Была б моя воля...

(Действие рассказа происходит в 1975 году)

Николай Кутищев появлялся рано утром, когда в больнице все еще спали и никто не мешал ему чувствовать себя хозяином этих мест. Прежде чем заняться обычными делами, он обходил подвластную ему территорию, осматривая все ли в порядке…

Порядка не было. Как всегда, намусорено… с двух клумб у центрального входа цветов надергали, у яблони, что рядом с теннисным столом, сломана ветка. Николай Алексеевич никак не мог привыкнуть, что порядок, создаваемый им утром, к вечеру был нарушен. «Хрен их знает,  – удивлялся он, – как они не понимают?..»

В районной больнице Кутищев числился дворником, но называл он себя садовником. Ему приплачивали двадцать рублей за работу в саду. В больнице привыкли видеть его каждое утро, шаркающего метлой по дорожкам, привыкли к его неизменному черному пиджаку, вечной рубахе из веселенькой детской фланели с застегнутыми доверху пуговицами, ботинкам на толстой подошве с чиркающими по асфальту железными набойками… Относились к нему хорошо.

Работал Кутищев добросовестно и с любовью. Из чахлого больничного сада он умудрился сделать нечто парадное и торжественное, говорящее о строгом порядке, симметрии и красоте прямых линий…

Главврачу, которого звали Виктор Иванович Кухаржевский, было приятно, что у него в больнице работает такой увлеченный человек. Идя утром на работу, он частенько останавливался поговорить с Кутищевым, спросить совета, задать хитрый вопрос о каких-нибудь монтбрециях и обриециях. Садовник знал все… Главный шел к себе, довольный садовником и своим демократизмом, а Кутищев еще некоторое время смотрел ему вслед, чему-то усмехаясь…

Утром, после обхода, если позволяет погода, выходят больные. Кутищев смотрит, как они заполняют скамейки, закуривают, жмурятся на солнце, громко разговаривают, смеются. Он отворачивается и уходит на боковую дорожку.

Сам он сроду не хворал и считал, что все болезни происходят от беспорядка в жизни. Вот и в больнице этот контингент не может себя к порядку приучить. Выйдут на улицу, ходят из стороны в сторону без всякого дела, только и думают, с какой бы клумбы цветов нарвать. Кажется, не для них посажено – ничего не соображают, так и норовят себе в палаты натаскать. Зря их выпускают. Привезли в больницу – так лежи в кровати, не путайся под ногами.

Да и персонал, по правде говоря, не казался Кутищеву серьезной публикой. Медсестры, нянечки – что с них спрашивать? Но врачи! На газоне стол поставили в теннис играть. Бегают вокруг стола, топчут, конечно…

* * *
Сегодня Кутищев, ответив на дежурные вопросы главврача, сделал озабоченное лицо и сказал:

– Виктор Иваныч, обратиться к вам хочу. С жалобой…
– Слушаю, Николай Алексеевич…
– Непорядок кругом, неужели не замечаете? С вас же первого спросят, если что…
– Что такое? – с нарочитым испугом спросил Виктор Иваныч.
– Смотрите, куда стол поставили, прямо на газон… Я здесь хотел клумбу, а они – стол…
– Ребята молодые, хочется поразмяться… я их понимаю.
– Та-ак… – протянул Кутищев, – понятно. А больные? Ходят, где хотят, цветы с клумб рвут…
– Цветы рвут? Но ведь для них, наверное…
– У меня же все распланировано. Пусть из окна любуются, зачем же в палату притаскивать?

Главврач виновато улыбнулся, развел руками и пошел дальше.

* * *
… Погода, как нарочно, самая дурная – солнце лупит, на небе ни облачка. Все рады на улицу нос высунуть, даже тяжелобольные выползли подышать. Нет, не задался денек. С утра главврач со своими дурацкими вопросами, теперь больные толпами, вокруг клумб вьются… массовые гуляния устроили. А врачи в теннис дуются, кричат, хохочут.

Чтобы этого не видеть, Кутищев ушел на самые задворки, спрятался в свой сарайчик, где стоял маленький верстак и хранился садовый инструмент. Однако, и сюда доносились крики и хохот играющих. «Что они так кричат? – сердился Кутищев, – все этот стол проклятый…»

На сегодня дела были закончены, но Кутищеву надо было скоротать время до положенного ему в больнице обеда. Он взял садовые ножницы и пошел вдоль аккуратно подстриженных кустов. «Вот ты что задумал! – с удовлетворением сказал он, высмотрев пропущенный побег с зеленым листком. – Ты думал, умнее всех, вот какой я, смотрите на меня… а мы тебя со всеми сравняем». Щелк ножницами – и веточка мгновенно отлетела в сторону. Порядок восстановлен.

* * *
Кутищев обедал в прачечной, на кухню его не пускали из-за негигиеничной работы. В прачечной было жарко и влажно. Кутищев снимал кепку, приглаживал слипшиеся волосы. Разговаривал с прачкой Валей, женщиной тридцати восьми лет, худой и вертлявой. У нее болели зубы, и потому припахивало изо рта.

– Вот ты человек грамотный, огни и воды прошел, – обратилась к нему Валя, – скажи, правильно, что я одна работаю? Положено две прачки, а я одна… доплата мне полагается? У кого б спросить?
– Это непорядок. Ты к юристу сходи. Этому Кухаржевскому все равно, хоть за троих работай. Во, посмотри, – он показал на окно, – стол поставили на газоне, есть ум? Я Кухаржевскому говорю, а он руками разводит. Интересно, чего это у него фамилия такая? Никак из поляков. В сороковом мы бы его за одну эту фамилию расстреляли.

Прачка поддакнула и пошла на кухню за обедом. Вместе ели безвкусный суп из перловки, тефтели с макаронами. Кутищев ел равнодушно, а прачка критиковала стряпню поваров: «небось, дома так себе готовить не будут». От еды Кутищев вспотел, ему приходилось утирать капли пота, чтобы они не падали в тарелку.

– Странно, – сказала прачка, – у тебя лицо потеет, а у меня поясница вся мокрая… посмотри.

Кутищев хлопнул ее пониже спины. Прачка засмеялась.

– Веселый ты, дядя Коля, наверное, до сих пор еще со своей старухой чудишь…
– Военная тайна.

Прачку ответ развеселил еще больше. Даже закашлялась от смеха. Вошла кастелянша, и ей захотелось посмеяться.

– Я вам не помешала? Не вспугнула? А то слышу – смех, шутки, думаю, что такое?
– Заходи, заходи, – сказал Кутищев, – милости просим. Мы тут смотрим, что у кого вспотело.

Прачка чуть не померла со смеху… вытерла глаза полотенцем, просморкалась хорошенько и кинула полотенце в грязное белье. Кастелянша хохотала беззвучно, колыхая своим огромным животом… «Да разве у такого мужика что потеет?» – «Как не потеет? Где положено, там и греется», – ответил Кутищев. И хоть бы улыбнулся. Ни один мускул на лице не дрогнул.

Женщины вдоволь насмеявшись, продолжили трапезу. Кутищев всегда что-нибудь этакое отчубучит, думали они.

– А к юристу ты сходи, не откладывай, – посоветовал Кутищев прачке, – прическу сделай… А то им все равно. Работаешь – и ладно, так и надо. Во, слышите, как резвятся. Но мы еще посмотрим…

Он придержал язык, чтобы не сболтнуть лишнего. Этим хохотушкам говорить –  все равно что на площади кричать…

Покончил с обедом, надел кепку и вышел на свежий воздух. От обильной пищи его разморило. Шел неспешно, борясь с накатившей на него сонной волной. Отправился домой. Ему надо было хорошенько выспаться.

* * *
Ночью один больной, проснувшись от мучившей его изжоги, видел в окно, как кто-то через заднюю дверь ограды проник на территорию больницы, прокрался по пустынному двору и, подойдя к теннисному столу, взвалил его на спину… Больной выпил минералки и снова повалился спать…

«Только бы никто не попался», – шептал человек, удаляясь от больницы в сторону пустыря. Дотащил тяжелую ношу до котлована, вырытого под фундамент намеченного стадиона. Жители близлежащих домов кидали по ночам в этот котлован мусор. Человек остановился как раз возле столба с надписью «Сваливать мусор строго запрещено!» Осмотрел свою добычу. Это был большой старый стол с полированной поверхностью. Человек грохнул стол об асфальт, отломил одну ножку, таким же способом расправился с остальными. Переломил столу позвоночник и выбросил останки в котлован. Где-то залаяла собака. Посмотрев по сторонам, человек быстренько пошел прочь.

* * *
… Обнаружив пропажу, врачи никак не могли понять, кому понадобилась эта рухлядь, но потом они купили в складчину настоящий теннисный стол и поставили его на прежнем месте. Только теперь ножки стола были врыты в землю и залиты цементом.