Один на один

Он лежал в палате интенсивной терапии на белой, слегка отдающей хлоркой, простыне и с замиранием вслушивался в приглушенную, казалось, о чем-то раздумывающую, тупую боль, в резко вдруг сдавшем, сердце. 
Если, буквально за несколько дней до этого злополучного момента, ему представлялось, что он равнодушен к смерти, то, уже после перенесенного им инфаркта, он, увы, так уже про себя сказать не мог.
Малодушно прислушиваясь к своим ощущениям и, не без содрогания представляя, что же там, в квартире его грудной клетки, сделал с его сердечной мышцей этот убийца "инфаркт", если даже имя его переводилось как "фарш".
Обливаясь липким, холодным пОтом, при одной только мысли, что пережитое им недавно, вновь может повториться, он с ужасом думал о пустоте и провале в тотальное безмолвие и мрак.
Удушливыми летними ночами он почти не спал, эксгумируя свое прошлое, безжалостно его потроша, не обращая внимания на жестокий комариный произвол и зуд от укусов их ненасытных самок.
Несколько раз ему приснилась собственная агония и мучительная смерть от отека легких, каковые, словно лодка с пробитым днищем, медленно наполнялись водой, увлекая его "Я" на илистое дно мироздания.
 
Но с некоторых пор всё усложнилось, и, выразительное, смуглое лицо медсестры, которое было едва ли не первым, что он увидел, возвратясь из плавания в темноте небытия, живо напомнило об одном недостойном и постыдном поступке, совершенном им лет десять тому назад.
 С несносной угодливостью палача, его память красочно разрисовывала ему в мельчайших подробностях холст, на котором все события и атмосфера были воссозданы заново прямо-таки с садистическим педантизмом.
Он и тогда не понимал, к а к   и   п о ч е м у  совершил это, хотя его психическое состояние, было весьма далеко от того, что принято считать нормой. 
Самое ужасное  было в том, что эта молодая женщина, по издевательской прихоти случая, работающая именно в этой больнице и в этом отделении, бросила на него взгляд, неоставлявший и тени сомнения в том, что она его не узнала. 
Давно на него не смотрели с такой неприкрытой ненавистью. 
Он видел, как моментально посерела безмятежная бирюза ее  глаз, а ноздри носа хищнически раздулись.
 
 
Оставленный своей молодой сожительницей, с растоптанным ее словами самолюбием, униженный, но всё еще удушаемый, смешанной с ненавистью, любовью, он выскочил в подъезд, прикрывшись лишь одним, наспех сдернутым с вешалки, плащом, и, роняя слезы, как бешеный пес, понесся вперед, не разбирая дороги.
 
Не ясно сколько времени он бежал, прежде чем оказался в густой посадке, деревья которой приветствовали его появление наотмашь хлеща ветками по лицу, но он не замечал ни их скифского гостепреимства, ни мелких подлостей кустарников, своими колючками до крови исполосовавших его голые икры.
 
Он зарыл искаженное гримасой боли лицо в ржавчину, недогнивших еще с прошлой осени, мокрых листьев, смешав свои слезы с их коричневой кашей.
Поначалу он шептал перегною слова предназначавшиеся той, которая уносила с собою часть его "Я", затем, новая волна отчаяния захлестнула всё его существо и, рыдая, захлебываясь собственной яростью, он выкрикивал в холодную грязь ругательства, не замечая трупов листьев прилипавших к его губам. 
У него было такое чувство, что душа его, словно печенье погруженное в горячий чай детскими руками, разваливается внутри его тела на куски.
Разбухая и полностью пропитываясь отчаянием, она, оцарапав изнутри рёбра, отрывалась от груди, проваливаясь в некую, лишенную дна дыру, внезапно в нем образовавшуюся.
 
Спустя некоторое время, он сел, воткнув пустоту слепого взора в печальный строй равнодушных акаций.
Он видел лишь призраки своей свежечетвертованной любви, идя за которыми, он удалялся всё дальше и дальше от реальности, оставляя ей, в качестве залога, брошенное сидящим на земле полуголое тело, замерзшее и перепачканное грязью и кровью.
 
К действительности его вернули звуки чьих-то осторожных, медленно к нему приближающихся шагов, а когда его глаза вновь обрели способность замечать происходящее, по ним неприятно резанул кричащий красно-жёлтый цвет болоньевой куртки, вяло колеблющейся между мутными силуэтами деревьев. 
В этот миг что-то вошло в него.
То ли, в брошенное без присмотра тело, затесалась некая иная сущность, то ли, без спроса зашел в него какой-то другой, чуждый дух, но он, резко вскочил с земли, как будто охотник почуявший приближение дичи. 
Он медленно пошел на яркое пятно, не вполне отдавая себе отчет, зачем он вообще совершает какие-то действия. 
Возможно, он настоящий, так и продолжал сидеть на земле, а телесную оболочку его, увлекала, временно вторгшаяся в него, дикая сущность. 
Он ощутил некий, абсолютно несвойственный ему, азарт и сладкий трепет в груди, который стремительно нарастал, мешая ему дышать. 
Сделав несколько широких, решительных шагов, он предстал перед ошеломленно застывшей девушкой, неожиданно вынурнув из-за группы почти сросшихся деревьев.
На пике безумия, он распахнул  свой выпачканный в грязи плащ, демонстрируя, восставшую от болезненного возбуждения, плоть.
Глаза их встретились.
Присосавшись взглядом к ее лицу, впитывая, смешанный с изумлением, страх широкопоставленных глаз, губкой своих расширившихся зрачков, он, медленно, словно заклинатель змей, сокращал разделявшее их расстояние.

Время остановилось.
Секунды растянулись до невероятных размеров, став минутами.
Повеяло чем-то жутковатым от этих двух заколдованных фигур.
Прислушиваясь своей звериностью к флюидам исходящих от замершей в ступоре девушки, он явственно различил в ее ужасе и удивлении, примесь любопытства. 
Блуждавший между его лицом и оголенной плотью, взор, будучи расшифрованным его инстинктом хищника, полностью подтверждал это.
Его рука, соскользнув вниз, стала совершать неторопливые движения, поддерживающие напряжение в органе, на котором  теперь сосредоточилось всё внимание, загипнотизированной этим спектаклем, молодой особы.
Приклеившись взглядом к бутону ее, слегка приоткрытых, спелых губ, он сократил, разделяющее их расстояние, до нескольких шагов, но тут она неожиданно покачнулась, сделав попытку стряхнуть оцепенение, чем и заставила его остановиться.
Казалось, ещё немного и она сдвинется с прОклятого места и, очнувшись от злых чар, побежит по размытой непогодой, усеянной листвой тропинке, но время шло, а она так и продолжала стоять без единого движения, наблюдая за отвратительно-притягательными манипуляциями незнакомца. 
Что-то темное всплыло из глубин ее существа и этот предательский огонек не остался незамеченным находившимся вне себя мужчиной.
Он резко рванулся в ее сторону и задыхаясь, судорожно попытался схватить ее за плечи, а она, вдруг забившись в его объятиях попавшей в силки птицей, старалась оттолкнуть его от себя. 
Он весил вдвое больше и под нажимом его рук, ее подтачиваемые страхом ноги, наконец согнулись и колени обожгло холодное прикосновение грязи, моментально пропитавшей влагой тонкую ткань ее колготок.
 
Лишь только тогда, когда нечто тугое, округлое и теплое, уперлось в ее инстинктивно сжатые зубы, волна, неизвестно откуда вдруг взявшейся в ее хрупком теле, силы, подняла ее с земли и позволила вырваться из ослабевших от похоти рук. 
Сочный звук рвущейся куртки, послужил, как бы сигналом к ее старту, и она бросилась бежать, оставив в его кулаке кусок материи, словно ящерица, отбросившая ради спасения часть своего хвоста.

Мучительный стыд, переживаемый им каждый раз, когда он вспоминал этот неблаговидный поступок, теперь смешивался с тревогой за свое нынешнее положение, так как, вспыхнувшее во взоре торжество, -  столь явно отраженное в зеркале темно-карих глаз медсестры, - являвшееся, по сути, предвкушением скорой мести, не давало ему теперь покоя.
 
 

Поначалу, однако, ничего из ряда вон выходящего не происходило, более того, сестра милосердия как-будто даже перестала на него обращать внимание.
Впрочем, одного ее появления было достаточно, чтобы его надорванное и обессиленное сердце, начинало болезненно сжиматься и на его лбу появлялась испарина.
Она, словно чувствуя это, постоянно оказывалась где-то рядом, то внезапно вырастая перед ним, чтобы протереть несуществующую пыль с подоконника, то для того, чтобы навести порядок на его тумбочке, хотя этого совсем не требовалось.
 
В одну из ночей, дверь его палаты медленно отворилась и, изящная фигура в белом, почти бесшумно проскользнула в дверной проем, остановившись прямо напротив его кровати. 

Вероятно, женщина выжидала когда ее зрение приноровится к сумраку, слегка разбавленному молочным киселем лунного света. 
Если бы у него было чуть больше сил, он непременно позвал бы на помощь, но он оставался еще настолько слабым, что не мог даже повышать голос при разговоре.
Всё, что он сумел сделать, так это отжать кнопку настольной лампы, расчитывая обезопасить себя хоть таким вот жалким образом, наивно полагая, что электрический свет придаст ему мужества, однако выяснилось, что смотреть в эти, до краев наполненные ненавистью, глаза, пытка еще более жестокая, чем созерцать напротив своей койки застывший без движения силуэт.
Он не успел еще убрать свою руку от выключателя, как неожиданно получил быстрый удар по пальцам, заставивший его, болезненно вздрогнув, спрятать руку под одеяло. 
Он испуганно замер, с удивлением наблюдая, как ее указательный палец изучающе заскользил по коже его лица,а когда он очертил полный круг, его щека вдруг загорелась от звонкой и увесистой пощёчины.
Волна возмущения и гнева, поднявшаяся из глубин его существа, едва не лишила его способности дышать, сейчас же отозвавшись кинжальной болью в груди.
Отчаяние и страх за свою жизнь, смешались с осознанием собственной полнейшей беспомощности.
Он заплакал от бессилия и жалости к самому себе, пытаясь спрятать своё лицо в подушке от испытывающе смотревших на него темных глаз, но ладони женщины, стиснув его голову, принудили смотреть прямо перед собой, в ее неведающее жалости лицо. 
Это новое унижение вызвало потоки преисполенных бессильной злобы слез, которые, сбегали по щекам уже помимо его воли, увлажняя воротник больничной пижамы.
Остановиться он был, похоже, уже не в состоянии, попутно ненавидя себя за эту очередную, постыдную слабость. 
Лишь страшная боль в грудной клетке, опустила перед ним спасительный занавес мрака....

После вторично перенесенного инфаркта состояние его, естественно, значительно ухудшилось. 
Но дело было даже не в том, что он здорово сдал физически, ведь его организм продолжал еще сопротивляться отчетливой перспективе появившейся на горизонте смерти, а вот состояние духа его претерпело некие перемены и, было похоже, что он пережил какой-то скрытый внутренний надлом. 
Жизнь его, казалось, больше не интересовала. 
Вернувшись из темноты к свету бытия, он отмёл слабовольную мысль пожаловаться своему лечащему врачу о причинах повторного приступа, так как нашел эту идею крайне недостойной.
Холодно обдумав произошедшее, он посчитал, что сполна рассчитался за мерзкий поступок, который, вероятно, наложил отпечаток на психику этой женщины, бывшей тогда еще, по сути, совсем девочкой. 
Вспоминая ее скуластое лицо с бледными щеками и чувственным ртом, губы которого, казалось, постоянно носили с собой обещание улыбки, он находил ее весьма милой, если бы не некая скрытая порочность во взгляде серо-голубых миндалевидных глаз.
Он терпеливо ждал когда она придет за его жизнью, но минула почти неделя, прежде чем мстительница решилась на очередной ночной визит.
 
Она подошла вплотную к его кровати и молча остановилась в изголовьи, ожидая, быть может, что он вновь попытается включить свет, однако, он продолжал лежать не выказывая никаких признаков беспокойства.
Было очевидно, что она явно не предвидела такого развития событий и равнодушие мужчины застало ее врасплох. Включив свет она приблизила свое лицо к спокойно наблюдавшим за ней глазам.
Схватив пальцами за верхнюю губу, она попыталась сжать ее как можно сильнее, но в этот миг, он, внезапно цепко и крепко, словно пес, ухватил ее за палец зубами.
В попытке освободиться, она резко дернула кисть на себя, но это только причинило ей сильную боль и она сдавленно вскрикнула, а его зубы вошли в ее плоть. 
Он весьма быстро перехватил захваченный палец, переложив его с передних резцов на более крепкие жевательные и, когда она попробовала высвободить сустав, он сжал его с такой силой, что почти сразу распознал давно забытый солоноватый привкус крови, разбавивший смутный вкус туалетного мыла, исходивший от его странного трофея.
Она наотмашь ударила его кулаком по лицу, но он и не думал отдавать свою добычу. 
В ответ он лишь сжал ее палец настолько, насколько хватило сил. 
Громко закричав, она опустилась было на пол, затем поднялась, ударила его несколько раз по лицу, но он стоически перенося эти удары, начал жевать ее фаланги, превращая ее палец в кровавую кашу...

Вбежавшая в палату на шум и крики, пожилая санитарка, увидела достаточно странную картину.
Пожилой больной был мертв и его глаза, еще даже не начавшие мутнеть, спокойно смотрели в одну точку, а на лице его, забрызганном кровью из разбитого носа, застыла странная улыбка. 
Рядом с кроватью, без сознания, лежала палатная медсестра.
На ее левой руке отсутствовала фаланга безымянного пальца.
 
Позднее, при вскрытии, она была найдена в желудке мужчины.                02.1995г