Из всех искусств..

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, телевизор появился и в нашем доме. Но такого острого ощущения счастья, которое переживали у маленького экрана в окружении соседей и друзей в первые годы, уже не было. Телевизор не смог поколебать неистовую страсть к кино, которой заражены были не только дети, но и взрослые.

Фильмы показывали в красном уголке депо. Небольшое тесное помещение, старенький экран прямо перед первым рядом. Тут же аппарат на треноге, на полу - пленки в жестяных коробках, несколько рядов стульев. Киномеханик дядя Вася, стоя у дверей, отрывал от рулончика билеты. Когда поток зрителей заканчивался, малыши-безбилетники просачивались в зал, занимая места на полу. Впрочем, в первом ряду тоже приходилось несладко, но кто это замечал.

Кино в депо крутили в будние дни, туда ходили все. Мне очень хотелось к ребятам на пол, но меня туда не пускали. Отец брал к себе на колени, чтобы хоть что-то рассмотрела за спинами сидящих впереди. Киномеханик громко предупреждал курильщиков, обещая выгнать их из зала, гас свет - и начиналось волшебство. Отсидеть полтора часа с запрокинутой головой было нелегко, но разве могло это остановить бескорыстных почитателей важнейшего из искусств. О том, что оно важнейшее, сообщал плакатик на стене, написанный  деповским художником. Наверное, он призван был оградить зрителей от тлетворного влияния Запада.

Фильмы чаще крутили трофейные. Когда не поместившихся в зале было много, сеанс повторяли. Заканчивался он  заполночь. Иногда фильм прерывался, и громким голосом вызывали поездную бригаду. Кумиром зрителей была незабвенная Марика Рёкк. Когда она танцевала, зал замирал. Возвращались домой группами, иногда возбужденно обсуждая увиденное, порой молча, потрясенные другой жизнью, так не похожей на нашу. Да и боялись сказать что-то лишнее. Было немало тех, кого к сдержанности приучили в лагерях и сталинских тюрьмах.

Среди них был и мой отец, отсидевший перед войной полтора года в одиночке на Холодной горе в Харькове. Сеанс прерывался несколько раз, включали свет, и зрители ждали, когда механик перемотает пленку и установит новую бобину. Когда действие прерывалось на чем-то захватывающе интересном, зал наполнялся недовольным ропотом и оглушительным свистом. В кино я научилась свистеть. Дома, когда пыталась продемонстрировать свое искусство, бабушка резко обрывала: «Прекрати, все деньги просвистишь». Можно подумать, что у неё или у меня они водились. Но запрет на свист дома запомнился.

Затаив дыхание, мы смотрели Тарзана, Чапаева. На следующий день, оседлав палки, неслись с деревянными саблями на противника или оглашали тарзаньими криками тихие Савинские улицы. А как мы ждали заветный показ! Сколько раз бегали на соседнюю улицу, посмотреть, не висит ли афиша. Когда на темных досках павильона, примыкавшего к Борщовскому магазину, появлялась тонкая бумага с намалеванным от руки объявлением, сердце замирало от радости, и мы неслись наперегонки, чтобы сообщить родителям название картины. Фильмы называли картинами, так и прижилось словосочетание – смотрели картину.

В кинотеатр Челюскин и железнодорожный клуб ходили семьями в воскресенье, если у мамы не было дежурств. Это случалось нечасто. В кинотеатр билеты нужно было покупать заранее, отпускать меня одну в центр на редком в ту пору автобусе родители не решались. В клубе билеты продавали перед сеансом, очередь заканчивалась на улице, но это никого не останавливало. «Большой вальс» мы с мамой смотрели раз пять, потом долго ждали автобус, ходивший по кольцу, связывавшему Супруновку с Савино. Повзрослев, стала  ходить в кино с одноклассниками. Поначалу трудно было привыкнуть к отсутствию перерывов и немедленному обсуждению каждой части. Но выступление оркестра перед началом сеанса, а главное, буфет, где продавалось мороженое, доставленное в холодильнике-рефрижераторе из Москвы, делали эти редкие выходы в центр настоящим праздником для Савинской ребятни.