Петрушка глава первая

                "...Взгляни вокруг. Тебе тут быть негоже!
                Их чувств и слов негодная ботва!..
                Таких как ты в природе быть не может,
                я это просчитал как дважды два."

                "Святотуция"
                У. Двоевидов




                ...Ни уму, ни сердцу!

                (поговорка)





Вместо пролога
--------------------------------------
Сегодня раскроются тайны
игривых иксов хромосом,
в обыденный сумрак сарайный
внезапно влетит колесом
в крикливом трико арлекина
моя шелудивая блажь,
повиснет кругом паутиной
цветных шапито такелаж;
язык их язвительных флагов
в беззубой ухмылке небес
уронит глумливую влагу
моих балаганных чудес.

--------------------------------------
(Отрывок из поэмы "Чёрный клоун". Глава вторая. Автор неизвестен. Машинописный текст. Архив Петрова.)



Как скучно жить с фамилией Петров! Как трудно с нею быть незаурядным, жить интересной, яркой, сочной жизнью, почувствовать во всём и блеск, и чудо, увлечь других, и главное - себя. Но мы, в известном смысле, все петровы.

Чего же бедный требовал от жизни? (а требовать умел он беспардонно), - чего?.. Всего-то навсего ВСЕГО.

Петров, пожалуй, мог бы стать героем, но не нашёл ни повода, ни смысла. (Героев-пустоцветов слишком много.) Был подлецом. И это надоело, - ведь не нашлось противника-героя.

Нащупывая что-то, вдохновляясь, как рвоту вызывая интерес, он каждый раз оказывался с носом.

И утром, исступлённо чистя зубы, он зеркало молил с великой страстью о том, чтобы хоть что-то получилось. Не зря же он хранил все эти годы идеи для последнего сюжета и сбереженья сгинувшей жены.




Глава первая

1

Слегка побритый, свеженький от душа, изыскано увитый полотенцем (тяжеловесный шарж на Геркулеса), Петров вошёл. Во вкус; в пустую залу; и в роль, уже придуманную наспех.

- Приветствую, о славные квириты!

(Квириты, как почудилось ему, хихикая тихонько, зашептались, возвышенное шоу предвкушая. "Хромой, Хромой!.." - "Помылись, наконец-то!")


Небрежно нож подбросил на ладони (бессменный атрибут его руки).

- Давным-давно, когда я кончил ясли, мне думалось, что люди существуют, чтоб красотой заполнить пустошь мира! Увы, я с этой мыслью распрощался, открыв журнал "Весёлые картинки". Я тщетно красоту потом искал (а красота ведь - смысл и цель Творенья) в изменчивых обличьях на банкноте, в портретах на обложках монографий, в иконах, тонконосых и суровых, в хеопсовой безносой квазиморде, в чумазой полусонной харе Кришны, в ухмылках Монны Лизы, Шакьямуни и даже Фернанделя, чёрт возьми!

Надув по-детски толстенькие губы, он острие ножа потрогал пальцем.

- Всё это прикрывает шарлатански унылый тусклый вакуум уродства. И что они друг в друге отражают? Лишь мерзость! Хомо хомини - залупус.

Сидящие вдоль шкафа по-турецки, квириты терпеливо закивали. "Хромой, ты продолжай, мы понимаем".

- Опора мне соратников плечо, - вздохнул Петров и горько усмехнулся, наморщив нос, веснушчатый и плоский. - Мужайтесь, господа! Нас ждёт победа. Торжественное шествие мещанства я в силах вкаменить! Кто хочет мира, пусть купит "парабеллум", пригодится.

Легко поворотившись грузным телом, он грациозно выхватил из шкафа премилую весьма свинью-копилку и вдребезги разбил её об пол. Соратники повскакивали с пола. Свинья довольно жирной оказалась.

- Мой жребий брошен! Мною же. В помойку. Ту би, сто раз ту би, и нет вопросов! Вы призваны со вкусом оценить, как созерцаю я кошмар вселенной!


Он маленькими светлыми глазами взглянул в свои громоздкие часы на грубо забинтованном запястьи, и сухо, делово распорядился:

- Предметы для взирания на кухне. Портвейн куплю, не бойтесь, - делу бремя, потехе - часть. Ценители, вперёд!


2

В людской поток ценители втащили солидный стол и плюшевое кресло - коронный трон Петрова. Он уселся, расставив ступни в шлёпанцах громадных. Достал из сумки термос, чашку с блюдцем.


Образовался маленький затор. Замешкалась какая-то старушка с кошёлками картошки и капусты, остановился школьник с бутербродом, через него споткнулся инвалид и упустил костыль на пекинеса, тот вереща рванулся от хозяйки и поводком запутал чьи-то ноги.

- Не стойте, проходите! Что за цирк! - Хромой, брюзжа, размахивал руками с засаленными прядями бинтов. - О небо!.. Что за глупость! О Мадонна! Никчемные приматы! Прочь отсюда!!

Соратники, азартно суетясь, вокруг стола верёвку растянули. На ней болтались алые лоскутья. Хромой вздохнул, откинулся всем телом на спинку жалко пискнувшего кресла, и стал глядеть, прихлёбывая чай.

Прохожие покорно обходили нехитрую оградку на дороге, внутри которой царствовал Петров, качая с осуждением щеками. Ценители толклись неподалёку, его ножом бутылки открывая.

- Глядите! Вот он - страшный сон природы! - провозгласил Хромой и ткнул мизинцем в мужчину с выразительным портфелем. Прохожий в изумлении застыл. Петров скривился. - Фу, какая пакость! Ишь, зачесал на башню гадкий волос и думает, что мерзостную плешь, которой он порочит гений жизни, не разглядит всевидящее око!

Соратники в восторге застонали.

- Смотрите, ёлки-палки, эссе ХОХМО! В его лице, - пардон, скорее, роже, - мучительно скончалась красота! Такое даже Босху не приснится! А череп!.. Разве это допустимо?! Нет Геббельса на этаких ублюдков! - Хромой закрылся блюдцем. - Помогите!!!

Прохожий прытко прочь заторопился.

- Куда, засранец?! - заорал Петров. - Второе Я забыл!

Взорвался хохот, ценители сгибались в сладких корчах.

- Прошу отметить, сэры, - нота бене, - зачем ему теперь второе Я, когда он осознал свою ничтожность? Теперь один, на кухне и в сортире, он будет лишь подавленно молчать, душевный диалог оставив в прошлом.

Хромой приподнял чашку аккуратно, подул на чай, помешивая ложкой...
И вдруг... всё это выронил из рук. На дребезг обернулось материнство с коляской, и с усталостью во взгляде.

- А это существо!.. Вы посмотрите! За что мне наказание такое - жить в том же мире, где живёт оно?! Ну разве ЭТО женщина?! Бабища!! Несчастный Рубенс!.. Бедный мой Тургенев! О где ваш молот, Шпренгер-Инститорис?!

"Бабища", озираясь, побежала, толкая впереди себя коляску.

- Какой стихией создан этот зад?! Какая жизнь гнездится в этой плоти?!! - Хромой почти рыдал. - Как я несчастен!.. Авоськи, мастурбация, шпанята и на ночь женроман... О, как обидно! И это жизнь!?. И это, блин, плерома!? Зову я смерть, как Вильям незабвенный, ведь Ева - сердце мира - разложилась!..


3

Тут из толпы, изрядно поредевшей, степенно выплыл, рацией шурша, подобно голливудскому пришельцу, логический конец короткой драмы.
С ленцою козырнул.
- Сержант Скворцов. Кто вы такой? И что здесь происходит?

- Сизиф достиг вершка Ареопага! Здесь что-то происходит, как вы правы. Приятно познакомиться, Петров.

- Хоть Сидоров...
- Петров, прошу не путать.

- Сначала предъявите документы.

- Повежливей, - нахохлился Хромой; чуть пожевал мясистыми губами. - Мы всё согласовали с руководством. Вам позвонят, товарищ лейтенант. - Он посмотрел на время. - В двадцать тридцать. Прошу вас посидеть на телефоне.

- Кто позвонит? Что значит посидеть?!

- Ах, офицер, прошу вас, не мешайте. Вы видите флажки? У нас работа. - Хромой обвёл рукой. - Здесь - ПРОИСХОДИТ.

Суровый страж порядка осмотрелся и посверлил соратников зрачком. Соратники попрятали бутылки.

- Ещё раз повторяю, документы!

- Не будьте бюрократом, досточтимый. Подъедет секретарша, всё уладит.

Сержант перешагнул через верёвки, потрогал старомодный мощный стол.

- Откуда здесь... Какая секретарша?

- Товарищ подполковник, в самом деле!.. Ведь каждая минута на счету. Какой вы...
- Документы!
- Может, чаю?

Скворцов сычом глядел из-под фуражки, качая убедительной дубинкой.

- Вы просто бэт нуар!.. Ну ладно, ладно. (Что ж, дура лекс! И все, кто лексу служит.) Вот карточка, - Хромой полез в карман и предъявил сержанту календарик.

Скворцовское лицо посвекленело.

- Вставай, козззёл!.. Ну всё, ты, бллля, нарвался!

Петров  вскочил и вытянулся смирно.
- Яволь! Служу Советскому Союзу!

Сержант достал наручники. - Бля, руки!!.

- Вы что, меня посадите в тюрьму?! - Хромой покрылся пятнами. - Не надо!.. Товарищ комиссар!.. Я умоляю! Я сирота-а!.. - он рухнул на колени, как тяжкий ствол подпиленного кедра. За талию Скворцова обхватив, уткнулся носом в газовый баллончик.

- Ты... Псих, отстань! - Сержант, топчась на месте, от пояса пытался отодрать обмякшее рыдающее тело.

- О, ваше благородие, простите... Я в вас ошибся!...
- Руки, идиот!

- Вы сэлф мэйд мэнт, решительный и сильный!

- Брось, идиот! Пусти ремень, придурок!

- Я уловил аллюзию!.. поверьте, я Фёдора Михалыча ценю-у-у-у!..

Петров вдруг завопил, истошно, дико, и, стоя под столом на четвереньках, стал долго и мучительно блевать. Скворцов поскрёб дубинкой свой затылок.


В июльском небе солнце надрывалось. День плавился в потоках тел и дел. И каждый из спешащих пешеходов, опешив, уносил грядущий слух. Хромые, похоронные вороны, срываясь с раскалённого асфальта, в полёте растопыривали крылья - широкое показывали что-то, крича порою нечто вроде "ЪАЪ!!!"


"Он ненормальный!" - "Крыша не в порядке," - наперебой ценители галдели, сержанта тесной кучкой обступив. - "Зачем вам с ним возиться, идиотом?" - "Мы отведём домой его, тут близко!"

Блюститель скорбно хмурясь потупился, как будто в мыслях спорил сам с собой.

- А может, лучше вызвать этих самых - ? (Провёл спиралью пальцем у виска.) Трусливо покосился на Хромого. Тот растирал блевотину платочком и пел тихонько "Елоу сабмарин".

"Ну почки отобьют. Какая польза?" - "Да, пробовали, толку только мало..." - "Он дома успокоится, поверьте."

Скворцов кивнул.
- Пожалуй... будет лучше. А этот стол? –
"Мы тоже уберём!"

Сержант ушёл, оглядываясь нервно, как будто померещилось ему...

Соратники склонились над артистом.

- Хромой, пошли, пора! - Мы оценили!

Тот поднял руку с хвостиком бинта и выпрямился, стоя на коленях, - похожий на гориллу в зоопарке.

- Всё кончено, друзья! Я это понял. Да, я уйду, гонимый миром странник!.. Как Байрон, как Овидий, как Уальд! Уйду. Но что же будет с этим миром? Ни темы, ни идеи, ни сюжета... Ни реплик. Кто возьмётся им писать? Ведь их импровизации ужасны!

Соратники приподняли Петрова.

- Кто на себя ответственность возьмёт всё это хоть чуть-чуть облагородить? Бог?! Не смешите! Нету Бога, смылся!.. подговорив усатого безумца пустить в народе слух о смерти Бога!

- Хромой пойдём. - И так уж много слухов!

- Зачем ему ответственность такая?! - спросил у тощей женщины Петров, но та закрылась сумочкой пугливо. - Зачем ему такая нервотрёпка? Он где-то на Багамах глушит пиво, играет в покер, девочек имеет... А я - один!.. Увы мне, блин, увы! Бессмыслица и пошлость!! Пошлость! Пошлость!

- Да не гони, Хромой! - Такая шутка!..

Петров одним движеньем грубых пальцев скрутил из чайной ложки звонкий бантик.

- Поверьте, в каждой шутке - правда доли.


--------------------------------------------
Стонет пустынный рассвет,
вяло свернувшийся в фиге...
Хочешь хороший совет?
Выбрось хорошие книги!
Скверные тоже забудь.
Хватит мириться с мирами!
И одиночества грудь
хватит сосать вечерами!
Толку от этой возни!..
Подлинный мир пред тобою.
Палку покрепче возьми,
выверни чувства!.. И - к бою!
Цену ничтожным мирам
знают акулы и тигры.
В Боге не пункты программ,
в Боге - жестокие игры.
Щелкнул затвором закат...
Слышите? Время охоты!
Люди как листья летят
с этой обрывистой ноты...

------------------------------------------
(Калым Гамзиев. "Время и стекло". Издательство "Аркан". Год неразборчив. На титульном листе на этом месте пятно, возможно, краски или крови.)



4

Пуп ночи... Час быка молниеносно захлопнул толстый том небытия. Опять проснулся!.. Будет наказанье. Теперь закрыться веком невозможно.

Петров дрожит меж простынью и тьмою, громоздким телом съёжившись до боли. "Зачем не дописал он эту пьесу!?. Зачем он бросил страшное перо и крест поставил на своих сюжетах?..." - бормочет с перехваченным дыханьем, и плачет, и кусает тельце пальцев в горячечных ручьях, в потоках пота. (Как странно испражняется душа!) "Унылый крест... Не будет продолженья."

Безмерным волдырём вспухает спальня, кривя глумливо голые углы; наплывом искажает тушу шкафа, вытягивает двери изумлённо... И зыбиться стена... Её он видит как будто сквозь волнистое стекло. Толпятся озабоченные книги, к постели долетает бормотанье, и шёпот, и шуршание шагов из чёрных рёбер полок. Потолок - то провисает вяло и безвольно, то втягивает жалобное брюхо, - задерживает накрепко дыханье - и выпускает, стиснуто и длинно, сквозь комариный писк... И снова вдох. Сбесился пульс в висках, и пучит череп...

"Да-да, я понимаю, я никчемный... Увиливать нельзя... Мой долг... я знаю!"

Под покрывало втаскивая душу, Петров с трудом пытается сглотнуть волокна ненасытного рыданья.

"Но я пытался! Столько раз пытался..."

Закручивая ночь водоворотом, мятежно стены водят хоровод; недружно напевают, спотыкаясь через горбы невидимых чудовищ, через его ненужную одежду, безжизненно обвисшую на кресле; а в эпицентре - бледная кровать.

"Ведь я один!.." - Он к верху поднимает лицо, с картонным скрежетом в затылке...

В зените мрака призрачная лампа висит подобно вылезшему глазу на ниточках артерий, мышц и нервов.

"Мне одному  ВСЁ  В  МИРЕ  - не по силам!!!"

И снова мозг отчаяньем охвачен, тупым, нечеловеческим, звериным (отчаянье бывает и таким); оно со скорбным рёвом рвёт и мечет... Носитель мозга вынужден прибегнуть к последнему спасительному средству - он быстро тараторит заклинанье, придуманное ночью для него, великой, древней, мудрой, доброй ночью для до смерти проснувшегося мозга. Прочь мысли, прочь!.. Всего четыре слова! (Одно из них малюсенький предлог, но он любим, как родинка на теле.) Четыре кратких слова - мой наркотик... Как точно в них всё в мире уместилось!

...Опять заныл комар, незримый, горький. Но комната замедлила вращенье; и стены подравнялись и сомкнулись квадратными уютными плечами. Окно взглянуло как-то благосклонно. И даже помахало краем шторы под тайным дуновеньем сквозняка. Как переживший злой испуг ребёнок, он так хотел бы крикнуть "О, СПАСИБО!!" - но страх прервать спасительную мантру сжимал его до самого утра. Он не исполнил. Разве он достоин -?


5

Родители и детские игрушки наскучили ему на третий год, дружки и драчки с ними - на девятый. Петров всего попробовал по-многу - нырять со скал, гонять на мотоцикле, курить и пить, картёжничать и красть Увы, всё это быстро приедалось.

Пытаясь любознательность потешить на ящерицах, птицах и котятах, он ничего такого не сыскал. У них внутри всё было так же скучно, как дома, в ПТУ и на заводе, куда его устроил хмурый отчим.

Пухлявый рослый парень стал серьёзней. Он попытался что-то основать, - но хлипкий дом на даче завалился, садовые деревья, блин, засохли, а краткий брак с красивой медсестрой набил ему оскомину на скулах абортами, скандалами и стиркой. Он поручил жену своим знакомым, двум влюбчивым гандбольным лесбиянкам, и те её куда-то увезли...

Чужие жёны были интересней. Не сами по себе, а лишь надеждой (которой, впрочем, он всегда лишался). Всё это отнимало много сил. Секретное сотрудничество - тоже. К тому же, сладкоглазые чекисты брезгливо отказались от Петрова, когда он навсегда ушёл с работы. Причём, в окно шестого этажа.

В больнице он внезапно обнаружил, что книги о божественности жеста, о смысле красоты, любви и страсти усиливают боль от перелома... Но кость срослась и книги надоели. От скуки он куда-то поступал, тридцатилетний, грузный и нелепый, учился год-другой, бросал учиться, затем преподавал науку жизни в ночной тиши соседу-наркоману.

Он действовал. Но всё кончалось пшиком. Всё шло обычным пошлым чередом, Петрова обтекая безразлично. Что наша жизнь? Игра! Не в дурака ли? Пусть так. Но как ему играть - не ясно. Где нужный инвентарь и где партнёры?..


Продолжение:
Петрушка глава вторая
http://proza.ru/2009/10/09/1340

Петрушка глава третья
http://proza.ru/2009/10/10/1155

Петрушка глава четвёртая and end
http://proza.ru/2009/10/13/1305