Орлиные танцы

     Рудик работал с вдохновением. Он разливал пиво, смешивал коктейли, цедил в напёрсточные стаканчики кристальную водку, не проливая при этом ни капли. Вероятно, поэтому пиво от Рудика,  поданное исключительно в стеклянном бокале под белым клобуком пены, выглядело очень аппетитно, коктейли поражали бездной вкуса, а водка сама прыгала в рот, мгновенно распадаясь на множество подвижных весёлых молекул. Они уже творили настоящие чудеса.

     На работе Рудика уважали. Не только за талант, за полёт души и тому подобное. Зимой и летом, днём и ночью – всегда он был неизменно опрятен, расторопен и предупредителен. Не было случая, что бы кто-то из клиентов выразил ему своё недовольство, потребовал бы жалобную книгу или, не дай бог, призвал  на помощь администратора. Никто не помнил, что бы у Рудика были недостачи. А, если недостачи всё ж таки выявлялись, то не по его вине. Виновата была пересортица. Кроме всего прочего Рудик был совершенно равнодушен к продуктам своего труда. Проще говоря, он не употреблял алкоголь. Достоинство более чем выдающееся, особенно, если учесть, что его предшественники  имели с алкоголем серьёзные проблемы. А Рудик – нет. У него на уме были сплошные соки и фруктовый чай без сахара.

     Да и внешне Рудик был весьма привлекателен. Не то, что бы писаный красавец, однако его кричащие фруктовым здоровьем персиковые щёки, нахальные ореховые глаза, губы, подобно виньетке из розового крема на свежем бисквите,- всё это делало Рудика невероятно соблазнительным и съедобным для юных прелестниц, что вечерами напролёт крутились в кафе «Козерог» и мечтали зацеловать его до смерти.

     Девицы постарше, напротив, действовали энергично и без комплексов. Облепив стойку бара, как страждущие паломники липнут к святыне, они изо всех сил пытались привлечь к себе  внимание Рудика: заигрывали с ним, строили ему глазки. Некоторые расчётливо изводили его капризами. Но стоило Рудику повернуться лицом к витрине, как он почти физически ощущал на какой части его тела сосредоточены их нескромные взгляды. Поделать тут было ничего нельзя, так как по статистике шестьдесят процентов всех женщин на планете оценивают мужчин с того места, где у них кончается спина. Так учил Зураб. К слову сказать, учение Зураба явилось для Рудика таким же открытием, как для средневекового европейца заявление Коперника о том, что Земля, хотите верьте, хотите нет, вращается вокруг Солнца. Открытие было революционным, ибо с той поры Рудик сменил свои лысые джинсы на стильные штаны из чёрной кожи. Поклонницы сходили с ума от восторга.

    В общем, Рудик нравился всем.

    Зурабу Гогия он тоже нравился. В том смысле, что они были добрыми друзьями. Зураб тоже работал в «Козероге», тоже пользовался авторитетом и на него, тоже заглядывались женщины.

    В отличие от Рудика это был мужчина с характерной кавказской внешностью, с орлиным взором и смоляными усами удалого абрека. Правда, Зураб был обрусевший абрек. Отныне густой каракуль волос на его голове сверкал идеальным пробором, обрушивая на окружающих сокрушительные цунами дорогого парфюма. Вместо бурки кочевника, коляной как лист железа, вместо простреленной в жарких схватках боевой черкески, Зураб носил белоснежную рубашку и чёрный фланелевый жилет. Под воротником рубашки  очень удачно прижилась чопорная бабочка – галстук цвета запёкшийся крови. Словно напоминание кабацким гулякам, что предки Зураба и в минуту мирного застолья легко хватались за кинжал.

    Впрочем, воинственность зурабовых предков никого не волновала. Мало ли кем были твои родственники в ледниковый период. К тому же давным-давно весь многочисленный род   Гогия, замирившись со своими кровными врагами, спустился с диких гор на бескрайнюю равнину славянской цивилизации. Здесь предки Зураба испытали на себе мощное  воздействие великой культуры; в результате они познали вкус русских горячительных напитков, в совершенстве освоили разговорную речь и даже научились воровать. Точнее подворовывать, как это делали все смышлёные люди в России. Лучшим способом для этого была торговля. Она же оказалась единственным средством для выживания, сначала в стране победившего социализма, затем в стране похоронившего его капитализма. Дед и отец Зураба торговали на Центральном рынке фруктами и зеленью. Жили они тогда одной семьёй. Жили не плохо.

    Но Зураб, сын шакала, всё испортил. Сначала он опозорил славный род Гогия, взяв в жёны русскую женщину. И этим поступком убил своего любимого дедушку. Потом он сказал отцу, сказал твёрдо, как мужчина, что не станет связывать свою судьбу с рынком. И отец вслед за дедом отправился в долину предков. Зураб решил, что никогда не подойдёт к рыночным весам, не нацепит на себя засаленный фартук и пресловутую кепку размером с вертолётную площадку. Расхожий образ неряшливого торговца-чурки, которого ненавидят все русские, был для него оскорбителен. Зураб сам хотел стать русским. О, сколько было горя и слёз среди всех Гогия от мала до велика! Оставшиеся в живых родственники умоляли Зураба забрать их жизни, но не совершать подобное святотатство. Проку от этих причитаний не было никакого. Зураб во что бы то ни стало хотел хорошо одеваться, хотел иметь чистые ногти и модную причёску. Он уже полностью натурализовался, говорил практически без акцента, иногда лишь немного растягивая слова. В движениях Зураба, в его манерах чувствовались размеренность осёдлой жизни и дородная степенность. Орлиные глаза были, как бы подёрнуты паволокой усталого безразличия.

    И всё - таки Зураб обладал  каким-то сверхъестественным свойством человека-загадки. Года три тому назад, когда Рудик ещё зелёным лопушком с тонкой шеей выпускника кулинарного училища неожиданно пророс возле стойки бара, у Зураба хищно зашевелились кинжальные усы абрека. Усы прикидывали: срезать лопушок под корень или даровать ему жизнь. Но слово хозяйки заведения было законом. А закон гласил, что каждый, кто проявит должное прилежание и воздержанность к профессиональным соблазнам, может получить в кафе работу бармена. Благо имелась вакансия. И Зураб проявил милость: взял Рудика под своё крыло. Ему он объявил: «Забудь, чему тебя учили до этого. Ты – профан. Учить тебя буду я, понял?» Рудик немедленно согласился.

    Что произошло потом Рудик никому не рассказывал. Происшедшее никак нельзя было объяснить с точки зрения материалистических законов. Облик Зураба изменился до неузнаваемости. Исчезла куда-то степенность, спала с глаз паволока. Он вдруг обернулся хищной птицей! Обернувшись, взмыл высоко-высоко в поднебесье и тотчас же рухнул оттуда  в тёмный зев глубокого ущелья, на самое дно души человеческой, то есть, его, Рудика, души. Там он отыскал какой-то дальний уголок, о существовании которого даже Рудик не имел представления, глянул в него строго, высветил в нём все закоулки, канавки и трещинки, перебрал все затаённые за пазухой камешки и сказал: «Не воруй. Хорошо, да?» И сверкнул так очами очень и очень…

    Рудик почему-то сразу понял, что воровать он не будет никогда. И не только воровать, вообще не будет делать ничего дурного. Во  всяком случае, пока рядом находится Зураб.

    А Зураб, освоившись с ролью наставника, мнил себя могучим орлом рядом с молодым орлёнком. Радовался тому, как тот мужает день ото дня. Зураб знал про Рудика всё. Знал, что  он приехал сюда из вымирающего районного захолустья, где молодёжь, лишённая всяких перспектив, бродит в потёмках, будто заблудшая отара овец. А в это время в темноте щёлкают зубами голодные волки-растлители. Хватают они юные неокрепшие души и растлевают их до розовых косточек. Кто-то потом спивался, кто-то садился на иглу, кто-то сам становился таким же волком. И, хотя волк верил в свою непобедимость и безнаказанность, рано или поздно он оказывался за семью засовами.

    Но есть и такие, кто стремится к успеху, как Рудик. Чуял многоопытный Зураб, что его ученик не из породы бестолковых овец. И волчьи законы тоже не для него писаны. Рудик был рождён под знаком орла. Такой человек не будет покорно щипать свой будничный корм на уготованном ему пастбище или рыскать в поисках добычи
сырыми ветряными ночами по заповедным тропам, опасаясь то скрытого шороха, то вспышки огня во мраке. Нет, он будет парить над средой, свободный и гордый, независимый ни от кого и никому не завидуя. Зураб уже давно понял, что ему симпатичен этот жадный до работы паренёк и старался быть к нему поближе. На выходные  зазывал Рудика к себе  на обед, накрывал щедрый кавказский стол, угощая, говорил цветастые тосты. Всё же в домашней обстановке обрусевший потомок славного рода вёл себя как истинный кахетинец, чему не мало способствовали неугомонные  тени отца и дедушки Гогия.

    Как-то, после такого обеда, в обстановке доверительной и благодушной Зураб  неожиданно произнёс:
  -Ты мне как брат! Проси, чего хочешь.

    Нечего и говорить, признание Зураба ошеломило Рудика. Он растерялся - перед ним открылась волшебная возможность что-то попросить для себя. Как в сказке. Желаний-то у Рудика было много, пожалуй, целый короб наберётся. Заглянешь в него, а там желания большие и маленькие сверкают, словно рождественские игрушки, требуют, чтобы их исполнили. Самое скромное сверкало не так сильно, но оно было на самом виду, напоминая Рудику, что не худо бы раздобыть деньжат до зарплаты. Но Рудику важно было не просто попросить деньги в долг, важно было поступить правильно. Пройдёт какое-то время и тот же Рудик, уже искушённый и благополучный, поступит так. Он скажет: «О чём ты говоришь, Зураб? Даже сам падишах не сделал бы для меня большего. Ты назвал меня своим братом!» И осушит (красиво пить он тоже научится) большой бокал вина, обязательный в этом случае. А что он мог сказать, будучи неблагополучным и незрелым? О чём попросить, не умаляя своего достоинства?

    Но Зураб оказался смышлёным парнем:
  -Я знаю, чего ты хочешь,- сказал он. - Ты хочешь попросить немного денег. Угадал?

    Если бы Рудик знал о незримом присутствии в комнате отца и дедушки Гогия, которые напряжённо вслушивались в разговор, он бы, почувствовав прилив сил и уверенности, ответил бы так: «Ты не угадываешь Зураб. Ты называешь вещи своими именами. Да, у меня есть нужда, но давай не будем омрачать этот прекрасный стол разговорами о презренном металле». Вот как бы он ответил. Достойно, по-мужски. Беда была в том, что Рудик не воспринимал парамагнитных колебаний, его по-человечески несовершенный слуховой аппарат оказался глух к сигналам из потустороннего мира. Поэтому речь Рудика не блистала мужественными оборотами.

  -Да нет, зачем? Мне не нужно. Я только подумал: было бы кстати. А, если так, зачем?
   Но Зураб уже вошёл в роль искусителя:
   -А если не так? Если ты сам будешь зарабатывать, соображаешь? Все, какие ни на есть доходы мы с тобой делим пополам. По-братски.
    Рудик терялся всё больше:
  -Это как же, воровать, что ли?
  -За-чем воровать?- Зураб от волнения начал растягивать слова.-  Пусть ведьмы - кудиани воруют, а не мы. Скажи лучше, наливая пиво, ты ждёшь, пока осядет пена?
  -Нет.
  -Мо-ло-дец! Ты подаёшь кружку покупателю, но...,- тут Зураб многозначительно поднял палец,-если покупатель просит долить, ты доливаешь. Если не просит, не доливаешь. Это значит, что покупатель согласен. Фокус в том, что платит он всегда за пол-литра. Никто ни у кого не украл, все довольны.
    Рудик  вздохнул - он был немного разочарован:
 -Ну, это мы ещё в первом классе проходили.
  -Да, проходили,- согласился Зураб.- Только одним наука идёт на пользу, другим нет. Тебе, как видно, пошла на пользу. Ты сделал правильный вывод.
  -Какой?
  -Ты доказал свою честность. Я за тобой давно наблюдаю. Да-да, не удивляйся, это мой долг. И я говорю тебе, ты прошёл испытательный срок. Теперь работай и ничего не бойся.
  – А как же Татьяна Васильевна?- поинтересовался Рудик.
    Зураб кивнул:
  -За неё не беспокойся. Мама в курсе всего, что творится в кафе. А ты уже член семьи, уважаемый человек. Цени это.
   
     Рудик понимал, что сейчас Зураб с ним не шутил. И на счёт мамы - хозяйки кафе- он скорее всего говорил правду. Рудик уже был наслышан про ту легендарную историю, когда Зураб избавил «Козерог» от навязчивых притязаний бритоголовых парней, которые стремились его крышевать. И этим оказал маме неоценимую услугу. Зурабу не понадобилось устраивать в баре перестрелку, крушить квадратные челюсти негодяев, выкидывать их через окно в осколочных брызгах разбитого стекла. Ничего такого не было. Бармену даже не понадобилось забивать бритоголовым стрелку, как было принято в таких случаях. Рассказывали, что он только шепнул  бригадиру всего лишь одно слово. Только одно, но слово самое главное. И-страшное. Потому что тот сразу скорчился как от взрыва зубной боли, глаза его провалились в чёрные воронки расширившихся зрачков. В них не было ничего, кроме слепого ночного ужаса.

    Бритоголовые растворились мгновенно, будто демоны при виде святого распятия. И уже не возвращались. О них больше не вспоминали. Но события тех дней где-то в тихой тёплой норке, пропахшей плесенью и пылью, отложили свою неистребимую кладку и, вылупившиеся из неё невероятные слухи, с тараканьим многоножьим проворством разбежались по уголкам и закуткам. Шептались, мол, чурка-бармен заправляет чеченской мафией в городе. Чеченов все боятся, в том числе и крутые. Да он грузин, - возражали им  более эрудированные по части кавказского этноса. Какая разница, упорствовали слухи. Раз чёрный, значит мафиози. Он и Татьяну к рукам прибрал. Крутит с ней любовь, а сам думает, как обобрать её дочиста.

    Рудик не доверял слухам, однако считал, что они Зурабу не помеха, только способствуют росту его популярности. И ещё считал Рудик, что с напарником ему повезло. Когда у тебя есть такой друг как Зураб, жизнь становится воистину полноценной. В душе у Рудика впервые за много лет солнце не заходило за горизонт, преобразив угрюмый камень ущелья в цветущую долину. В той долине пели птицы, гудели шмели и стрекотали кузнечики. Рудик спешил жить и, чтобы жить, спешил зарабатывать. Предложение Зураба, работать с ним на пару, было для Рудика подарком судьбы. И очень скоро всё это стало приносить свои дивиденты. Рудик уже перестал считать дни до зарплаты и стал регулярно питаться в ближайшей пиццерии. Пару раз в месяц он устраивал романтический ужин с какой-нибудь приглянувшейся ему молодой особой в  приличном ресторане.  Проблема была в том, что ужины, как правило, заканчивались в обстановке далеко не романтической – на расшатанной тахте в однокомнатной хрущёвке. Партнёрши Рудика, в целом довольные программой, ещё находили общий язык с тахтой, но полное отсутствие воды после восьми часов вечера приводило их в шоковое состояние, какое должен испытывать всякий цивилизованный человек в пещере неандертальца.  Рудик подумывал о переезде, подыскивал варианты, с кем-то договаривался. Хлопотал, словом. Но это были приятные хлопоты.

     А в конце зимы к  нему неожиданно нагрянула Muter. Расположившись всё на той же тахте (та издала свой последний в жизни вздох), как была с мороза в пальто, в старомодном вязаном берете, вся такая крупная, неуклюжая - ни дать, ни взять, большая медведица- она с ходу стала жаловаться сыну на тяжёлую жизнь в райцентре. Muter жаловалась, и с её слов выходило, что город, где некогда родился Рудик, уже долгое время живёт в кольце вражеской блокады. Ибо только враг способен предать разорению то, что создавалось десятилетиями. Нынче в магазин за продуктами меньше чем с сотней не сунешься, лекарств дешёвых, умрёшь, не достанешь. Всюду спекулянты окаянные. А в прошлом месяце разморозили дом на соседней улице.  Добрая подруга Muter, тётя Катя, (Рудик должен её помнить), что жила в том доме с семьдесят пятого года, подхватила воспаление лёгких и отдала богу душу. Вот как оно выходит. Старики никому не нужны. Так-то.

    Muter всхлипнула, и на глазах её вызрели две слезинки-близняшки. Они тяжело покатились по проторенным ложбинкам и впадинкам, а она так же не ловко, по-детски размазывала их по щекам тыльной стороной ладони. Расчувствовавшийся Рудик  сунул в эту ладонь денег. Все, какие у него были, не считая: « Берите, Muter, берите. Это вам на первое время». И махал руками на её слабые протесты. Дескать, и слушать не буду, берите и всё. А у самого прямо крылья росли за  плечами. И как ещё росли! Рудик отчётливо слышал, как потрескивал, выгибаясь, его позвоночник, как с хрустом шевелятся лопатки, пропуская стремительно выдвигающиеся конечности, как они сухо скрипят, обрастая густым, жёстким оперением. Он взмахнул крылами, оторвался от пола и воспарил, глядя сверху вниз на человека, однажды подарившего ему жизнь.

    И вот, миновав низенький потолок с расколотой люстрой (след от бутылки из-под шампанского), пролетев три следующих этажа, сквозь иные миры человеческой жизни, переложенные слоями, замкнутые в себе, опрессованные кирпичом и бетоном под двухскатной шиферной крышей, достигнув высоты свободной мысли и больших свершений, Рудик принял своё первое в жизни благородное решение. Он решил впредь оказывать Muter постоянную финансовую помощь. Ежемесячно посылать ей две, нет, три тысячи рублей. И так прекрасно, так возвышенно, так ново ощущал себя Рудик в этом качестве, что ему не терпелось выговориться перед Зурабом. Несколько дней подряд он приходил на работу в одухотворённой задумчивости. Зураб, выслушав друга, выразил своё одобрение:

  -Мо-ло-дец, родителям помогать надо. Всегда так делай. Сам землю грызи, а последний кусок матери отдай.
   Протирая фужер уголком салфетки, красавец-абрек глянул на Рудика через стекло. Орлиный глаз его  смотрел насмешливо:
  - Чего загрустил? Впереди праздники, работы предстоит много.

     Зураб как всегда оказался прав. В канун Женского дня его величество клиент наконец-то воспрянул с любимого дивана, потёр отёкшие бока, налёжанные зимними вечерами под сонное бормотание телевизора, осмотрелся вокруг, улыбнувшись ласковому солнышку и, почувствовав голод к развлечениям, пошёл,  повалил, потёк как полноводная река, обрушился с порога, заливая залы, затопляя столики, взвинчиваясь вокруг них вихревыми воронками. В воронках исчезали меню, салфетки, пепельницы, напитки. И – блюда, блюда, блюда…

     Обычно Зураб и Рудик работали в разные смены. Но в праздничные дни, когда наблюдался большой наплыв посетителей, мама ставила их за стойку в паре. Это называлось укреплять фронт. Мамина стратегия была проста: обслужить как можно больше гулевого народа и собрать такую выручку, чтобы весь персонал кафе, включая глуповатую и от того ко всему безучастную, уборщицу Леру воскликнул в едином порыве: «О-о-о, столько у нас никогда не было!» Татьяна Васильевна обожала, если её бизнес-победы находили отклик в сердцах простых смертных.

     Победы мама ковала заблаговременно. Весь прошлый вечер она не отходила от Зураба, отиралась возле стойки точно кошка. Вся такая ручная и милая.

  -Зурабушка,- мурлыкала хозяйка.- Давай завтра сделаем сорок тысяч.
  -Ваше желание – закон, Татьяна Васильевна,- не шевельнув и бровью отозвался тот.
    Хозяйка тонко захихикала, аж глаза зажмурила от удовольствия:               
 -Какой ты умничка. А пятьдесят тысяч дадим? Побьём рекорд прошлого года?
 -Вместе с кухней?- уточнил Зураб.               
  -Нетушки, Зурабчик. Какой ты хитрый! Только по бару.
    Зураб сложил на груди руки, склонил голову, придавив железным подбородком нежные крылышки своей бабочки.
  -Э-э, всё зависит от посещаемости,- уклончиво ответил он.
    Татьяна Васильевна обиженно надула перламутровые губки:
  -Фу, какой ты… Я тебя задушу, Зурабчик.

    Немолодые уже пальцы хозяйки, роняя всполохи злата, скользнули алыми ногтями по подбородку бармена, поправили галстук:
  -Ну, Зурабчик, это не ответ. Ты же меня любишь. Ты же хочешь мне сделать приятное. Обещай пятьдесят тысяч выручки.
  - Всё зависит от клиента,- стоял на своём Зураб.
  -Противный… Ладно, - сдавалась хозяйка. – Сойдёмся на сорока пяти. Всё, всё, всё… я ничего не слышала, ничего не слышала.

   Заливаясь смешком, Татьяна Васильевна скрылась в кухне.  А спустя каких-нибудь пару минут царство кастрюль и сковородок уже сотрясалось от её истеричного крика. Прокатившая по бару звуковая волна силою в несколько децибел донесла до всеобщего внимания некоторые особенности маминой речевой культуры. Татьяна Васильевна в очередной раз проявляла своё умение пользоваться не только лакомым пряником, но и проверенным  дедовским кнутом, охаживая поварих лихо, по-строевому с использова-
нием выразительного казарменного лексикона. По её твёрдому убеждению без всего этого бизнес просто не работал бы.

    И он работал. Гардероб, услужливо звеня номерками, пропускал в свои платяничные покои верхнюю одежду, улыбался зеркалами: «Добро пожаловать. Ах, как вы сегодня неотразимы!» Кухня дышала жаром, воплощая кулинарные замыслы в апофеоз чревоугодия. Под белыми парусами фартуков по залам сновали быстрые официантки с подносами на вытянутой руке и с улыбкой Барби на кукольных лицах.

    К восьми часам вечера в бархатной полутьме музыкального грота вспыхнули цветные маячки. Пискнула гитара, её поддержал многоголосый орган. Выплывшая в грот златокудрая сирена, прикрыла крашеные веки и запела про любовь. Она звала, дразнила, брала в плен и не отпускала от себя. Кафе гудело. Звенела посуда. Цветной гриб табачного дыма воскурялся над языческим жертвенником в честь бога веселья.

    К этому времени Рудик уже поймал необходимый кураж, сыпал энергетическими искрами, моментально расположив к себе добрую половину бара. Он был одержим вдохновением. Мельком Рудик поглядывал на Зураба, собравший возле себя другую половину, преимущественно одиноких женщин. Зураб был в своём амплуа: снисходительно внимал просьбам, кивая в ответ неизменной бабочкой и сверкая пробором. Женщины крутили носами, пытаясь разгадать, какой туалетной водой он воспользовался на этот раз. Зураб лишь усмехался им усами абрека.

    Несколько раз за стойкой  возникала фигура мамы. В деловом костюме и с новой стрижкой она смотрелась великолепно. Бросив  ревностный взгляд на женщин, она просила Зураба выбить общий чек по кассе и, прояснев лицом, также незаметно исчезала.

    В один из таких моментов Рудик и обнаружил то, из-за чего потом испытывал сильные душевные муки и целых полгода не находил себе места. Это была банкнота американского казначейства. Она лежала на прилавке за стойкой, скрытая от чужих глаз. Банкнота была сложена вчетверо, что позволяло ей некоторым образом сохранять тайну своего достоинства. Но Рудик слишком хорошо знал, под каким номиналом располагается эта располневшая и возмутительно самодовольная физиономия человека с длинными редеющими волосами. Да, это были сто долларов. Несравненные, новенькие, свободно-конвертируемые, зелёненькие сто долларов. И, главное, абсолютно беспризорные. Рудик скользнул оценивающим взглядом по лицам за стойкой, глянул в сторону Зураба – он что-то нашёптывал Татьяне Васильевне - и быстро смахнул аккуратный прямоугольничек в  расщелину между панелями. Вышло незаметно, профессионально. Рудик это сделал механически, повинуясь рефлексу. Так поступил бы любой на его месте. Мало того, он бы ещё и гордился  своей находкой, почитал               
этот день одним из самых удачливых дней в своей жизни. Время от времени он вспоминал бы о том дне, извлекал бы его из памяти как дорогую вещь, спрятанную                на дне ящичка письменного стола, бережно завёрнутую в шёлковую тряпицу, чтобы не потускнели от света подробности, не стёрлись от времени переживания. Он бы с наслаждением  рассказывал, перебирая эти самые подробности, смакуя переживания, своим друзьям, родственникам (может быть даже жене),детям, внукам и, если доживёт, то и правнукам о том, как ему сказочно повезло.

    И у Рудика тоже от радости сильно охнуло сердце, выбросив чуть ли не весь запас адреналина. Тело сделалось эфемерно  лёгким, невесомым. Рудик уже приготовился к тому, что сейчас у него снова вырастут крылья, как добрый знак благосклонности фортуны. Но ничего не происходило. И Рудик догадывался почему. За радостью скрывались вполне обоснованные опасения, что объявится настоящий хозяин денег. Рудик не мог не помнить, как полчаса назад один  сильно подвыпивший клиент пытался  расплатиться с ним за бутылку коньяка. С купеческим размахом он кидал на стойку одну за другой стодолларовые бумажки и очень удивлялся, почему с ним не вступают в товарный обмен.

    -Может ты думаешь они у меня фальшивые? – вопрошал купчишка. - Тогда на ему вдогонку…вот, выбирай.

   И ещё было одно чувство, тяготившее  Рудика. К своему стыду он вдруг совершенно ясно для себя понял, что не хочет говорить о своей находке Зурабу. Не хочет из-за опасения пожалеть об этом позднее. Подлая грудная жаба замучает  его. Та самая, что в определённые моменты жизни приходит к человеку, наваливается на его на тёплую податливую грудь, вяжет её жутким болотным холодом, и человек,  будучи цветущим и здоровым  вдруг начинает задыхаться. От жадности.

    Всё же Рудик какое-то время сопротивлялся  зародившемуся в нём примитивному организму с отвратительноё бородавчатой кожей. В голове крутились разные мысли, что друзья так не поступают, что  мужская дружба не стоит того, чтобы разменивать её даже на такую халяву как сто долларов. Но всё это выглядело как-то слишком наивно, по-книжному, вроде детского стихотворения «что такое хорошо и что такое плохо». Поэтому Рудик сопротивлялся неохотно, вяло, и победителем вышел организм, отстоявший своё право на существование. Остаток вечера Рудик провёл без вдохновения, в суетной спешке, пряча от Зураба глаза. Он боялся выдать себя излишним волнением, упорно стараясь не думать о находке. К счастью всевидящий и всезнающий Зураб ничего не заметил, что уже могло показаться странным.

    После полуночи Рудик походил на выжитый лимон: пожелтел лицом, осунулся. С Зурабом они пересчитали всю сменную выручку (вышло пятьдесят тысяч с копейками, а по бару – сорок пять, как и было уговорено с мамой), подбили свой дебет – кредит (тоже симпатично получилось – не менее тысячи  на брата) и по обыкновению расстались с крепким рукопожатием. Перед тем как обесточить помещение Рудик нырнул под стойку, чтобы перекрыть воду, рыскнул взмокшей ладонью по полу и, нащупав заветный прямоугольничек, запихал его в тугой неподдающийся карман кожаных штанов. Пока управлялся с карманом,неожиданно для себя подумал, что вот он сегодня обошёл самого Зураба. Впервые Рудик за время знакомства с Гогия стал обладателем маленькой тайны, и это обстоятельство давало ему некоторое преимущество. Нелепое, мелкое, нечестное, но всё-таки преимущество над своим другом и учителем. Сидя на корточках под стойкой, Рудик понял, что он давно незаметно даже для себя потихонечку состязался с Зурабом. Состязался во всём: в работе, в ловкости ума, в чувстве юмора, в умении флиртовать с женщинами. Даже в каком-нибудь безобидном фарте и здесь тоже  состязался.

    Пробудившийся дух соперничества пришёлся Рудику по душе. Как и морозный настой ночного воздуха. Он пил его с удовольствием крупными глотками, двинув домой пешком через половину города вместо привычного для такого времени такси. Лунный ветер обдувал его непокрытую голову, будоражил по-бойцовски короткую стрижку, подбадривал идти быстрым решительным шагом. Фонари давно погасли, и Рудик шёл по гулким оцепенелым улицам в мутной темноте, подсвеченной слабым кварцем уходящего снега. За Калужским мостом, под которым в слюдяных блёстках укатанного льда проползала кольцевая трасса, темнели угловатые силуэты пятиэтажек. Дальше, южнее, в рудниковой глубине ночи коралловыми бусинами рдели огоньки телевышки. Было в них что-то подчёркнуто-самоуверенное, как в щегольской бабочке Зураба. Высоко горели огни, прочно держалась бабочка Гогия на житейском небосклоне. Но ещё выше, ещё прочнее и увереннее чувствовала себя одинокая белая  звезда. В холодном мартовском небе  танцевала  она свой неповторимый звёздный танец. И Рудик был единственным человеком в мире, кто это видел. Он залюбовался звездой, показалось ему, что звезда танцует исключительно для него. Танцует,  чтобы разжечь в нём честолюбивое желание всегда и во всём быть первым. Чего бы это ни стоило. Рудику хотелось верить, что его настоящий взлёт ещё впереди, что этот взлёт будет стремительным и ярким. Конечно, он превзойдёт доброго друга Зураба во всех начинаниях. Превзойдёт непременно. Родившаяся этой ночью танцующая звезда принесёт ему удачу.

   Кончилось колдовство, отступило как навязчивая детская болезнь. Не стало больше человека-загадки, каким был Зураб. Остался Зураб Гогия – бармен. Но всё же бармен необыкновенный. По-прежнему высоко в поднебесье парит красавец-орёл, всё так же силён он и зорок, всё так же способен  выслеживать врага, кидаться на него с радостным клёкотом и торжествовать победу. Многое ему дано и многое ему ведомо. Одного не знает он, что крылатая душа его товарища, сменив прежнее пернатое обличье, прячется где-то с земноводной хитростью в порыжелой осоке или в отсыревшей пазухе замшелого валуна, замышляет против него нехорошее. Долго будет кружить орёл над вершинами вечных гор, отыскивать знакомое ущелье, долго будет вслушиваться в лежащее под ним вековой гранитной накипью унылое безмолвие, пытаясь уловить зелёный голос цветущей долины. Да только напрасны будут труды его. Ни тайные знания, ни колдовские секреты, ни проницательный взор не помогут орлу в его поисках. Горько будет ему. Сквозной огнестрельной раной отзовётся боль утраты. Закричит тогда орёл от тоски и одиночества, взмоет он в звенящую голубым колоколом высь, обжигая солнечными лучами могучие крылья, и бросится на смертельные камни. Придёт тогда конец большой дружбе, дорогой генацвали. Всему придёт конец.

    Стоп! Это было уже перебором. Рудик не хотел, чтобы их отношения с Зурабом рассыпались, будто карточный домик. Он  уважал своего друга и на следующий день  начал задумываться: правильно ли он поступил? Даже отправив  деньги Muter согласно своему обету и, совершив тем самым доброе дело, он оставался в смятении. Рудику немного полегчало, когда он избавился от злополучной банкноты, сунув мордастого Франклина в барсучью норку обменника. Но, при встречах с Зурабом, снова терялся в чувствах, как неуверенный в себе мальчишка. То ему казалось, что ничего страшного не произошло, в тот вечер он стал избранником случайного везения, а джельтменский договор с Зурабом нарушен им не был. То вдруг начинал казниться мыслью, что он повёл себя недостойно. Рудик был уверен, что Зураб так не поступил бы, потому что он настоящий мужчина и мужская честь для него не пустой звук. А чем она была для Рудика? Или нет никакой чести вовсе, а есть только голые инстинкты. И Рудик, ведомый этими инстинктами, милый, всеми любимый Рудик, вскорости начнёт превращаться в скользкое отталкивающее существо, с плоской змеиной головой, опоясанной от уха до уха безжалостной ухмылкой всеядного добытчика. Рождённый ползать летать не может!

   Для Рудика наступили не простые времена. Он продолжал тяготиться непреодолимым ощущением собственной вины, будто совершил нечто такое, за что ему  суждено терпеть вечные муки. Странно было и то, что со временем это ощущение  заявляло о себе всё смелее, всё более открыто и настойчиво, как запущенная болезнь. Прошла весна, лето, задождила  осень. Рудик сменил квартиру, обзавёлся новым раскладным диваном, во всех смыслах удобным и нескрипучим, но и на новом месте, даже на самой нежной подушке ему снился один и тот же покаянный сон.  Будто возвращается он после смены к себе домой мартовской ночью и, переходя через мост, смотрит в безоблачное небо, где рубиновыми огнями горит бабочка Зураба, такая же гордая и самоуверенная. Рудик улыбается ей заискивающе (мол, извини, Зураб, не совладал с искушением) и, задрав голову, пытается отыскать свою покровительницу-танцующую звезду. И – не находит. Зато видит он, как оживает созвездие Большой медведицы, как оно медленно надвигается на него точно работал механизм трансфокатора в видеокамере. И по мере того, как оно приближалось Рудик узнавал в ней свою Muter. Она была в неизменном вязаном берете, но уже в домашнем халате, в шерстяных носках и тапочках, которые состарились вместе с хозяйкой настолько, что не могли удержать больших пальцев на ногах, так что пальцы вытарчивали  наружу вроде ракетных боеголовок из торпедных отсеков космического корабля.

    «Рудик,- вещала Muter, отчего-то мешая русскую речь c языком, на котором изъяснялся их далёкий предок - башмачник из Гамбурга- перебравшийся в Россию лет так двести назад.- Рудик, mein Junge, ты был в детстве таким добрым и ласковым, как ангелочек. Я никогда ни в чём не могла тебя упрекнуть. Тем более в нечестности. Почему же ты обманул  dein Kollege?  Ты же бросил тень на фамилию Maul».

    Дальше Рудик старался поскорее проснуться, потому что Muter производила ракетный залп. Нельзя сказать, что она хотела навредить своему милому Junge. Скорее всего, в блоке питания происходило короткое замыкание и Muter разносила половину города, как бы в отместку за то, что тот дурно влияет на её отпрыска.

    Эх, была не была, говорили на Руси те, кто  однажды отважился на отчаянный поступок. Как человек, уходящий своими корнями в европейскую цивилизацию, Рудик вполне мог упомянуть  и такую известную фразу: «Быть или не быть». А мог и не упоминать вовсе и, не становиться в театральную позу, а просто открыться во всём Зурабу. Что и было Рудиком сделано. Момент подобрался подходящий – во время корпоративной вечеринки, когда в полупьяном разговоре мужчины каются друг перед другом в больших и малых грехах, а после клянутся в нерушимой дружбе.   

  -Я должен повиниться перед тобой, Зураб,- сказал Рудик.- Я серьёзно…Назови меня свиньёй неблагодарной, как хочешь назови. В общем, я нашёл тут как-то сто долларов и утаил от тебя. Сам не знаю, почему так вышло. Задушила жаба, словом. Прости, Зураб…я…серьёзно.

    Потомок славного рода Гогия смотрел на друга благосклонно, даже ласково.

    -Ты тоже меня прости, до-ро-гой, -ответствовал Зураб. – И на мне лежит пятно позора. Хочешь, я сейчас пойду и всем расскажу, как я скрысятничал от хорошего человека?
    Рудик очень удивился:
    -Ты, от кого же?!
    -От тебя.
    -Когда?
    -Не беспокойся, Зураб честно признается во всём. Я тоже нашёл сто баксов. Это было на Восьмое марта. Какой-то пьяный деньгами сорил у стойки.

    Рудик не верил своим ушам:
    -Зураб, этого не может быть…
    -Почему не может? Может.- философски заметил тот. – В жизни всё может быть.
    -Значит, мы с тобой оба в одно и то же время подобрали чьи-то деньги?
    -Выходит, что так.

 Они помолчали некоторое время.

-А  может там ещё остались?- предположил Рудик.- Помнится, у того папика их было много.
-С ума сошёл? Столько времени прошло, -откликнулся Зураб.
-Да,- вынужден был согласиться Рудик.

Снова молчание.

 Затем Рудик озвучил некое своё наблюдение:
-А ведь кроме нас туда никто не суётся. Даже Лера со своей тряпкой.
-И ремонт намечается только в следующем году,- для чего-то уточнил Зураб.

 Друзья стояли у входа в кафе «Козерог», некурящий Зураб и курящий не в затяжку Рудик. В блеске огней, в шуме транспортных потоков перед ними лежал вечерний город. А над городом беспечно витал легкомысленный ветерок. Он одинаково весело заигрывал и с сигаретным дымком, и с прозрачными шариками пара от здорового дыхания, поднимая их в сферы заоблачные, мечтательные, где перемигивались небесные светила.  Два бармена смотрели на небо и  каждый видел там именно то, что было открыто только ему одному.

    В приоткрывшуюся дверь просунулась голова мамы и капризный голос вернул друзей на землю:
    -Мальчики, почему вы не танцуете? Зурабчик, я тебя жду.
    -Уже идём, Татьяна Васильевна,- проворковал Зураб. Он подобрался и снова стал похож на горного красавца-орла, подмигнул Рудику:
    -Пойдём, потанцуем.