Горе от ума или сума-тюрьма?

31-й ММКФ. Премьера «Палаты № 6» Карена Шахназарова.
Я это пережила и вернулась здоровой. Диагноз ниже…)))

Мимо 31-го кинофестиваля счастливо пролетела в этом году, если бы не однокашник Коля Куликов. Случайно столкнулись в «театралке», куда оба забежали на минутку и по делу. Как ты, что, где? А ты – где, что, с кем? Привычная, короче, для подобных рандеву встречка вопросов.

- Да, я для Павла Руминова сценарий к фильму «Обстоятельства» написал
- Скромненько так! Где посмотреть?!..
- Неа, не смотри. Окончательный вариант сильно отличается от начального Авторского замысла. Ты подожди, через пару лет удивлю более серьезным, а это так – дебют.
- Еще скромнее! Правильно, если успех, то напополам, а в неудаче всегда виноват режиссер…

Короче, Колины «Обстоятельства» каким-то боком вписались в обстоятельства ММКФ, по ходу и меня втянув в фестивальную обойму. Товарищ мой предлагал махнуть на программу, составленную нашим общим преподом, киноведом и спецом по советскому «полочному» арт-хаусу Евгением Марголитом. Марголит, как потом выяснилось, Кольку не узнал, но замечательно потрещал с ним о рыбалке. Я же, позарившись на более попсовую халяву, скользнула в зал с «Палатой».

Не знаю, что конкретно повлияло на выбор. Тема пограничных состояний, столь ярко, ярче даже, чем в «Палате», раскрытая в чеховском же «Черном монахе» (Кама Гинкас в ТЮЗе и вовсе лупу подставил), волнительная для всякой впечатлительно-художественной натуры. Особенно в последнее время, когда всех вдруг поразила неистовая чехомания – с экранизациями «Вишневого сада» (Сергей Овчаров, 2008), «Чайки» (Маргарита Терехова, 2005) и даже двух «Дам с собачкой», обеих представленных к награде в этом году – одна, немка вообще вписана в конкурсную программу Московского кинофестиваля. Или очередная возможность маргинально проверить, «как» переиначен Чехов? Фильм же с самого начала обещал перенести события повести в современность, подчеркнув нехитрую мысль, что за 117 лет с момента выхода книги в стране и ее гражданах ничего не изменилось, как не изменилось бы с мафусаиловых лет. И, собственно, поэтому Марчелло Мастрояни, потенциальный доктор Рагин, снявшись двадцать лет назад (сценарий Шахназарова в соавторстве с Александром Бородянским написан в 1989 г.) в пробных эпизодах, отказался от дальнейшего участия в картине. Он-то вместе с продюсерами надеялся на костюмированные съемки в образе а ля доктор Фрейд, а тут нате – сомнительный новодел перепева.

Насколько сомнительный, решать не берусь, я не профи. Но черт его знает, может, итальянцы не врут, и исторический вариант смотрелся бы убедительнее, чем представленная в кинотеатре «Октябрь» взвесь из стилизованного телерепортажа и элементов художественной постановки, которую даже арт-хаусом не назовешь. Ведь и у Шахназарова репутация не фигуры концептуального кино, и сам жанр псевдо-документалистики давно обточен и заезжен маститыми мастерами («Рестлер» Аронофски, «Отредактировано» Де Пальмы). Новизна сценария тоже сомнительна: Рагин-А.Гуськов, например, из одноименного фильма К.Серебренникова (пятилетней давности) о палате ума, чреватой «палатой скорби» говорит как-то больше, чем Рагин Владимира Ильина. Но это проблема скорее режиссуры, чем актерских возможностей. Режиссура же – стиль новичка тележурналиста, отправленного снимать сюжет о «пришествии пророка в дурдом». На кой ляд имитировать «ящик» в кино, когда подобным добром завалены все телеканалы, не понятно. Но да бог с ним, едем дальше…

Всю дорогу маститые актеры изображают свидетелей процесса тихого помешательства главврача подмосковного психдиспансера – кстати, реальной психушки, расположенной где-то под Дмитровым, в Николо-Пешношском монастыре. Прозаический текст разодран на диалоги «по ролям», события поданы ретроспективно, как делают это в телефильмах мемуарного толка. В прокрутке частных и изустных воспоминаний персонажей, в чеховском оригинале «внесценических», здесь же самых непосредственных активных участников. Покадрово говорят за самих себя в интервью: Алексей Жарков, экс-главврач в кепке-«аэродроме», Александр Панкратов-Черный, почтальон, то бишь почтмейстер, кухарка Дарьюшка, с какого-то перепугу новообращенная в соседку доктора Рагина, из тех интеллигентных старушек, что в жизни завсегда спутником около орбиты Героя, а в кадре – сами орбитой и всем своим «я и Пушкин»…

Сам Рагин-Ильин и пациент Громов (Алексей Вертков здесь прямо брат-близнец Малькольма Макдауэлла) говорят редко, но метко. И больше изображают. Изображают отменно, добротно: сбивчивая речь, неуверенные жесты, нервная мимика, долгие, заполненные содержательным молчанием мхатовские паузы. Почти близкие тем лицам и движениям, что выхватит камера в самом начале, когда не актеров, а реальных больных шизофренией будут спрашивать о детстве и мечте, и общий хор голосов («Мамка с отцом виноваты, не пей они, не сдай меня в детдом, не был бы я сейчас таким хулиганом, а так только могила меня исправит…гыы» и «Я здоров, выйти б отсюда, девочку завести!») удивительно совпадет с чеховским текстом: «Значит, в своей нечестности виноват не я, а время…», «Не держите меня здесь, я здоровый!». И желается актерским лицам верить. Но зачем? Разве кто-то сомневался, что Панкратов-Черный или Жарков сыграют «очевидцев» убедительно? Или что Евгений Стычкин справится с ролью врача-садюги Хоботова? Актерская игра – кажется, единственное убедительное в фильме. Даром врачи клиники сошлись в убеждении, что Ильин сыграл Рагина неотличимо от их пациентов. Но мастерства мало, нужен месседж, а с ним у актеров – беда.

Если бы Ильин-Рагин хотя бы каплю юмора добавил в чернь роли… Если бы вообще предложили не жуткую пародию на нон-фикшн, а mocumantery - популярную на Западе, но не у нас пародийную фальсификацию в духе «Первых на Луне» Алексея Федорченко… Хоть какой-то толк был бы в сто пятой прокопирке теле-воспоминаний. Благо чеховский сюжет – с его карнавальными мистификациями и перевертышами «низа» и «верха», умных дураков-пациентов и идиотов врачей – сам пародиен, заточен на юмор и располагает к игре полу-комических тонов. Доктор Рагин, как и его коллега Астров из другой чеховской «вещицы», ничего не скажешь, славный малый, вежливый, умненький такой, вдумчивый интеллигент (даже портрет Хэма на стене), но в разглагольствованиях своих, в этих захлебах гегельянских суждений и стоического «философствования» до ручки, до «сонной одури» уже дошел: «Приходит баба, зубы болят… Ну, что ж? Боль есть представление о боли и к тому же без болезней не проживешь на этом свете, все помрем, а потому ступай баба прочь, не мешай мне мыслить и водку пить». Короче, жить вообще вредно – можно сразу помирать без надежд на бессмертие. Но Владимир Ильин, вообще глубокий в роли Рагина, из всей палитры образа почему-то взял только эту, изведенную уже трагическую краску упрямого спиногрыза – подлей в нее масла, и вот тебе прямая дорожка в психушку…


Если бы, да кабы… Вся подача – наперекосяк. Создателям явно не до смеха, и установки на околпаченное шутовство Ильину, по всей видимости, никто не давал. А не дали – жуй скучную резину и фантазии «на тему» сама. Если копнуть в глубь фильма, можно отжать «сухой остаток» посыла о «суме и тюрьме», но такой размытый и неочевидный, что, ей-богу, кажется, сама все домыслила про хребтину картины - балансирование между нормой и патологией. Розыгрыши… кажется иль нет?! Что прямой, в лоб, нарратив авторского текста, лепый в рассказе от 3-го лица, в подаче от 1-го звучит уже нелепо, как эстрадные репризы из репертуара юмористов:
- Я с ним была некоторое время в близости… - барменша в захолустном городишке.
- Я занимался тайною продажей больничного спирта и завел себе из сиделок и больничных женщин целый гарем… - прежний главврач.
Ну, не идиотизм? Нормальный человек разве сознается? Откровенные до абсурда признания «здоровых» персонажей опрокидывают картину дурдома вверх тормашками. И сквозным через все действие – закадровое «как отличить невменяемого от здорового?» Уж точно не по запаху жареного миндаля, как предлагает доктор Хоботов-Стычкин. Где та грань (чрезвычайно зыбкая), где кончается дар и начинается шизофрения? Художнику из больных: вы авангардист? Нет - убежден он - реалист… Вопрос держит до финальной коды, где две девочки из «нормальных», посаженные перед камерой, но очевидно не введенные в курс дела, пять минут реагируют на процесс съемок – одна еле сдавливаемым истерическим смехом, вторая – пучеглазым молчанием, смешным до колотуна кресел и падания программок в зале. И кто из них дура, кто – нет, один черт разберет.

А дальше… тоже специально придуманные мистификации и капканы тупиков: псих или нет? Этот коктейль Молотова из актеров и реальных пациентов – специально смикширован? Все это зазеркалье, где «нормальные» и «ненормальные» «фонят» друг другу и взаимо-пародируют неразличимо. Вне адеквата даже «очевидцы», больничный «менеджмент» – развязные молодчики в костюмах от Hugo – с их идиотским предложением герою поехать «в Анталию отдохнуть» (как бы ни уверял нас режиссер в абсолютной верности подлиннику, но это не единственное отступление от Чехова). Вне логики даже вопрос доктора доктору: какой сегодня год, день недели? – такие знакомые в будничном постоянстве, что волей-неволей стОпишь себя: а у тебя-то самой все ли дома, если роковая забывчивость - сродни запятой в фразе «казнить нельзя помиловать»?


И не сразу въезжаешь, что путаница лиц и обманки-ловушки для зрителя – главная находка фильма, может, и не предусмотренная режиссерски, но кайф как точная в понимании той СЛУЧАЙНОСТИ, о которой говорит доктор Рагин «клиенту»:
- Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, то должен кто-нибудь сидеть в них. Не вы – так я, не я – так кто-нибудь третий…
Ну, правильно, не вы, так я… и сам, как по заказу, будто демонстрируя тезу примером, попадает за решетку. Дорассуждалась, птичка – финита гегелизму! Было бы смешно, когда бы не было так грустно… Пню в нашей Раше ясно, что нет никакой логики, в том, что один сидит в Лондоне, а другой в Красно*, один – на воле, а другой в психушке/тюрьме. От сумы и от тюрьмы не зарекайся. И в этом ужас, тихий ужас и русского волюнтаризма в целом, и месседжа фильма в частности (если он вообще есть).
В перестроечном 89-м, когда вся страна сходила с ума, и в памяти еще не пепелились процессы над диссидентами, словечки «первый съезд», «КГБ», «Сахаров», и дурдом Чехова, как и вырубленный сад в 17-м, мог бы стать броской метафорой мироздания, поиски политической подоплеки, разумеется, были неизбежны. И сейчас, с переставленными ударениями, анологии очевидны… Но не более того.

- Фурор, бомба! – постфактумом цитировал Колька чьи-то восторги в адрес кинокоманды в лице Панкратова-Черного, встреченного у писсуара, пардон, в мужском туалете…

Неа, не бомба! Увы и черт побери! Фильм, опоздавший на двадцать лет, так и не стал миной замедленного действия. Вроде и акценты расставлены под современье, но концепция если и была, то вторичность манеры «под doc», рваная от «интервьюшек» подача напрочь убили ее. Сюжет карточно рассыпался, а с нею и идея - кашей размазалась по всей 83-минутке.
Поэтому – галочка карандашом на «четверке» в выданной при входе карточке «приза зрительских симпатий». От «тройки» «Палату» спасло отсутствие клюквы.
Спасибо, хотя бы отказались от дешевых эффектов вроде истерик, завываний, пен у рта.
Побои валуевского вида санитаром Никитой (Виктор Соловьев) вершатся закадрово и чуть ли не единственный раз, когда тот выводит в нокаут доктора-философа Рагина. И этот отрезвляющий удар, быть может, единственный урок из всего фильма: горе уму, когда он отрывается от хлябей земных и, гордый, воспоряет в эмпиреи. Рожденный ползать летать не может, но это уже из другой оперы…