Холопья свадьба

      ХОЛОПЬЯ  СВАДЬБА


Серега заклеивал свой рваный ботинок и чертыхался на соседскую свадьбу, которая не давала покоя всему дому уже с раннего утра, когда во двор въехали три машины, озверело сигналя на всю округу. Была суббота, и народ хотел поспать  лишний часок. Но воющая вереница одинаковых черных, как зловещие вороны, машин подняла всех с теплых постелей, заспанные люди подбегали к окнам, испуганно разглядывая, что происходит во дворе. Уже двадцать лет, начиная с 1991-го, они привыкли не доверять ничему такому, что когда-то было признаком хорошего. Машины занудливо гудели и на похоронах таксистов, и на их, пока они были еще живы, демонстрациях протеста  против приезжих армян и китайцев, и во время новых праздников типа дня единства, и на Новый год. В общем, этот автомобильный вой мог быть признаком чего угодно – даже начавшейся войны. Поэтому люди теперь не то что не верили свадебным  завываниям клаксонов, но даже раздражались, когда убеждались, что их потревожили напрасно, что это всего лишь очередная дурацкая свадьба.
-Дурацкая свадьба заколебала с шести утра орать,- злобно сказал Серега, роняя из липких от клея «Момент» рук старый ботинок.
-Почему дурацкая?- отозвалась, выглядывая в окно, его жена Ольга, переходя от одного конца подоконника к другому, чтобы получше разглядеть приехавших в черных машинах.
-Показуха одна,- угрюмо ответил ей муж.- Чтобы только покрасоваться. А завтра разводиться побегут да еще морду друг другу набьют.
-Ты даже не знаешь, кто женится-то.
-А кто?
-Не пойму никак, к кому приехали.  Встали у двух подъездов…
Тут машины опять засигналили, не переставая.
-Вот заразы!- Серега кинулся к кроватке годовалого сына, который проснулся и закричал с испугу, засучил ножонками, зашелся.
Ольга тоже бросилась к ребенку. Мальчик у них родился слабенький, в год он еще даже не сидел без подушек и на ножки не становился, потому что часто болел. Серега однажды видел, как от жара у Димки начались судороги и сам едва не свалился в обморок. С тех пор боялся, что это повторится. Теща говорила – Димку сглазили еще в утробе, изломали всего, вот он никак и не выпрямится. А Серега знал – мальчик слабый от их нищенской жизни. Он и свадьбы ненавидел потому, что такая затея его старшей сестры обернулась для них разорением.
Это случилось как раз в девяносто первом. Ни жратвы в магазинах, ни одежды, и нужно было все где-то доставать втридорога, а мать словно обезумела – день и ночь бегала по знакомым и таскала, таскала в дом всякую ерунду. Была еще жива бабка, которая продала свой дом в деревне и приехала к ним в город жить, отдав все деньги дочери. Больше никакого богатства они не имели. И вот эти деньги мать умудрилась выкинуть на свадьбу. А все потому, что у самой ее не было, вот она и старалась – за двоих, и за дочь, и за себя. Словно  это  у самой было бракосочетание. А бабка ее во всем поддерживала.
-Такая старорежимная старушка,- бормотал Серега, снова усевшись клеить ботинок.- Отсталые понятия имела – играть свадьбу, и все! Женихом  даже не поинтересовались. Он же Лидке пузо накатал и бросил. А через месяц с мамашей объявился свататься. И что прикольно – сам в квартиру вошел, а мать за дверью оставил. Так она там битый час топталась под лестницей… Прикинь - придурки?
Ольга уже не раз слышала о свадьбе старшей  сестры мужа Лидии. О корзине живых цветов из питомника в марте, об автомобиле «Чайка» и о списанной  мебели из конторы  свекрови, которую она прикупил в подарок молодоженам и обставила  ею им комнату в коммуналке.
-А что свататься-то, когда невеста уже аборт сделала?- продолжал Серега.- От конченого алкаша рожать не хотела, и врачи ее за то очень похвалили. А ковырнули так, что едва не подохла. Так чего было сначала начинать? А потому что старые понятия – раз девушку испортили, значит, замуж пихнуть надо. Хорошо, хотите за алкаша долбанного пихнуть – пихайте, но зачем же последние гроши отдавать? Как в топку кинули. И все бабка – платье надо белое, фату обязательно, перчатки… Видишь ли, ее мама и бабушка так  замуж выходили.
-Это когда же?- заинтересованно спросила Лидия.
-В старинные года, когда моя прапрабабка у барыни в служанках была. Из холопьев мы, вот  до сих пор в них и остаемся. Сегодня что барин со своего стола бросит, то и хорошо – если поймать еще успеешь в лапу. А то и за здорово живешь прокатит. Хоть с кистенем на дорогу выходи… Даже  все кольца золотые, которые еще при Советах купила, продала цыганам у ломбарда, вместе ходили, она меня еще тогда за руку водила. А какую жрачку накупила! Сервелат, красная икра, яблоки, зеленые огурчики, дорогое вино нескольких марок. Это на проводы на стол вот здесь, в зале, поставила. А еще деньги за ресторан заплатила. Да еще какой – интурист! Все бабкино наследство ухлопала. Знаешь, я ведь со стола эту жратву обратно в кухню утащить пытался, даже  фужеры и тарелки с вилками собрал и понес, но она меня поймала и все отняла. А через три месяца Лидка домой вернулась, избитая и опять беременная. Стала с нами жить, а денег-то уже нет, и работы нет. На бабкину пенсию жили, пока жива была. А как умерла, забедствовали по полной. До сих пор  опомниться не можем, да что говорить, сама знаешь!
Ольга слушает и понимает – Серега оправдывается  за то, что у них не было свадьбы. Они и не расписывались даже. Но она настолько боялась потерять его, что согласилась на это его условие – свадьбу не играть и в загс не ходить. Ребенка же Серега записал на себя. Она стоит у окна и тихо плачет, потому что во двор вышла, наконец, окруженная разряженной родней и гостями, невеста. Это Ленка Мануйлова из третьего подъезда. Худенькая-худенькая татарочка, на которой белое свадебное платье, словно на плоской дощечке, колышется огромным колоколом внизу, а на ветру  развивается  густая фата.
Серега почувствовал, что жена плачет. Она всегда плачет, когда видит невесту в белом платье. И мать его плачет в такие моменты. Горько-горько, и слезы катятся по ее  щекам тонкими ручейками.
Машины опять завели свою  волынку, так что оглушенные гости во дворе и любопытствующие прохожие зажали ладонями уши. Черные вороны-автомобили приветствовали торжественный выход невесты невыносимым воем клаксонов.
Ольга вытерла слезы и опасливо посмотрела на детскую кроватку, где  уже  успел снова уснуть их малыш. Он тревожно вздрогнул, и вместе с ним вздрогнули отец и мать. Серега вопросительно посмотрел на жену.
-Ничего,- прошептала она.- Сейчас уедут.
Но машины и не собирались уезжать. Невеста с обнаженными жалкими худыми плечиками расхаживала по двору между ними, Ольга поняла – Мануйловы хотят, чтобы их свадьбу увидели все соседи. Серега тоже подошел к окну и посмотрел во двор.
-Дура - дурой,- сказал он, разглядывая невесту,- на таком холоде и почти голая. Да ей после свадьбы – прямо в гроб!
-Что ты, что ты!- воскликнула Ольга.- Скажешь еще…
-Нет, ну ты сама погляди на нее, ведь совсем почти голяшом гуляет, а на дворе октябрь, холодище! И все ради чего – чтобы соседей позлить. Жаль матери дома нет, вот обрыдалась бы. Ей только этот балаган покажи – сразу в слезы. Не плачет оттого, что жрать нечего, а все тоскует по белому платью. А как ее на свадьбе сестры до нитки обобрали – и не вспоминает. И ты знаешь, бабку-то на свадьбу не пустила. Даже посмотреть на невесту не дала. В маленькую комнату  загнала, чтобы  гостям невзрачная старуха не мешала. Все уехали, а мы с бабкой вдвоем остались. Так она и не увидела, на что ее деньги за дом улетели. Целый вечер в окошко выглядывала, ждала. Может, думала, подъедут молодые из ресторана, покажутся, да куда там! Уголовнички, дружки жениха так  с ним в кабаке нахрюкались, что еле уползли из ресторана. А Лидка у него в доме на каком-то коврике на полу ночевала – больше места не нашлось. Все кровати гости жениха заняли – на наши же денежки приглашенные. Мать потом рассказывала, что их родственники привезли с собой  толстую девчонку лет восьми, так она, обожравшись наших деликатесов, с унитаза не слезала, а гости в очереди по всей квартире стояли.  Потом на улицу побежали и весь двор обосрали нашими продуктами…
Ольга чувствует, что Серега злится все сильнее. А ей все больше хочется плакать, глядя на невесту. Каждый сейчас тоскует о своем. Муж – о съеденных в девяносто первом чужаками дефицитных продуктах, она – о такой же, как у Мануйловой,  пышной фате.
-Да уедут они, наконец?- злобно спрашивает Серега  и напряженно вглядывается в толпу гостей. – Смотри, куклу на капот привязали. Вроде сейчас уже не привязывают…
-Видишь, снова начали,- говорит Ольга.
Наконец, все рассаживаются по машинам, и те, трогаясь, начинают истошно гудеть. В это время  ребенок Сергея  и Ольги так сильно закричал в своей кроватке, что они в смятении кидаются к нему, роняя на пути стулья, и дырявый Серегин ботинок летит  под диван, а Ольга наступает на клей «Момент», и он выливается на  ковер на полу. Растаптывая липкий плевок из тюбика, она бросается к  сыну,  выхватывает его из кроватки и прижимает к себе. Гудеж, наконец, прекращается, но ребенок продолжает кричать. Серега неподвижным взглядом смотрит на его покрасневшее от  натуги лицо, на голенький,  часто напрягающийся животик. И вдруг  -  взрыв  очередной автомобильной кананады прямо под окнами их квартиры. Серега подбегает к окну и видит, что черных «воронов» уже у их подъезда задержала мать невесты, которая бегает на кривых ногах вокруг машин и снимает участников свадебной процессии на фотокамеру. А невеста, едва усевшись в первый автомобиль, вылезает, таща за собой огромный белый колокол, и снова становится посередине двора. В этот момент наступает тишина и вдруг раздается тоненький голосок – это привязанная на капоте кукла  поет писклявым голоском : «Хеппи без дэй ту ю…» Все смеются, а водители вновь принимаются жать на клаксоны. В этот момент у ребенка Сереги и Ольги закатываются глазки, и он начинает  дергать  худенькими ножками и запрокидывать головку.
-Вызывай «скорую»,- кричит Серега и бежит на кухню. Он хватает тупой ледоруб со стола и кидается к двери.
Ольга с трудом понимает, что происходит. Еле удерживая ребенка на руках,  набирает по телефону «скорую». Ноги у нее подламываются, в трубку она еле говорит, потому что сама от страха задыхается. Но на том конце провода уже услышали слово  «судороги» и сказали коротко : «Ждите!»
Серега в этот время уже сбежал по ступенькам вниз, выскочил во двор и с размаху ударил по капоту первой машины ледорубом, зацепил поющую куклу, и она  перевернулась вверх ногами. Подол ее задрался, и все увидели черные куклины трусы. Машины разом умолкли, в тишине только кукла кочевряжилась со своим  хепибездом, не переставая пискливо сладенько напевать, вися вверх ногами. И тут к ней бросилась невеста Мануйлова. Но Серега пихнул ее, и она с размаху, не удержавшись на тоненьких ножках, села на тротуар, и колокол, словно белый шалаш, поднялся вокруг ее головы.
Серегу начали крутить гости Мануйловых, но тут во двор въехала «скорая», и ему удалось вырваться. К машине уже бежала Ольга, кое-как завернув сына в одеяло. Серега помог ей подняться по высоким ступенькам автомобиля и, согнувшись, вошел  за ней. И тут же в «скорую» поволокли невесту, которая подвернула ногу в  белой свадебной туфельке на десятисантиметровом каблуке и по этой причине сильно хромала. Жених пытался пропихнуть невесту в салон «скорой», но мешал огромный колокол свадебного платья. Наконец, подбежал водитель,  взял невесту за локоть и ссадил со ступенек  машины, сказав:
-Погоди-ка…
Захлопнул  тяжелую дверь , бегом вернулся в кабину, сел за руль и плавно, но быстро выехал со двора. Жених держал ковыляющую невесту под руку и вел ее к машине с помятым капотом. Там он дал поющей кукле по заднице в черных трусах, и она замолчала.