Дуденрот. Гл. 3

Живут мои друзья на хуторке между реками Мозель и Рейн, где на склонах ступенями спускаются к воде виноградники. Благословенное место на земле под названием Дуденрот.

 Небольшой, в  несколько десятков домов на двух улицах, узким клином упирающийся в автотрассу, ограниченный полями и перелесками хуторок. Раньше поле отделялось железной дорогой, теперь на ее месте асфальтированная трасса для велосипедистов и любителей роликовых коньков.

В один из выходных здесь меня обогнала семья моих старых знакомых - Хайке с восьмилетним Флорианом на роликах, а глава семейства с двухлетней Кирой на велосипеде. Я не сразу поняла, кто так оживленно приветствует меня на полном ходу. Молодая Хайке когда-то поразила меня своим умением вести хозяйство, успевая содержать в стерильной чистоте двухэтажный особняк, присматривать за малыми детьми, печь необыкновенной красоты торты, да еще находить время для занятий спортом, принимать друзей.

 Но главным, что когда-то тронуло меня в этой семье, - необыкновенно серьезное отношение к воспитанию тогда еще трехлетнего сына. Мне показали целое крыло в доме, которое он занимал, комнату, с аккуратно расставленными игрушками. Кристль, его бабушка, пояснила, что он сам раскладывает их по местам, когда заканчивает играть.

В туалете со специальной детской сантехникой тоже царил идеальный порядок. А сам Флориан запомнился необыкновенным усердием. Дедушка пришел с ним помочь Герману перекладывать плитку во дворе. Два часа малыш маленьким ведерком носил песок, подражая своему деду, ловко управлявшемуся с тачкой. Убирая дом, я изредка поглядывала в окно, ожидая, на сколько же хватит терпения у ребенка заниматься таким однообразным делом. Не дождалась, он ушел на обед вместе со всеми.

 И еще одна деталь запомнилась. Мы с Луизой пришли к нему с подарками. У него накануне был день рождения. Надо было видеть, с каким достоинством он принял их, как терпеливо ожидал, пока закончатся взаимные приветствия гостей и домочадцев, искоса поглядывая на игрушки в наших руках. А когда с мячом подбежал к небольшому бассейну на лужайке, бабушка, заметив мой предостерегающий жест, успокоила, не бойся, он знает, что туда нельзя.

И в самом деле, резко притормозив, он повернулся к Кристль: «Бите, ума»- «пожалуйста, бабушка». Нужно было достать упавший в воду мяч. Все это промелькнуло в памяти, когда увидела быстрого, рыжеволосого Флориана, промчавшегося мимо на роликах. А я продолжила прогулку по «фарад-штрассе», отмечая новые, построенные в последние годы дома.

Меня поражали сельские улицы, где ни одной выбоины на асфальте, ни одной поврежденной плитки на тротуаре. Не раз задавала себе вопрос, как добиваются такого порядка, кто следит за их сохранностью. Ответ на него получила в один из субботних дней. Я проснулась около шести утра, разбуженная негромким, но оживленным разговором. Выглянув в окно, увидела, как несколько мужчин укладывают плитку на противоположной стороне улицы. Другие подвозят на аккуратных тележках песок и гравий, а мой давний знакомый Альберт подогнал трактор с тележкой.

Один из мужчин показался мне незнакомым, в других работниках  узнала соседей.  Несколько задержался молодой парень, арендовавший с женой первый этаж у моих приятелей. Я  видела, как он подбежал к работающим, коротко переговорил с ними и тут же включился в работу. Позднее Луиза, с которой мы наблюдали, как дружно трудятся мужчины, пояснила мне, что незнакомец в рабочем комбинезоне - их бургомистр. Он проживает в Браунсхорне, куда мы ездили на воскресные богослужения.

Я любила ходить туда пешком. Небольшие немецкие селения похожи друг на друга. Остроконечная кирха из потемневшего от времени кирпича, рядом небольшое кладбище, с мраморными или гранитными памятниками, утопающее круглый год в цветах. Оно так не похоже на наши скромные сельские погосты, что при воспоминании об этом у меня горестно щемит сердце.

Вымощенные плиткой, чисто подметенные тротуары, асфальтированные дороги, уютные не похожие друг на друга маленькие гостевые домики, магазинчики и кафе. Женщин в характерной спецодежде с метлой или веником здесь в утренние часы не встретишь, как, впрочем, не увидишь на тротуаре брошенную спичку. Хаус-фрау моет тротуар и двор практически ежедневно.

К середине дня плитка была уложена, потом в узкие пространства между ними будет время от времени засыпаться мелкий гравий, пока она окончательно не укрепится. Таким же образом мы закрепляли с Хайнцем плитку, выложенную перед домом, насыпая и разравнивая сначала деревянными швабрами, а потом метелками, эти темные, похожие на мелкую дробь, камешки. В дождь луж на таких тротуарах нет, вода впитывается мгновенно. На мой вопрос, почему не помогают женщины, Луиза широко открыла глаза и даже замерла на мгновение, не зная, что ответить.

 Повторять свой вопрос мне расхотелось. И так ясно, у женщин своя работа. Особое место в распорядке дня домохозяйки занимает приготовление обеда. Первых блюд - супов, борщей - в повседневном рационе немецкой семьи нет. Солидная порция мяса, реже сосиски или гуляш. На гарнир чаще идет картофель, который немцы употребляют почти каждый день, иногда спагетти, обязательно салат. Лишь по выходным готовится что-то вроде овощного супа со стручковой фасолью и ветчиной, источающее крепкий специфический запах.

Наши мальчишки, принюхавшись, отозвались коротко и не слишком литературно, наотрез отказавшись попробовать хоть ложечку. Как я ни уговаривала их вполголоса не огорчать хозяйку, они были непреклонны. Луиза быстро смекнула, что блюдо не пойдет. Подошла к холодильнику, достала и показала ребятам их любимые сосиски. Привередливые русские гости одобрительно закивали головами. И только Саша тоскливо протянул: «Сейчас бы селёдочки с картошкой».

Но я давно поняла, что Герман не признает рыбу, поэтому попробовать её удалось лишь в кафе, да и то, когда рядом не было хозяина. Должна заметить, что в немецких семьях не принято готовить больше, чем будет съедено за обедом.
Не принято оставлять на вечер или разогревать на следующий день приготовленное на обед. Хотя однажды, извинившись, Луиза предложила на ужин оставшийся с обеда чечевичный суп, который мы с Германом с удовольствием доели.

 Бутерброды на завтрак и ужин, отсутствие в рационе привычных каш и отварных овощей достаточно тяжело для российского желудка, не привыкшего к мясному изобилию. Я немало удивляла Луизу тем, что съедала около трети обычной порции. Но мне было трудно объяснить, почему я не могу есть столько мяса и колбасы, а о гречневой каше, отварной свёкле или моркови, квашеной капусте и говорить бесполезно.

В повседневном рационе немцев таких блюд нет. Впрочем, при таких затратах энергии в домашнем хозяйстве плотный обед не помешает. Я наблюдала, как пожилые соседки успешно управляются со стрижкой газонов, обихаживают небольшие грядки, стирают, моют, гладят, штопают. Прежде штопкой занималась мать Луизы. После стирки таз с высушенными вещами я заносила в комнату фрау Марии и ставила у инвалидной коляски. Преклонных лет женщина, лишившаяся обеих ног, весь день была чем-то занята. Нарезала овощи, штопала белье, пришивала оторвавшиеся пуговицы, вязала носки многочисленным зятьям и внукам.

По вечерам она накручивала на бигуди седые волосы, делала маски для лица, так напугавшие русских детей, забежавших пожелать ей спокойной ночи. Ушла из жизни Мария так и не закончив дела, вздохнув, и даже не осознав, что вдох был последним. О смерти её сдержанно и печально написала мне Луиза, вложив в конверт траурное извещение, набранное на маленькой открыточке.

Такие же извещения присылали в войну немецким женам и матерям. Одно их них, пожелтевшее за полвека, я нашла в молитвеннике Марии. В нём сообщалось о гибели старшего брата Германа на Восточном фронте.

Очень часто вспоминаю соседей Луизы по Дуденроту. В разговорах по телефону и письмах непременно передаю им привет. Это не дежурная любезность, а благодарность людям, оставившим теплый след в душе. С фрау Анной, немолодой, с худощавым лицом, едва тронутым мелкими конопушками, и голубоватыми, слегка выцветшими глазами, я познакомилась ещё в первый свой приезд в Германию.

  Забегавшая почти ежедневно навестить подругу, прикованную к инвалидному креслу, Анна встретила меня настороженно. Причину этого я поняла позднее, когда, едва освоив немецкий, пустилась в долгие разговоры с двумя закадычными подругами - матерью Луизы 88 -летней Марией и Анной. Однажды, заметив, что я беседую с мальчиками из своей группы, Анна произнесла:«Русские дети в Германии – это хорошо, а ваши солдаты у нас - не хорошо, - и добавила,- мои два брата погибли в России,  зачем?»

  Я взорвалась: «Мы их к себе не приглашали». Забыв от волнения необходимое слово, я произнесла ещё более дерзкое: «Мы им приглашения не высылали». Воцарилась пауза. Мария с удивлением взглянула на меня, - разговорилась, мол, до этого всё больше жестами, да бессвязными словами из небогатого словаря, а тут так чётко, будто заученное.
   
  Но Анна примиряюще улыбнулась, пожала плечами и произнесла: «Война». C той поры настороженности как не бывало. Подаренный перед отъездом павлово-посадский платок вконец растрогал эту сдержанную немногословную женщину. В следующий приезд, год спустя, я заметила Анну, несколько раз прошедшую мимо дома, но так и не заглянувшую к нам.

  Спросила Марию, почему не приходит Анна, и та с улыбкой ответила, что Луиза запретила тревожить меня в первые дни, пока не отдохну от трудной дороги. В Москве в аэропорту я потеряла голос, когда обнаружила исчезновение одного бойкого путешественника из своей группы. Он нашёлся, спустя несколько минут, по ту сторону барьера, умудрившись из-за своего малого роста прошмыгнуть мимо окошка пограничного контроля.

  Дети заметили его в толпе на противоположной стороне и закричали мне, что всё в порядке. Но голос вернулся лишь через неделю. Вновь, как и в первый раз, пришлось объясняться жестами, или молча указывать на нужное слово в разговорнике. Но с Анной мы всё-таки встретились к вечеру, и мой неожиданный поцелуй в щеку смутил её окончательно. Я привязалась к скупой на слова одинокой,  пожилой женщине –ровеснице мамы, а она всё повторяла перед моим отъездом: «Ты не русская, ты – немка», Вероятно, для неё это была наивысшая похвала.
   
  В последний мой приезд я долго не могла встретиться с Анной, хотя не раз проходила мимо её дома. Двери были наглухо закрыты, а окна зашторены. Не выдержала, спросила у Луизы, где Анна, получив в ответ сдержанное «в отъезде». Однажды, заглянув в часовенку, немцы называют её капеллой, увидела приятельницу, моющую полы. Обрадовались встрече несказанно, но присутствие Хайнца почему-то сдерживало Анну.

  Поинтересовавшись, как дела, вдруг негромко спросила: «Когда  зайдёшь?  Я припасла для встречи хорошее шампанское, очень хорошее», - добавила, скупо улыбнувшись. Приду непременно, у меня ведь тоже для неё приготовлены изящные сувениры. Я выбирала их, представляя, как удивится Анна: «Неужели это сделали русские?!» Её многое удивляло, особенно эмоциональность наших детей, способных от радости броситься на шею сдержанной фрау. Я чувствовала, как оттаивало сердце одинокой, не слишком избалованной вниманием близких,  женщины.
   
  Возможно, мне это только казалось, но, сидя в маленькой уютной гостиной, потягивая шампанское и разговаривая обо всём и ни о чём, я чувствовала, что для неё, как и для меня, эта встреча нечто большее, чем просто общение. Анна уже не видела в нас врагов, отнявших у неё братьев, да и я избавилась от многих заблуждений, навеянных однобокой и ущербной пропагандой. Я любила и прежде бывать в небольшой уютной квартирке Анны с двумя небольшими комнатами. Она живёт в одном доме с семьёй брата, но у неё отдельный вход в квартиру. С улицы входишь в гостиную, служащую одновременно кухней, за ней спальня.
  -Слишком маленькое жилище, - заметила как-то Анна, - но для меня достаточно.
  -У меня тоже одна комната, - ответила я, -и тоже хватает.

  Анна понимающе кивнула, и мы продолжили разговор. Доводилось бывать и в доме брата, где меня любезно принимала невестка Анны - Энна, кареглазая с добрым уставшим лицом.

  Но тут следует пояснить, как я попала в дом Энны. Познакомилась с ней ещё в первый свой приезд с детьми в Германию. В кафе, куда мы отправились в один из выходных дней, обратила внимание на женщину, неожиданно опрокинувшую стакан пива на соседку. Надо было видеть, как смущена была она, как виновато извинялась, а потом,  когда всё улеглось, вдруг повернулась ко мне, внимательно оглядела и что-то сказала Луизе.

  Я разобрала лишь «лила блузе».  Объяснение этому интересу к своей фигуре нашла на следующий день, когда за ужином раздался звонок  и  в столовую вошла красивая молодая женщина с большим пакетом.
  -«Мариэт - представила Луиза, -невестка Энны».

  Языка я не знала,  могла лишь догадываться, что вечерняя гостья принесла что-то детям. В самом деле, из пакета были извлечены горы игрушек, в основном машинки, детская одежда и изящная лиловая блузка для меня. Вот что означал оценивающий взгляд соседки по столу и слово «лило». Она прикидывала, подойдет ли мне блузка по размеру. Добавлю, что настоящим потрясением  в той первой поездке  стала эта удивительная черта в немцах - готовность помочь русским детям, да и не только детям.

  Вспоминаю забавную сценку, когда, озабоченно разглядывая мою обувь, супружеская пара, живущая по соседству, о чём-то долго разговаривала с Луизой. Позднее, узнав значение некоторых слов, поняла причину озабоченности. Маленький размер моей ноги не дал возможности пожилой фрау оказать гуманитарную помощь «ветроерн». Луиза тоже не раз огорченно разводила руками, демонстрируя висящую в шкафу специальную вешалку для обуви, на которой в отдельных ячейках годами хранились целые коллекции новой обуви. «Я бы могла всё это отдать тебе, - сокрушенно разводила руками приятельница,- но размер».

  Готовность немцев помочь нуждающимся детям из России и Белоруссии привела к тому, что к отъезду наши комнаты стали напоминать вещевые склады. Мальчикам уже надоело примерять поступающую почти ежедневно одежду, обувь. Даже передачи для родителей несли сердобольные пожилые фрау. Отъезд наших детей из Германии с неподъёмными сумками, чемоданами, баулами напоминал сцены из старых фильмов о войне. Правда, «эвакуация» осуществлялась на мерседесах и опелях, а багаж тащили на себе наши гостеприимные хозяева.
   
  В трудные годы реформ, когда мои старшие приятели-пенсионеры влачили жалкое существование, эта помощь пришлась как нельзя кстати, позволив  на какое-то время сохранить видимость пристойной жизни. Грустная шутка: «Живём по принципу трёх д - доедаем, донашиваем, доживаем» для них лишилась одной составляющей. Помощь немецких пенсионеров позволила им существенно обновить гардероб.

  Энна, даря что-то из одежды, любила повторять, что ей не нравится иметь много вещей, но то немногое, что выбирает,  всегда хорошего качества. В этих словах, в интонации, с которой это было сказано, почувствовала определенную усталость от необходимости суетиться, покупать, хранить то, что кажется уже лишним.

   Возможно, готовность поделиться с неимущим, так ярко открывшаяся мне в немцах, - тоже нравственная потребность в справедливости, понимаемой по-своему. Луиза прямо говорила об этом: «Мы, обеспеченные люди, должны помогать бедным». Много воды утекло с той поры. Наших детей больше не приглашают провести каникулы в немецких семьях, трудно собрать деньги для их приёма. Появился определенный холодок к русским. Энна спросила прямо: «Вы бедны, зачем вам такая большая армия, не устали воевать?» А коллега Мишель, узнав, где я работаю, заметил, что наши верхи в Москве погрязли в коррупции. Он имел в виду столичных профлидеров