Дромомания

Тётя Катя, суровая немногословная женщина, жила в коммунальной квартире с отдельным входом.

Вход

- толкаешь серую обшарпанную дверь, неприметно застрявшую между двух  магазинов: Церковная Лавка  и Салон Белья; дальше по ажурной чугунной лестнице, дверь на втором этаже, отпираешь и  через маленькую кухоньку попадаешь в огромную комнату с высокими потолками и висящими на стенах картинами.


***

В прошлой жизни...
В начале 90-х годов в этой квартире собирались студенческие компании, они танцевали, пели песни, читали стихи,  прожигали свою молодость спиртом Рояль и строили грандиозные планы, собираясь жить вечно.

Хозяева квартиры - вдова художника и два её сына-студента, гостям радовались искренне, мужественно выслушивая нарекания соседки, блюдущей чистоту мест общего пользования; оставляли ночевать загостившихся в креслах и раскладушках, приглашали заходить ещё.
Жизнь бурлила, и никто не унывал, а даже наоборот, частенько веселился, приоткрывая крышку с кипящим на плите варевом, в котором, при помешивании, показывался кусок головизны с рядом зубов, и сюрреалистически  всплывало крутое яйцо бычьего глаза. 

Катя, затесавшись в компанию малознакомых людей, которых она ни до, ни после, никогда не встречала, в квартиру попала случайно. Это были проводы человека, уезжающего далеко и надолго, может быть навсегда, он перед отъездом лично прощался со всеми. Человек благополучно уехал, а Катя осталась спать на диванчике, галантно уступленным ей младшим сыном вдовы художника. Кате очень понравилась квартира и её хозяйка, похожая на маленькую, восторженную   девочку, играющую в классики со временем.
Но за временем в ту пору было слишком сложно упрыгать.

Время.

Оно то неслось галопом, расшвыривая вокруг цветные обертки от невиданной доселе гуманитарной помощи, то замирало длинными зимними вечерами над горсткой проросшей картошки и шматком свиного сала, подарком соседа, который по-своему, по-русски пекся о судьбе безотцовщины и по осени брал  младшего мальчишку на традиционный в деревнях забой скотины. Старший от таких поездок наотрез отказывался, но сало ел с удовольствием.

Воспользовавшись приглашением, Катя зашла в гости через неделю, и снова с ночёвкой. Утром помогла по хозяйству, а после, узнав, что у старшего грядут именины, предложила свою помощь по организации нехитрого банкета, налепив с две сотни пельменей.  Вечно голодные студенты полюбили Катю как родную. Старший, прищуривая хитрый глаз, писал её портреты, а младший, 17-летний, уступивший ей свой диванчик, однажды, под Новый год, потратил  месячную стипендию, чтобы купить Кате батончик сникерс. Они съели его прямо на улице, возле занесённой снегом лавочки, разломив пополам.

Время,

каким бы оно ни было, идёт своим чередом и движется линейно, неумолимо оставляя позади всё: и хорошее, и плохое. Катя то появлялась, то исчезала; вместе с ней уезжал и младший, которому она родила сына, а потом второго. Младший, рано став отцом, быстро возмужал, по катиному настоянию получил профессию архитектора и даже стал неплохо зарабатывать. Потакая катиной дромомании*, он кочевал с ней из одного города в другой, надеясь, что когда-нибудь они осядут в одном месте. Но места не было. Случается так, что люди не могут найти себе места для жизни, и она утекает сквозь пальцы, напоминая о том, что нет ничего более постоянного, чем временное явление.

Сменился век.

В коммунальной квартире с отдельным входом многое изменилось, пришло в запустение. Старший женился и ушёл на другую жилплощадь. Вдова художника, постаревшая, попавшая под каток  омоложения кафедры, осталась совсем одна, студенты и аспиранты заходили всё реже, и всё чаще раздавались звонки с приглашениями на похороны.

Катя вернулась.
Чтобы с пельменями, супчиками, кашками, звонкими детскими голосами и нехитрыми пожитками, умещающимися в багажник легкового автомобиля, попробовать что же это такое - оседлый образ жизни.

***

По осени у Кати начиналась тоска. Глядя на маневры грачиных стай, тучей налетающих на окраины, ей слышался навязчивый перестук колёс, постепенно занимающий всё пространство мысли. Она спасалась  от своих приступов летними заготовками, вареньями, соленьями, заведением связей, новыми друзьями, которые, как ей мнилось,  помогут своим теплом пережить неотвратимо надвигающийся зимний холод.

***

Прошлой зимой
Холод был особенно лютым. Давление газа в их доме совсем упало, и ночами приходилось дежурить возле газового котла, в котором несколько раз потухал огонёк.

Поздним вечером, выйдя за сигаретами, тётя Катя увидела мужчину, спящего возле её двери на верхней площадке  чугунной лестницы. Стараясь не смотреть на голую полоску обмороженных ног,  красно и фиолетово торчащую меж осенними туфлями и коротенькими брюками незнакомца, суровая и немногословная тётя Катя сказала:

 - Вставайте. Здесь нельзя спать. Здесь нельзя спать, вы умрёте здесь к утру.

Мужчина приподнял голову и ответил:

 - Хозяйка, я только одну ночь. Я на завтра договорился с квартирой. Я только на одну ночь.

Что-то такое тётя Катя смутно предполагала, когда несколько дней назад от морозов сломался замок входной двери.

 - Слушай, - сказала она ему, - дети пойдут завтра утром в школу и увидят твой труп. Я не хочу. Я не хочу. Понимаешь?

Мужчина молчал, притворяясь пьяным и спящим.

 - Ты сдохнешь здесь. У нас в доме плюс семь градусов, а на лестнице те же минус двадцать девять, что и на улице. ты понимаешь это или нет?

Перешагнув через скрюченное в позе эмбриона мужское тело, тётя Катя спустилась вниз и, выйдя на улицу, натянула шарф  до самых глаз. К чёртовой матери, к чёртовой матери, - ругалась она про себя, быстро передвигаясь в сторону стоящего напротив их дома супермаркета. В магазине было тепло. Водки может быть ему купить, да шубы старые дать, думала она, понимая, что всё это чушь собачья.

Подошла к милицейской машине, дежурившей на углу.

 - Ребят, - сказала тётя Катя, и попыталась улыбнуться молодым мальчишкам в форме, - у меня тут бродяга в подъезде. Вы не знаете что нужно делать в таких случаях?

 - Пьяный? Угрожает? - спросил один из милиционеров.

 - Да нет. Ну он конечно пьяный, но он спит. У него какие-то летние ботинки на босу ногу, и курточка тоненькая. Он нахрен замёрзнет, у нас неотапливаемый подъезд. Я просто думаю, он ведь умрёт, мне же придётся вас вызывать. Так может вы его сейчас заберёте?

Милиционер выругался. Второй ответил.

 -  Мы бомжей не забираем.

 - А  что мне делать-то?  А вдруг он ночью костёр жечь будет?

 - На улицу гнать.

 - А если я сейчас позвоню к вам и скажу, что у меня под дверью человек валяется? Вы приедете?

 - Приедем. Возьмём его и выкинем в сугроб. Я говорю, мы бомжей не забираем.

 - А кто их забирает?

 - В МЧС звоните, или ноль три.

 - Понятно.

Тётя Катя вернулась домой и, позвонив в скорую помощь, назвала адрес и свою фамилию. Сказала, что в подъезде мужчина со следами обморожения.
Скорая приехала и эмбрион забрала. Дверь в подъезд тётя Катя подперла доской. Других бродяг в эту зиму не случилось, хотя сменить замок удалось только по весне.

Лето пролетело незаметно.

Возвращаясь с рынка, попеременно перекладывая   тяжёлые авоськи из одной руки в другую, в одной арбуз - 7 кг, в другой - помидоры, фиг их знает сколько, покупала ведром, тётя Катя увидела сидящих возле остановки бродяг и подумала, что вот и осень, народ уже в город с островов подтягивается, зимние квартиры искать. Из ларька, торгующего дисками, раздавалась громкая музыка. Бродяги, чёрные как мулаты, сидели прямо на асфальте, а один из них, высокий, обнажённый по пояс мужчина, танцевал. Тут же, на асфальте стояла картонная коробка из-под обуви.

Ноги танцующего словно приросли к земле, а его голый, дочерна загорелый торс извивался  как змея, поражая своей гибкостью и первозданной дикостью. Издалека казалось, что он не танцует, а шаманит.

Стоящим на остановке людям нечем было заняться и они все смотрели на него. Музыка играла самая дурацкая какая только возможно, похотливый,  мало напоминающий мужской, голосок, что-то было ужасно омерзительное в мягкости его шипящих, будто бы рот певца полон слюней.
Мужчина продолжал извиваться, совершенно не в ритме музыки, он был сильно пьян, и его балансирование вызывало громкий хохот со стороны поджидающей автобус компании подростков.

Ёлы-палы, подумала тётя Катя, как же он прекрасен, и остановилась поставив в ноги авоськи. Когда танцующий вздымал руки вверх и опускал голову, его длинные чёрные волосы закрывали опухшее, со следами ссадин и язв лицо, а голый торс был великолепен, непорочен, без единого пятнышка. И тёте Кате казалось, что это Маугли, который сейчас бросит свой красный цветок в пасть шер-ханам всего мира.

Она медленно, почти не меняя позы, скинула свои нежнокремовые босоножки, лёгкие, из мягкой, как лайковая перчатка, кожи, которые она купила себе в самом начале лета, по-детски радуясь названию Пегасиус, начертанному на подошве.

Перешагнув босыми ногами через арбуз с помидорами, тётя Катя пошла  вдоль стены супермаркета, перешла дорогу, свернула на маленькую тихую улочку, потом повернула направо, потом налево, а потом, легко вздохнув, зашагала уверенной походкой будто торопится по делам.

Ещё до того как стемнело, она оставила позади себя пост ГАИ и вышла в поля, прислушиваясь на ходу не поют ли перепела.

И тут они запели. Сотнями. Им стали вторить коростели. Тётя Катя всего этого уже не слышала, она шла. Шла с какой-то несокрушимой отвагой, с отчаянной и радостной решимостью. Последняя летняя ночь была тиха и тепла; манила тётю Катю в свои объятия. Позади, там где остался город, край неба еще белел и  румянился, а впереди уже вздымался сумрак.

Катина грудь наконец-то распахнулась и радостная улыбка озарила её лицо. Вспомнилась развесёлая новогодняя ночь, проведённая у телевизора, принимавшего 25 каналов. Всем очень хотелось поглядеть какое будет поздравление на фэшн тиви, и оказалось что совсем никакого. Нескончаемая вереница девушек, шагающих  навстречу камере, так и не прервалась.

 - Круто, - сказал кто-то.

 - Ага, - поддержала кого-то тётя Катя, - Видите теперь, кто самый главный на свете! Тётки с фэшн тиви!  Это же они крутят земную ось своим изящным шагом. Кто знает, если не толкать ногами Землю, то она ведь может и остановиться.


*дромомания - тяга к бродяжничеству