***

В гостях у чукчей

Анатолий Орлов

- Ну, что, Владимир Михайлович, откроем новую страницу твоих чукотских эпизодов?
- У меня, Петрович, их столько этих страниц, что годы надо, чтобы все записать… Я вот думаю, а кому это надо? Наши воспоминания?
- Для твоих внуков. Для твоих товарищей, которые помнят тебя сильным, молодым. История любого дела складывается из кирпичиков событий, книга – из страниц, характер – из поступков. Мы же – «не Иваны, не помнящие родства». Общество выживает своими традициями, самобытностью, историей своих предков. Да и любая организация, компания - тоже. Вон, в США, сколько создано ветеранских клубов гражданских пилотов. Согласен?
- Вообщем-то, да. Уговорил,.. Было это в 62-м. Зима на Чукотке выдалась лютая, ветреная. Я уже работал в инспекции. На одном из дальних стойбищ оленеводов, что на Косе двух пилотов запряталось, на взлете произошла поломка Ан-2. Пилот был опытный, летал с правом подбора площадок с воздуха. А тут на взлете не заметил снежного заструга, подломал правую лыжу. Повезло, что на нос не встал, а только развернуло на 360 градусов. Вот и послали меня разобраться в этой поломке. Найти виновного, так сказать. Было это перед самыми выборами. Как ты сам помнишь, любые выборы у нас всегда были всенародным праздником. Власти старались украсить серое бытие простого народа дежурными мероприятиями, концертами, буфетами…

В Анадыре местный замполит уговорил меня взять несколько ящиков апельсин для оленеводов – избирателей. Я, было, заартачился:
- Ну, куда я с этими фруктами? Где их хранить? У меня же другое задание.
- Владимир Михайлович, у тебя самое главное задание – быть коммунистом. Эти апельсины – подарок от Партии труженикам дальнего Севера.
- А чукчи знают, как их кушать? Я и сам раза два их пробовал, - замполит задумался, почесал затылок, - А-а, что тут думать. Голод не тетка – сами разберутся!
Дано задание – выполняй! Погрузился с картонными ящиками в заиндевевший от стужи самолет Ли-2. Я в кабине немного отогрелся. Решил, что южный фрукт, наверное, морозоустойчивый. Пусть лежит в грузовой кабине.
На аэродроме Мыс Шмидта летчики перегрузили меня на Ан-2, посмеиваются:
- Вы, Владимир Михайлович по совместительству и в торге калымите? Во-он, какой дефицит везете! Лучше бы какого – нибудь сукна на штаны взяли.
- Ну, остряки, самим, небось, завидно?

Полетели мы еще северо-западнее Мыса Шмидта километров на 180. Через час полета Ан-2 торкнулся лыжами и застучал по небольшим застругам. Остановился у большой яранги с красным флагом. Как я понял это – и контора местная, и участок для выборов, и клуб. Поодаль притулился на подломанную ногу аварийный Ан-2. Рядом - еще пяток северных жилищ, у которых стояли нарты с упряжками оленей. Радостные собаки, подобострастно виляя хвостами, окружили прилетевших, выпрашивая подачку. Сбежавшие к самолету чукчи споро разгрузили самолет, привезший им мешок с почтой, ящики с консервами, спиртом, печеньем, чаем. Картонные коробки их заинтересовали, особенно яркая оранжевая этикетка с изображением незнакомого фрукта, похожего на солнце. Они даже осторожно нюхали их. Но женщина, по всей видимости, местный начальник, быстро навела порядок. Велела оставить себе штук пять коробок, а остальные развести по другим стойбищам.

С пилотами я договорился, что они после выполнения задания на обратном пути заберут меня, пока я здесь осмотрю самолет, ознакомлюсь с подробностями аварии, благо пилот – неудачник находился уже неделю здесь. Быстро с ним разобрались в обстоятельствах дела. Конечно, есть вина. Но и условия полетов надо учесть. Стали вместе ждать наш «аэроплан».
Но, погода на Чукотке непредсказуема. К вечеру поднялась метель. Надо было думать о ночлеге. Пилот Иван Гуров расположился у своих знакомых, где обитал эти дни. А меня к себе пригласил бригадир оленеводов Митрофан. До этого я никогда не бывал в чукотской яранге, и было любопытно ознакомиться с бытом и обычаями аборигенов Чукотки.

- Однако, капитана, у нас немного дымно. Но, однако, тепло, спать можно.
Темнеет быстро в это время. Часа в четыре мы с хозяином забрались в его ярангу. Митрофан познакомил меня со своей семьей. Старая мать с седыми космами, схваченными красными ленточками в косички, в стеганом замасленном халате, сидевшая у костра и нарезавшая ножом оленину для варки, не выпуская трубки изо рта, кивнула головой. Жена – приветливая женщина в цветастом платье и вязаной кофте, улыбнулась, продолжая протирать алюминиевые миски тут же у костра. Видно было, что она только что с мороза, не успела еще снять оленьи торбаса. На разосланных шкурах ползал голый ребенок не старше годика. Он вопрошающе следил глазами за матерью, видимо, ожидая скорого кормления. С интересом глянул на меня, но мать интересовала его больше. Второй пацанчик лет трех играл в углу, безжалостно дергая за хвост белую пушистую лайку. Та безропотно терпела его забавы.

Мне все было интересно. В яранге было тепло. Вскоре костер разгорелся еще больше, и хозяин поставил на него на треноге ведерный котел с нарезанными старухой кусками мяса. Яранга представляет собой большой конус, остов которого покрыт оленьими шкурами. Вверху – дымовое отверстие. Все пространство разделено тоже шкурами внахлест на две половины. Хозяин, проследив за моим любопытным взглядом, пояснил:
- Однако мы там спим.
- Не холодно ночью, Митрофан?
- Мы же, однако, укрываемся. – И верно, в той половине чукчи только спят на постланных из молодых оленей шкурах.
По знаку старухи вся семья расселась вокруг костра. Молодая хозяйка уже покормила, не стесняясь меня полной белой грудью малыша, который тут же переполз на колени к бабке. Митрофан доставал из котла-кунгана мясо. Жена еду раскладывала в миски и передавала едокам. Перед трапезой всем налили по граненому стакану спирта. Даже 6-7 летний сын, прибежавший с холода, потянулся за стаканом, но сердитый окрик бабки остановил его.

Ужинали молча. Иногда Митрофан обращался к бутылке. Бабка долго жевала жирные куски оленины и затем совала их младенцу в рот. Отсутствием аппетита никто не страдал. Меня вначале смутили условия приготовления пищи, но, голод не тетка, и стакан спирта отмели все сомнения. Кости бросали собаке, которая молча подбирала и хрумкала на отведенном ей месте. Иногда
 кто-нибудь произносил короткую фразу на бытовую тему. Митрофан жаловался на отсутствие помощника. Жена его возмущалась, что шкур на бойне скопилось уже много, но их не вывозят, и соль для засолки уже кончается.
После сытного ужина с большой эмалированной кружкой сладкого крепкого чая, все задымили папиросами, а бабка – своей трубкой – «носогрейкой». Затем поодиночке поползли в спальную половину яранги. Малыши немного посмеялись, повозились там, но вскоре затихли. Митрофан предложил мне тоже ложиться.

- Там, капитана, тебе место постлано между женой и ребятами. Посиди, подумай у костра и – спать. Однако – тоже устал.
Я остался один у тлеющего костерка. Иногда подбрасывал туда щепку от полена. Затихший было, огонь с жадностью набрасывался на «жертву» и с явным удовольствием быстро обволакивал ее своими веселыми трепещущими крыльями. «Вот, как люди живут, - думалось мне, - у них все оправдано. Каждое движение, поступок имеют смысл. Они не стесняются своей человеческой наготы, понимая, что все созданное природой или Богом это – естественно. Вещи и люди, животные и люди, и сами люди созданы друг для друга. Для «цивилизованного» человека их целомудренность непонятна. Но она заставляет задуматься и пересмотреть свои поступки и мысли. Это – дети природы. Их обычаи, навыки представители прогресса пока еще не разрушили. Это – высочайшая человеческая ценность. Это должно охраняться общественным законом от любого посягательства».

Мне почему-то было непривычно, неудобно ложиться на отведенное место – это противоречило нормам моей традиционной морали. Незаметно в думах и размышлениях я задремал у костра. Разбужен был звуком, напоминающем журчание. Проснулся, стал искать источник этого. Вдруг полог спальной половины откидывается, и костлявая старческая рука выдвигает оттуда знакомый кунган. Меня в душе это позабавило. Но усталость взяла свое, я снова растянулся уже у остывающего кострища. Пушистая лайка прижалась ко мне боком, согревая меня своим спокойным теплом.
Утром я первым вышел из яранги. Вскоре ветер загнал меня обратно в уютное тепло. Старуха при мне выволокла тяжелый кунган наружу, выплеснув накопившееся за ночь содержимое за ярангой. Протерев внутри, плотно набив чистым снегом, затащила его внутрь и поставила на разгорающийся костер. Скоро запахло вареным мясом, но аппетита у меня не было. Сознанием я понимал, что все естественное – не постыдно, но увиденное мною и брезгливость пересиливают даже утренний голод. Из неловкого положения и необходимости отказаться от пищи и возможной обиды таких гостеприимных хозяев спасло меня появление знакомой хозяйки «Красной яранги».

- Однако, Владимир Михайлович, пойдемте ко мне. Я покажу вам наш избирательный участок. Митрофан, гость позавтракает у меня. Я приготовила строганину из чира.
Воспользовавшись неожиданным предлогом, я тут же охотно согласился.
Уже заметно светлело, ветер стихал. Мы быстро с Клавдией добрались до ее избирательного участка и вошли внутрь. Посреди яранги весело ворковал костер. По кругу жилого конуса висели красочные плакаты, какие-то объявления, написанные черным карандашом. А на высоте чуть выше человеческого роста гирляндой висели оранжевые апельсины. Меня это так удивило, что я вначале растерялся.
- Владимир Михайлович, - заметив мое замешательство, сказала начальница стойбища, - мы не привыкли к таким фруктам. Оленеводы никогда не видели их. Я давала попробовать, но они не могли даже проглотить незнакомое для них лакомство:
- Оленя, однако, лучше?
- А вот на веревочках апельсины смотрятся очень красиво. Всем нравится. Передайте в Анадыре секретарю райкома партии, что мы готовы к выборам, ждем только бюллетени. Спасибо за апельсины - очень красиво смотрятся.

Через сутки вернулся Ан-2 и мы с пилотом аварийного самолета улетели на  Мыс Шмидта. У меня навсегда осталась в памяти эта нечаянная встреча с аборигенами Севера, соприкосновение с их бытом, укладом жизни и оправданностью тех обычаев, которые этому доброму народу помогают выжить в суровых условиях. А, ведь, они не ищут лучшей доли в других местах, подсознательно понимая, что тундра это их родина; место обитания их предков. А вековые обычаи и память о родителях, где они жили и ушли к духам на небо, не позволяют менять родину, свое имя, свою веру в предназначение.               
                Январь, 2006г.