Ах, ты сладенький мой грибочек

Ах, ты сладенький мой грибочек...
Посвящается А.Н.

Они жили вчетвером: девочка,мама, папа и бабушка.
Девочка была маленькая, ещё и в школу не ходила, в садик тоже, хотя по возрасту уже взяли бы, да только тогда было не принято: матери с детьми дома сидели, вернее не с детьми, а так на кухне, по магазинам или за швейной машинкой. В свободное время матери вышивали или ходили в хор.
А дети сидели в своих уголочках и ковырялись кто с куколками, кто с машинками. Некоторых детей строгие мамы не выпускали ни в коммунальный корридор, ни в коммунальную кухню, гуляли с ними за ручку и то, если не болело горло. А у девочки оно почти всегда было красным, распухали желёзки и часто поднималась температурка. Несколько раз в году к ним приходил именитый профессор, выписывал то миндальное молоко, то коктейль из свежевыжатых соков и всё диктовал, что и как с девочкой делать, а мама всё записывала, а потом всё жала, мяла, тёрла.
Вот, - говорил профессор,- вырастет Ваша дочка, Вы ей эти тетрадочки-то и покажите, пусть знает, что значит -
ребёнка вырастить.
Пока мама билась об эти тетрадочки, девочка послушно сидела в своём уголочке у печки с гладкими белоснежными
изразцами и блестящими медными кругами,прикрывавшими некрасивость печных задвижек и перебирала тряпочки,
что от старых маминых и бабушкиных платьев: вот прозрачный шифон, так говорила мама, а девочка за ней повторяла,вот крепдешин, а этот - блестящий с одной стороны и матовый с другой - крепсатин, а этот золотистый - кусочек парчи.
Ещё девочка любила перебирать пуговицы: среди них попадались с золотом, серебром, на некоторых горели искры, другие переливались и манили то перламутром, то лунным светом, иногда пальчики вытаскивали обломок какого-нибудь цветного камушка - и тогда она согревала его, и он становился как живой.
Так девочка и жила. Ей кутали горло, парили ноги, вечером, когда приходил с работы папа, втаскивали в комнату жестяную ванну и опускали в воду таблетку какого-то желтовато-зелёного цвета, пахнущую лесом и летом, так девочка принимала ванну.
Два раза в месяц, в день получки, папа приносил девочке шоколадку, вынимал его из внутреннего кармана пиджака.
Шоколад хрустел под серебряной бумажкой и пах табаком. Девочка долго думала, что шоколад пахнет папой.
Потом приходила с кухни мама. Папа отдавал ей деньги, все, которые у него были, а мама, ещё сырыми от кухонной жизни руками, отделяла одну, самую маленькую бумажку и выдавала её папе. "Это тебе на твои расходы", - говорила она строгим голосом.
Девочке было жалко папу.
А ещё у них была бабушка.Бабушка сидела напротив девочкина уголка, накрытая тёмной шалью, её как будто и вовсе не было, то есть она была, но девочка не помнила, чтобы бабушка играла с ней или говорила с кем-то. Она сидела, уйдя в зашалье, и не было видно ни её лица, ни тела, ни рук, только свисали складки тёмной ткани с длинными почти до пола кистями.
Иногда девочка подходила к бабушке, иногда бабушка поднимала шаль и тогда девочка видела её глаза - иногда смотревшие мимо, иногда на неё. У девочки глаза были круглые и большие, а бабушкины скрывались под наплывшими веками и казались маленькими треугольниками. Они смотрели друг на друга.Потом бабушка опускала шаль и девочка уходила в свой уголок.
Девочке было жалко бабушку.
Однажды она взяла самую красивую золотую тряпочку и положила бабушке на колени. Бабушка открыла лицо, взяла тряпочку, протянула к девочке руку и сказала:"Ах,ты мой сладенький грибочек".
Потом перекрестила, ещё что-то прошептала и опустила шаль...

Когда девочка выросла, она научилась вязать. Её шали - лёгкие, светлые c длинными почти до пола кистями, висели на окнах, дверцах шкафов и спинках кресел, они украшали и радовали глаз прохожих, иногда они взрывались ярким и разноцветным на черном. А строгая мама говорила: "Ты совсем ошалела со своими шалями".

Потом шали выбросили. В квартире готовились к евроремонту. Выбросили и книжки, толстые,тонкие. Толстые кто-то подобрал и сдал в букинистический, а тонкие разлетелись по ветру, будто их и не бывало...