Буква С. Сёмушка

Спасибо Ольге Алексовой и её "Лёшкиной правде" - http://www.proza.ru/2009/10/26/847




- Выпьешь?

Я, вздрогнув от неожиданности, быстро закрыл холодильник и обернулся.
Восседающий за обшарпанным столом безвозрастный мужичок, трудноразличимый в полумраке коммунальной кухни, забавно подмигнул мне и хрипло повторил:
- Выпьешь... со мной? Али как?
- Сёмушка, поди внове за горькую принялся? - невесть откуда образовалась старушка-одуванчик в длинной самовязаной кофте и платочке. - Гляди, Валентина явится - все заревём…

Сёмушка, определённо принадлежащий к породе людей "маленькая собачка до старости щенок", обвёл мутным взглядом явно ускользающее пространство и, зафиксировав безнадёжно разбегающиеся зрачки на укоризненно качающей головой бабуле, пробурчал:
- Не дрейфь, Матвеевна, не заявится. В ночную она… - мужичок, крякнув, опять повернулся ко мне. - Не с Матвеевной же разговляться, так? А окромя нас с тобой мужиков окрест не имеется… Вымерли. Как мамонты.

Этот Сёмушка и сам был слегка похож на мамонта. Но невымершего. А потому что ещё не безнадёжно стар... Или нет, не на мамонта, на доисторическую зебру. Саблезубую, как тогда было принято среди зверей. Саблезубую - это из-за двух одиноких зубов, весело торчащих во рту мужичка, а зебру - из-за застиранной тельняшки, синтетических спортивных штанов с широченными пунктирами лампасов и растоптанных полосатых тапок на босу ногу. Донельзя напоминающих стёртые о дальние дороги копыта.

- Аль ты за рулём? - не унимался Сёмушка. Вот привязался. Да с какой стати я должен пьянствовать с этим чудиком? - Филипповну проведывал?
- Да, бабушку, - я помолчал, возясь с заедающей "молнией" сумки. - Лекарства привёз да продукты вот… Приболела она. И мама в командировке... как назло.
- Приболела? - Сёмушка нахмурился, вонзив вопросительный взор в Матвеевну. - То-то я гляжу…
- Хворает, хворает, - охотно закивала старушка, поправляя платок, - вишь, кака оказия с отоплением нонче…
- И обогреватель сломался, оказывается, - смущённо кашлянул я, - а она молчит, стесняется. Завтра увезу в ремонт.
- Ку-уда? - встрепенулся Сёмушка и неожиданно вдарил кулаком по столу. Грязная пепельница из консервной банки подпрыгнула, едва не перевернувшись. Мы с Матвеевной вздрогнули. Старушка вдобавок торопливо перекрестилась. - Матвеевна! Я наказывал: что ломается - ко мне? А ну, говори, было говорено?
- Было, было, - кивает послушно одуванчик. Не одуванчик словно, а китайский болванчик на автомобильной панели.
- Йэ-эх, Филипповна… Скромна больно, негоже так. Ты вот что… - Сёмушка встал из-за стола, оказавшись мне по плечо. - Как величать-то?
- Володя.
- Семён, - хм, рукопожатие оказалось крепким и сухим, - и на "ты", конечно… Иль желаешь, чтоб я сам себе трухлявым пнём мнился? Ты вот что, Вовка, ташши-ка этот обогреватель сюда, гляну, что там да как…

Сёмушка, торопливо ушаркав тапками во тьму коридора, через минуту вернулся с настольной лампой и ящиком, в котором погромыхивали инструменты.
- Ташши, сказал, не боись!


                *****


- Золоты, вишь, руки у мужика, - нашёптывала мне Матвеевна, пока я разлеплял над исходящей паром кастрюлей смёрзшиеся покупные пельмени, - всё в доме на ём держится. Зашибает только, ох, зашибает. Не, не буянит, что ты, что ты. Что нет, то нет, напраслину возводить не стану. Но Вальке, бабе-то его, и энто не по нраву… Ну, выпил мужик малость, так что? Налево его не заворачивает, собутыльников тоже сроду не видывала. Нет же, она его в хвост и в гриву, в хвост и гриву… Мегера, одним словом. Нам строго-настрого запретила с Сёмушкой бутылками рассчитываться. За ремонт али ишшо за что... Увижу, грит, что спаиваете - берегитесь! Не сносить, мол, вам голов. И денег, грит, не вздумайте ему совать, мне отдавайте...

- Всё! - донельзя довольный собой Семён снял очки, необычайно ему идущие, кстати, аккуратно сложил инструменты в ободранный ящик и подтолкнул в мою сторону огромный масляный радиатор на колёсиках, купленный мной года два назад специально для бабушки. - А ну, включай!

Радиатор работал прекрасно. Два мощных вентилятора вращались абсолютно бесшумно, толкая в лицо пласты тёплого воздуха.

- Здо-орово! - не удержался я от похвалы. - Спасибо, Семён! Что должен за ремонт?
- Так ты мне составишь компанию, Вовка, или по-прежнему брезгуешь? - обжёг взглядом Сёмушка.
- Брезгуешь… Скажете… Скажешь тоже, - я засмеялся. – Да не вопрос, составлю. Сейчас укачу агрегат к бабушке в комнату… За пельменями присмотри.

Матвеевна - добрая душа - одобрительно кивала. 
 

                *****


- Прошу к столу! – я, дурашливо склонившись, изобразил суперщедрый жест a-la Мишка, Денискин друг, поющий "Папа у Васи..."
- Ого! - Семён, деловито потирая руки, восторженно обозревал аккуратно порезанную ветчину, малосольные огурчики-помидорчики, пряную селёдочку, заказной пирог с картошкой и огромное блюдо парящих пельменей - ровно половину привезённого мной для бабушки. Нисколько не жалко, а к бабушке я на днях опять загляну. И привезу чего-нибудь ещё. - Красотишша, Вовка! Матвеевна, глянь, кака чудо-самобранка! Иди, присядь с нами… Иди-иди, уважь компанию, я те пять капель по обыкновению…

Семён дунул в старинные хрустальные стопки и поднялся. Держа в руках голубой эмалированный чайник. Я вопросительно взглянул на Сёмушку, но тот молча стал разливать. Не чай, прозрачное что-то… Я принюхался. Водка, конечно!

- Ну, за знакомство, Вовка! За армию нашу… - ох, завтра же двадцать третье февраля, как я забыл? - И за матерей солдатских. Вот за них, - Семён эффектно, но в то же время как-то по-настоящему склонив голову, чокнулся с Матвеевной. - Сын у неё офицером был. В Афганистане.

Я тоже встал.

- Елизавета Матвеевна, за Вас!
- Ой, робяты, - Матвеевна пригубила водку, наигранно ойкнула и прикрыла рот кончиком платка, - спасибо. Коленьке моему пятьдесят было бы в энтом-то годе.
- Хороший был парень Колька. Озорной, но умный, - Семён задумчиво похрустел огурцом. - Матвеевна, ты энто… Ешь давай, ешь. Пельмешки бери, их жевать не надо, махонькие, проваливаются…
- Беру-беру, Сёмушка, спасибо.
- Да эт не мне спасибо, Вовке вот. Колька-то твой тоже добрый был. Голубей держал, да-а… Вовка, нынче пацаны голубей держат?
- Да нет, - пожал я плечами, - очень редко. Да и пацанами их не назвать уже… Это, наверное, те же, кто и тогда держал.

Семён опять поднялся с чайником.

- Не-не-не, Сёмушка, пойду я, - прикрыла стопку ладошкой Матвеевна, - спасибо… К Симе загляну, да Филипповну проведаем. Как она, Володя?
- Говорит, что лучше, - ответил я, благодарно кивая уже разлившему Семёну. - А с завтрашнего дня медсестра будет приходить, я договорился. Уколы колоть.
- Ну и славно, - перекрестилась Матвеевна, вставая. - Пойду. Может статься - пособить чего надобно… 


- Вот так и живём, Вовка, - Семён вытряхнул из пачки сплющенную "примину", - Бабье царство, понимашь… Аж пять душ совместно с моей Валькой. Ничё не скажу, накормлен-обстиран завсегда… А вот поговорить не с кем.
- Семён, - я поморщился от сигаретного дыма, - ух, и вонючая же эта твоя "Прима". На-ка вот, кури это…

С интересом покрутив в руках «Парламент», Семён вернул пачку мне.

- Не-е, Вовка, запрещено мне хорошие сигареты курить. Приятно чересчур. Выкурил и опять хочется. А "Примой" я и с пол-сигареты до изжоги накуриваюсь, - Семён закашлялся, - и не хочется больше. Потому что противно… Колька покойный, Матвеевны-то сынок, бывалочи, у меня курево таскал, он ведь моложе меня будет. Спрашиваю - ты стащил, басурман? Молчит. Насупится и молчит… Не мог он врать. Один раз только соврал, когда отец его под машину попал. На глазах у ребятёнка… Да-да, у Кольки на глазах. Матвеевна сильно тогда беспокоилась. Чувствовала, видать, что. А Колька - нет-нет, я папу видел, его на заводе во вторую смену оставили… Не хотел говорить, ни в какую. Алексей, Колькин-то отец, не один тогда шёл, с полюбовницей, неувязочка могла выйти... Наливать, Вовка, чи шо?   
- Наливай, Семён.
- Пытал я его тогда, отчего соврал. А он мне - и ты помалкивай! Да зло так, понимашь... Я  - так всё равно мать узнает. А он - сказку рассказать? Расскажи, грю, раз прямо ответить не можешь. Ну, он и рассказал… Послушай и ты, Вовка. Значица, так. Валил лесоруб деревья у реки однажды, топор с топорища сорвался и в воду - бульк! Э-эх, огорчился лесоруб, чем робить-то теперича? Как семью кормить? И вдруг явился перед ним Господь и вопросил: "Чего опечалился, лесоруб?" - "Дык, как не печалиться, топор вон в реку обронил." Господь тут же и достал из воды топор. Тот, да не тот… Серебряный! Твой, мол, нет? - "Нет, не мой!" Достал Господь другой топор. Золотой! - "А этот?" - "Не мой!" В третий раз достал он простой топор, железный и старый. - "Этот?" - "Он!" - обрадовался лесоруб. Понравилась, слышь-ко, Господу честность лесоруба и даровал все три топора. Погодь, Вовка, в горле пересохло чегой-то… Давай стопку!

Мы чокнулись.

- Кхм, - Семён пожевал ветчину, прикрыв глаза. Словно прислушиваясь к послевкусию, - синтетика одна, хоть и вкусно-о… Во-о-от. Несколько лет минуло с той поры. Ушла жена лесоруба на реку бельё полоскать али мыться-купаться, неважно. И не вернулась. Утопла… Прибежал лесоруб на берег, расстроенный опять. Как же детки малые без мамки? И тут вновь Господь, опускает руку в воду, а лесоруб: "Только ты сразу с третьей начинай!" Осерчал тут Господь – ты мне указывать? Ты? Мне? А лесоруб: "Прости меня, дескать, позволь слово молвить. Если б ты начал с первой, то достал бы из воды... Любку Орлову, допустим. Услышав моё "нет", ты бы вынул... Люду Целиковскую или Мордюкову Ноннку, а уж опосля жену. И подарил бы мне всех троих! А ведь немолод я уже, чтоб разом с тремя красотками жить-крутить, здоровье не то, да и вера не позволяет. А детки как же? Что подумают? Только поэтому я и осмелился указывать тебе!" Аха… Во-от. И что? И оставил ему Господь жену законную. Опять же за честность... - Семён замолчал, потушив сигарету.

- А при чём тут…? - помолчав, пожал плечами я.
- А при том, Вовка! Либо знать, либо догадываться, есть разница?
- Ну, Семён, удивил… Мудрёно как-то.
- Жизнь вообще - штука мудрёная, - Семён задумчиво поскрёб седоватую щетину и поднялся из-за стола. - Думаешь, никто кроме нас и Матвеевны не допетрил, что у меня в чайнике? Липовая конспирация, ни дать ни взять - липовая. То-то же… Ну, бывай, Вовка, устал я чего-то сегодня. И замёрз. Даже водка не греет... Ты скажи - это старость?


                II.


К бабушке я заехал через день. Справившись о самочувствии и проверив параметры записей о давлении, я побежал выгружать очередную партию продуктов в холодильник.
Семён, сгорбившись, сидел за столом и курил.

- А, это ты… - уныло отреагировал он на мою протянутую для рукопожатия руку.
- Случилось что? - я, опустив сумку на пол, присел напротив.
- Случилось, Вовка, - грустно промычал Семён, глядя мимо меня в чёрное вечернее окно.

После пары наводящих вопросов я всё-таки выяснил у понурого Семёна причину внезапно обуявшей его печали. Оказывается, накануне, в День Советской армии, наш город посетили два Сёмушкиных сослуживца. Проездом.
Сказать честно, я так до конца и не понял, где именно им довелось служить вместе, где-то в Азии… Во Вьетнаме, что ли? Или в Корее? Когда там она была, война-то?
Так вот, встретились они, посидели в привокзальном ресторане, а потом разъехались. Семён двинулся домой, а сослуживцы его - дальше, куда-то на восток. Но перед отъездом они презентовали Семёну бутылку дорогой водки, которую он обещал выпить в мае, в день гибели их общего боевого товарища.
Да, ещё - на этикетке бутылки сослуживцы оставили свои автографы.

Уже перед домом Семён внезапно вспомнил о поджидающей его в родных пенатах опасности. В виде гражданской супружницы Валентины, для которой даже подписи столь дорогих сердцу Семёна людей - пшик аэрозольный.
Покрутив не очень трезвой головой в поисках выхода из ситуации, Семён не придумал ничего лучшего, как засунуть бутылку в один из громадных февральских сугробов, наметённых у подъезда. Засунуть-то засунул… А найти теперь не может!

- А ты сугроб хорошо запомнил? - осторожно спросил я, опасаясь ещё более усугубить ситуацию.
- Вовка, чего их запоминать? Сугроб как сугроб… Конечно, запомнил. Стащили, сволочи! - Семён, постанывая от досады, опять потянулся за сигаретами. - Да хрен с ней, водкой! Понимаешь… Они как бы мне память доверили… о Пашке, а я… Алкаш проклятый! Ненавижу себя! У-у, ненавижу! Убил бы...
- Всё убиваешься? - в кухню вошла незнакомая женщина. Раза в два превосходящая по габаритам Семёна. - Всё слёзы проливаешь по поллитре своей? Тьфу!
- Валентина! - как ошпаренный вскочил Семён, сверкнув глазами. А, так это и есть та самая грозная Валентина? - Не трожь меня лучше, слышь? Не трожь, грю!
- Да кто тебя трогает? - Валентина набрала картошки из ящика и высыпала её в мойку. - Сам себя изводишь. Это ж надо, из-за отравы так убиваться…
- Уйди лучше! А то я за себя не ручаюсь! - плачущим голосом выкрикнул Семён, срываясь в фальцет.
- Ухожу-ухожу, - Валентина скрылась в дверях. - Смотреть противно на этот спектакль. Весь дом потешается - из-за поллитры, ё-моё... - раздалось уже из коридора.

- Вовка, я это, - Семён вдруг торопливо засобирался куда-то. - Я щас.

Воткнув ноги в широкие голенища чёрных валенок, накинув полушубок и схватив с вешалки шапку, Семён выскочил из квартиры, хлопнув дверью.

- Фигня какая-то… - пробормотал я и подтащил свою тяжёлую сумку к холодильнику.

Минут через пять входная дверь опять хлопнула. На пороге стоял заснеженный Сёмушка. На мой молчаливый вопрос он отрицательно покачал головой. Скинул полушубок, повесил шапку и, выпрыгнув из валенок, прошёл к столу.

- А он ведь меня спас, Вовка, Пашка-то… Можно сказать, собой прикрыл, - Семён прикурил, украдкой вытерев глаза, - а я… Да что ж за скотина-то такая? - он внезапно обхватил голову руками и из его утробы вырвалось что-то вроде воя.
- Семён, да найдётся, - торопливо и неубедительно забормотал я. - Провалилась, наверное, вовнутрь, в снег… Оттого, что тёплая. Какая водка-то хоть была?
- Да какая разница? - потерянно махнул рукой Семён, утирая слезу. - Дело не в водке…
- Я понял… Ты скажи, какая?
- Да эта… Как твои сигареты, вот.
- Семён, найдётся. Темно просто. Утром же и найдётся. И это… Возьми себя в руки, - я встал. - Пора мне, извини. Завтра заеду, поговорим…


                *****


Утром я выехал на работу раньше обычного. Посетив круглосуточный алкомаркет и купив бутылку "Парламента", я, уже сидя в машине, долго обшаривал барсетку в поисках авторучки. Блин, когда надо, хрен найдёшь…
Уф, вот она.

Даже воздух, казалось, повеселел в бабушкиной коммуналке, когда я заскочил туда вечером. Семён, улыбаясь во весь щербатый рот и гоняя в губах обслюнявленную "примину", паял на кухне утюг.

- Как он? – шёпотом спросил я у Матвеевны, столкнувшись с ней в коридоре.
- Нашёл, представляшь чудо этакое? - Матвеевна, перекрестившись, как-то хитро усмехнулась. – Утром, только светать, он из дома. Возвернулся скоро, тут же, с час потом ещё плясал да песни орал от радости. Перебудил всех, думали - тронулся. Сугроб, вишь, перепутал в сумерках-то! Ох, горюшко… Ведь намедни чуть с ума не посходили от истерики евоной. Перепугались, дурынды старые - как же мы теперича-то, без Сёмушки-то? Вдруг у него микарда или ишо...
- Вовка! - услышав голоса, выскочил в коридор Семён и от избытка чувств задорно хлопнул ладонями по своим тощим ляжкам. - Вовка, нашлась, не поверишь, нашлась! Вон она, в шкапчике, за стеклом... "Пар-ма-мент"! Тот самый, с подписями!
- Ну вот, - я невольно улыбнулся. Очень уж шкоден был в своей неподдельной детской радости Сёмушка, - я ж говорил. А ты раскис весь…
- Вовка, ты давай-ка это... В мае приезжай, двенадцатого. Пашку помянем, дружочка мово закадычного! Расскажу я тебе…
- Приеду. Обещаю.


                *****


Но ещё до мая, где-то в начале апреля, Матвеевна рассказала мне, что в подтаявшем сугробе были обнаружены ещё пять бутылок водки. Разной.
"Парламента" среди них не было. Стащили, прав был Сёмушка.

- Пять! - повторила Матвеевна, торжественно поднимая узловатый палец. - Ты понял, Володя? Пять! И Валентина, получается, тоже…