа? Она просила Всевышнего, что если он хочет наказать кого-то из родных, то пусть накажет лучше саму Галю, чем мать и братьев.


Безумно обеспокоенная за Витьку, она стала на колени перед святым углом, откуда благо и мирно светил огонёк, заливаясь слезами неподдельно искренними и чистыми, она просила Боженьку вернуть брата живым и целым! И Бог услышал её.


Нарыдавшись перед лампадой, девочка вышла в безмолвную темень двора, слёзы не успели просохнуть, когда она едва подошла к калитке. С улицы в эту самую калитку упёрлось колесо велосипеда. «Галька, открой калитку!» приказал брат. Галька, конечно, открыла, но тут же накинулась на него: «Витька, ты, почему так долго?!» Брат отмахнулся: «Тебе-то что?». Галю не обидел ни ответ, ни тон его голоса, всё простилось мгновенно, вот он её Витька живой и невредимый, и покой её души был ни с чем несравнимым счастьем.







МАМАША МАРИЯ


Кого Галя раньше помнила: Хутыза дядьку Юрку или его жену Мару? Когда отец болел, мамка один раз в неделю ходила в аул Октябрьский или, как его называли по старинке, в Тахтамукай, в больницу, где строго по рецепту ей изготовляли морфий. Этот морфий колола больному Мара.


 В зелёном пальтишке с коричневым воротником, она приходила каждый вечер, к ней привыкли, и её появление в хате воспринималось, как само собой разумеющееся. Но высокого и не слишком приветливого Хутыза девочка помнит ещё раньше, когда папка был не больным, а сам дядька Юрка женат был на красавице Розе. Однажды молодой мужчина пришёл к Галиным родителям очень расстроенный, что-то объяснял мамаше Марии, так он называл Мари Трофимовну, и Панже. Затем отец с мамкой собрались и пошли с ним.


Как рассказывала позже мамаша Мария, Хутыз очень любил Розетт Мусовну, ну а она его, видать, не очень. А, судя по тому, как она с ним обходилась, так и вовсе не любила. Каждый раз, когда супруги, мягко говоря, ссорились, несчастный муж прибегал к помощи своих старых и добрых знакомых. Которым, надо думать, не стеснялся доверять сугубо личные семейные отношения.


Панжа, который не мог дать ладу под собственной крышей, полагаю, обладал неплохим даром убеждения, ибо самолюбивая жена, приняв парламентёров с белым флагом, делала шаг на встречу. Перемирие пусть и не надолго, но воцарялось в их доме. И всё-таки кончилось супружество тем, что Роза уехала в город Майкоп, а муж остался в совхозе. Папка умер, но друга семьи, Хутыза мать иногда приглашала на обед, не часто, но и у Чиликидиных пахло вкусно.


Когда совхозный экономист появлялся на пороге, хозяйка улыбалась все угождающей улыбкой и говорила: «Кеблях, Юра, кеблях!» и усаживала гостя во второй комнате, по-местному, так в зале. Сравнивая залы других жителей со своим, Гале стыдно было эту убогую комнату и залом называть, тогда даже шифоньера у них не было.


Мари Трофимовна, добрая и бескорыстная душа, понимая, что холостяку тоже хочется домашней пищи, старалась красиво подать, чтоб ел человек от чистого сердца и не брезговал. Как-то по-особому всегда недовольный на весь белый свет, Хутыз после неспешного обеда в одиночестве, с высококачественной обслугой, выходил подобревший и в прекрасном настроении. Мамка тут же подавала ему чистое полотенце, чтоб он промокнул губы от жирной еды.


Убивался брошенный мужчина не так уж и много времени. Молоденькая и кудрявая девушка из соседнего аула весьма и весьма заинтересовала разведённого кавалера. И как, спустя годы, говорил сам Хутыз, что второй раз женился, как будто второй раз родился.      Настолько это был счастливый брак. Мара уже ходила с животиком, когда мамка послала Галю пойти переночевать у Хутызов. Дядька Юрка уехал, а молодая жена боялась одна. Защитница с десятилетней девочки никакая, но всё-таки живая душа рядом. И Галя пошла.


Была зима, чтоб не блукать по темноте и не шарахаться от каждого куста, Галя вышла засветло и пришла как бы рановато. Коротать вечер с Марой было непривычно и тоскливо, о чём говорить с хозяйкой нечаянная гостья не знала. Пэтому девочке с грустью в сердце вспомнила родную хату, которую покинула полчаса назад. Она сидела в чистой, уютной комнате с деревянными, крашеными полами и чувствовала себя крайне не уютно. Молча следила глазами за тем, что делала беременная женщина и по-прежнему мечтала о своей хате – пусть и не такой чистой.


 А Мара принесла дрова не охапкой, в руках, как это делала мамка и сама Галя, а культурно, в тазике. Аккуратно поставила ношу, а мать бросала поленья, не заботясь ни о чём. Дрова с грохотом валились под ноги и вместе с ними мусор. Потом присела на маленькую скамеечку и, не уронив ни одной соринки на пол, затопила печь.


 Муж – экономист, жена – фельдшер, вместе они являли сельскую интеллигенцию. И хотя Маре приходилось растапливать печку, как и любой деревенской бабе, делала это молодая особа непривычно красиво, можно сказать по интеллигентному. Наблюдательной Гале это всё очень понравилось, с этого дня она отыщет в нехитром хозяйстве большую чашку и прикажет брату и матери носить колотые дрова только в ней, чтобы не мусорить по всей кухне.


Прививать культуру домочадцам было делом изначально обречённым на провал. На требование малолетней дочери, мать искренне удивиться: «Чего? На чёрта она нужна мне эта чашка!» и охапка опять свалится с её рук, как и раньше. Не дурак же сказал, что учиться никогда не поздно. Галя на протяжении всей жизни будет высматривать, затем примерять на своей хате уклад чужого быта. Стараться по возможности как-то приукрасить, внести свежую струю и в их убогий мирок старой мазанки.


Дрова у молодожёнов сухие, как у добрых хозяев, дружненько потрескивая, занялись весёлым огоньком. А вот у мамки зачастую поленья сырые, шипят недовольно на пламя, выпуская воду, словно хотят потушить огонь. Влага пузырится и нехотя испаряется. После того, как умер отец, дрова стали извечной проблемой для бедной вдовы. Несчастные три кубометра, что выписывал совхоз, таяли на глазах. И Мари Трофимовна, да простит ей Господь этот грех, таскала дрова. Раз из школьного сарая притащит, другой раз из амбулаторного дровничка прихватит, чтоб не так было заметно.


 Обычно операция по хищению государственной древесины совершалась рано утром, когда совхоз, утопая во мраке, мирно спал. Уходила мать на работу чуть свет, нужно было растопить к занятиям не одну печь, и не просто разжечь, но и натопить, чтобы было тепло. Пока заложенные доверху печки разгорались, Мари Трофимовна успевала сделать один заход. Галя только слышала сквозь сон, как с буханьем сваливался тяжёлый мешок с мамкиных плеч. Женщина вытряхивала несколько чурок, издавала вздох облегчения, и отправлялась в новый рейд.


 Много наворовать дров физически было невозможно. Принесённые жалкие охапки сгорали поразительно быстро, мать то и дело постоянно кричала на своих «иродов»: «Та, что ж вы столько пихаете дров? Только принесла вчера, уже ничего не осталась, кладите поменьше, я вам сколько раз говорила!»


Однажды, Галя уже встала и собиралась в школу, и вдруг, бросив мешок с грузом в коридоре, в комнату вошла мать. Лицо расстроенное, она посмотрела на дочь и сказала: «Кажется, он меня увидел, зарядку делал, а я как раз вышла с чувалом. Я за дерево спряталась, не знаю, заметил или нет?».


 Девочка тоже расстроилась, а если узнал Бачирнахыч мамку, что тогда будет? Вполне вероятно, что директор школы не увидел свою техничку. Также вполне возможно, разводя руки в стороны и поворачиваясь то вправо, то влево, всё усёк не мало поживший человек, но промолчал.


Галя продолжала сидеть и наблюдать за располневшей будущей мамой, та принесла кастрюлю и наложила гостье полную тарелку мяса с картошкой под соусом! Остается только пожалеть, что Галя не дома. Кушать с аппетитом у чужих людей не позволяла стеснительность. Девочка чрезмерно несмело ковыряла вилкой дышащую горячим паром картошечку, осторожно дула и беззвучно отправляла в рот.


 По правде сказать, эта затурканная Галя только еду перевела, ну кто будет после неё доедать? Мара покачала головой, поахала, видно, что человек угощал от души, а гость почему-то на удивление так мало откушал. Всё это было Гале в тягость и чистенькие комнатки и вкусный ужин, что не посмела съесть полностью. Хотелось одного: лечь и проснуться утром, да без оглядки домой.


Когда родилась Светочка Хутыз, счастливый отец, обладая нужными знакомствами, устроил публичные октябрины прямо в клубе. Чтоб не было так наглядно, всё-таки перед властью все равны, на чествование пригласили ещё Давыдовшу. Которая как раз родила шестую и последнюю дочь Галю.


 С рождением Светочки походы к Хутызам участились, мамаша Мария, наподобие воздуха, стала чрезвычайно необходима молодым родителям. Не в пример другим горским мужьям, дядька Юрка уделял внимание жене, они вместе ездили в Краснодар в театр или на концерт какой-нибудь. По строгим традициям своего народа, можно сказать, что он непростительно баловал любимую Мару.


 И вот на время культпоходов единственное чадо оставалось под присмотром Мари Трофимовны, ну и, разумеется, нянчилась с девочкой и Галя. Ходить и развлекать несмышленое дитяти удовольствие не большое, но притягивала обитель старых знакомых по другому поводу. Не жалевший ничего для долгожданной малышки папа-Хутыз, если посчитать годы бездетного брака с Розой, то Светочка таким ребёнком и являлась, купил, а скорей достал по величайшему блату, немецкую куколку!


 Кукла была необычной, главным её достоинством были волосы «растущие» изнутри, их можно было расчёсывать в разном направлении и получать невообразимое удовольствие. Пока обладательница необыкновенного чуда бодрствовала, нянька к игрушке не прикасалась. Едва смыкались глазки, ничего не подозревавшей хозяйки, Галя, вооружённая расчёской, коршуном набрасывалась на дефицитную лялю. Ради этого стоило возвращаться домой по полуночному совхозу на другой конец улицы.


Смотрели Светочку не только глухими вечерами, но и днём мать частенько девочку приносила домой и вручала дочери, как приз, на, мол, не будь скотиной, понянчи. Один раз матушка вот так передала из рук в руки коханное чадушко, с которым нерадивая бонна, зацепившись за кочку, свалилась через два шага. Деточка из культурной семьи была не такой уж и маленькой, и явно, расставшись с родимой мамой, была не в духах. Смирившись, по всей вероятности, с мамашей Марией, она с подозрением уставилась на Галину физиономию, предчувствуя, видимо, нехорошее.


 Одета Светочка была в пальтишко, а ножки закутали в одеяльце, приняв такой довольно крупный свёрток, что заслонил от нянькиных глаз большую часть белого света, Галя и не справилась с драгоценной ношей. Хорошо, что не было асфальта, и приземлились на сравнительно мягкую землю Ничего не понявший ребёнок секунду смотрел перепуганной няньке в глаза. Которая отдадим ей должное, так и не выпустила его из рук, и упала прямо на Светочку, и вдруг решил заплакать.


 Мари Трофимовна, не успевшая зайти в хату, тут же метнулась на плач вверенного дитя, зашипела на дочь: «Дура здоровая! Шо ты делаешь, дитя убьёшь!» Светочка, не смотря на юные годы, оценила обстановку мгновенно и наотрез отказалась после "полёта" идти на Галькины руки, уцепилась за мамашу Марию. Да и очень надо, взялась мамка смотреть, пусть сама и смотрит, а то привыкла чуть что: «На, Галя, подержи», вот теперь пускай сама и таскает эту Светку.


Помнится, не одна Света Хутыз пострадала от контактов с Галей, рядом жила ещё жертва её нерадения. У Вовки Чиликиди было две младших сестры – Аня и Таня, тоже Галины племянницы. Меньшая Татьяна была примерно, как Светочка, но только одета намного скромнее и уж куколки с «растущими волосами» у неё не имелось. Но и ей судьбой были уготованы тёткины дырявые руки.


 Живые куклы были немалых габаритов, и небольшого росточка Галя не редко роняла их. Таня, дитя, рождённое не ко времени, дядя Кузя ещё не достроил дом для этого семейства, конечно, безмерно отвлекала мать от неотложных дел и при возможности, маленькую «помеху» сплавляли на старших соседских детей. Галя к тому же и родственница, ну, как тут не помочь. И помогла. Танька орала не своим голосом!



 Тётка, видать, по-родственному крепко шибанула третьего ребёнка двоюродного брата. Здесь было немного не так, как в случае со Светочкой. Племянница как-то выскользнула из рук, и ударилась, безусловно, сильней, ибо крик стоял на всю улицу. Бедная Галя трясла ревущего ребёнка так, словно хотела вытрясти маленькую душу. Да замолчи же ты ради Бога! Любой ценой необходимо было успокоить очумевшую от боли девочку, пока не выскочила жена брата. Потому что Анька, игравшая рядом, уже скрылась за калиткой, чтоб позвать на помощь мать.


 И чо побежала доносить? Галя и сама рёву успокоит, подумаешь, ну поплачет и замолчит. Было настолько стыдно перед матерью упавшего ребёнка, что хоть бросай его посреди улицы и беги домой. Бежать было уже поздно.


Тёть Нина, а за ней маленький стукач летели по дороге. Женщина буквально выхватила всю в слезах дочку из косоруких объятий не оправдавшей доверие девочки-неумехи. На удивление не сказав, няни ни слова, она быстро укачала кричавшего ребёнка, и унесла своё сокровище в хату. Ну и хорошо, хотя на сердце было пренеприятно, хорошо только то, что Танька не плакала.