Веркина миссия

Дверь с треском распахнулась, саданула ручкой по стене, обвалив кусок побелки. Что-то загрохотало, зазвенело, должно быть, завалился шкаф с рабочей одеждой. Он перегораживал коридор на две половины. Первая, вроде парадного входа в хатку. Здесь лежал на полу вытертый коврик, стояла полочка для обуви. А вторую половину использовали как кладовую для хранения всяких ненужных вещей. Тут примостилось старое кресло с порванной обивкой, Раскорячился сколоченный наспех стеллаж для пустых банок, громоздились коробки, набитые вышедшим из моды тряпьем. Носить нельзя, а выбросить жалко. Каждый раз, возвращаясь домой в подпитии, Федор то дверцу у шкафа вывернет, то ручку с мясом вырвет. А теперь вот и вовсе завалил. Вера уронила нож, и он с тихим плеском утонул в кастрюльке с начищенной картошкой. Вытирая мокрые ладошки о фартук, она выглянула в коридорчик. Так и есть. Федор всем своим могучим телом навалился на злополучный шкаф, тот, не выдержав напора, рухнул на стеллаж с банками. Так они и лежали в коридорчике рядком: шкаф - на стеллаже, Федор – рядом. Кожаная куртка мужа покрылась подсохшей коркой грязи. Видно, по дороге домой Федор успел поваляться в луже. Мокрые полурасстегнутые брюки сползли, обнажив солидное брюшко. Вера молча перешагнула через распростертое тело мужа, закрыла входную дверь на замок. Взяла с кресла маленькую подушку-думку, подложила под голову мужа, погасила свет и вернулась на кухню.
 
За годы семейной жизни любовь Федора выпить как-то незаметно переросла в неуправляемую страсть. Вера сначала злилась, скандалила, потом только плакала, жалея себя, потом плакала, жалея Федора. Но жалеть мужа она начала не сразу. Как-то, когда казалось все – больше нет сил терпеть! - задумала Вера уходить от мужа. В тот день шла она мимо церкви и сама не поняла, зачем, но зашла. Словно сами ноги привели. В Бога-то она не то, чтобы верила, а так, как все. Яйца на Пасху красила, да если приснится отец или мать умершие, сходит на следующий день в церковь, поставит свечку. Вот и вся вера.
 
Батюшка слезный рассказ Веры выслушал и покачал головой:
 
- Беда у мужа. А ты его в беде оставить хочешь. Грех это. Твой муж – твой крест. Ты сейчас от своего креста избавиться хочешь, облегчение себе сделать. Но тогда твой крест понесут твои дети.
- Нет, у нас детей, батюшка! Бог не дал!
- А ты молись, дочь моя. По молитве твоей, по вере и воздастся.
Вера затуманившимися от слез глазами смотрела, пригорюнившись, на строгое юное лицо молоденького священника и думала: «Легко тебе говорить, а каково жить с пьяницей!» Но от мужа не ушла. А наоборот, как советовал батюшка, начала Федора жалеть. Запал ей все-таки в душу тот разговор, и глаза батюшки, строгие и участливые. Только поначалу не очень получалось жалеть, больше прибить хотелось. Но Вера старалась не замечать безобразий пьяного мужа, перестала ругать его, молча укладывала пьяного Федора спать, молча перестирывала замаранную одежду.
 
- Дура, ты Верка! Ой, дура! - возмущалась единственная Верина подружка Танька. - Ты же жизнь свою под ноги этому алкашу несчастному кладешь. Гони ты его в шею! Ты еще молодая, замуж выйдешь, родишь.
- А Федора куда девать? Он же совсем сопьется без меня. Погибнет.
- Вот дура! Блаженная! - сердилась Танька и уходила, хлопнув дверью.
А Вера купила в церковной лавке икону Божьей Матери «Неупиваемая чаша» и поставила на книжную полочку за стекло. Сейчас, она зашла в комнату, где стояла икона, прислонилась пылающим лбом к прохладному стеклу и заплакала.
 
- Не могу больше! Сил моих нет! Ну, нету моченьки терпеть! Уйду! Зачем я живу с ним? Зачем я вообще живу? Забери ты меня, не могу я больше! Не могу! - Вера уже кричала в голос. Слезы застилали глаза, солоноватым ручейком затекали в рот. Она судорожно сглатывала их, а они все бежали и бежали, словно все горе ее, накопившееся в душе, прорвалось, как река через плотину, чтобы враз излиться горючими слезами.
Печальное лицо Богоматери оказалось совсем близко. Ее воздетые к небу руки выражали безутешную скорбь. Сквозь затуманившееся стекло Вера видела большие тоскующие глаза девы Марии, жалеющие ее, Веру. И показалось вдруг ей: слезинка скатилась по смуглой щеке Богородицы. Вера сильно зажмурилась, поморгала и приблизила к иконе испуганные глаза. Ну, да! Вот она, слезка! Живая! Дрожащими непослушными руками Вера отодвинула стекло и замерла, пристально вглядываясь в лицо Богоматери. И вдруг совершенно неожиданно для себя легко коснулась губами ее щеки, там, где остался влажный след слезы. Губы ощутили тепло и персиковую бархатистость лика. Почудилось? Живая? Да нет! Не может быть!
 
Утеревшись фартуком, Вера пошмыгала носом, успокаиваясь. На икону она старалась не смотреть. Ее смущал и волновал пристальный взгляд Богородицы. Собравшись с духом, Вера осторожно достала икону из-за стекла, машинально ладошкой смахнула пылинки, прижала Богородицу к груди, как ребенка, и побрела в спальню.
- Надо же! Заплакала! - шептала она смущенно, неловко поглаживая икону, - Пожалела меня! Надо же!
Вера, не раздеваясь, прилегла на кровать, по-прежнему прижимая икону к груди. Она держала ее так, как все матери мира держат своих первенцев. Бережно. Она поглаживала ее, нежно касаясь ладошкой картонной изнанки лика. Так мать гладит головенку приникшего к ней ребенка.
- Ты не плачь! - приговаривала она. - Не расстраивайся! Подумаешь! Муж пьяный домой пришел! В первый раз что ли! Я сильная. Я выдержу. Только ты не плачь. Ладно? Я не стОю твоих слез. Кто я такая? Так! Пустышка! Травинка сорная. Так хотела ребеночка. И Федя хотел! Не получилось. Он, может, и пьет потому. Ой, только ты не подумай! Я не упрекаю тебя!
 
Вера отняла икону от груди и испуганно посмотрела на Богородицу. Вздохнула горестно.
- Как же у тебя сердца-то на всех хватает? На всех, на нас. Ой-ой! Ты прости меня! Но вот у тебя есть Сын. Ты знаешь, что это такое, когда есть сын. А я? А я не знаю. Разве ж это правильно? Вот скажи, что мне делать?
Вера с надеждой вгляделась в лицо Богоматери, словно тут же рассчитывая услышать от нее ответ.
- Молчишь...
Она снова прижала икону к груди.
- Вон, счастье мое в коридоре валяется. Пьяное. Батюшка сказал: мой крест. Да я не отказываюсь. Только мне бы понять, чем я провинилась, что такой крест у меня? Я бы исправилась. Правда! Батюшка говорит: жалеть надо. А где же силы взять для жалости? Тут на днях по телевизору показывали детишек бездомных, ну, сироток. У одного пацанчика такие глазенки! Грустные! Прямо запали мне в душу! Вот все во мне перевернули! Слушай, а может, нам ребеночка взять? Ну, пацаненка этого, что в телевизоре был? А? Что скажешь? Может, и Федя пить бросит. Он ведь по молодости знаешь какой был! Ласковый! Добрый! А батюшка говорил, если Господь не дал мне своего ребеночка, значит, надеется, что я сиротке мамой стану. Мол, у бездетных на земле это... как же это слово он назвал?.. забыла я... А! Вспомнила! Миссия! Сироток согревать. Видишь как! Надеется на меня Господь! Может, и в самом деле сиротку взять? Я бы любила его...
 
Вера еще долго шептала, рассказывала, то поглаживая икону, то с надеждою вглядываясь в лицо Богоматери. Она и не заметила, как уснула. И во сне лицо ее, тронутое легкой улыбкой, казалось молодым и счастливым.
 
Она проснулась ранним утром от стука молотка. Значит, Федор уже проспался и делом занялся. Вера улыбнулась, давно она не просыпалась в таком хорошем настроении. И Богоматерь этим замечательным утром смотрела на Веру спокойным мудрым взглядом. Ее воздетые руки, словно благодарили небеса. И Младенец Спаситель улыбался Вере. Быстро поставив икону на место, она перекрестилась и утвердительно кивнула, мол, не волнуйтесь, все путем. Все еще улыбаясь, она выглянула в коридор. Мрачный небритый Федор ремонтировал шкаф. Он хмуро взглянул на жену:
- Ты чего это с иконой легла? Помирать что ль собралась? Ты мне это брось! Чего улыбаешься-то?
Вера подошла к мужу, погладила взлохмаченные редеющие на макушке волосы:
- Федь, а давай ребеночка возьмем из детдома? А?
- Да, делай что хочешь! - сердито отмахнулся муж и отвернулся, но Вера успела заметить, как легкая улыбка тронула его губы.